Кюхельбекер Вильгельм Карлович - Дневник (1831-1845)

е, какое за двадцать лет. Не могу не выписать его:

  

   Ты утро дней моих прилежней посещала:

   Почто ж печальная распространилась мгла

   И ясный полдень мой покрыла черной тенью?

   Иль лавров по следам твоим не соберу

   И в песнях не прейду к другому поколенью?

  

  Или я весь умру?

  

  

   Сегодня кончил я переправку первой части своей легенды. Напрасно я писал к сестре, что это произведение едва ли будет лучше; оно теперь в первой части не только выиграло на счет слога и стихов, но и ход его стал яснее.

  

  

   Читаю "Генри VIII" Шекспира. Признаюсь искренно, что изо всех произведений Шекспира это кажется мне если не самым слабейшим, по крайней мере самым скучным. Даже уродливый "Тит Андроник", которого я недавно перечел, мне более по нутру: в "Андронике" Шекспир беснуется, а в "Генри VIII" дремлет. Но в его бесновании часто виден творец "Макбета" и "Лира"; напротив, его дремота, в которой, конечно, нет ничего чудовищного, и читателя почти погружает в дремоту. Истинно занимателен только сам Генри - и то более для англичан времени Якова I, нежели для нас. Впрочем, не дурно бы было нашего Петра изобразить в подобной картине, но с большею живостию.

  

  

   Вчера я судил слишком строго о "Генри VIII": эта пиеса, конечно, холодна, потому что она не что иное, как галерея картин, почти ничем не связанных между собою; в ней нет единства интереса, без которого в драме не так легко обойтись, как без единства действия, места и времени. Однако же разговор (le dialogue) везде необычайно хорош и жив; лица королевы Екатерины и Кардинала возбуждают участие, и даже довольно сильное (несмотря на вчерашнюю мою отметку).

  

  

   Переправка "Семи спящих отроков" чуть ли не более потребует времени, чем нужно было, чтобы сочинить их. От удачной перемены места, на котором я остановился, зависит все достоинство этой легенды.

   Прочел я около половины второй песни Томсоновой поэмы.⁷⁸ Стихи подчас удивительные: а я все же остаюсь при своем мнении, что описательная поэзия - не есть поэзия. В числе выражений особенно поразительных, таких, которые французы называют expressions trouvees, {образные выражения (франц.).} замечу в статье о драгоценных камнях истинно восточное изображение алмаза и сапфира; первый поэт называет "collected lights compact", {спрессованные огни (англ.).} а второй - "solid ether". {отвердевший эфир (англ.).} Букашки его скучноваты; но заключение этого места бесподобно.

  

  

   Петров день. Как не вспомнить сегодня моих любезных именинников, П. П. М. и П. П. К.?⁷⁹ Где они? живы ли? помнят ли меня?

  

  

   Наконец нашел я в "Сыне отечества" прелестную балладу Катенина "Наташа".⁸⁰ Она, по моему мнению, принадлежит к лучшим на нашем языке. Есть, конечно, и в ней небольшие небрежности, но за каждую небрежность в "Наташе" готов я указать на такую же или даже большую в хваленых наших балладах, не исключая и "Светланы". Подражание Гетеву "Der Sanger" {"Певец" (нем.).} мне менее нравится.

   Одно из лучших "Писем в Нижний Новгород" - тринадцатое, особенно окончание.

  

  

   Здоровье мое совершенно поправилось, и на душе так легко, как давно не было. Как тут не благодарить неизреченного милосердия божия! "Не по беззакониям нашим сотворил есть нам, ниже по грехам нашим воздал есть нам". {"Не по беззакониям нашим сделал нам, и не по грехам нашим воздал над" (церк-слав.).}

   Переправка моей легенды приближается к концу.

  

  

   В исходе второго часа до полудня видел я затмение солнечное: оно теперь, в начале девятого, еще не кончилось. Перед тем, как пошел я до ветру, где и видел это явление, вдруг у меня стало темно, будто перед дождем; и теперь еще не совсем ясно. Это второе затмение солнечное, которое удалось мне видеть на своем веку: первое было кругообразное в 1820 году осенью; я смотрел на него на даче Ал. Льв. Нарышкина, что в 13-ти верстах от Петербурга по Стреленской дороге.

  

  

   Я полагал заняться окончательною выправкою второй части легенды часа два, не более; а между тем просидел над нею целое утро, да и еще должно будет завтра перечесть и поверить сделанные сегодня перемены.

