Гаршин Всеволод Михайлович - Письма, Страница 7 - Книги

карточки. С первым же письмом пришлю.

Как-то раз Сер. Вас. Пантелеева разговорилась об Цюрихе. Я спросил ее, не знает ли она о Сер. Шаховой. Знаю, говорит. Хорошая девушка, дельная. Только страдала ужасно от своей матери; иногда ревела по целым дням, доходила до припадков. Мать - какая-то сумасшедшая, да еще доктор там у них какой-то..." Я больше не расспрашивал.

Вот вам и подкладка!

До свиданья.

В. Г.

87. Е. С. Гаршиной

11 марта 1877 г.

СПБ.

Дорогая мама!

Сейчас получил от вас письмо с 25 р.; благодарю вас за деньги. Что это строит Ег. Мих.?

Завтра в "Новостях" будет напечатан мой отчет о выставке в Акад. худож.³¹ Вероятно я останусь при них навсегда, как художественный хроникер. Пришлю вам "Новости", непременно; газета хоть куда, хотя дешевая и, к сожалению, платит дешево. Все-таки до лета успею заработать себе хоть па практические занятия, если нельзя достать свидетельство о недостаточном состоянии, которое придется все-таки брать: в будущем году поездка будет стоить уже не 30-35 p., a minimum 100.

Вчера был в типографии, держал "редакторскую" корректуру своей статейки. Типографская обстановка сделала на меня сильное впечатление; очень понимаю я, как можно втянуться во всю Эту штуку.

Всех моих знакомых художников погнали из Академии: Зиновьева, Поплавского, Яблочкина, Мишу и Крачковского, который в прошлом году взял на конкурсе первую премию и в этом наверно тоже возьмет! Выгнали их за неисполнение правил касательно учебного курса Академии: т. е. позволяли людям ничего не делать 5 лет, а теперь заставляют сдать экзамены за все время.

У нас в компании все благополучно.

Глебовы уезжают по всей вероятности перед Пасхой, что меня и огорчает и радует, первое потому, что придется быть без денег, а второе - время свободное останется. А то три (а с ходьбой четыре) часа, да еще утром, сильно мешают заниматься.

Экзамены у нас уже распределены, о чем я, кажется, уже писал вам. Скорее бы кончилось это противное время! Лета жду, как манны небесной.

Хорошо было бы вытянуть без переэкзаменовок, да вероятно так и будет.

А в Черногорию-то опять поехали волонтеры! Там уж нельзя будет пить и мордобойничать. Там действительно придется терпеть.

Простите, дорогая мама, за короткое письмо. Писать, право, больше нечего. Крепко, крепко вас цалую.

Ваш В. Г.

Жене, Фаусеку и медицинскому департаменту поклон.

88. Е. С. Гаршиной

22 марта 77 г.

СПБ.

Дорогая мама!

Третьего дня получил я письмо с 60 р. и уже почти кончил их, так как платье готово и уже у меня. К великому моему огорчению я не мог сделать особенно много, но сделанное - хорошее. Сапогов накупил на 20 р.: для работ одни - в 12.

От Р. писем нет, как нет. Что значит это исчезание нашей корреспонденции? Ужасное свинство.

Получили ли вы "Новости"? а Р<ая> "Свет"? Я послал их уже полторы недели.

Уроки мои у Глебовых кончились, так что теперь приходится пописывать.

Теперь ни за что не буду давать уроков: будь они прокляты; и переводить тоже не стану. Хоть и недорого платит Нотович, но все-таки жить будет можно, а работа пустейшая; почти все время свободно.

Вчера был у моего милейшего и добрейшего директора В. Ф. <Эвальд> по одному ботаническому делу; ведь он ботаник-любитель. Просидел у него весь вечер вдвоем с ним и провел время самым приятным образом.

Долбни много, предстоит еще больше. Как-то хладнокровно отношусь я к этим экзаменам: не перейду - ладно, перейду - тем лучше, но во всяком случае, и в том и в другом, выход из Института представляется мне очень вероятным. "Обридло", мама, это самонадуванье.

Перетащиться-то я перетащусь на 3 к<урс>, потом и на другие курсы, и кончу, пожалуй, но только зачем? - Чтобы бродить горную "деятельность" тотчас же но выходе!

Вместе с этим письмом пишу к Рае на ваше имя. Если уж это не дойдет, то это просто чудо какое-то!

Пишите по новому адресу: Офицерская 33, 36. Я писал уже, что переехал от Володи к Афанасьеву. Не подумайте, что между нами (я и Вол.) пробежала какая-нибудь черная кошка, этого нет, да сколько я наблюдал за ним и мною - и случиться не может. Просто разъехались потому, что вдвоем долбить разное неудобно, а с Васей мы на одном курсе.

Ах, прошли бы скорее эти подлые экзамены. Благодарю за свидетельство, которое вы обещали прислать: без него бы мне было очень плохо.

