Гаршин Всеволод Михайлович - Письма

uot;Отечественных Записок", а в каком-нибудь презренном прибавлении к "Живописному Обозрению" (презренном по бедности денежной), должно быть, платят за французские переводы рублей по пяти? Ну да это все равно пока.¹⁶⁶

   Вчера получил письмо от Фаусека. Обещает в мае или июне приехать сюда. И представь себе, Егор Иванович тоже! Кстати новость: Е. Ив. пишет, что Николай Степанович женится и опять на молоденькой девушке! О господи! кому доступны!.. Н. С. хотел, по словам Е. И., приехать сюда! Это после известного письма, в котором он чуть не грозит пощечиной! Экое убоище, прости господи. Дядя написал ему предупреждение, что, мол, лучше не езди, и кажется мне, хорошо сделал, ибо зачем же в самом деле сходиться с человеком, у которого всегда мобилизирован запас ругательств и кляуз.

   Приезду Виктора Андр. я, конечно, рад, как не знаю чему.

   Боже мой, как хорошо Успенский изобразил своего Ивана в "Власти земли"! Я давно ничего не читал с таким наслаждением. ¹⁶⁷

   Потоп, грозящий "Заграничному Вестнику" от твоих рецензий, меня, конечно, весьма радует. И ты пишешь теперь много лучше, чем бывало. Женище! Какую статью для "И. В." ты хочешь подписать полным именем? Зачем ты литературу зовешь "этой подлой"? Вовсе она не подлая: лишь бы только можно было поспевать насчет университета как-нибудь, а то ведь писанье, да еще по критике, приносит пользу едва ли меньшую (для головы), чем нуды записок. Дай тебе бог всего хорошего, голубчик мой. Крепко тебя цалую. Маме пс пишу, ибо откуда же набрать в самом деле разговоров на два письма? Да в одном и лучше все укладывается, чем в двух. Цалую ее и Сашу. Липочке, Ал. Як. и всем поклоны. М. Д. недавно писал. От Володи уже два месяца скоро ни слуху, ни духу, а я пишу ему неуклонно.

  

   P. S. Не знаком ли Аленицын с Дмитрием Петровичем Коноваловым? Если помнишь, это такой был в Горн. инст. Латкина товарищ. Химик ученый. Мне что-то помнится, что я про Ален. у них слышал или чуть ли его даже у них не видел. Если я верно предполагаю, то спроси как-нибудь у Аленицына, что Дм. П. и как он поживает. Это один из наиболее уважаемых и любимых мною в оное время людей.

   Следующее письмо, вероятно, пошлю с дядей.

   P. S. Пришлось посылать с дядей это самое письмо. Не согласился он, чтобы ты провожал Таню, к моему великому огорчению и за тебя, и за себя. Письмо Ив. Серг. получил.¹⁶⁸ Завтра отвечу ему, что, мол, конечно, приеду в июне.

   Дорога к Т<ургене>ву и в Ясенки одна, так что при этом случае и маму увижу, что, по себе чувствую, давно уже пора.

  

   Господи! вот где истинные мизантропы, сэр! Экий, подумаешь, нюх! Где и нет ничего - и там слышится им запах. Клянусь моим свиданьем с вами: мне и в голову не приходило, что за этими Антонами и мухами можпо угадывать что-нибудь кроме мух и Антонов.¹⁶⁹ Как хорошо прежде было: сиди себе и бряцай "рукой рассеянной", а теперь только начнешь бряцать - думаешь: просто струну невинную запенил, ан оказывается, что NN за нос задел...

  

   Дорогая мама! Простите, голубушка, что буду краток: Жене посылаю большое письмо и там много всякой всячины. Прибавлю только, что письмо доброго Ивана Сергеевича меня очень обрадовало и я, конечно, поеду в Спасское, а значит и в Ясенки, если вы там будете.¹⁷⁰ Знаете ли что? Я теперь уже подумываю, что мне тяжело будет бросить дядю. Каково-то будет он жить будущую зиму без ресурса, представляемого все-таки мной. Тани, вероятно, не будет, да если и будет, то она ему утешение не особенное; во всяком случае скуки не рассеет, а тоски прибавить может. Очень он к ней страстно и горько относится, вот в чем беда. Устинья Степановна выручит! Правду вы пишете, что женитьба его и самое честное и самое умное дело. Без нее была бы настоящая разбитая жизнь.

   А она все подвигается, хотя и медленно в чтении. Уже понимает кое-как прочитанное. Интересно видеть иногда, как они разбирают слова вместе с Колей.

   Егор Иванович прислал дяде в подарок свой старый фонарь. Впрочем, это, вероятно, скажет вам сам дядя.

   Писать больше решительно нечего. Сказку вы перехвалили; что смеются - так это потому, что в ней смешные слова есть: "скандал", да "хвостяка", а путного в ней, право, мало.¹⁷¹

   Жаль мне, что Жене не удалось съездить. Да когда его письмо было получено, дядя совсем уж собрался: и дела отложил и Скадовскому передал должность. Кроме того, он торопится взять Таню. А и мне хотелось бы повидать Женю и ему, должно быть, заехать в Орлов, губ.

   До свиданья.