   Наш язык - необыкновенно богатый - в некоторых, хотя и в немногих случаях, - и необыкновенно беден. Так, напр., кроме и и но у нас почти нет союзов, годных в поэзии; самые а и же редко употребляются. Союз ибо чуть ли не первый я осмелился употребить в стихах, и то в драматических - белых.

  

  

   Перечитывая сегодня обе баллады Катенина, находящиеся в "Сыне отечества", я восхищался в них многими прекрасными стихами, однако же не мог не признаться, что они, особенно "Певец", местами обезображены нестерпимыми небрежностями. Отчего это? Катенин человек с талантом, сверх того, знаток, и тонкий знаток, русского языка - никто с большим вкусом не судит о произведениях других; но его губят самолюбие, упрямство и лень.

   Мысль Каразина,⁸¹ что масло, сахар etc., из чего бы добываемы ни были, очищенные от всего постороннего, должны быть одинаковы, не без основательности; однако же чем заменит он те стихии, которые так тонки, что не только не подлежат исследованию химии, но даже и неизвестны ей, хотя очень известны ощущению, обонянию и вкусу всех и каждого.

  

  

   Наконец я доволен слогом и стихами своей легенды: в ней, без сомнения, есть еще ошибки, но в подробностях я их теперь еще не вижу; что же касается до других - важнейших, они такого рода, что неразлучно сопряжены с самым изобретением этого предания или по крайней мере с тем образом, в каком мне оно представилось; итак, их едва ли могу исправить.

   Солнечное затмение, бывшее на днях, родило во мне множество размышлений: между прочим и о просвещении. Что может быть вожделеннее, прекраснее, благотворнее истинного просвещения? Однако же оно тогда только истинное, когда просвещению ума предшествует улучшение сердца, в противном случае просвещение иногда пагубнее всякого суеверия. В 18 столетии, говорит Ижорский, -

  

  

   Беда, когда люди с низкими, лакейскими душами, люди, которых может укротить один страх, лишатся спасительных предрассудков, необходимых для них! Пусть для подлецов и злодеев затмения, кометы, моровые поветрия, землетрясения и пр., и пр. всегда останутся послами и признаками гнева божия! Их презрительное суеверие принесет пользу, и пользу великую: припадки страха, причиняемого им знамениями небесными, удержат их от многого - хотя па то время, пока продолжатся эти припадки!

   Наконец попалась мне и в "Сыне отечества" статья, которая может сравниться с хорошими статьями "Вестника Европы".⁸² Она называется "О начале, успехах и падении мифологического мира"; соч<инение>Якова де Санглена (Sanglin). В ней для меня новые сведения о циклических рапсодах. В круг их песнопений включены были космогонии, феогонии, геогонии их предшественников и предания о судьбе древних эллинских поколений и героев; сей круг составлял связь мифов и повестей от Урана до смерти Одиссея. (Итак, нечто в роде Ша-Наме?).

  

   Писал к матушке и брату. Баллады Катенина⁸³ "Убийца" и "Леший" по содержанию уступают его "Наташе", но по слогу лучше: в них нет тех неисправностей, какие попадаются в последней.

   С удовольствием прочел я извлечение из Рикордовой книги⁸⁴ "Освобождение Головнина". Замечу еще два "Отрывка из записок путешественника по Камчатке" - Добеля.⁸⁵

  

  

   Сегодня я был свидетелем материнских уроков, которые преподавались у меня на окне: воробьина самка привела туда клевать крошки трех своих птенцов. Я ее заметил и прежде, но тогда она сама их кормила. Ныне же кормила она, и то только сначала, самого маленького из них; а потом и его приучала клевать без ее помощи, и это вот каким образом: вспорхнула к крохам, взяла одну из них, показала ее ему, а потом вдруг улетела, что в переводе значит: ты видишь кроху, ты видел, как и где я ее взяла; ступай же, изволь клевать, а я улетаю, чтоб ты не надеялся на меня.

   Принялся опять за греческий язык: перечитывал 7-ю книгу "Илиады". Нынешний месяц хочу перечесть 7, 8 и 9, а в августе, если бог даст, 10, 11 и 12-ю.