У нас в компании все благополучно - исключая хронических неблагополучий, разных любвей. Вася, впрочем, почти излечился от своей гибельной пассии. Пассия же ликует, потому что Эверарди будет учить ее даром (с уплатою, когда поступит на сцену). Кажется, все эти Эверарди и Ниссены надеются больше на ее прекрасную рожу, чем на голос.

Долинин мрачен, потому что его беллетристические труды (он пытался поместить кое-что) потерпели совершенное фиаско. Писал бы я вам много и о другом, да письма теперь в руце божией. Так что лучше умолчу.

К художникам я окончательно, влез, так что осенью, вероятно, буду знаком со всею "передвижною выставкою". На Пасхе познакомлюсь с Григоровичем (писатель).

Все мне хочется послать в "Свет" стишонки, да не решаюсь, подлая душа.

До свиданья, дорогая моя мама. Крепко цалую вас. Поклонитесь от меня всем. Паре нашей (Ф. и Ж.) мое благословение. Департаменту нижайший поклон.

Что Гинцбурги? И не произошла ли в Х<арькове> революция с целью свергнутия гегемонии Б. М?

Цалую вас.

Ваш Всеволод Г.

Ну Егор Михайлович! Будь оно недобрым помянуто это имение.

89. Е. С. Гаршиной

<30 марта 1877 г.>

Дорогая мама!

Совершенно потерял счет своим письмам и, кажется, делаюсь неаккуратным. Поэтому возобновляю прежние недельные сроки: буду писать по средам.

Праздники провожу ни скучно, ни весело: был у Пузино - скука, был у Латкиных, у Малышевых. Там еда, Статье. Ив. Ег. вышел из банка, получив за год вперед жалованье. Что-то он будет делать?

Экзамены на носу. Отношусь к ним спокойно, но с отвращением. Скорей бы все это кончилось.

Очень, очень благодарю Женю за хлопоты о свидетельстве. Спасибо ему, что позаботился обо мне. А то дело было бы довольно плохое.

На работах мы будем в Лужском уезде. И то хорошо, что работать будем не на этом проклятом болоте.

Сейчас только, когда я уже начал письмо, почтальон принес мне письмо от вас. Из него я увидел, что вы думаете, что я решил выйти из И-та. Вовсе нет. Теперь я готовлюсь к экзамену самым старательным образом. Все будет зависеть от третьего курса: если удастся мне на нем хорошо заниматься и перейти на четвертый, то наверно кончу курс. IV и V курсы очень не трудны.

Теперь, конечно, самое лучшее - не рассуждая держать экзамены и выдержать, что я и постараюсь исполнить.

Сегодня я был на конкурсе постоянной выставки; завтра напишу статейку, а через три-четыре дня по получении этого письма будете читать ее в "Новостях".³² Этою статейкой, кажется, я и закончу свою литературную деятельность до самого лета. Некогда.

Конкурс плоховатый; впрочем лучше прочтите сами в газете.

Как вам нравятся "Новости"? Газетка (для "маленькой" прессы, конечно), право, недурная. Только типографских ошибок бездна.

За что вы выбранили так "танцы" Брамса (не знаю, впрочем, Брамса ли играла Раиса)? Венгерские танцы Брамса я слышал недавно у Глебовых; они мне очень понравились. Я получил от Р. письмо, написанное под впечатлением вечера, сейчас же после него. Какое радостное и счастливое!

Напишите, как уладили дело о именьи. Ах, Егор Михайлович! Когда-то мы развяжемся со всем этим.

Вы пишете, что я не довольно "смел" в своих литературных начинаниях. Я не жалею об этом, потому что робость избавляет меня от щелчков моему самолюбию. Покуда я отдал напечатать 3 маленькие статейки - и все 3 были напечатаны. А я видел, как действуют неудачи, наприм. Налимов, Долинин. У последнего полнейшее невладение языком, а тоже пишет. Понятно, даже "Новости" отвергли его боевые воспоминания и проч.

Чтобы писать, как много надо учиться! И, главное-то, учиться трудно, потому что учиться приходится самому у себя, у своего собственного суда.

Вылезу, мама, когда-нибудь и "в самую центру", как вы пишете. Как хорошо, что вы не допустили помещения Зины у Пети. Думаю, что не обошлось бы без покушения с его стороны, судя по прецедентам.

Теперь буду писать и вам и Р. коротенькие письма; не будьте в претензии. Надо принавалиться на работу.

До свиданья, дорогая моя мама, цалую вас крепко. Жене поклон. Всей прочей компании тоже.

До свиданья.

Ваш В. Г.

У Пузино все здоровы. Лиза была недавно очень больна, но теперь поправилась.

90. Е. С. Гаршиной

СПБ. 7 апр. 77 г.

Дорогая мама!

Сейчас только получил письмо от вас и от Р. Спешу ответить, но коротко: времени решительно нет. Экзамены хотя и нескоро (15), но курс химии у нас огромный. Я не уверен в том, что выдержу; надо работать изо всех сил.