  

   Спасибо и Михаиле Евграфовичу, что не забывает. А я-то - и нашим и вашим! - Ибо ведь Т<ургенев> и С<алтыков> - наши и ваши, в этом смысле.

   Не браните меня за "Коломбу": я и сам вижу, что по нашему времени она вещь бездельная; но ведь я не выбирал, а просто от скуки стал переводить первую попавшуюся интересную, ловкую и хорошим языком написанную повесть. Языка этого я, конечно, не передал; по-моему, перевод до невозможности плох.

  

   Дорогая мама!

   Я и сам вижу, что редко пишу вам, но, право, в этом виновато не столько мое нежелание, сколько неудобства наших сообщений. Получишь от вас письмо в понедельник, а отвечать на него нельзя иначе как в пятницу. Да неделю идет письмо. А тут "еще дядина поездка сбила с толку: ждал, чтобы отправить с ним письмо.

   Поговорю о двух важных делах. 1) Володя зовет, неизвестно почему, ехать за границу. "Если, говорит, найдутся рублей 800-1000". Он очень хорошо знает, что не найдутся, это раз, а другой... да долго будет очень объяснять, почему я не поехал бы, если б и "нашлись". Предложение В. показалось мне совсем неискренним, и мне кажется, он рад будет, что я откажусь. Почему это мне кажется из его письма, не стоит распространяться, только оно кажется.

   2) Дядя говорил мне об издании рассказов. Хотя и вы, и Женя, и он настаиваете на том, чтобы печатать их, но я все-таки остаюсь при своем прежнем мнении, что печатать нечего.

   А именно:

  

   "Четыре дня"......11 стр.

   "Происшествие" .... 16 "

   "Трус"..........20 "

   "Встреча"........18 "

   "Художники"......16 "

   "Attalea Рг."......8 "

   "Ночь" .........16 "

   Сказка (даже!)......3 "

   Итого.... 108 страниц,

  

   что равняется неполным семи печатным листам. Значит, даже без цензуры издать нельзя этой книжки - т. е. даже не книжки, а брошюры - нельзя будет. Давать же в цензуру, значит совершенно изуродовать, ибо, если М. Евгр. <Салтыков> много помарал, то чего же наделает предварительный цензор? Дядя мне приводил аргументы, что, мол, нужно возобновить в памяти публики и еще что-то такое... а я думаю, на какого шута я буду возобновлять? Очень нужно публике, в самом деле...¹⁷²

   Вы опять пишете мне "если бы ты захотел писать" и "а сможешь то очень" и т. п. Раз навсегда я скажу вам, что если бы я мог писать, то я бы и писал. Ведь это бессмысленно "было бы, мама, не хотеть делать того, что представляется единственным светлым местом жизни. Ведь у меня ничего за душой нет: ни на какое личное счастье я рассчитывать не могу, потому что я калека (т. с. нравственно обязан быть таковым), наживаться не умею, да если бы и умел, то не могу захотеть наживаться, честолюбия - тоже нет, да и поздно в 27 лет начать стремиться в генеральство. Разные деятельности? И не больные люди теперь в них изверяются. В солдаты я не пойду, потому что я не убийца и не могу иметь с ними ничего общего. Неужели же вы думаете, что имей я возможность писать, я не писал бы? Или это у меня idee fixe? Этого у меня нет: у меня и форма болезни не такая была, чтобы они оставались. Научите, что мне делать, чтобы (списать", сесть что ли за стол, с пером в руке перед бумагой? И пусть рука сама ходит? Нет, я не не хочу писать, а не могу, не умею, мыслей у меня в голове нет. Вы скажете, ведь написал же сказку? Не говоря о достоинстве сказки, могу сообщить, что она у меня написана в голове еще в 79 году, летом, когда я был в Мураевке у Гердов. Даже если б сохранилась одна толстая тетрадь, там можно бы найти начало ее. Она вся была уже совсем готова в голове и написал я ее как под диктовку. Это старое. А нового у меня нет ничего, и пока я могу с уверенностью сказать, ничто не показывает, чтобы оно явилось.

   Вам дядя сказал, что я думаю поступить в полк. Куда-нибудь же нужно деваться. Доживать все равно как. Напишите, где Вася? Он не отвечает на два письма. Вероятно, основываясь на словах дяди, вы уже отдали сказку в "Устои". Ничего не имею против этого (тем более, что иметь что-нибудь против уже поздно), осмелюсь только думать, что Минскому или Венгерову можно было бы написать мне об этом хоть две строчки. Мне кажется, впрочем, что в "Устои" ее не возьмут, потому что там ведь не один Минский да Венгеров, а есть и самые настоящие устои.¹⁷³ Если за нее дадут какой-нибудь гонорар, то вы с Женей обидите меня, прислав его мне. У Жени теперь экзамены, мне деньги совсем не нужны. Самая настоящая несправедливость будет, если вы не возьмете их. А если уж не захотите, то и тогда не присылайте мне, а отдайте в "Русское Богатство" в счет долга.

   Я очень расстроен Володиным письмом, мама. Оттого и вам пишу такое нервное, а ему написал два, да порвал. Плохо зачеркивает он фразы нечаянно написанные, но которых он не хочет дать прочесть. Одна такая фраза и ударила меня в самое сердце. Написал ему два письма, да оба порвал и долго буду собираться писать.