  

  

   Итак, вот опять 12 число июля! Прошлого года отметка моя на этот день была ознаменована печатью величайшего уныния. Ныне я, слава богу, несколько бодрее. Несмотря на все то, что меня смущает, я уповаю и впредь стану уповать на неизреченное милосердие божие: он был моим помощником доселе, и впредь он будет моим помощником!

  

  

   Худое начало нового дневника! Не знаю, что сегодня отметить: весь день читал "Сын отечества" - и не нашел ни одной мысли, которая бы стоила того, чтобы быть записанною.

  

  

   Скоро можно мне будет приняться за переправку комедии "Нашла коса на камень". Сегодня я кончил 8-ю книгу "Илиады".

  

   Писал к матушке, Юстине Карловне и Наташе. Вот стихи, которые досылаю последней:

  

   ПЛЕМЯННИЦАМ В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ИХ МАТЕРИ и

  

   Вы в Закупе, вы радостные гости

   Тех самых рощ, лугов, холмов, полей,

   Где расцветало утро ваших дней

   На берегах игривой, светлой Хмости.

   За вами шумный, пыльный Петроград;

   Вы там, где твердь ясна и блещут воды,

   Где ароматом дышат лес и сад;

   Вы на пиру, на празднике Природы.

   Там солнце ране слышит ваш привет,

   И луч его живительней и краше,

   И ваших щек свежее нежный цвет,

   И бьется веселее сердце ваше.

   Но смерклось: по знакомым вы тропам

   Бредете в злате лунного мерцанья,

   И тихие парят воспоминанья

   И сладко шепчут о минувшем вам.

   Не там ли встретите в сени родимой

   И день, любовью вашею святимый,

   Тот день, в который к бытию призвать

   Благоволил всевышний вашу мать?

   И что ж являет мне воображенье?

   Сдается, вижу вас - вы предо мной;

   Вы молитесь за счастие родной:

   Сливаю с вашим и свое моленье.

   О, в сей священный, в сей небесный час

   Сколь пламень ваших душ и чист, и ярок!

   Но вы подъялись: каждая из вас

   Несет любезной матери подарок...

   Подарок малый, но он дорог ей:

   Он изготовлен вашими руками.

   Соединиться в сем приносе с вами

   Блаженством было бы душе моей;

   Ах! одинокий встречу я денницу:

   Мое богатство - грусть по старине.

   Напрасно бы и дева песней мне

   Нарвала сладостных цветов кошницу, -

   Напрасно! Кто услышит голос мой?

   Кого обрадую смиренной данью?

   Но посвящу и я воспоминанью,

   Но освящу и я сей день мольбой:

   Воспоминанью с вами проведенных,

   Прекрасных, быстро улетевших дней;

   Мольбой за вас, за мать и за детей,

   Бесценных мне и вечно незабвенных!

  

   Резкие приговоры редко бывают справедливы. Вяземский в известных когда-то стихах говорит:

  

   У вас Нева,

   У нас Москва,

   У вас Х[восто]в,

   У нас Шатров.⁸⁸

  

   А между тем Шатров - поэт не без проблесков воображения, не без теплоты чувства, не без мыслей новых и удачных. В языке и механизме стихов сам князь Петр Андреевич мог бы у него кое-чему научиться.

   "Песнь дружбы" ⁸⁹ (на смерть Николева) Шатрова, несмотря на то, что большая часть стихов в ней дюжинные, не есть, однако же, произведение дюжинное; вторая строфа оканчивается двумя стихами, которые не испортили бы и самых выспренних од Клошптока или Державина:

  

   И само время скоротечно

   При звуках арф небесных спит.

  

   Много ли у Вяземского стихов, которые выдержали бы сравнение с этими двумя?

  

  

   Дней с десять, если не более, была погода не холодная, но дождливая и пасмурная, совершенно как в начале осени; сегодня поутру было прохладно, зато день выдался прекрасный, ясный, чистый и - при небольшом ветерке - не слишком жаркий.

   Кончил вторичное чтение 7, 8, 9 книг "Илиады" и довольно успешно: в пять приемов, из которых три достались на 7 и 8, а два на 9-ю книгу.

  

  

   Перечел свое подражание Шекспирову фарсу "The Taming of the Shrew": {"Укрощение строптивой" (англ.).} первыми тремя действиями я так недоволен, что почти решился бросить это произведение. Четвертое действие, однако же, несколько лучше именно потому, что почти переведено из Шекспира.