Скверно только, что голова у меня часто болит.

До экзамена писать не буду, напишу сейчас же после него.

Новостей решительно нет. Не сегодня - завтра война. Государь сегодня уехал в Кишинев (чего нет в газетах). В университете был скандал по поводу украденного полицией покойника студента. А украли его, боясь демонстрации, хотя студент был чужд (почти) политики.

Все это надоело.

Вокруг меня все учатся, учатся. Марья Дмитриевна тоже готовится к экзамену. На прошлой неделе я был шафером у ее старой знакомой Ек. Григ. Бартош, которая вышла замуж за некоторого мирового судью Западного края. Очень было весело.

У Пузино давно не был, частью некогда, а частью лень страшная. Скука у них смертоносная.

Свидетельство я получил и очень благодарю Женю и вас.

Всем поклон.

Крепко цалую вас.

В. Гаршин

91. Е. С. Гаршиной

(Отрывок)

<12-13 апреля 1877 г.>

Мамочка, я не могу прятаться за стенами заведения, когда мои сверстники лбы и груди подставляют под пули. Благословите меня. Вася тоже идет...⁸³

92. Е. С. Гаршиной

<СПБ. 19/IV. 1877 г.>

Дорогая мама! Пишу несколько строк: не хочется писать незадолго перед свиданием. Выезжаю к вам в четверг утром.

Благодарю вас за вашу телеграмму: несколько строк, а как много значат! Выехал бы сейчас же, да проволочки в Институте. Вася выезжает после меня; я буду ждать его в Х<арькове>.

Сегодня случайно познакомился с Елисеевой. Она вас знает и помнит.

Цалую вас, Раю и Женю тоже.

В. Г.

Как бы мне хотелось знать, что думает об этом Р<ая>. Иногда мне бывает тяжело. Очень.

На конверте: В Харьков. Подгорная ул., д. Кривошеевой. Е. С. Гаршиной.

93. Е. С. Гаршиной

Кишинев, 5 мая 77 г.

Вчера утром, дорогая мама, мы приехали в К<ишинев>. К счастию нашему, 35 пех<отная> дивизия оказалась здесь. Вчера уже подали прошение. Сегодня ночью выступаем в поход, пешком на Баштомак (на границе). Затем, через всю Румынию, в Баниас, местечко на Дунае, против Рущука. Вероятно, будем брать его (Рущук).

В Баниас мы придем 28 мая, так что придется итти по 30 верст в день, делая дневки через два дня в третий.

Мы поступаем в роту к Ивану Назаровичу. Перезнакомились уже с десятком офицеров; все молодежь, пьет сильно; впрочем, кажется, есть порядочные люди. К нам отнеслись внимательно и с каким-то уважением. Хотелось бы поставить себя хорошо в полку. Наше начальство: корпусной - ген<ерал>-лейт<енант> Ган, нач. дивизии - ген.-м<айор> Баранов, бригадный - Тихменев, полковник Буссе, бат<альонный> ком<андир> - майор Флоренский, ротный - И<в>. Н<аз>. А<фанасьев>.

Писать к нам следует так: В полевой почтамт действующей армии, на станцию Унгены, 13 армейского корпуса, 35 пехотной дивизии, 138 Волховского полка, командиру 5 роты, поручику Ив. Наз. Афанасьеву. Для В. Г.

Мне решительно некогда сегодня написать Володе, а между том хочу получить от него письмо. Пожалуйста, напишите ему обо мне и сообщите мой адрес.

Кишинев - город совсем нерусский. На улицах совсем не слышно русского языка - все жидовский и молдаванский говор. Жаль, что корреспонденции невозможны. Буду вести дневник. Интересного много.

Дорогая моя, писать больше некогда. Надо бегать по начальству. Не горюйте, голубушка. Писать буду, как только будет возможность.

Цалую вас

Ваш В. Г.

P. S. Брать с собою вещи, кроме необходимейших, решительно невозможно. Приходится многое бросить здесь. Поэтому не вышивайте рубах.

Напишите Володе, чтобы выслал мне карточку.

94. И. Е. Малышеву

(Отрывок)

Кишинев. 5/V 77.

Мы очень удачно приехали в Кишинев: приехали вчера, 4 мая, а завтра, 6-го, уже выступаем в поход с 138 пехотным полком. Служить будем в роте у Ив. Наз. Афанасьева, брата Васи, и притом вместе. Одинаковый рост позволяет нам даже во фронте стоять рядом. Не знаю, каково вынесем поход. Выступив завтра в 5 1/2 часов утра, мы придем в Баниас (покуда наша конечная цель, местечко на Дунае против Рущука) 28 мая. Поход - пешком, по 20-30 в. в день.

Итак, почти на месяц мы лишены всяких сношений с миром: может быть, не придется увидеть клочка печатной бумаги, так как маршрут избегает всех городов. Только через Плоешти (где теперь главная квартира) придется проходить.