   Начались ли Женины экзамены? Если он будет писать мне, пусть напишет, как ехать к Тургеневу (я очень рад, что и он едет) и как там одеваются. Можно ли ходить лаптрыгой или нет?

   Завтра еду в Николаев и свезу это письмо. Еду потому, что нужно деньги переслать в Херс. Земельн. банк; у дяди разборы, а срок выходит.

   Мише написал. Попову Пете кланяйтесь, если приедет. А то пусть Ж. и в письме поклонится. До свиданья, дорогая моя. Крепко вас цалую с Женей и Сашей.

  

   P. S. "Заграничный вестник", 2-й No получил и очень благодарю вас с Женей. "О. З." привез дядя. Гл. И.<Успенский> - прелесть что такое¹⁷⁴.

  

  

   Дорогая мама! Ужасно неудобно писать, не дождавшись ответа на прежнее письмо, да здесь в Ефимовке иначе и не возможно. Я еще не слыхал от вас самих вашего мнения о моем поступлении в Б. полк, но, основываясь на словах дяди, думаю, что вы не против этого: поэтому предъявлю на ваше усмотрение следующий проект. Нельзя ли мне приехать к вам за 2 недели до конца Жениных экзаменов? Судя по письму Афанасьева, без посещения мною Петербурга (Главного Штаба) и Рыбинска, мне кажется, не обойтись. Я на пути заехал бы и в Рыбинск дня на два. А потом, пробыв в П-ге две недели, вместе с Женей отправились бы к Тургеневу. Да и не только с Женей, а и с вами до Мценска.

   Для этого мне, во-первых, нужно знать, когда у Ж. кончатся экзамены, а во-вторых, к сожалению моему, не обойдется без того, чтобы не обратиться к Ивану Тимофеевичу, а я теперь не знаю, куда ему и писать: продолжает ли он быть мировым судьей? На Александровых же, конечно, нет надежды. Денег у меня теперь 60 с чем-то рублей, да, может быть, к концу моего пребывания здесь у нас с У. С. будет еще уроков рублей на 20, если у нее не будут болеть глаза: она, бедная, и теперь с двумя мушками за ушами. На поездку бы хватило, но нужно приобрести хоть какую-нибудь немудрящую летнюю "пару" хоть в 20 рублей, да и чемодан прийдется купить. Тут, конечно, очень помогло бы издание книжки, если б, опять-таки повторю, было что издавать.

   Пожалуйста отвечайте, дорогая моя мама, поскорее на это письмо. Мне очень тяжело решаться поступить в полк: все эти дни я порядочно-таки кисну по этому поводу. Да ведь и делать больше нечего. Некуда деваться. Дядя бы не прогнал, положим, но ведь нельзя оставаться вечным приживальщиком, как мне ни тяжело расстаться с ним и с детьми и с У. С. и с Таней. (Она, Таня, я вполне и заранее соглашаюсь с вами, могла в Петербурге наделать разных нехороших вещей и могла оказать черствость души, но относительно себя, я должен буду всегда с благодарностью вспоминать об ней, кроме доброты и любви я от нее ничего не видел).

   Ну, значит, и надо запречься куда-нибудь. Хотя дядя за меня и мечтает об академии и прочем, но ведь это все испанские замки. Буду в 40 лет поручиком, в 50 капитаном и того довольно, если уж бог заставит жить так долго.

   До свиданья, дорогая моя мама. Крепко цалую вас.

  

   Сашу цалую. Жене поклон.

   У нас была бесконечная зима, а теперь холодная засуха. Дядя уже решил, что год пропал, да оно, пожалуй, так и будет, если каким-нибудь чудом не пойдут ливни. Овражков бездна, что всегда бывает в годы засухи. Земля суха, как зола.

  

  

   Дорогой брат! Получил я твое письмо и очень им огорчился: очень уж ты на себя безнадежно смотришь. Аттестовать себя человеком без знания, уменья (или чуть ли ты не написал даже "ума" (!!) -письма с собой теперь нет) и таланта - ты, право, не имеешь никакого права. - Прости за какофонию.- Ты только еще начинаешь писать: мало ли людей, начинавших бесконечно хуже тебя! Посмотри хоть первые рецензии самого Белинского: сколько там ошибок, длиннот! И он даже в твои годы не умел попадать в самую жилу книжки. Больших твоих статей я не знаю, но по маленьким кусочкам в "О. З.", "И. В." и "З. В." вижу ясно, что слог у тебя становится лучше, мысль увереннее. Право, нечего вешать нос. Если бы ты занимался художественной литературой, то, конечно, в случае написания тобою плохих вещей я посоветовал бы бросить. Там уж видно, куда линия идет. А критика, публицистика, история - это совсем другое. Образования - если по-твоему теперь мало, так ведь тебе только 21 год. Обернись на два года назад: то ли ты знал, что знаешь теперь? Работая, невольно наберешься знаний. Наконец - весьма важное - ты знаешь языки, это - половина всего.