  

  

   Наконец удалось мне переложить прекрасное стихотворение, которое выписал я 10 апреля из "Andachtsbuch" {"Молитвенника" (нем.).} Шпикера:

  

   1

  

   Стоял на горе я, на самой вершине,⁹⁰

   Покоя очам утомленным искал;

   Но море тумана кипело в равнине,

   Но в миг изменялся синеющий вал.

  

   2

  

   Вдруг ветер - и тьму разодрал, и светило

   Блеснувшего дня в глубине подо мной

   Одеянный роскошью край озарило,

   Чудесный Эдем, насажденный весной!

  

   3

  

   Из персей исторгнулся крик упоенья...

   Но, ах, набежали тогда же валы,

   Пожрали Эдем, как мечту сновиденья:

   Мрачнее повсюду владычество мглы!

  

   4

  

   О други! хотя бы однажды - не боле -

   Расторг облака ваши радостный луч...

   Но луч сей мгновенный посол же оттоле,

   Где ваша отчизна за областью туч!

  

   Я не слишком большой любитель русских, очень часто - не русских, слов новейшей фабрики. Но глагол опламенить, употребленный Ф. Глинкою, хорош и мог бы, по моему мнению, войти в состав языка: если говорят воспламенить, почему же не сказать при случае и опламенить, т. е. озарить пламенем?

  

  

   На досуге перечел я первую часть своей легенды и - хотя слова два-три переменил - одно место отметил крестиком, а касательно другого остался в нерешимости, вообще доволен и ходом, и слогом оной.

   Статья Батюшкова⁹¹ "Нечто о морали, основанной на религии" принадлежит к лучшим в сем роде на русском языке. Есть, однако же, в ней некоторые мнения, с которыми я не совершенно согласен, напр. слишком строгий приговор Жан-Жаку. Не по гордости - так полагаю я - страдалец Руссо отвергал утешение религии; он, смею думать я, принадлежал к тем злополучным, о которых, когда их безверие простирается еще далее Жан-Жакова, Пушкин говорит: их

  

   Ум ищет божества, а сердце не находит,⁹² -

  

   такое безверие ужасно, но оно более болезнь, несчастие, нежели - преступление.

  

  

   Со мною то, чего давно не было: не знаю, чем заняться. Переправлять фарс свой - не хочу: он, кажется, не стоит переправки; приняться за перевод из Шекспира по времени года слишком поздно, не успею кончить до октября; приняться за значительное сочинение летом - не могу, потому что при том должен пить кофе, а его негде варить; сегодня от нечего делать взялся я опять за Гомера - читаю 10-ю книгу "Илиады", хотя и предполагал перечесть 10, 11 и 12-ю книги не прежде, чем в конце августа.

   О разборе Катенина "Ольги" ⁹³ не пишу ни слова по двум причинам: этот разбор сделан Гнедичем и возражал на оный Грибоедов, - первый в последнее время моей светской жизни был со мною в ссоре, а второй мне более чем друг.

  

  

   Ныне семь лет, как покинул я Петербург.

   С наслаждением прочел я описание острова Таны⁹⁴ Головнина. Достойны примечания также выписки из "Путевых записок" г-жи фон дер Реке.⁹⁵ Вообще "Сын отечества" на 1816 год довольно занимателен. В "Смеси" говорится о каком-то французском докторе, который помешался на том, что земля больна и что болезнь ее происходит от смерти луны, "которая мумия, лишенная растительной силы и блеску и не обращается на своей оси, как живые тела небесные, которая не что иное, как труп, заражающий все, что близ него". Это, быть может, бред, но бред очень поэтический.

  

   Перечел поутру вторую часть своей легенды: она требует еще больших перемен; но едва ли займусь ими теперь, потому что легенда успела мне порядочно надоесть.

  

  

   С третьего дня бьюсь над балладою "Кудеяр". Не знаю, будет ли в ней прок? До сих пор еще очень затрудняюсь размером, от которого я в течение последних девяти лет совсем отвык: я выбрал амфибрахий, стих, которым написаны мои "Рогдаевы псы"; но куплет будет короче, чем в этой последней балладе. Сверх того, со дня на день уверяюсь более в том, что писать рассказы куплетами - дело очень щекотливое.

  

   Перечел 5-ю песнь "Петра Великого" Шихматова:⁹⁶ эта песнь у него из слабых, но и в ней множество бесподобных стихов. Не понимаю, право, людей, каков, напр., Никольский (сын), который смеет называть поэму Шихматова "стыдом Российской Словесности".

