Гаршин Всеволод Михайлович - Письма, Страница 8 - Книги

ас не затруднит, прибавьте к письму несколько строк подробностей из моего письма. До свиданья, моя дорогая! Вася кланяется. Через В. передайте поклон всем моим друзьям.

24 июня

И 21-го я не мог послать письма. Сегодня уж наверно могу послать его.

Сообщаю маленький дневник. 15 пришли в Зимницу, по окончании боя, подробности которого вам, конечно, известны через газеты. Ночь на 16 провели на острове Дуная, и нельзя сказать, чтобы особенно удобно. В 12 ч. дня 16 июня переехали через Дунай на барже, на буксире парохода "Annette". Видели маленький миноносец, под командой какого-то гардемарина с Георгием: должно быть, из компании Шестакова. Молодец: когда мы отчалили от румынского берега, он остался у нас на борте, не успев сойти на берег, и когда пароход был саженях в 4 от берега - соскочил прямо в воду и поплыл. 17-го ничего не ели (это в некоторой степени относится и к предыдущему дню). Ночь на 18 ходили кругом Систова, и всё бегом. Продрали верст 20 по горам, турок не нашли. Но и голод и страшная усталость вполне били вознаграждены для меня видом на Дунай с вершины горы за Систовым. Никогда не забуду этой картины. Еще вдобавок солнце только что всходило. 18 - ели и спали; ели, между прочим, компот (собственноручно мною изготовленный) из абрикосов и суп из буйвола. 19 - пошли вперед. Вылезли верст за 10 вперед цепью, ночью, в незнакомой местности, без конницы и пушек. Ушли назад за цепь и переночевали. Утром 20, поев кашицы, в 5 ч. утра вышли по той же дороге и дошли до позиции, о которой я писал от 21 числа.

Здесь собрались: наша дивизия, 4 батальона стрелков, 200 пластунов, куча артиллерии, гусары, казаки. Все это составило авангард армии. Здесь стояли до 22, потом опять вышли влево, прошли день, ночевали в поле, при чем мы (наша рота) всю ночь не спали, стоя на часах в цепи. Это очень трудно. Спать хочется, да к тому и ветер был жесточайший. Ночь черная, как сажа, ничего не видно, даже соседнего поста. Но турки были далеко и нас не беспокоили. Вчера, 23-го, пришли сюда, в деревню "Общая могила". Кажется, к ю.-з. от Систова.

Турки всё уходят и уходят. Наши гусары (эскадрон) наткнулись третьего дня на сильный отряд, посмотрели и ушли. Отряд тоже ушел сейчас же. Вероятно, они хотят засесть в Балканах, заняв сильную позицию. До тех пор боя наверно не будет.

Болгары рады ужасно. Проходим через деревню - все мужчины сбегаются, здороваются. Даже руки жмут.

Деревня, где мы стоим, наполовину черкесская, наполовину болгарская. Черкес, конечно, и духу нет. Их хаты наша дивизия жжет на дрова.

Совсем забыл написать: ваши письма я получаю вполне аккуратно, только не скоро. Ваши письма я получил все: 3 последние были от 7, 9 и 11 июня, и подучил я их разом. От Раисы последнее было от 8.

Рубашек, чаю и холста я до сих пор не получал. Деньги вы, право, напрасно посылаете; у нас с Васей еще и прежние не вышли. В Румынии еще тратились, а здесь с 16 числа я и двух франков не истратил. Питает нас Иван Назарыч. Чай же очень пригодится. Солдатам выдают русский, а здесь - английский; в Румынии был французский - отвратительный. Впрочем, у нас до сих пор есть еще чай "Василия Перлова". До свиданья, дорогая моя! Цалую вас и Женю. Рае пишите, пожалуйста. До свиданья!

Вас любящий горячо В. Гаршин

От Володи писем нет и нет.

Сегодня ночью приснились мне Володя и вы в Петербурге. Какая-то суматоха, сумятица. Странно, что мне мог присниться сон: простояв предыдущую ночь в цепи да еще сделав небольшой переход, я страшно устал.

25 июня.

Нарочно распечатал письмо. Сейчас оно пойдет. Письма буду писать теперь каждые две недели. Чаще не будут отправлять из нашей дивизии.

Сейчас вернулся из деревни "Общая могила", названной так в память истребления болгар в 1852 г. Здесь было до 70 домов черкес, татар, абхазов и пр. и пр. Все это бежало, предварительно вконец разорив болгар. Что они рассказывают - просто ужас (половину их речи можно понять). Я сам видел одного болгарина, израненного в трех местах.

До свиданья, цалую вас, дорогая моя!

Если возможно, пусть Ган пропишет опиуму сухого столько, чтобы его хватило унца на четыре тинктуры, и сказал бы, как растворить.

Если вы вышлете его нам, то спасете многих солдат от поноса, а может быть, и хуже. Мы с Васей уже почти истратили капли, купленные в Кишиневе, Бухаресте и Александрии. Каждый день солдаты просят, и скоро давать будет нечего. В лазарете же трудно добиться помощи, если не серьезно болен. Между тем не захваченный понос ведет к очень дурным последствиям.

102. Е. С. Гаршиной

2 июля 77 г.

Коссова, 10 в. к югу от Белы, на р. Янтре.