Писал бы больше, да нужно итти представляться полковому командиру.

До свиданья. Когда-то увидимся? Да и увидимся ли еще?

95. Е. С. Гаршиной

Фальчи (на Пруте).

13 мая 1877 г.

Дорогая мама! Вчера вечером пришли мы в Фальчи, опоздав против маршрута на два дня. Дорога ужасная, дождь шел каждый день, чернозем размок. Ноги по колена в грязи. Выдерживаем мы с В<асей> поход так, что сами удивляемся. Правда, сделав 30 верст с ранцем (впрочем, почти пустым), бросаешься на что ни попало и спишь как убитый до самого "генерал-марша" (побудки). Наше положение сравнительно с солдатским еще очень хорошо: нас не посылают на работу вытаскивать обоз. А те пройдут 30 верст, да почти сейчас же идут назад верст за 5 вытаскивать на руках обоз из страшнейшей грязи.

Спали мы покуда в деревнях в хатах, но, вступив в Румынию, нужно спать уже на биваках. Сегодня спали на воздухе в первый раз. Если не будет дождей, то это ничего. К тому же скоро выдадут палатки.

Деньги наши мы разменяли на золото, при чем много выгадали. Золото здесь очень дорого. Наши бумажки идут рубль за рубль.

Неприятно, что мы совершенно удалены от мира. Не знаем решительно, что делается в свете. В Леово застали торжество, пляску, пьянство - румыны праздновали свое "королевское достоинство", только всего и знаем.³⁴

Если бы не мысль о вас и Р., о том, как вы болеете сердцем за меня, то я был бы вполне спокоен. А то вспомнишь о Харькове, и даже слезы на глаза выступают. Ходят слухи, что война скоро кончится и нас вернут. Правда ли это? Не знаю ничего.

25 мая нас будет смотреть государь.

Писать много решительно не могу. Голова как-то плохо работает, да и то сказать, писать многого и нельзя. Не знаю наверно, но думаю, что это письмо будет распечатано.

Пишите пожалуйста. Я еще из Кишинева сообщил вам свой адрес, на всякий случай вот он еще раз: В полевой почтамт дунайской действующей армии, 13 корпуса, 35 пех. дивизии, 135 пех. полка, командиру 5 роты поручику Ив. Наз. Афанасьеву. Для В. Г.

Пишите мне, как держит себя Р. относительно вас. Замечаете ли, что письмо мое написано бестолково? Должно быть, крайняя усталость тому виною. Надо писать еще Володе и Р.; не знаю, как напишу. До свиданья, дорогая моя. До 28 мая будьте за меня совершенно спокойны.

Пишу еще несколько строк.

Если бог приведет вернуться, напишу целую книгу. Русский солдат - нечто совершенно необыкновенное. Совершенные дети.

Фальчи стоит на горе, над Прутом. Долина Прута шириною в 3-4 версты, а самая река немного шире нашего Айдара и извивается по долине, как змея. Через эту долину мы шли часа 2 1/2, а обоз вторые сутки не может перебраться: такая ужасная грязь. Лошади выбиваются из сил.

До свиданья, дорогая моя. Цалую вас. Жене поклон. Дорогая моя, иногда очень бы хотелось увидать вас хоть на минутку. Цалую вас.

Ваш Всеволод

96. Е. С. Гаршиной.

Текуч, 1877, мая 19

Дорогая мама! Славу богу жив и здоров, нахожусь на дневке в Текуче, или, вернее, на биваке около него. Идем мы благополучно, только отстали от маршрута на два дня, так что придем в Баниас не 28, а 30 мая. Жизнь однообразная: идешь, отдыхаешь и ешь - вот все интересы.

Совершенно не работает голова, не придумаешь, что и писать, хотя материалу хватит и на целую книгу. Да и то сказать: писать много небезопасно. Не знаем о внешнем мире решительно ничего. О войне не имеем понятия. Идем и идем.

Иду я и обыкновенно думаю о прошлом, о Петербурге, а больше всего о Харькове. Как бы хотелось иногда перенестись на минутку далеко отсюда, на родину! С странным чувством перепрыгнул я канаву, отделявшую Россию от Румынии.

Хотел что-то написать, но не пишется. Устал ужасно, да и некогда, надо ружье чистить.

Рае скажите, что я прошу у нее прощения: сегодня решительно не могу написать ей ни строчки. Скажите, что я жив и здоров и что очень прошу ее писать. Пожалуйста, пусть она не сердится. Напишу и ей несколько строк.

Дорогая мама! Простите за коротенькие письма. В Баниасе мы будем стоять на месте, там постараюсь писать больше, а здесь и неудобно, и от усталости не знаю, что писать, не могу с мыслями собраться.

Не подумайте только, что усталость вредит нашему здоровью: право, не для вашего успокоения, а говорю сущую правду - мы оба, я и Вася, совершенно здоровы. Едим невообразимо много. В дожди приходилось пить много водки - иначе бы непременно простудились. Ноги мажем свиным салом. Имеем при себе хину, капли Боткина, Иноземцева, и на случай кровоостанавливающую вату.