   За что ты Таню обозвал "угнетенною невинностью"? Что другое - а этого в ней, право, не заметно. Провела она довольна беспутно 4 месяца и в этом вполне сознается и не стыдится. Да и то сказать - "девице в 19 лет" почему и не плясать. Даже благопотребно. Весьма рад, что г-жа Лебедева берет "Коломбу", но отдавать ей сказку не хочу. Из твоего письма вижу, что "Устои" вовсе и не хотят моей сказки, а это только предположения твои и мамины. Если так, то не надо ее и вовсе печатать. Да я вообще не думал, чтобы ты стал "доводить ее до сведения тех, кому о ней ведать надлежит", как ты пишешь. Какая в этом надобность? Ведать ее надлежит маленьким Гердам, Линочке и К⁰.; тебе я прислал ее, чтобы ты с мамой прочли прежде всех. Насчет того, что мне пора писать - я уже довольно писал маме. Повторять этого не буду. Прибавлю только, что если бы я и начал писать - если бы мог, то во всяком случае не начал бы писать о "херсонском народе", не потому, что он "херсонский" и неинтересный, а потому, что ни уха, ни рыла в нем не смыслю, так как дальше камеры его не видел. Писать о нем мне было бы так же легко, как писать романы из великосветского быта. Почему не видел, почему не интересовался - это другой вопрос. Может быть потому, что кроме недоверия к себе и презрения я не встретил иных чувств. Лезть же на эти прекрасные вещи при моей вообще оказии, яселание написать какую-нибудь "Маланью" меня заставить не может¹⁷⁵. Да по правде сказать, интересен "народ" только как материал для исследований вроде Гл. Ивановичевых. А я этого не умел никогда и не умею.

   Поступлю лучше, если возмогу, в полк и буду себе дотягивать.

   Пишу из Николаева, куда мы приехали с дядей по разным делишкам. Пиши пожалуйста, когда у тебя экзамены кончаются: хочу приехать за две недели до этого к вам, а потом вместе к И. С. (Тургеневу). До свиданья, дорогой мой.

  

   Кланяйся Гердам, Латкиным, Виленкину. Красносельский - прекрасный, умный иудей. Совсем Шпиноза. Поклонись, если увидишь.

  

  

   Милостивый Государь

   Иван Терентьевич!

   Вы, я думаю, уже давно обвинили меня - на что имели полное право - в невнимательности к Вашему письму и Вашей просьбе. Позвольте уверить Вас, что, если бы не изъясненные ниже несчастные обстоятельства - я не замедлил бы тотчас же ответить Вам на Ваше в высокой степени лестное для меня письмо, письмо, которого я искренно не считаю себя достойным.

   Я получил его только три дня тому назад, почти через год после того, как оно было написано Вами. Еще в начале 1880 г. я заболел ужаснейшею из всех болезней: бог отнял у меня разум. Почти год я находился в безнадежном положении, но все-таки оправился. Есть у меня добрый родственник, дядя по матери: он приютил меня и дал мне возможность прожить долгое время в деревне, т. е. в совершенном покое, которого именно и требовало мое выздоровление. С января прошлого года до сих: пор я безвыездно живу в деревне, в Херсонском уезде: о каких бы то ни было занятиях, и более всего литературных, конечно, не могло быть и речи. С грустью должен сознаться Вам, мой добрый и снисходительный друг, что я не чувствую себя тем, чем был прежде, до болезни: умственные способности ко мне вернулись, а та крупица таланта, какая была, кажется, исчезла навсегда.

   Теперь Вы поймете, почему "От. Записки" не знали моего адреса: я исчез из Петербурга года два с лишним тому назад и пропал из вида почти всех моих знакомых.

   Искренно благодарю Вас за доброе мнение о моих рассказах. Если в них нет большого уменья и блеска, то все-таки есть одно достоинство: писал я их искренно, не сочиняя, а выкладывал на бумагу то, чем действительно душа мучалась. И если найдется другая душа, которая поймет это, как поняли Вы, так вот и вся возможная награда для рассказчика, - большей и не нужно.

   Очень мне жаль, что не могу исполнить второй части Вашего желания, прислать карточку: ее у меня нет теперь, а живу я в глуши, из которой добраться до фотографа - дело трудное. Если можно, известите меня двумя строчками, получили ли Вы мое письмо, и напишите Ваш теперешний адрес, чтобы я мог при первой же возможности, - т. е., когда снимусь, - выслать Вам карточку.

  

   Адрес: В г. Херсон, через уездную земскую управу. Его В-ию Владимиру Степановичу Акимову для передачи Всеволоду Михайловичу Гаршину.

  

  

   Дорогая мама! пишу вам немного, т. к. вижу, что вы еще не получили моего предыдущего письма. Почта пришла только сегодня утром, и первое, что я слышал от дяди, было известие о смерти Ив. Егоровича <Малышева>. Я очень расплакался, мама. Правда, у меня, как говорит Володя, - глаза на мокром месте, ну да не в том дело. Я Ивана Егоровича знал со своего детства и всегда любил. И было за что любить эту простую, честную, добрую, благородную душу. Господи, где же твоя справедливость? На что понадобился Иван Егорович, 42-летний, полные сил, необходимый семье маленьких детей, когда рядом гниют бесполезные и вредные существования! (Ведь вот этот а дядюшка" живет ведь и до каких пор жить еще будет!).