Пишу вам несколько строк, так как письмо надо отдавать. Жив и здоров, Вася тоже. В деле не были. Турки всё уходят. Сидим на месте: переходы маленькие. Посланных вами вещей еще не получили. Времени писать больше решительно нет. До свиданья, дорогая моя! Крепко цалую вас и Женю. Будете писать Р. - поклонитесь.

Вас любящий В. Г.

103. А. Я. Герду

(Отрывок)

Черница (между Белою и Рущуком).

1877 г. 9 июля.

... Что писать, я решительно не знаю. Правда, впечатлений множество, но если бы я вздумал излагать их, то необходимо вдался бы в такие подробности, которые сделали бы доставку этого письма невозможною. Удивляюсь нашим корреспондентам! Как они ухитряются писать, лавируя между Сциллою и Харибдою,- достойное изучения явление.

Наша дивизия (35), как вы вероятно знаете из газет, прикомандирована к Рущукскому отряду. До сих пор я не слышал ни одного выстрела и до того привык к мирному характеру нашего похода, что мне теперь кажется, что мы и вернемся в Россию, не быв в бою. Впрочем, кто знает?

Вчера вернулся из довольно интересного путешествия. Из Коссова, где мы стояли раньше, мы, т. е. я, Афанасьев и еще трое солдат, были посланы в Тырново за покупками для роты. Мы отправились рано утром, а в 10 ч. нашей бригаде приказано было выступить, и когда мы вернулись из Тырнова, то не нашли на месте бивуака ничего, кроме золы и проч. признаков оставленного лагеря. Куда ушел отряд - неизвестно. Два дня блуждали мы и наконец догнали наш полк уже здесь, в Чернице.

Тырново - преинтересный город. Узкие, кривые улицы, (узкие до того, что во многих местах разъехаться нельзя), двух-трех-этажные дома с выдающимися верхними этажами, открытые на улицу лавки и мастерские, водоемы. Болгаре радуются, вешают поперек своих переулков гирлянды, а в окнах лоскутки бумаги с надписями вроде: "Ура, ура, ура, царь Александр!" В деревнях этой радости меньше. Весьма понятные причины этого не могу изложить вам.

Говорить с болгарами не составляет особого труда, особенно с грамотными, знающими церковный язык. С одним же образованным лавочником я объяснялся совершенно свободно...

104. Е. С. Гаршиной

Рущукский отряд. 20 июля 77 г.

Дорогая мама! Жив и здоров. Письмо нужно отдавать сейчас же. Вася кланяется. Послезавтра - большое письмо.

Цалую вас.

В. Г.

105. Е. С. Гаршиной

Бивак у деревни Коцелево,

верст 10 к востоку реки Карс-Лома.

1877, 21 июля.

Вчера я послал вам только несколько строк, потому что офицер, ехавший на почту, уже собрался, когда я узнал, что будет "оказия)). Вы, вероятно, знаете о бое 14-го июля, в котором участвовали роты нашего (138) и Нежинского (137) полка. В бою были 1, 2, 6 и 2 стрелковые роты (7 и 8 стояли в резерве), а с нежинцами всего было в деле 9 рот. Турок было, говорят, до 5000 т. и на сильной позиции. Несмотря на то, они побиты, Азис-паша и полковник-венгерец (у него на клинке я сам видел надпись: Patrona Hungariae Virgo Maria). Убитых множество. Наши потери тоже немалы: 2-я стрелковая рота потеряла убит(ыми) и ранеными- 52 человека! Правда, она пострадала больше других.

Здесь были лучшие турецкие войска, вооруженные превосходными ружьями (Пибоди и Мартини). Патронов они не жалели до того, что на позиции прямо стояли цинковые ящики с патронами.

В то время, когда был бой, наша рота стояла на аванпостах в другой стороне нашего бивуака. С нашего главного караула мы видели, как ушел наш батальон, а скоро услыхали и выстрелы (турки были за 12-15 верст, на самом Рущукско-Разградском шоссе). Если бы тревога случилась часом позже, мы были бы сменены шестою ротою и пошли бы в бой. Вместо этого мы остались на аваппостах на вторые (сутки), а потом, когда пришли измученные роты, бывшие в деле, остались стоять и третьи; сутки. Это было очень тяжело.

Турки были разбиты, но наши не остались на позиции, а ушли сначала на свой бивуак (где оставались мы), а потом и сюда, в Коцелево. Отсюда наш батальон ходил на место боя (верст 20-22) убрать мертвых, и я видел не особенно красивую картину. Турки - огромный народ, жирные и еще более раздулись от лежанья на жаре. Зловоние ужасное. Но мы были вознаграждены за все - нашли раненого. Пять суток лежал он в кустах с перебитой ногой. Несколько раз турки ездили мимо него, но не замечали. Наконец 19 июля, через пять дней после боя, наша 6 рота набрела на несчастного.⁵⁸ Его подняли и принесли в Коцелево. Жизнь его вне опасности. Вот уж именно спасшийся чудом!

Теперь, кажется, нам долго еще не придется быть в деле. Не бойтесь за меня, дорогая мама! Кажется, я и вернусь, не побывав под пулями: видно, не судьба!