Пишите, получили ли вы мое первое письмо, где я просил вас написать Володе. На всякий случай пишу адрес второй раз: В полевой почтамт дунайской действ, армии 13 корпуса, 35 дивизии, 138 пех. Волховского полка, командующему 5 р. поручику Ив. Наз. Афанасьеву. Для В. Г.

Денег у нас с В. еще много, так что, прошу вас, дорогая мама, пока еще не высылайте. Если будете что-нибудь посылать, то уж пришлите лучше чаю, который для нас здесь - сущая благодать. До свиданья, дорогая моя! Крепко цалую вас. Пишите.

Ваш В. Г.

Пишите, куда вам писать.

97. Е. С. Гаршиной

Альбешты (в Валахии)

1877, 26 мая.

Дорогая мама! Пишу к вам из Альбешты, но пошлю это письмо только со следующей станции, из Плоэшты, так как здесь нет почтовой станции. Пока мы в Румынии, я легко могу посылать вам письма через здешнюю почту, но из Болгарии будет трудно. Военная почта ходит очень медленно, да и писать-то через нее неудобно.

Наши офицеры, сообщившие нам маршрут, ошиблись, Баниас (Banjas) вовсе не на Дунае, а версты две-три к сев<еру> от Букареста. Мы придем в Баниас 1 июня и будем стоять в нем, по крайней мере, две недели.

Чтобы вы могли досмотреть на карте, где мы идем, вот вам некоторые пункты: Кишинев, Леово, Фальчи, Берлад, Текуч, Фокшаны, Рымник, Бузеу.

Иду я бодро, выдерживаю поход хорошо. Ни разу не отставал и не садился в фуру. Впрочем и Вася ехал в ней только 4-версты, и то оттого, что у него живот заболел.

До сих пор еще из штаба дивизии не пришел приказ о нашем зачислении на службу; поэтому мы еще не получаем казенного "довольствия": хлеба и сухарей. В строю мы недавно и уже знаем все построения, так что завтра в Плоэшты будем на смотру. Будет смотреть сам государь. Он обогнал нас третьего дня: мы шли пешком, а он по железной дороге, которая, начиная с Текуча, идет рядом с нашим шоссе. Ужасно досадно смотреть на обгоняющие нас поезда с войсками. С привала, где мы отдыхали, нас подняли, вывели к полотну, выстроили в две шеренги (бригада заняла больше версты), и простояв часа полтора, мы увидели царский поезд. Сам государь не показался, чем солдаты были крайне огорчены.

Итти вообще довольно трудно, особенно когда большие переходы. А у нас были подряд два перехода: 45 и 40 верст. Впрочем, физические трудности мне и не кажутся трудностями; внутренние мучения, как оказывается, гораздо мучительнее.

Никогда мне не приходит в голову мысль раскаяться в том, что я пошел в поход. Это такая хорошая школа, особенно для меня, которому нужно воспитание характера. Как я и ожидал, материалов для наблюдения оказалась бездна. Если бог вынесет, я буду знать, что делать. В том, что я сумею писать и буду иметь успех, я почти не сомневаюсь.

Сегодня дневка: приказано приготовиться к смотру. Всё чистится, моется. Солдаты купаются в речке: вода ниже колен, так что все лежат в ней на брюхе, и мутная, как везде в Румынии. Белье моют прямо в реке, потом кладут на травку сушиться. Можете представить, как оно чисто. Солдаты вообще мне очень нравятся. Офицерство (не отдельные офицеры, а офицерство) - чорт знает что такое! Мордобитие до сих пор процветает., Даже наш бригадный генерал бьет солдат в лицо и ругается скверными с<лов>ами. Вообще уважения к себе в солдатах эта публика не внушает никакого.

Наш ротный, Иван Наз., мне очень нравится и как офицер: не дерется и видит в солдатах людей. Впрочем он - одно из немногих исключений.

Об этом всем будет время поговорить подробно, и не с вами одними.

В 4-й роте у нас есть прекурьезный субъект: горный инженер бар. Киль, остзейский немец, учившийся в Берлине и Фрейберге. Он поступил по доброй воле, чтоб "участ в поход". Говорит по-русски хуже Феллера. Был записным студентом; четыре раза ранен - две пулею и два рапирою. Служил у нас на Дону. Рожа глупая, бычачьи глаза, бакенбарды. Впрочем, добрый малый. Он догнал полк в Текуче и пока еще не привык к походу: часто отстает.

Едим мы ужасно много; втроем с нашим ротным съедаем порядочный чугун каши и выпиваем целый самовар чаю. С тех пор, как кончились дожди, водка вышла из употребления, но красное вино (10-15 коп. бутылка) потребляется в страшном количестве.

Жары стоят больше 25®. Мы уже переоделись в белые рубахи и штаны; на голове белые кэпи с подзатыльниками. Посылаю Раисе свой портрет, приблизительно нарисованный мною самим. Пусть она вам его покажет.