   Да, Миша деликатный. Только кто вам сказал, что он неразвитой? Это сущая неправда. Он в десять раз развитее, - если "считать все стороны душевной жизни, - чем Говорухи и Владимиры Федоровичи. Только что ни галдеть, ни мямлить не станет. Не могу я ему сегодня писать. Вам еще могу, а ему нет - плакать очень буду. Вы все-таки Малышевым чужой человек и не так напоминаете мне об этом огромном, безобразном горе. Скучная теперь Пасха у моих друзей, у Малышевых, Афанасьевых, Дработухиных. Напишите мне, как Миша выносит. Он ведь его как отца любил, да и не просто как отца... Не переехали ли они (Миша с М. П.) на другую квартиру? Когда редко пишешь, всегда неуверен в адресе.

   Полякова письмо получил и, конечно, сейчас же ответил. Жаль, карточки у меня теперь нет. Сниматься в Николаеве ужасно дорого - 6 рублей. Написал, что пошлю, когда будет.

   Ах, мама, кажется мне, что вы очень уж Таню с грязью смешиваете. Ну разве можно такое думать, что она "Сережу хвалила в пику Жене"? Сережу и я хвалил, да и немудрено: он чудовищно изменился и стал очень симпатичным, скромным юношей. (На вид, конечно: кто его знает, что там внутри). Когда я его знал, это был довольно скверный мальчишка. Немудрено похвалить, когда человек изменяется к лучшему.

   Почему ж это в пику Жене? Ведь они не могут быть ни в чем соперниками.

   Платье себе купил, серенькое, довольно гнусное. Писал ли я вам, что часы купил? Уже давно, в феврале, за 16 рублей, новые. Галстух и все такое прочее. Можно и к Ив. Сергеевичу ехать.

   До свидания, голубушка моя. С нетерпением жду вашего ответа на предыдущее мое письмо. Цалую вас, Женю, Сашу. Поклоны.

   Любящий вас В.

   Неужели Корш так и зажилит деньги?

   P. S. О "Коломбе". Мериме все-таки первоклассный писатель. Вот Брандес его с Флобером сравнивает (в "Р. Мысли" читал). Если "Корсикапец", как вы пишете, теперь не интересен, то ведь 1) о "Корсиканце" собственно во всей "Коломбе" нет ни слова, а только о корсиканцах, и очень интересно рассказано. 2) Если он не интересен, то почему интересна "Жена" какого-то "Бургомистра"? "Коломба" - прелестнейший этнографический этюд. Кроме того, те же "Отдельные романы" недавно сравнительно - в 76 г. кажется, при Львове - печатали "7 смертных грехов" Сю, а ведь то вещь ветхая и уже переведенная раньше. "Коломба" написана в 1840 году. Право, это уж не такая древность. Сент-Бёв ее расхвалил тогда же.¹⁷⁶

  

  

   Я в последнее время опять повесил нос на квинту (ей-богу, не могу уяснить себе этого выражения). Причины этому самые резонные: оставаться дальше в Ефимовке зазорно, хотя я и знаю, что я здесь не составляю тяготы, - зазорно перед самим собою: ведь нужно же, наконец, куда-нибудь деваться. Полк - чудище обло. Матушка пишет, что хорошо я бы сделал, если бы постарался попасть в городские учителя в Петербурге: оно, положим, и хорошо, - только дело в том, что я считаю себя совершенно негодным для такого дела. Когда-то я даже слово дал себе никогда не лезть в педагогию. Да, наконец, и не легко вовсе захватить одну из 20 открывающихся в этом году вакансий: ж уверен, что на 20 мест явится, по крайней мере, 120 конкурентов, которые все более меня имеют право на место. Прибегать к помощи протекции, чтобы мне оттереть действительно годного человека, - как то погано...

  

  

   Дорогая мама! вчера получил ваше письмо о военной службе, об учительстве и прочем. О вашем проекте сказать вам определенного ничего не могу ни за, ни против. Чувствую только, что я совершенно не способен и не приготовлен к педагогической деятельности. Тех детей, которых мне случалось учить, учил я скверно и - скажу больше - недобросовестно, хотя и мучился этим. Все мои знания - говорю о знаниях основательных настолько, чтобы не краснея передавать их другим - ограничиваются тем, что я умею правильно писать по-русски, а затем - ничего. О русской грамматике я имею самые поверхностные сведения (право, это не фраза - я разбора простого предл<ожения> не умею сделать), об арифметике и говорить нечего: если мне придется экзаменоваться на учителя, то я даже и по приготовлении рискую провалиться; ведь и из гимназии-то я вылез только благодаря милосердию доброго Владимира Федоровича. Наконец, и что самое важное - методов я не знаю никаких. Как мне вести класс? Я чувствовал бы себя менее бесстыдно поступившим, если бы завтра же сел судить за мирового судью, чем если б взялся за трудную обязанность учителя. Александр Яковлевич <Герд> меня очень любит, в чем я уверен, насколько человек может быть уверен, но я уверен также, что и он в душе вряд ли пожелает каким бы то ни было детям такого негодного и беспутного учителя. Знаете, мама, в гимназии, в VII классе, товарищи, видя мое вечное ничегонеделание (или вернее занятия посторонними книжками и всяким вздором), прозвали меня в шутку "тунеядцем". Об этом можете спросить у Николая Сергеевича. Это слово до такой степени верно определяет мою физиономию, что... да что уж тут говорить! Этот "симпатичный" Всеволод рос-рос и вырос никуда негодною вещью, которой хоть забор подпирай. Разве на войне только годятся такие экземпляры, заткнуть убыль в людях. А вы хотите, чтобы я учил детей! Разве может любить кого-нибудь человек, который ненавидит и презирает самого себя! В 20-21 год это, конечно, было бы с моей стороны только фраза, но в 27, когда волосы редеют и морщины по всему лицу, это уж не фраза.