Вчера мы получили ваше письмо на имя Васи, но письма с 60 р., о котором вы упоминаете, еще нет. Зачем вы посылаете мне так много? Если не хотите огорчать меня, пожалуйста, не делайте этого. Деньги здесь решительно ни на волос не увеличивают удобств. Все, что можно на них сделать, это купить по страшной цене водки, колбасы (4 фр. фунт самой скверной) или рахат-лукуму (12 фр. коробка) у нашего маркитанта. А между тем вы лишаете себя многого, посылая мне ничего не стоящие для меня деньги.

Мы ходили на место боя двое суток и в это время ели только сухари да еще сливы (4 сорта и отличные) и мед, найденный в пустой болгарской деревне. Была и птица, но не в чем было ее сварить, так как мы, выйдя налегке, не взяли с собой котелков. Да и некогда было. Этих неудобств деньгами не устранишь. С нетерпением жду вашего письма с деньгами, но не из-за них. В письме на имя Васи вы говорите, что письмо с деньгами большое, я и жду в нем разных подробностей о Ег. Мих. и прочем и А<лександро>вых.

Вскоре после получения этого письма Рая, я думаю, приедет в Х<арьков>. (Ведь письма идут так долго!) Скоро буду писать и ей. Что поделывает Женя? Не найдет ли он минутки приписать ко мне несколько строк?

От Володи наконец получаю письма. Последнее было от 16 июня. Пишу и я к нему, буду писать и сегодня.

Видно мои нервы совершенно окрепли. По крайней мере, вид поля битвы (через 5 жарких дней после боя) не произвел во мненикакого "потрясения". Я даже был чересчур спокоен. Странно, мне кажется, что если бы я увидел эти обезображенные оружием и временем трупы нарисованными, или прочел бы описание их a la Hugo или Эдг. Поэ, то более бы "содрогнулся". Наши убитые солдаты имеют гораздо менее ужасный вид. Их меньше раздуло (худощавый все народ), и лица их не такие искаженные. И до свиданья, моя дорогая мама! Верьте, как верю я, что оно сбудется. Война не долго протянется - уж плохо приходится туркам. Если война кончится раньше 1-го декабря (наш срок службы), то я переведусь в Хар. губ. батальон и дослужу там свой срок, а потом - в Питер. И там буду работать не по прежнему, уже не стесняясь никакими программами и не будучи обязанным сидеть за пробирными искусствами и гидравликами.

До свиданья, дорогая моя. Крепко, крепко цалую вас. Женю тоже. Всем поклоны.

Послано 22 июля.

106. Е. С. Гаршиной

Ковачица. 29 июля 1877 г.

Дорогая моя мама, я думаю, вас очень смущало мое двухнедельное молчание (до письма от 22 июля). Поверьте, что в нем я нисколько не виноват; я пользуюсь всяким удобным и не совсем удобным случаем, чтобы написать вам письмо. Но такие случаи не часты.

Писем я теперь пишу множество - солдатских. Как только мы располагаемся на одном месте, сейчас же просьба за просьбой. Конечно, никому не отказываешь, но писем очень много.

Вы знаете из газет (вероятно) положение 13 корпуса и можете судить, что наше положение не из опасных. Пока вы не прочтете и газетах, что 33 дивизия (и именно Волховской полк) участвовала в деле, вы можете быть совершенно спокойны за меня. А имя части, бывшей в деле, всегда пишется. Еще вы, вероятно, не знаете, что 5 рота находится во 2 батальоне.

Жизнь наша течет обыкновенной) (если может быть в подобной обстановке что-нибудь обыкновенное) колеею. Ничего не делаем, ходим на аванпосты, переходим иногда с места на место. Наша бригада (Волховской и Нежинский (137-й) полки) с артиллерией) - в резерве отряда. До нас, стало быть, черед не скоро дойдет.

Не желая терять времени даром, я понемногу пописываю. Писать, жаль, не часто приходится, а все дело в механическом писании, потому что в голове так много приготовлено за длинные переходы. Идешь и думаешь, думаешь.

Если бы образование было совместимо с физическим трудом, оно было бы гораздо плодотворнее. Лучшее время для размышления- когда тело занято трудом. От этого, быть может - нравственное и умственное превосходство (в большинстве случаев) простого народа над малограмотными писарями, лакеями, швейцарами и т. п.

Однако я философствую.

Во мне явилась совершенная уверенность в том, что я благополучно вернусь. Если это будет так, я не пожалею, что пошел воевать. Столько нового узнал я, так изменилось мое отношение к различнейшим предметам. Относительно "красноты" я пошел еще дальше в прежнем направлении. Я ясно сознаю теперь громадность мира, с которою пытается бороться кучка людей.^58аИ этот мир знать ее не хочет! И, быть может, только сама кучка, да родственники и знакомые ее членов, да административный контингент, назначенный для ее обуздания - знают об ее существовании. Как хочет В., а я не могу возвести всего этого в "явление"!

Солдаты с нами (особенно со мною) в самых дружеских отношениях. Не скрою, что это льстит моему самолюбию, тем более что расположения солдат не добиваюсь никакими "подкупательными" средствами, кроме разве писанья писем. Между ними есть несколько истинно хороших людей.