До сих пор не получил ниоткуда ни одного письма. Скучно не знать ничего о своих близких. У Киля, к счастью, оказалась карта Турции, так что теперь мы все-таки идем не как слепые. До свиданья, дорогая мама! Писал бы больше, но если бы вы знали, как неудобно писать. Пишу на колене, сидя па земле, солнце жжет нестерпимо. Да к тому же несут уже обедать.

До свиданья, дорогая моя! Крепко цалую вас. Всем поклон.

Ваш В. Гаршин

В Баниасе отпросимся в город (Букарест) и постараемся! сняться в полной походной форме.

98. Е. С. Гаршиной

Баниас (около Бухареста)

1877, 1 июня.

Дорогая мама! Маршрут наш опять изменили: вместо двух недель (получили ли вы мое нефранкированное письмо из Плоэшты?) мы пробудем в Баниасе только четверо или пятеро суток. Через неделю будем на Дунае.

В Плоэшты нас смотрел государь, поэтому я не имел времени пойти с бивака в город на почту и передал письма к вам и Р. без марок. Не знаю, дойдут ли они или нет.

В пыли и в поту пришли мы в Плоэшты, усталые, грязные. Но когда войска стали подходить к тому месту, где на сером коне стоял г<осуда>рь, солдат нельзя было узнать, так они воодушевились. Государь здоровался с каждою ротою, и как каждая рота кричала! Шли мимо него бодро, быстро, почти бегом. Он сильно изменился, постарел, побледнел. На его добром лице было так много грусти, что все солдаты заметили это и говорили: "Жалеет он нас! Видно, и у него воля не своя". Вообще в царя они влюблены. Вечером он приехал на бивак, чтобы еще раз посмотреть нас.⁵³ Тут, между прочим, наш генерал доложил ему о нас с Васей; мы до сих пор не были зачислены, потому что штаб дивизии еще не догнал нас, и государь приказал нас зачислить.

Жары стоят ужасные, идем мы в белых рубахах. Я просил бы вас выслать мне одну белую холщевую (толстую) рубаху обыкновенного русского покроя (косоворотку), только не длинную. А то казенные сделаны из какой-то бязи, которая рвется, да вдобавок сшита моя рубаха так, что ворот не сходится.

От вас я получил одно письмо с новым адресом, от Раи - два, от Володи - два. Спасибо нашим друзьям, что не забывают.

Ив. Ег. Малышев тоже прислал нам письмо; мы будем просить его, чтобы он высылал нам за бандеролью прочитанные нумера газет. Хоть через две недели будем читать, а все-таки будем знать кое-что о Питере и России.

Сегодня едем в Бухарест по билету от ротного командира "по казенной надобности". Вообще же солдат пускают туда с большим трудом.

Это, вероятно, последнее письмо, которое вы получите от меня через румынскую почту. Теперь придется писать через военную, что и медленнее и неудобнее. Поэтому не придавайте особенного значения тому, что мои следующие письма будут, быть может, очень редки.

От нас до Бухареста верст шесть; город, кажется, большой. Мы с В<асей> снялись бы, да некому поручить взять наши карточки, а на фотографа надеяться нечего. Вообще румыны извлекают из нас всевозможную пользу. Дерут немилосердно. Страна богатая, сенокосы роскошные, а за сено платить приходится 57 коп. пуд.

Пишет ли вам Володя? Р. писала мне, что пишет.

Очень жалко; что корреспонденции писать нельзя. Все-таки можно было бы получить порядочные деньги. Впрочем, благодаря Ив. Ег., у нас еще они есть, и в довольном количестве. Еще, по крайне мере, полтора месяца мы не будем ни в чем нуждаться.

После смотра государя начальство (генерал) сделалось гораздо добрее и снисходительнее. Приказано было, как говорят, возможно облегчить людей. Поход наш сделал нашу дивизию одною из лучших для боя частей войск. Один переход мы сделали в 50 верст (прежде думали, что 45). Правда, многие попадали, но потом подтянулись. Мы с Васей ни разу не отстали даже. Вообще мое здоровье оказывается гораздо лучше, чем я думал.

В переходы по 70 в<ерст> я теперь решительно не верю. Они возможны разве только без ранцев.

Сейчас услышал (когда писал это письмо), что черногорцы наголову разбиты. Неужели это правда?!

Драться будем хорошо. Солдатское настроение" серьезное, спокойное; но никто из солдат не побежит,- за это я ручаюсь.

До свиданья, дорогая моя! Пишите по прежнему адресу, только сена ст. Унгены" не надо. Просто: В пол<евой> почт<амт> дун<айской> действ, армии. До свидания! Цалую вас и Женю.

Ваш В. Гаршин

99. И. Е. Малышеву

(Отрывок)

1 июня. Бивуак в дер. Баниас,

предм. г. Бухареста.