  

  

   Наконец нашел я и русскую проповедь⁹⁷ совершенно в духе тех, которыми восхищался и наставлялся в собраниях Дрезеке, Чирнера, Рейнгарда. Это "Слово, произнесенное в день венчания и миропомазания покойного императора", проповеданное в ярославском кафедральном Успенском соборе семинарии ректором, ростовского Борисо-глеб-ского монастыря архимандритом Феофаном; напечатано оно в "Сыне отечества" 1816 года в N 38. Предмет сей проповеди - славолюбие. После небольшого вступления, основанного на празднестве 15 сентября 1815 г., Феофан переходит к общим нравственным истинам, которые доказывает. Основа проповеди следующая:

   Человек создан для любви. Страсть. Ее происхождение. "Сердце, не любящее бога, непременно любит что-нибудь, как бога, так, как разум, не знавший истинного бога, поклонялся древу и камени, как богу". Сие что-нибудь - или нечто внешнее, или сам любящий; в последнем случае - тело или душа. От сего - похоть очес, похоть плотская - и гордость житейская, т. е. "сластолюбие духовное, внутреннее души самоуслаждение истинными или мнимыми совершенствами"... "Желание, чтобы и другие восхищались нашими совершенствами, - желание славы". Пагуба, заключающаяся в гордости, превышает ту, которая сопряжена с любостяжанием и сластолюбием. Почему? потому что "внутренняя порча опаснее внешней, что славолюбие проницает природу человеческую. Славолюбие заражает и убивает душу и самые высшие силы ее, следовательно, оно столько пагубнее тех, сколько душа совершеннее тела. Мытари etc. удобнее сходят в царствие небесное, нежели самоправедники... Сии не входят, или, что еще ужаснее, и нейдут в него, ибо думают обрести рай в самих себе". Славолюбию доступны все возрасты. "Младенец, еще слагая буквы, считает себя мудрецом". И недостаток средств не умерщвляет сей страсти. Следуют примеры

   славолюбия. О тружениках особенно хорошо. Врачебство от славолюбия. Определение славолюбия метафизическое. Разделение славы на внутреннюю и внешнюю. Слава не принадлежит нам, потому что, кроме греха, все не наше, потому что без помощи божией всегда действуем превратно, потому что - если бы мы и не пали - все достоинство наших дел принадлежало бы создателю, ибо "чистому разуму открывать истину и ложь, различать доброе и злое, неповрежденной воле избирать благое столь же естественно, сколько солнцу греть и сиять". Гордиться же ими не то ли, что поклоняться солнцу, а не творцу солнца? Человеку не подобает слава в состоянии невинности; тем менее в состоянии растления. Но если бы даже и могла принадлежать ему, можем ли сами судить о внутренней славе, когда око наше лукаво? могут ли по той же причине судить о внешней другие? Итак: во-1-х, мы не должны присвоять себе славы за наши силы и способности - они от бога; во-2-х, "не должны присвоять себе оной за благое даров его употребление", - всякое благое в нас, падших, есть дело благодати; в-3-х, не можем ни самим себе воздавать оной, ни принимать от других, потому что и другие, и мы сами имеем разум погрешительный и сердце поврежденное. Следует заключение.

   Если бы на русском было более подобных проповедей, было бы и пользы гораздо более, нежели от так называемых "Слов", которые большею частию набор слов, возгласов и некстати приведенных текстов.

  

  

   Вот и последнее число июля. Нынешний месяц, слава милосердому богу, я был здоров и не имел никаких неприятностей, что лучше даже самого здоровья.

  

  

   Сегодня прохаживался я по плацформе во время грозы: она подействовала на меня вдохновительно; две хорошие строфы баллады, коею теперь занимаюсь,⁹⁸ вылились из моего воображения под звуки грома, который

  

   В отзывах дальних рокотал.

  

   Физическое действие же грозы было следующее: когда по возвращении моем вырубали мне огонь на трубку, трут вспыхнул гораздо скорее и, с большею силою, чем обыкновенно.

  

   Письма Греча к Измайлову⁹⁹ своею живостью довольно занимательны.