Живем мы понемногу, питаемся б<ольшею> ч<астью> гусями, которых в Болгарии множество, да сухарями, так как хлеба достать трудно. Впрочем, солдаты ухитряются собирать пшеницу, которая давно готова, но от военной неурядицы не жнется, молотить ее палками, молоть на местных "воденицах" (мельница; здесь ветряков нет, а все маленькие водяные мельницы, так как ручьев множество все текут с большой высоты), а то и просто двумя камнями, и печь лепешки. Фрукты уже поспели - сливы, груши. Яблоков мало, абрикосы отошли. Есть еще кизил, ежевика. Груши и яблоки и некоторые породы слив растут просто в поле, дичком. Вчера вся наша палатка (Иван Назар., Вася, Вас. Платон. Сахаров и я), кроме меня, объелись грушами до желудочного расстройства.

Турки от нас верстах в 10-12. Изредка 1-я дивизия и наша 2-я бригада имеет с ними маленькие стычки; мы же стоим спокойно и будем двинуты, если Солейман перейдет в наступление от Разграда.

Каждый почти вечер видно зарево далеких пожаров: то турки жгут болгарские деревни. При этом режут болгар нещадно. Неочастный народ! Дорогой выкуп заплатит он за свою свободу. Бесконечные нивы, перебегающие с холма на холм, стоят неубранными и уже полегли. Рожь (которую здесь сеют на 1/2 с пшеницей) высыпается. Какой урожай! Если такой бывает каждый год, то наша Малороссия, как "житница", Болгарии и в подметки не годится.

Чем дальше от Дуная, тем меньше посевов кукурузы, самого подлого хлеба, а все пшеница.

И все это пропадает даром,- разве наши солдатики понапекут себе лепешек. А какой бы здесь можно было завести рай!

До сих пор я не получил от вас письма с деньгами, о котором вы писали в письме к Васе. Что Это значит? Вообще наша военная почта неисправна.

До свиданья, голубушка моя. Крепко вас цалую. Женю цалую. Всем поклон.

Пишите мне, бога ради, об Рае. Ведь с 11 июня я не имею об ней никаких известий. С следующим письмом к вам пошлю письмо и ей. К тому времени, как оно придет, быть может, она уже будет в Х<арькове>.

До свиданья! Цалую вас. Пишите.

P. S. Сообщу об наших Офицерах, кроме ротного командира. У нас два субалтерна; подпоручик Сахаров I и прапорщик Сахаров II. Они не братья и даже не родственники. Сахаров I - атлет телом, голубь душой и лев отвагой. Очень хороший, добрый человек, Сахаров II - большой кисляй, годный разве на затычку в каком-нибудь департаменте. Впрочем, добрая душа, но глуп до чрезвычайности.⁵⁹ Теперь его нет; его отправили еще 10-го июля из Черницы в Систово за солью, и с тех пор о нем ни слуху ни духу.

Сахаров I - Василий Платонович - кончил курс семинарии и променял орарь иподьякона на сабельку армейского офицера. Сахаров II - Александр Михаил. - нигде, кроме юнк<ерского> училища, курса не окончил.

P. S. Не думайте, что я пишу "вечным" пером. Оно давно истощилось.

107. И. Е. Малышеву

Ковачица. 29 июля 77 г.

Наиболее выдающееся событие нашей жизни вам уже описал Вася; поэтому не стану распространяться об нем. Скажу только, какое впечатление произвел на меня вид раненых, крови, трупов и прочих аксессуаров войны.

Я никогда не ожидал, чтобы при моей нервности я до такой степени спокойно отнесся к сказанным предметам. Трупы мы видели истинно ужасные; одного турку вместо того, чтобы зарывать, казаки обложили снопами и зажгли! Представьте, что из него вышло. Черная, обугленная масса, приблизительно подходящая по форме к человеческому телу. В некоторых местах трещины, из которых видно красное мясо. Череп оскалил зубы; они резко выдаются на черном фоне своею белизною. Там, где были ноги, - какие-то черные угольные бревна. Кости высовываются из них, потому что ступни отвалились. И все это от пятидневного лежания на солнце издает невыносимый запах. (Перечитав это описание, я всею душою пожелал, чтобы вам не пришлось его читать за столом.) И представьте, даже такое нехудожественное описание действует на меня самого более неприятно, более вывертывает душу, чем самый вид неизвестного правоверного.

Тоже и раненые. Неприятно слушать, читать об ужасных ранах, видеть их на картинах; но на самом деле впечатление значительно смягчается. А какие ужасные бывают раны! Я пересмотрел около 150 человек и видел страшно искалеченных людей. Особенно неприятны раны в лице.

Констатировано, что турки стреляли, между прочим, и разрывными пулями.

18 и 19 июля наш батальон (2-й) посылали прибрать трупы после боя. Турки лежали как посеянные. Наших было гораздо меньше. Да и сами-то они меньше. Турецкие солдаты (бывшие в этом деле) - огромный, жирный народ. Раздуло их в пять дней ужасно. На позиции осталось множество больших цинковых ящиков и целые груды гильз. Страшно подумать, что все это было высыпано в наши несколько рот.

Полковника-венгерца узнали по надписи на клинке: Patrona Huegariae Virgo Maria. Кроме того на белье у него метка латинскими буквами - А. М.