   А в полк мне действительно итти страшно. Будь война, другое дело.

   Все мои рассуждения, конечно, не имеют никакой цены в том случае, если А. Я. одобрит ваш проект и признает его исполнение возможным (в чем я сомневаюсь по многим причинам). Но опять-таки, ведь это все гадательно, мама.

   О материальной стороне дела нечего и говорить - это было" бы очень хорошо. Только все-таки я чувствую себя негодным на это дело. А честно ли браться за такое дело, на которое чувствуешь себя негодным - предоставляю решить вам. Добро бы не было людей, а ведь на эти 20 мест наверно будет 120 конкурентов - и отогнать от места какого-нибудь действительно нужного человека только потому, что у меня есть "протектор", А. Я., мне кажется чем-то не совсем опрятным.

   Дядя, которому я сказал о вашем письме, не имеет против вашего предложения ничего.

   Расчет Виленкина относительно издания мне кажется верен. Особенно если пустить перед каждым рассказом по пустой странице - вроде прибавки камней в тюки с шерстью. Впрочем, если Виктор Гюго так делает, то нам грешным и бог велел. Когда приеду, пересмотрю и переправлю рассказы и пойду продавать. Напишите, имеет ли понятие Женя о том, сколько за них взять можно? Дядя что-то говорил о том, что за книжку можно брать 80 коп., стоить она будет всего 30. Будто бы вы с Женей так ему говорили. Я немного имею понятие об этих делах по гердовским изданиям. Он брал 20% с номинальной цены. Т. е. если книжка будет стоить рубль, то двугривенный. Но ведь это за новую, ненапечатанную работу. А мое уже раз оплачено. Так что, если за все получим рублей 150, то и слава богу. Достоевский своего "Вечного мужа" продал Базунову за эту цену, а в нем около 10 листов.

   "Устоев" не получал. Если Женя будет у Гердов, пусть передаст Линочке, что и их журнал я тоже не получил. А письмо получил и очень за него благодарю.

   Голубушка моя, простите меня за то, что расстраиваю вас, у шторой и без меня так много горя. Но что же делать, когда на душе кроме скверного ничего нет. Поневоле его и выкладываешь. Болезнь навсегда выработала из меня какого-то "скалдырника" (у Диккенса в Пиквике) с отвратительнейшим взглядом на вещи, по той причине, что моя собственная высокая особа чувствует себя не совсем удобно устроившею свою жизнь. Это всегда бывает.

   Здесь дела плохи: засуха и нет никакой почти надежды на поправление. Голодный год ожидается; дядя утешается только тем, что долгов нет и что их, следовательно, наделать можно.

   В конце еще раз скажу, что я от исполнения вашего предположения вообще не отказываюсь, несмотря на то, что не "считаю своего такого поступка за честный. На это есть пословица: "что за честь, коли нечего есть". Ах, мама, мама, скверно все это! Тоска! Простите меня, голубчик, не сердитесь на меня. Крепко, крепко цалую вас.

   Жене поклон.

   P. S. С тех пор как я вам писал, уроки мои с У. С. прекратились. У нее, действительно, глаза болят. Я писал вам, что купил платье, так что денег у меня теперь как раз в обрез, чтобы доехать до П<етербурга>.

  

  

   Дорогой Женя! Прости, что мало пишу: сегодня вечером получил твое письмо, а завтра с рассветом едет в город У<стинья> Ст<епановна> с Таней: пользуюсь случаем, чтобы письмо поспело вовремя, а не пролежало дня 3 в Херсоне. Ни "Устоев", ни гердовского журналика я не получал, хотя письмо от Липочки получил. Если увидишь кого из "Устоев", скажи, что, мол, известясь о снисходительности редакции, я с удовольствием и проч. - словом, отдай сказку. А то какая-то собачья комедия выходит.¹⁷⁷ Я писал уже маме, что хочу продать рассказы кому-нибудь. Об мамином проекте ничего пока определенного сказать не могу: о военной службе, признаться, и сам помышляю со страхом и трепетом, и отвращением. А об учительстве - просто со страхом, что негоден.

   Об твоем "литературном огороде" говорить не буду, потому что успеем и на словах. Скажу только, что никаких резонов отрекаться от литературы за тобой не вижу.- Сегодня получили "И<сторический> В<естник>" с твоим "немцем".¹⁷⁸ Чем этот "немец" хуже "Голицына" или какой хочешь монографии? Не думаю только чтобы у Карновича в твои годы был такой язык. Еще погоди! Миф брат, с тобой исторический роман напишем, лучше самого Данилевского. Ты насчет истории, а я насчет драматизма. И подпившем: freres Garschine. Вроде как Гонкуры какие.