   О спорах же Загоскина и Измайлова ¹⁰⁰ покойный Грибоедов очень хорошо сказал:

   Один напишет вздор, Другой на вздор разбор; А разобрать всего труднее, Кто из обоих их глупее? ¹⁰¹

   Впрочем, это относится к Загоскину "Наблюдателю" и автору "Богатонова": но автору "Юрия Милославского" ¹⁰² Грибоедов, который так живо чувствовал все прекрасное, конечно, отдал бы полную справедливость.

  

  

   О нынешнем дне не знаю, что сказать. Я не был празден: но стыжусь отметить, что целое утро и два часа после обеда занимался своею балладою - и выходил не более пяти строф, из которых, сверх того, последняя едва ли не выбросится или по крайней мере переделается.

  

  

   Прочел в "Сыне отечества" славную речь Златоуста¹⁰³ о несчастии Евтропия, перевод Толмачева. Речь удивительна, и перевод довольно хорош. Но дело не в том: ужасно вообразить чувства Евтропия, когда произносил при нем Иоанн речь свою!

   В другой части журнала речь - не Златоуста, но доброго пастора Рейнбота (отца) ¹⁰⁴ "О просвещении": в ней мало или вовсе нет красноречия, но все сказанное совершенно справедливо, все основано на здравом рассудке, истине и божественном учении спасителя; а это немалое достоинство.

   Свиньина описание Царского Села¹⁰⁵ перенесло меня на несколько минут в это мирное убежище моих отроческих лет.

  

  

   Надеюсь в понедельник 7-го числа кончить свою балладу.

   Лучшая из четырех пиэс моих,¹⁰⁶ какие попались мне в "Сыне отечества" на 1817 год, - "К Матюшкину". Ее одну, быть может, я не выбросил бы, если бы должен был составить собрание мелких своих стихотворений. Жаль, что переправки, какие я в ней сделал, утрачены.

  

  

   Целый день дождь: у меня в комнате так темно, что я почти по необходимости весь день проспал.

  

  

  

   После вчерашнего ненастья сегодня бесподобная погода, даже почти слишком жарко. Я между тем в продолжение последних двух суток проспал по крайней мере 30 часов: обыкновенно сплю довольно мало, но в год два или три раза находит на меня подобный сонный припадок; и в феврале нынешнего года со мною то же было.

   Баллады своей я не окончил. От нечего делать читаю "Picture of Italy". {"Картины Италии" (англ.).} He худо бы, чтобы в Петербурге догадались да прислали бы мне какую-нибудь новинку!

  

  

   Напоследок кончил я свою балладу. Она занимала меня довольно долго. В слоге старался я, сколько позволял новейший размер, держаться оборотов и речений наших старинных народных сказок.

   Покойник А. Е. Измайлов был истинно добрый мужик: я знал его очень хорошо, любил его и ему многим обязан. Но в своих перебранках с "Наблюдателями" он из рук вон мужиковат!

   Стыдно и смешно мне было, когда прочел я в "Сыне отечества" свою пиэсу "Элегия к Дельвигу". Мне было с небольшим двадцать лет, когда я написал ее, вышел только что из Лицея, еще не жил, а приготавливался жить; между тем тема этой рапсодии - отцветшая молодость, разочарование etc. Другая моя пиэса - "Отчизна" - гораздо лучше. В собрании мелких моих стихотворений она получила бы место. "Дифирамб" (из Шиллера) слишком небрежен в своем механизме; на другого же рода достоинство он не может иметь никакого притязания.

   С наслаждением прочел я несколько явлений из комедии "Своя семья", написанных Грибоедовым:¹⁰⁷ в этом отрывке виден будущий творец "Горя от ума".

  

  

   Нетрудно находить прекрасные стихи в сочинениях Пушкина, Жуковского, Грибоедова; но выписывать их считаю бесполезным, потому что их довольно много и, сверх того, они всем известны. Когда же случится мне найти нечто истинно хорошее в произведениях стихотворца дурного, посредственного или по крайней мере мало известного, тогда почти считаю обязанностию внесть такую находку в свой дневник.

   Один¹⁰⁸ - горе-богатырь в поэзии; но между тем вот из его пиэсы "Ночь в Аркадии" изображение водопада, которое заслуживает быть выписанным:

  

   Посмотри, как водопад,

   Стекловидный, шумный, пенный,

   Лунным блеском осребренный,

   С гор крутых в отлогий дуг

   Льет алмазы и жемчуг.

  

   Только 5 стихов - не более, - прочие, правда, гиль, но по крайней мере эти пять стихов точно хороши.