Обмундировка турок, аммуниция и оружие - превосходны. Ружья Снайдера лучше наших Крика, но хуже Бердана, но зато ружья Пибоди лучше даже и Бердана. Заряжаются моментально. Кроме Снайдера и Пибоди у турок были еще "магазинные" ружья, из которых можно выпустить без перерыва чуть ли не 20 пуль.

Это-то хорошее оружие отчасти и было причиною турецкой неудачи. Имея огромное количество патронов и скорозаряжающиеся ружья, они не жалели па фонов и сыпали полями, не делясь, тогда как наши солдаты стреляли редко да метко.

Из газет вы, конечно, знаете где стоит 13 корпус и каково его назначение. Быть может, к тому времени, как это письмо дойдет до вас, вы уже прочтете о деле, в котором мы, конечно, будем участвовать. Турки непременно будут наступать на нас от Разграда и Шумлы.

Теперь они от нас верстах в 10-12. Видно каждый день зарево то там, то сям. Это горят болгарские деревни. Самих болгар режут. Богатейшие хлеба, уже готовые (рожь даже осыпается), стоят неприбранными. Несчастная страна! Сколько она заплатит выкупа за свое освобождение!

Вообще турки - премилый народ. Недели две назад казаки привели двух негодяев ("мирных" жителей), которые изнасиловали девочку лет 15, а потом перерезали ей жилы на руках...

108. К С. Гаргиипой

Ковачица. 3 авг. 77

Дорогая мама! Вчера я получил письмо от вас и Раисы. В Коцелеве Вася полечил от вас письмо, в котором говорилось, что мне выслано 60 р. Письма с этими 60 р. я до сих пор не получил. Не думаю, чтобы оно пропало. Вероятно, застряло где-нибудь. Но меня очень интересует самое письмо: во-первых, потому, что оно, как вы пишете, большое, а во-вторых, Р. пишет мне, между прочим, что "именье продано". Между тем в вашем последнем письме об этом ничего не сказано, конечно, потому, что в письме с деньгами сказано все, что касается до этого дела. Имейте это в виду; в вашем следующем письме я просил бы вас повторить содержание письма с деньгами.

Живем мы благополучно изо дня в день. Скука ужасная, сидим на месте, ждем турок из Разграда. Пойдут ли они на нас,чтобы сбить наш отряд и прорваться к Тырнову, или убоятся, не знаю. Должно быть струсят, хотя числом их, вероятно, больше.

В одном из ваших писем вы пишете, что вы знаете из газет о нашем местопребывании на "знаменитом Коссовском поле". Это вовсе не то Коссово. Знаменитое Коссово п. от этого верст 200-300, в Старой Сербии.

Получили ли вы мое письмо с турецкою кредиткой? С этим письмом посылаю через вас письмо и к Р. Если она еще и не приехала, то не посылайте письма в С<таробельск>. Во всяком случае письмо это дойдет в X. не раньше 18-20 авг., так что недолго останется до приезда Ал<ександровы>х в Х<арько>в.

Несколько дней назад у нас шли проливные дожди. В первую" ночь пришлось жутко, потому что в палатку подтекло, и нас вымочило насквозь. Утром окопали палатку, высушились и потом благополучно спали совершенно сухие. Что бы это было без палаток? Впрочем нам пришлось мокнуть и без палаток сначала до Бухареста.

Здоровье наше (т. е. войск) пока ничего себе. Есть больные, но не то, чтоб очень много. Большею частью болеют поносами, но серьезной формы болезни пока еще не бывало. У турок в Разграде, говорят, кровавый понос.

От сиденья на месте и ничегонеделанья офицеры дуются в карты, пьют. Конечно, не все практикуют и то и другое занятие, но каждый непременно избрал себе одно из них. Генералитет наш доходился до того, что вчера плясал канкан под звуки полкового оркестра. Представьте кадриль: три полковника и генерал! Все лысые... А кругом делая куча "нижних чинов" любуется поучительным зрелищем. У меня все нутро перевернуло. Так и вспомнились слова А. И.:

Солдат наш грудью брал...

Да что! Писать много нельзя. Что хотелось бы передать, то можно передать только лично.

Вчера же получил от Миши Малышева письмо такого содержания: "Еду охотником. Расскажу всё по приезде. М. М. 12 июля, Спб". Больше ничего. Он еще раньше писал нам об своем намерении ехать в армию. Ему ехать - это совершенная глупость. Долго было бы объяснять вам - почему. Воинской повинности он не подлежит. Ждем его, конечно, с нетерпением, но в то же время, конечно, и с огорчением.

Скоро кончится война или нет, вам лучше знать, так как вы вовремя читаете газеты. Но мне кажется, что скоро. Ах, какая будет радость, когда я всех вас увижу! Дорогая моя мама! Верьте, что я вернусь живой и бодрый. Если имение действительно продано, уедем в П<етербург>, там найдем себе дело.

Вот уже три месяца, как мы из России. Три месяца тому назад я прыгал через канавку у пограничного кордона. Как много значит эта канавка! Сколько осталось за ней дорогого! И здесь, в этой роскошной стране, где и тепло и сыто, и виноград растет - я ни за что не остался бы.