Поход наш по первому маршруту кончен: мы пришли в Баниас, который оказался вовсе не на Дунае, а около Бухареста (наши офицеры, не имея карт, ошиблись). Дня через 3 или 4 идем на Дунай. Сделанный поход был не легок. Переходы доходили до 48 верст. Это - при страшной жаре, в суконных мундирах, ранцах, с шинелями через плечо. В один день из нашего батальона упало на дороге до 100 человек: по этому факту можете судить о трудности похода.⁵⁶ Но мы с В. <Афанасьевым> держимся и не плошаем. Хорошо, что теперь уже идем в очень легких костюмах: белые рубахи и штаны.

100. Е. С. Гаршиной

8 июня 1877, между Бухарестом

и Александриею

Дорогая мама!

Пишу вам из деревушки, названия которой не знаю. Опущу это письмо не раньше, как через два или три дня, когда придем в Александрию.

Там простоим неопределенное время. Может быть, тотчас же двинут на Дунай, а может быть так и останемся состоять при главной квартире.

От Баниаса поход сделался очень легок; переходы небольшие (20,10, 18, 8, 18 в.), и после огромных переходов по 40 и 50 в<ерст> кажутся прогулками. Кроме того, выдали палатки, очень удобные, французской системы. На одну палатку полагается 6 ч<еловек>, которые ее и несут (на человека приходится фунта два). Мы помещаемся вчетвером (с офицерами - Иваном Наз. и прапорщиком Сахаровым) в большой офицерской палатке. Вообще нам гораздо легче, чем солдатам: пища лучше, чаю пьем много. С тех же пор, как выдали палатки, даже и не мокнем.

Да и вообще физические неприятности вовсе не так велики? как вам кажется (судя по письмам). Я даже (для себя, конечно) не могу причислить их к страданиям. На расположение духа они нисколько не действуют, а это главное.

Идем мы из Баниаса целою дивизиею с артиллериею (всего больше 12 т. чел.). На несколько верст растягивается отряд. Лучше всего, когда приходится быть в авангарде: раньше выходим и раньше приходим на место.

Ваши письма пока я получаю аккуратно. Последнее было от 25 мая. От Володи до сих пор получил только одно письмо. Ему послал уже три; сегодня пишу четвертое. От Раисы получаю письма аккуратно. Сегодня ей не пишу, потому что решительно не знаю, возможно ли будет доставить его ей в Старобельске (в Харькове письмо уже не застанет ее). Неужели ей нельзя будет писать ко мне из Старобельска?

Чемодан, который подарил Васе Малышев, едет с нами. Белье едет все, даже блуза. Уже через неделю после выхода из Кишинева мы были приятно изумлены, узнав, что подушки, одеяло и плед тоже едут с нами. Спать нам теперь отлично.

Непременно напишите, получили ли вы и Р. мои нефранкированные письма из Плоэшты (помечены: "Альбешти. 27 мая"). Послал я их нефранкированными потому, что из-за смотров не было времени сходить в город.

Из Баниаса мы с В<асей> ходили в Бухарест. Город имеет совершенно европейский вид, по крайней мере те улицы, где мы были. Восточное осталось только то, что улицы узки и извилисты. Но зато прекрасные мостовые, газовое освещение, конно-железная дорога, красивые дома, магазины. Чистота - как в Петербурге.

Наши офицеры (некоторые) просто пропадали в Б<ухаресте> и, конечно, "наслаждались" всеми способами.

Живя здесь, еще более утверждаешься в уже существующем отношении к "неплательщикам" и "распоясовцам".⁵⁷

С последними я в наилучших отношениях. Часто разговариваем о всевозможных вещах. Недавно пришлось толковать устройство телеграфа: к моему удивлению, мое объясненье было понято.

До свиданья, дорогая моя! Верьте, мне не так худо, как вы думаете. Да и страна значительно изменилась с "времен очаковских". Итти нам все-таки было не так дурно, как вашему полковнику; теперь везде шоссе и отличные мосты (с самого Берлада пошло шоссе).

До свиданья, дорогая моя! Поцалуйте Женю. Крепко цалую вас. Будете писать дяде Мите - поклонитесь ему и бабушке.

Вас любящий

Всеволод Гаршин

Пишите: будете ли вы переписываться с Р., покуда она будет в Старобельске?

P. S. Вася кланяется. Купаясь в Баниасе, он уколол пятку, и у него теперь на ней нарыв. Поэтому с Баниаса он едет в лазаретной фуре,

---

12 июня. Александрия.

Только сегодня могу послать вам письмо, дорогая мама. "От Бухареста до Александрии мы шли целых 6 дней, и в это время послать его не было возможности. Мы пришли сюда вчера; думали, что великий князь будет смотреть нас, но уже не застали его здесь; он уехал со всем штабом. Куда - не знаем. Не знаем также, когда выйдем отсюда, но по всему кажется, что скоро.

Куда - тоже не знаем.