  

  

   Говорил я о своих пиэсах, напечатанных в "Сыне отечества" на 1817 год. Сегодня упомяну я об элегии Туманского,¹⁰⁹ напечатанной тут же. Для 17-тилетнего поэта она истинно хороша и лучше в некоторых отношениях тех, которые написал я 20-ти лет. В ней даже есть стих, который не относительно, а положительно прекрасен. Жаль, что он неразлучно соединен с предшествующим ему дурным стихом:

  

   Муж почитаемый в сердцах не умирает,

   Из самой вечности бросает тень свою.

  

  

   Технологические статьи Каразина, все до одной, очень занимательны.¹¹⁰ В "Сыне отечества" на 1817 год заслуживает особенное внимание его рассуждение о необходимости сбережения лесов в России; в нем много мыслей основательных и остроумных, впрочем, мне не вовсе незнакомых, ибо и у Бернардена де Сен-Пьер в "Etudes de la nature" {"Этюды о природе" (франц.).} встретились мне сходные с ними. В другой статье (о метеорологии), читанной Каразиным в 1810 году в московском Обществе испытателей природы, несколько гипотез очень смелых, но, быть может, таких, которые оправдаются лет через сто, пятьдесят или и ближе.

   Примечательнейшая из этих гипотез - предположение, что человек может покорить себе электрическую силу и употреблять ее орудием усовершенствования произведений своих, точно так, как покорил себе воду, пары и пр.

  

  

   От доброго сердца хохотал я над экзаметром маленького Глинки; в его сказке "Бедность и Труд" ¹¹¹ этот стих у него кудахчет курицей, гогочет гусем, свищет и чиркает чижом и пр., и все это звукоподражание. Но звукоподражание у Виргилия и Гомера, кажется, не то: у них оно не насильственный набор слов, нанизанных единственно для того, чтобы произвести нечто, похожее на звуки природы, а нечаянный подарок, данный языком вдохновению, подарок, которого, быть может, вдохновение и не заметило. Сверх того, сказка Глинки - подражание "Овсяному киселю" Жуковского. Жаль, что Федор Николаевич никак не может или не мог в то время (в 17, 18-м годах) удержаться от подражаний. Едва Жуковский перевел несколько Гетевых оттав оттавами, как и Глинка тотчас счел обязанностию написать несколько оттав ("Осеннее чувство"); едва начал ходить по рукам еще рукописный Жуковского "Кисель", как у Глинки уж и готова сказка "Труд и Бедность" (в которой много и труда, и бедности); едва Пушкин написал в своем "Руслане" известные стихи: "О поле, поле! кто тебя...", - как и у Глинки немедленно поспело послание к Пушкину, которое начинается: "О Пушкин, Пушкин, кто тебя...". Такое ребячество в состоянии уронить человека и с большим талантом! Таланта же, однако же, у Глинки не отнимаю: и в самых подражаниях его заметно дарование, заметна даже оригинальность, ибо он подражает одним формам, - сущность же у него большею частью - своя. Еще слово о звукоподражании: насильственное звукоподражание, по моему мнению, столько же смешно и нелепо в поэзии, сколь оно, по единогласному приговору всех людей со вкусом, нелепо и смешно в музыке.

   Кстати, потому что дело идет о смешном: восхитил меня князь Петр Иванович Шаликов великолепною ахинеею, которою он извещает о чем-то касательно истории Карамзина.¹¹² Что тут сказано, я никак не понимаю (да едва ли и сам Шаликов понимал, что писал); несмотря на это "Новость", напечатанная на 157 стр. в N 10 "Сына отечества", удивительна, трогательна, нежна, изящна, словом, достойна - Шаликова!

  

   Поутру занимался я лирическою пиэсою "Надежда"; план хорош, но худой знак, что во второй раз ее начинаю и не могу привести к концу. И нынешнее мое чтение было довольно занимательно: прочел я, во-1-х, "Известия" старика фельдмаршала Миниха о Ладожском канале,¹¹³ статью в историческом отношении очень важную и вдобавок написанную удивительно чистым - для того времени - слогом; во-2-х, "Овсяный кисель" Жуковского, образец истинной простоты (в этой пиэсе мне все показалось прелестным, даже самый экзаметр, хотя я ныне решительный ненавистник этого размера); в-3-х, несколько мелких статей, из коих одна ("Письмо к издателю" в N 3 на стр. 125) содержит известие, что первую мысль о сооружении памятника Минину и Пожарскому¹¹⁴ подал - можно ли было это подумать? - Гераков!