Иногда ужасно тянет в Россию. Не говоря о том, что тянет к своим, просто хочется увидеть самую землю-то русскую.

До свиданья! Цалую вас и Женю. Кланяйтесь всем. Людвигу Ивановичу <Прохаско> низкий поклон. Спасибо, что не забывает меня.

До свиданья, мама.

Вас любящий В. Г.

В. кланяется.

109. Е. С. Гаршиной

9 августа 1877

Ковачица.

Дорогая мама! Сейчас переходим куда-то в другое место, кажется, недалеко. Не зная наверно, можно ли будет оттуда посылать письма, пишу эти несколько строк. Все благополучно, ничего особенного не случилось. Поцалуйте Женю, Рае поклон. Решительно не могу написать ей ни строчки: сейчас надеваем ранцы.

До свиданья, цалую вас.

110. Е. С. Гаршиной

13 авг. 77 г.

35-й дивизионный лазарет в Водице.

Дорогая мама, я легко ранен при Алясляре, 11 августа. Рана пулей в ногу повыше колена, по поперечному диаметру. Пуля прошла так счастливо между костью и артерией, что не задела ни той, ни другой. Опасности нет никакой, даже для ноги.

Сегодня едем в Белу, оттуда в Систово и т. д. до России.

Увидимся, быть может, через месяц.

О бое не пишу, было бы долго, да и из газет знаете. О себе скажу, что дрался я хорошо, даже выше своего ожидания, Вася тоже. Он и брат живы и целы. До свиданья, дорогая моя. Раю и Женю цалую.

Ваш Всеволод

Прилагаемое поскорее перешлите Володе. У нас в роте 14 ран. и 3 убитых.

111. Е. С. Гаршиной

Бела. 56-й военно-временный госпиталь.

16 августа 1877

Дорогая мама! Вы, вероятно, уже получили письмо с известием о моей ране. Попробую рассказать, как было дело.⁶⁰

Наша бригада (137 и 138 п. п.) стояла в Ковачице в качестве резерва. 9 августа нас (2 и 3 батальоны нашего полка) выдвинули вперед в Папкиой. Здесь уже несколько дней происходили небольшие дела, так что почти все войска 13 корпуса (кроме нас) были в стычках.

10 завязалось серьезное дело.

Айяслар - деревушка около речки Кара-Лом. Левый (наш) берег спускается к руслу речки холмистою покатостью; на правом, турецком - значительные высоты. Турки засели на них. Они всё прибывали и прибывали. Сначала наши действовали только артиллерийским и ружейным огнем, но вечером (луна светила во всю физиономию) пошли в атаку на крутейшую гору, вышиною в несколько десятков сажен (на самой вершине гора так крута, что когда меня тащили на носилках, то их пришлось поставить на склон и стаскивать: нести было нельзя).

В это время наш и 3 бат<альон> Болх<овского> полка лежали в l 1/2 - 2 верстах от позицьи в резерве. Нам очень ясно было видно но огням выстрелов, как турецкая цепь подымалась выше и выше. Наши наступали снизу, очень редко стреляя. Зато турки не жалели патронов. Залетные пули доставали и до нас: целую ночь они пели мимо наших ушей. Неприятно лежать и не шевелиться, когда каждую секунду слышишь такое пение. Одному солдату такая пуля попала прямо в сердце, несколько человек было ранено. В нашей роте разбило барабан. Можете судить, какие у турок ружья; пули действительны на 1 1/2 версты!

Турецкие выстрелы начали вспыхивать уже на самой вершине горы. Послышалось "ура"! Огоньки скрылись за горой, но треск выстрелов не прекратился, потому что сбитые турки заняли следующую высоту. Тут прекратила свое действие наша артиллерия, так как ей пришлось бы стрелять через высокую гору и не зная, куда полетят гранаты, в своих или турок.

Софийцы держались на гребне до утра. На рассвете нас повели им на смену.

Пули свистали чаще и чаще, лезть в гору было тяжело, высоко. Однако мы вскарабкались, прошли с четверть часа но гребню и выскочили из кустов на открытое место. Никогда я не забуду той картины, которая представилась нам. Позади гребня оказалась лощина, за которою опять подымалась возвышенность. За той - еще и еще. Низ лощины и противоположный нам склон ее весь белел и дымился. Это стреляли турецкие стрелки. Гребень противной нам высоты был покрыт войсками. Там стояли и пушки.

Мы рассыпались в цепь перед курганом, возвышавшимся на гребне. Пули свистели так, что отдельных взвизгов не было слышно: всё слилось в общее шипенье. Люди изредка падали. Мы вообще стреляли очень редко и, как я заметил на себе и других, очень тщательно прицеливаясь.

Восемь орудий на другой стороне лощины, до сих пор стрелявшие не в нас вдруг начали пускать гранаты прямо в нашу цепь (с расстояния 1200 -1300 шагов). Гранаты не так истребительны, как пули, но нравственное действие производят очень сильное. Пуфнет дым белым шаром, издали слышен визг, а когда граната пролетит мимо, он переходит в какой-то скрежет. Хуже же всего разрыв; если близко, оглушит, засыпет землею, которая, как фонтаном, брызжет на несколько сажень вверх и в стороны. Одна разорвалась передо мною шагах в шести: я лег ничком, и вся масса обломков, картечи и земли пронеслась над моей спиной. Вообще пушки стреляли замечательно метко.