   Выеду отсюда в начале мая. У Виктора Андреевича пробуду день-два, не более - ибо денег мало. Выеду рублями с 35, если не возьму еще у дяди, чего совсем не хочется, - зане дождя нет и голод, пожалуй, будет, а денег у него (у дяди) теперь мало. Да я и так ему бог знает как обязан. В Рыбинские поеду - ну его ко всем нелегким! (выражение это к Аф-м, Сахарову и К. не относится). Так что через месяц, думаю, увидимся. Если ты останешься в П. из-за учеников дольше мамы, то я, может быть, тоже буду проситься остаться с тобой: чтобы не ехать к Ив. Серг. <Тургеневу> одному, сиротой. Одичал я, дорогой мой.

   Кланяйся очень, если увидишь Виленкину с Юлией Ивановной! Поздравь ее с здоровьем. Вот тебе, Женя, пример: уж на что Юлия Ив., "а ведь тоже пишет". Ты о беллетристике не думаешь, а она ведь дерзает. Да еще в "В. Евр.". Хоть ты и "сваха", как! писала мне об тебе (шутя и одобрительно) мама, но нахальства Этого в тебе мало, нужно-таки сказать.

   Сегодня же получил "О. З.", за что приносится всем искренняя благодарность.

   До свиданья, дорогой брат. Маму и Сашу цалую. Поклоны.

  

   P. S. Напиши, сколько, по-твоему, может быть за рассказы. Этот презренно-материальный вопрос весьма существен. Я думаю о 100 рублях, надеюсь на 125 и мечтаю о 150. Если же дадут больше, то моему благополучию открываются самые радужные перспективы.

   Что Ал. Яковлевич сказал об городской школе?

   Между прочим беру назад извинение в краткости письма.

  

  

   Дорогая мама! Очень неудачно мы переписываемся с вами: постоянно приходится отвечать на вопросы уже разрешенные и спрашивать о том, о чем вы уже написали. Я уже писал вам о вашем проекте насчет моего учительства: так как А. Я. <Герд> не имеет ничего против, то я дерзаю подумать, что и в самом деле, может быть, сумею справиться с делом. Только вот ведь что: школы открываются осенью, теперь везде занятия уже кончаются, условие sine qua non для того, чтобы начать хлопоты (как пишет Женя) - представить свидетельство о трехмесячном пребывании в школе на практике. Где я возьму такую школу, которая действует летом? Значит, о том, чтобы попасть на одно из открывающихся осенью мест, и думать нечего. Относительно же того, чтобы пробыть в учит. инстит. год - я очень подумываю. Конечно, отсюда ничего не видно, но эта мысль не кажется мне неприятною.

   Писать ни о чем не хочется, имея в виду, что меньше чем через месяц увидимся. Дядя с Таней и Колей завтра едут дня на три в Одессу. Вчера полученное извещение от Егора Ивановича, конечно, произвело большую сенсацию. Дядя не мог удержаться (при мне одном, конечно), чтобы не провести приятную для себя параллель между двумя менажами.

   Чудно как-то! Добро бы молодая жена от старого мужа сбежала, а то старый муж от молодой жены удирает. Вот тебе и консерватор! "Основы" тоже...

   От Миши получил добрейшее и прекраснейшее письмо. Ругает за стремление постудить в полк. Да я уже и похоронил этот вопрос. Разве война будет. Да кстати еще, вчера "у лумерях" (в номерах) прочитал, что военное министерство не только хочет гнать всех сверхкомплектных офицеров, но даже и комплект сократить.

   Я писал уже Жене, что думаю продать рассказы. Ответа от него на это еще не получил. Не получил также гердовского журналика, письма из "Устоев" и самих "Устоев". Должно быть, все это пропало. Писал также Жене, чтобы отдал сказку в ред., ибо зачем же в самом деле тянуть комедию.¹⁷⁹ Ничего обо всем этом не знаю. Ваше письмо с описанием Говорухи получил вчера, "От. Зап." март и "Загр. В." март тоже получил. Это уже семь книг! Просто не знаю, как их везти:

   Год здесь будет плохой. До сих пор ни капли дождя, а зимой не было снегу. Сушь ужасная и, говорят, даже если и пойдет дождь (мы и надеяться перестали), то все-таки не совсем исправит дело. До свидания, дорогая моя, крепко цалую вас.

   Жене поклон.

   Саше скажите, что я не имею ничего против того, чтобы ему рассказывать обо всем, что знаю. Только так хорошо, как Диночка, пересказать не сумею.

  

  

   Голубушка мама! Сейчас получил два письма, от Жени и от вас: Женино меня очень обеспокоило, т. к. он пишет, что вы слегли, и хотя вы и пишете, что опять встали, но все-таки я очень боюсь. Если бы можно было, то я и сейчас же поехал, но есть маленькая задержка, которая не выпустит меня отсюда раньше 4-5 мая. 28-го дядя едет с Таней в Херсон на съезд и земское собрание и пробудет там с неделю. Денег у него теперь совсем нет, а у меня наличных 16 рублей, так что волей-неволей придется подождать, пока он не приедет со съезда и не привезет жалованья, кажется, за два месяца. А что денег у дяди нет, то это я наверно знаю: конечно, можно было бы достать раньше, и если бы я попросил, то он похлопотал бы, но просить мне его очень совестно. Женя пишет, что из П. все нужные люди разъедутся, но ведь я буду у вас наверно не позже 10, а так рано вряд ли кто уедет.