До Дуная, как вы можете видеть на карте, отсюда недалеко, всего верст 25. Многие говорят, что слышат ночью пальбу; должно быть, обман напряженного слуха. Сегодня поговаривают, что один корпус уже перешел через Дунай. Странно как-то: находишься в нескольких десятках верст от боя - и не знаешь ровно ничего, когда как вы за две тысячи верст узнаете события через день или два.

Васина нога почти выздоровела.

От Володи не получаю писем и не знаю, что и думать. Писал я к нему уже не раз. Один раз писал к Ал. Як. <Герду>. До свиданья, дорогая моя мама! Крепко цалую вас и Женю.

Ваш В.

Александрия - дрянной, маленький городишко. Стоим мы, по обыкновению, за городом, на огромном поле. Есть река, в которой я с великим наслаждением искупался.

P. S. Точный адрес: В Унгенскую пограничную почтовую контору для доставления в действующую армию и т. д.

101. Е. С. Гаршиной

Лагерь около Систова,

1877, 19 июня.

Дорогая мама! Жив и здоров, пишу несколько строчек. Мы перешли чрез Дунай 15 и 16 июня. 15 пришли в Зимницу, тотчас по окончании боя. Позиции ужасны; непонятно, как возможно было их взять.

Мы стоим бивуаком на месте атаки 14-й дивизии, пластунов и конвоя. Турок уже зарыли, - но мы еще застали целые кучи убитых. Сегодня кончат (вероятно) мост.

Прошлую ночь ходили на позицию; говорят, турки хотели: атаковать наш лагерь. Были уверены, что будем драться, - но "они" ушли. Сейчас выступаем на другое место, верст за 6 от Дуная. Наступление, кажется, еще не скоро.

До свиданья! Цалую вас крепко.

Рае поклон. Если будете писать Володе, сообщите обо мне. Писать решительно некогда.

Ваш В. Г.

Уже давно не получаю писем. От Володи совсем нет. От Р. тоже давно нет.

Турки обезображены ужасно. Всё штыковые раны и прикладом. Наших перестреляли тоже много.

Не писал раньше потому, что вещи были на той стороне, и не было бумаги.

---

21 июня.

Позиция верст за 20 от Дуная. Сегодня посылают в Систово, и я пользуюсь случаем послать письмо. Мы очутились в крайнем авангарде. Большой, сильный отряд, - кажется, до 100 пушек. Турки не показываются, и нигде близко их нет.

Вася просит вас написать Володе, чтобы он известил Ал<ексея> Афан<асьева> и Дробатухина хоть письмом (Дворцовая набер., театральное здание Зимнего дворца, кондуктору) о нас. Прошу Володю исполнить это для меня, так как тогда почти все знакомые будут знать об нас.

Хотя в бою мы не были, но чувство перед боем я испытал. В ночь на 18 мы были уверены, что будем драться. Ничего, не струсил, только волнение, сердце бьется чаще и ноздри раздуваются.

Государь, видимо, желает, чтобы потери людьми были как можно меньше; поэтому мы идем не скоро, но верно. Болгары в Систове встретили наших пластунов с восторгом, со слезами. Маленькие дети кидались им на шею.

Два дня перед переправой и день после нее мы очень мало ели: мяса не было. Теперь режем турецкий скот и едим ужасно.

Какая страна, какая природа! Виноград, абрикосы, персики, миндаль, грецкий орех. Всего много. Можно было бы здесь устроить рай земной; а что делается теперь!

Хотелось бы мне прочесть в газетах об Систовском деле.

Видел Драгомирова тотчас же после того, как государь надел ему Георгия на шею. Солдаты его дивизии обожают его. Видел и государя и всех. Они ехали в Систово, а мы стояли шпалерами. За царем везли белое знамя с голубым крестом и надписью: "с нами бог". Не знаю, что это за знамя.

Словом, все идет хорошо - и, вероятно, недолго ждать решительного побиения Высокой Порты.

Убитые турки - рослые ребята, сытые и толстые. Раны на них жестокие: у одного четверть черепа снесено прикладом. Ружья их изогнуты дугою: так дрались наши! Наши, бывшие в бою, говорят, что только наше "ура" помогло. Позиция неприступная; огонь турки открыли такой, что отдельных выстрелов не было слышно. И если бы не шли в штыки, то всех бы перебили.

До свиданья, дорогая моя мама! Пишите, пожалуйста, Володе обо мне. Ему решительно не могу писать. Едва успеваю написать и одно письмо. Рае поклон. Каково ей в Старобельске? Господи, какая будет радость, когда я вас всех увижу. Поцалуйте Женю. Поклонитесь Матильде Борисовне, ее родителям и всем знакомым.

До свиданья, дорогая моя! Не придавайте большого значения редкости моих писем. Отсюда посылать очень трудно.

Володе не пишите, чтобы он сообщил Дроботухину, а лучше перешлите прилагаемую записку прямо Мавре федоровне (Галерная, 49, Шютте). Если в