На другом склоне показалась колонна. Она бежала вниз, в лощину, непрерывно стреляя, и мы обратили весь огонь на нее; Но турки шли и шли и через пять минут были у нас на носу. Цепь отхлынула назад шагов на 20; я, не заметив этого, остался один. Как меня не подняли на штыки, не знаю. Турки не добежали до меня разве потому, что не успели: паши закричали "ура" и бросились на них, и я очутился опять между своими. Турки бросились удирать; удирают они замечательно: прыгают вниз по горе, поджавши обе ноги, и все время стреляют назад,не оборачиваясь, а просто закинув ружье за плечо. Вообще они патронов не жалеют и жарят непрерывно на ходу, на бегу, идя вперед или назад.

Только что мы их погнали, меня хватило по всему телу что-то огромное, и я упал. Впрочем я скоро опомнился, сел, затянул себе платком ногу выше колена и пополз. Шагов сто спустя меня подняли - наш барабанщик и у<нтер>-офицер и дотащили до носилок. Через два часа я уже ехал с перевязочного пункта в дивизионный лазарет (откуда писал вам), а 14 был здесь, в Беле. Здесь придется быть еще недели полторы, а потом - в Зимницу, во Фратешти, Бухарест, в Россию, в Х<арьков>. Через месяц, а самое большее два увидимся. О ране я уже писал вам: идет она очень хорошо, совсем очистилась. Уход тут отличный, кормят хорошо, да есть у меня и немного денег, так что винограду истребляю ежедневно фунта три.

Ну вот, вы писали, что война протянется долго! Дела под Шипкой, окруженный Осман-паша, наш вполне удавшийся отпор. Наши реляции всегда очень правдивы, но корреспонденты!!! Это между прочим... Особенно эта скотина Каразин.

Корженевский у нас. Какой это славный человек и какая умница. По поводу того, что наш перевязочный пункт работал под пулями, как он разнес наш генералитет!

Писать ко мне вам нельзя, так как не знаю, где и когда я буду. Но я писать постараюсь при всякой возможности.

До свиданья, дорогая мама! Цалую вас и Женю. Всем кланяюсь. Жениным товарищам, Василию Лукичу <Спасскому> (нижайший), Прохаекам, Гинцбург и пр. и пр. Если Людвига это письмо еще застанет в Х<арькове>, кланяйтесь ему и попросите передать мой поклон Жукову (его сожителю) и Ефимовым.

До свиданья!

Вас любящий

138 пех. Болх. п<олка> унтер-офицер

Вс. Гаршин

Васю тоже произвели и за то же дело. В бою мы с ним разошлись и увиделись только 13числа в дивизионном лазарете.

112. И. Е. Малышеву

(Отрывок)

Бела. 56 военный временный

госпиталь. 20 авг. 1877 г.

...Пишу к вам лежа; поэтому прошу извинить за, может быть, уж слишком дурной почерк. Вероятно вы уже знаете от В. (Афанасьева) о том, что мне прострелили ногу. Рана неопасная, но все-таки придется провозиться с нею месяца 3-4.

Лежу я в 56 военном временном госпитале. Так как В., вероятно, описывал вам бой, то о нем умолчу. Могу сказать, впрочем, что мы лицом в грязь не ударили. Я удивлялся сам своему спокойствию: жаркий спор с вами из-за жидов в былые времена; производил во мне гораздо большее волнение. В. скажет вам то же самое. Гранатам, конечно, кланялись земно, да и нельзя было не кланяться: без этих поклонов разнесло бы на кусочки. Пахнёт дым (орудия стояли от нас всего на 1200-1300 шагов), жужжит граната, прямо на тебя. Бросишься ничком и через секунду, когда с воем и визгом пронесутся над тобою осколки, встаешь, весь засыпанный землею. Около - ямы: это место, где "она" разорвалась.

Меня ранили (точно дубиной хватило) тотчас же после того, как мы отбили турецкую атаку. Помню, как я сел на землю и закрывал оба отверстия раны руками. Кровь лилась: я перетянул ногу выше раны платком, снял с плеча шинель, сухари, отстегнул патроны и пополз. Ах, как трудно ползти с простреленной ногой, да еще под выстрелами, когда пули визжат и лопаются около твоего носа. Гранаты рвало чуть не около меня. Однако бог спас, я протащился шагов с сотню; тут меня подняли наш барабанщик и еще какой-то унтер-офицер и повели. Больная нога цеплялась за кусты... С полверсты вели они меня, наконец встретили носилки, и я закачался на них. Это была сущая благодать. Через два часа я уже ехал, перевязанный, на фургоне в дивизионный лазарет.

О нашей санитарной части я ничего не могу сказать, кроме хорошего. Такая заботливость, такой уход, что хоть куда. Сестры - сущие ангелы, не торчащие даром, а работающие не хуже докторов.

14 авг. нас привезли сюда, в Белу. Здесь пробуду я, быть может, недели две.

Лежу, конечно, целый день (нога в лубке), ем (винограду фунта по 3 в день), пью, сплю. Два раза в день перевязка: сквозь рану просунули дренаж и промывают карболовой кислотой.