   Хочется мне очень вас видеть, дорогая моя мама, а все-таки не без грусти и отсюда уезжаю. Привык я очень, да и любят меня здесь. И когда-то я опять попаду в Ефимовку, кто знает?

   Дядя в очень минорном тоне: дождя все нет как нет. Урожай уже пропал; весь вопрос в том, будет ли что-нибудь, или же будет совсем голод. Нет, и в деревне можно нервы расстроить. Когда каждый день в течение многих недель смотришь на небо и все ждешь дождя, а его нет, и все сохнет - тоже страшно становится и тоскливо.

   Я уже давно наверху, в горничке, и у меня уже жарко. Впрочем, пока не очень. К Александровым зайду, м. б. и дадут денег.

   Жене поклонитесь и скажите, что он очень преувеличил мои английские познания; ведь чтобы рецензии писать, нужно бегло читать книгу, так, чтобы в дня два-три том одолеть, а я этого совсем не могу. Переводить - еще туда сюда, кое-как сумею. Еще скажите ему, что мне кажется, что он каким-то суровым тоном мне пишет, точно сердится. Или это только кажется? Если это так, то мне было бы очень, очень горько. Думаю, впрочем, что это только показалось: у страха глаза велики.

   До скорого свиданья, дорогая моя. Крепко, крепко цалую нас и Женю и Сашу.

  

   "Устои" получил. Бедные "Устои"!

   Неужели умрут?

  

  

   Дорогая мама!

   Пишу, вероятно, последнее письмо из Ефимовки. Дядя и Таня в Херсоне, и приедут, вероятно, в воскресенье или в понедельник (3). Я думаю выехать в среду (5). В четверг в Х<арькове>, там переночую у Виктора Андреевича, 7-го выеду, так что вечером 9-го буду у вас. Если ничто не изменит этого расписания, то не буду ни писать, ни телеграфировать: в противном же случае "загоню" телеграмму.

   Писать решительно нечего. Почему-то надеюсь, что Ив. Серг. <Тургенев> скоро поправится. Хотел было ему написать, да думаю, что не назойливо ли будет.

   До свиданья, цалую вас и Сашу.

   Женя, вероятно, уже выдержал один экзамен: не спрашиваю, т. к. скоро узнаю сам. Цалую его крепко.

   У. С. кланяется.

   Немудрено, что мои письма доходят скоро: я посылаю с оказией прямо в Николаев, и они идут в тот же день по ж. д., а ваши едут из Ник<олаева> в Херсон и оттуда колесят по земской почте.

  

   Дорогая мама! Вчера вечером получил ваше письмо от 8 - удивительно долго шло. Получил тоже от Жени - все благополучно, зовет к себе, - и от Ив. Сергеича, пришедшее через Ефимовку и поэтому содержащее старые вести.¹⁸⁰ Ваше поручение исполню завтра же, т. е. завтра же пошлю посылкой. Рейнботу слова Савича я передал; следствием было то, что он уже почти решился вернуться <неразб.> в Пулково. Жена не противится, и благо ему будет.

   Книжка подвигается понемножку; корректуры носят каждый день почти. Получил я на ваше имя 10 рублей от Бутчихи: письмо оной, а также и от Н. Мельниковой, прилагаю. Скучновато здесь, особенно после отъезда Н. М. <Золотиловой>. Езжу по делам: был 2 дня в колонии, был в Шувалове у Д<рентельно>в,- ездил с Рейнботами в Петергоф; назад ехал на пароходе, все время сидя лицом к лицу с М. Д. Скобелевым: славная у него, рожа. Корша на прошлой недели не было; иду сегодня: Граммати сказал, что наверно будет.

   "Болие не предвижу", как писал Осип Рубец дяде. Кстати - от них ни гласа, ни послушания; думаю писать.

   Крепко цалую Вас и Сашу. Бржестовским поклоны.

  

   Бутчихино письмо утратил. Впрочем, в нем, кроме глупостей, ничего не было.

  

  

   Голубчик мой, вот уже неделя прошла с тех пор, как ты уехала! Скучно мне без тебя, очень скучно, а как подумаешь, что еще четыре месяца до нашей встречи, то и совсем скучно становится. Пиши мне, бога ради; хотя ты и не обещала, но я все-таки надеюсь, что ответишь, потому что ты ведь добрая. Живу я понемножку; носят ко мне корректуры; вчера послал второй фельетон в "Южный Край".¹⁸¹ Скверно, что этот Иозефович денег не присылает, так что я теперь сижу на экваторе; Конечно, езжу по дачам: два дня был в колонии у Малышево - Афанасьево - Драбатухиных; потом два раза был с Ник. Сер. в Шувалове у Дрентельнов и раз даже ездил с Рейнботами в Петергоф. Все это одна тоска. В промежутки сижу дома и читаю; прочел Щапова "Социально-педагогические условия умств. разв. русского народа", да перечитал Руссо "Эмиля". Думаю прочитать еще книг с десяток до отъезда.

   Милая моя голубка, чем больше я о тебе думаю, тем больше чувствую себя виноватым перед тобою и тем больше люблю тебя. Простишь ли ты мне когда-нибудь совсем? Ты и то уж много прост