  

  

   Пишу письма. Брату посылаю "Кудеяра": переписывая, я сделал 9 этой балладе несколько удачных перемен.

  

  

   Со всеми мнениями Карамзина - историческими, литературными, философическими - невозможно быть согласным; а должно признаться, что прозою у нас никто лучше его не пишет и не писал; отрывок из 8-го тома его "Истории" - "Осада и взятие Казани",¹¹⁵ напечатанный в "Сыне отечества", написан мастерски, и Пушкин очень справедливо сказал, что в этой прозе гораздо более поэзии, чем в поэме Хераскова.

   NВ. Карамзин в речи митрополита Иоанну при возвращении сего государя из-под Казани употребил, следуя слогу летописи, прилагательное предъидущий в значении прилагательного будущий, а не прошедший, как оно ныне употребляется.

   Люблю читать "Известия о благотворениях"; в них иногда попадается много отрадного. Нельзя иногда не удивляться благотворительности народа русского: в одном номере издатель объявит о бедном, а уж в следующем и сыплются вспомоществования! Доказательством тому, что говорю, может служить вторичное объявление о Семяниковой¹¹⁶ в 14 N "Сына отечества" и 15 номере сего журнала на 1818 год.

  

  

   В присланных мне сегодня номерах "Сына отечества" несколько бранчивых критик на театральные произведения Шаховского, Катенина и Хмельницкого:¹¹⁷ мало в этих критиках отрадного; особенно же отличился Б<естужев> разбором "Эсфири" Катенина. Жаль, а должно признаться, что этот разбор - образец привязчивости, ложного остроумия и - невежества. Последнее особенно обнаруживается в суждениях о языке и слоге этой трагедии, напр., Б<естужев> не знает или не хочет знать, что внуши на славянском - синоним глаголу внемли, что воня слово отнюдь не низкое, а принадлежащее церковному языку, и пр.

   Гораздо дельнее этих театральных критик Цертелева статья¹¹⁸ "О подражательной гармонии": в ней пространнее почти то же сказано, что в отметке 15 августа говорю я о сем украшении. Попались мне опять три мои пиэсы,¹¹⁹ две в стихах, одна в прозе. Стихи "К самому себе" в отношении к механизму хороши, но по содержанию никуда не годятся; послание же "К Пушкину и Дельвигу" - послание, comme il у en a tant, {каких так много (франц.).} сверх того, написано очень небрежно; "Письмо лицейского ветерана к лицейскому ветерану" молодо, но вообще дельнее стихов. До сих пор в числе грехов моей юности нашел я только две пиэсы, которые читал не краснея: "К Матюшкину" и "Отчизна".

  

  

   Замечания Цертелева ¹²⁰ на Востокова "Опыт о русском стихосложении" очень умны и доказывают, что рецензент - человек мыслящий; но едва ли основание их справедливо: едва ли справедливо, что в старинных русских стихотворениях существуют настоящие стопы; по крайней мере весьма сомневаюсь, чтоб не только легкие, но и тщательные поправки могли восстановить в сказках Кирши Данилова стихосложение, искаженное будто бы изустным преданием. Впрочем, попытка не шутка, а спрос не беда! Одно отдельное замечание Цертелева меня поразило - оно совершенно справедливо, но справедливо не только в отношении к нашим довольно неправильным простонародным стихам: "Скорее русские песни, - говорит Цертелев, - можно обвинить в излишней явственности гармонии (только не гармонии, а скорее мелодии), нежели в неощутительности оной". Другими словами: стихи, писанные простонародным размером, слишком однозвучны. То же самое можно сказать и о новейших дактилях, амфибрахиях etc. Несмотря на умничанья, на русском языке стих ямбический самый разнообразный, самый благозвучный и самый приличный всем родам поэзии, только надобно уметь владеть им, а это, конечно, труднее, чем употреблять наобум дактили, амфибрахии, пеоны и другие скачущие стопы.

  

  

   Был у меня пастор: давно не имел я счастия видеть его у себя; тем приятнее мне была беседа с ним.

   Поутру я кончил лирическое стихотворение "Надежда"; завтра внесу окончание оного в тетрадь.

  

  

   Вчерашней отметки нет, потому что прежде времени нечаянно погасил свечу.

&nbs