Сейчас приехал транспорт раненых 140-го Зарайского полка. Это дело 18-го августа. Бедные зарайцы целый день держались против целой армии! Убитых и раненых множество.

Вообще наша дивизия хоть из молодых, а уж потрепаны изрядно все четыре полка. Рядом со мною положили офицера с раздробленною стопою.

113. Е. С. Гаршиной

Бела. 56-й военно-врем. госп.

23 авг. 77 г.

Дорогая мама!

Сегодня я последний день в Беле: вечером отправляется транспорт, который отвезет нас в Систово. Третьего дня к нам прибавилось раненых; это зарайцы из дела 18 августа. Бедный Зарайский полк целый день дрался против 20-тыс. армии турок. Зато и досталось им! 14 офицеров выбыло, солдат до 400.

И опять "солдат наш грудью брал" ... С этими солдатами можно было быть уже в Константинополе.

Рана моя идет хорошо, совсем чистая и подживает. Впрочем, проваляться придется еще долго, так что, вероятно, не удастся вернуться в полк.

Третьего дня я был поражен и обрадован внезапным появлением Миши Малышева. Он поступил-таки охотником. Он "следовал" с командою от Фратешти сюда и далее в полк и, узнав, что я лежу здесь, прибежал. Очень мне было приятно поболтать часок с ним.⁶¹ Из П<етербурга> он привез кучу поклонов, мой револьвер и еще подарок от некоего Запброщенки (знакомый старичок) - хорошенькую записную книжку. От него я взял деньги, так что деньгами обеспечен теперь до самого Харькова.

Сегодня мы слышали гул орудий с запада; вероятно, это идет бой под Плевною. Давно пора.

С тех пор, как привезли зарайцев, у нас в палатке 15 человек. Сильно раненых нет, так что все веселы и разговорчивы. Впрочем, у одного пробита грудь навылет и контузия в голову. Ничего, ходит.

До свиданья, дорогая моя мама; писать, право больше нечего. Весь мир у меня - койка, столик да кусок палатки. До свиданья, цалую вас. Жене et C® поклон.

Вас любящий Всеволод

Сейчас доктор сказал, что сегодня отправят только больных, раневые остаются. Так что еще на два или три дня я останусь здесь. Во всяком случае еду с первым же после этого транспортом.

114. Е. С. Гаршиной

Госпиталь во Фратешти.

29 авг. 77.

Дорогая мама!

Сегодня благополучно добрался до Фратешти, выехав из Белы 25 августа. Ехал я один в повозке, так что было довольно удобно.

Сейчас перевязка, поэтому не могу писать много, да и нечего. Сейчас узнали о взятии Плевны. Завтра - в вагоны и в Россию.

До скорого свиданья, милая моя мама! Всем кланяюсь.

Ваш Всеволод.

114а. М. Н. Кулешову

<29-31 августа 1877 г.>

(Отрывок)

...Наконец, доехал. Всего растрясло. Очень изнурен и никак не могу дождаться, когда отправят в Харьков...

115. В. Н. Афанасьеву

(Отрывок)

<6 сентября 1877 г. Харьков>⁶²

25 авг. нами нагрузили транспорт и повезли. Шоссе каменистое, трясет, да еще хохол, чтобы подогнать, иногда катает рысью. Мы ночевали около той самой горы, где, помнишь, у нас был большой бивуак. Холод был страшный, и я простудился и схватил лихорадку. Совсем она меня изнурила. Да еще рана, не перевязанная два дня, уже начала вонять. Просто беда. Приехали в Фратешти, переночевали, а утром я уже катил на санитарном поезде Берлинского креста. Очень хорошо ездить на этих поездах. В Яссах нас пересадили на поезд Александры Иосифовна. Ехал я на нем до Бирзулы, а отсюда просто во втором классе...

116. В. Л. Афанасьеву

(Отрывок)

12 сентября 1877 г.

...Ежедневно ко мне являются разные посетители; жду скоро даже одного генерала. Десятки раз приходится мне повторять о нашем положении, о турках, как они вооружены, каково дерутся и пр., и пр. Надоело порядком. Надоело также и валяться. Уж второй месяц, как я нахожусь в горизонтальном положении, да кажется придется оставаться в нем еще не один месяц. Рана ждет хорошо, по страшно медленно. Уж очень много мяса выхватила проклятая пуля. А тут еще любезная сестра милосердия помогла: обожгла ногу чистою карболовою кислотою. Обжог мучает еще больше раны.

117. Неизвестному

(Отрывок)

<Сентябрь 1877 г. Харьков.>

Дорогой мой, знаешь ли ты, что твое хроническое горе до того въелось в мое существование, что в самые мучительные дни похода, в те дни, когда не хотелось бы думать ни о чем, ж тогда часто вспоминался мне другой мир страданий, тот, что сидит в твоем больном организме. И думал я, что ни мои кровавые мозоли на ногах, ни перетянутые ранцем и винтовкою плечи, ни голоданье, ни жажда, ничто не может сравниться с тем, что испытываешь ты, что испытывать доводилось и мне...

118. Н. С. Дрентельну

(Отрыво к)

25 сентября 1877 г.

<Харьков>

Мне дали Георгия.⁶³ Несмотря на такое по