Кюхельбекер Вильгельм Карлович - Дневник (1831-1845)

iv align="justify">   Целый день бился над сонетом - и по пустякам, а жаль: предмет прекрасный! Вижу, что сонет не безделица: рифмовать на одни глаголы не хочется, потому что эти рифмы уж слишком легки; а четыре стиха на одну рифму неглагольную на русском языке прибрать довольно трудно. Мне в этом случае поверить можно, потому что я написал около восьми тысяч русских стихов in rime terze, {терцинами (итал.).} ⁶⁸ что также не шутка, - но все же rime terze не сонет.

  

  

   Вот сонет, с которым я вчера не мог совладеть:

  

   МАГДАЛИНА У ГРОБА СПАСИТЕЛЯ⁶⁹

  

   Мария, в тяжкой горести слепая,

   Назвала вертоградарем того,

   Кто, гроб покинув, ей вещал:

   "Кого В сем гробе ищешь, плача и рыдая?".

  

   И отвечала: "Тела не нашла я!

   Ах, господа отдай мне моего!".

   Но вдруг он рек: "Мария!" - и его

   В восторге узнает жена святая.

  

   Не так ли, больший, чем она слепец,

   Взывал я, с промыслом всевышним споря:

   "Почто меня оставил мой творец?".

   А ты - ты был со мной [со мною был] и среди горя! -

   Я утопал; но за руку, отец,

   Ты удержал меня над бездной моря.

  

   Прочел я превосходную проповедь Чирнера "Alle wahre Liebe erhabt sich uber die irdische Schranke"; {"Всякая истинная любовь возвышается над земными пределами" (нем.).} из читанных мною это лучшая. В ней столько чувства, столько той любви, о которой говорит проповедник, что она, без сомнения, должна служить утешением всякому верующему сердцу.

  

   Писал к матушке: 20 числа ее рождение; дай бог, чтобы ее мой письмо застало здоровою; а между тем сердце что-то ноет! ⁷⁰ [...]

  

   Писал к сестрице Юстине Карловне. Наконец, кажется, пришла мне счастливая мысль, такая, которою займусь охотно ("Иван, купеческий сын" n'etait qu'un pisaller; {не что иное, как крайнее средство (франц.).} я им занимался потому только, что считал обязанностию заниматься чем-нибудь). Начал я сегодня повесть в прозе "Италиянец". Над этим "Италиянцем" мое воображение стало работать, когда я читал глупейшую повесть Арно (или, как сказано в русском переводе, господина Арнода) "Адельсон и Сальвини".⁷¹ "Деревенская библиотека" издан<ия> 1782, где, между прочим, находится и эта повесть, столько же ниже "Путешествия по Австрии" etc., сколько это "Путешествие" ниже самых лучших русских книг 30-х годов.

  

   Давно уже сказано, что нет книги, в которой нельзя бы было найти хоть что-нибудь хорошее: так и в "Деревенской библиотеке" нашел я повесть, которая, несмотря на свое заглавие - "Похождение маркиза де Кресси",⁷² несмотря на нестерпимый слог переводчика, - очень недурна.

   Продолжаю своего "Италиянца".

  

   Продолжаю "Италиянца". Голова что-то болит. Ах, если бы завтра письмо!

  

   Продолжаю. В "Деревенской библиотеке" прочел я весьма примечательную статью Дидеро "Разговор отца с детьми своими о том, сколь опасно поставлять свой рассудок выше законов".⁷³ Дидеро мне известен почти только по репутации; желал бы я познакомиться с ним более.

  

   И сегодня я продолжал повесть свою; она довольно подвинулась вперед: завтра отдых; к тому же пора прочесть что-нибудь из Чирнера, а "Деревенская библиотека" - "се сонъ де контъ а с'андормир дебу", {"это сказки, от которых можно заснуть стоя" (франц.).} - как говаривал К....ъ.

  

   Прочел несколько проповедей Чирнера, в числе коих те, которых предмет - преобразование западной церкви в 16 столетии, весьма примечательны. Вообще Чирнер писатель, заставляющий думать, возбуждающий мысли если и не новые, то основательные, богатые последствиями.

  

   Читаю 7 и 8 части "Телеграфа". На стр. 182-й 7-й части следующее: ⁷⁴ "Борисов, 15-тилетний крестьянин из села Лопасни (в 66 верстах от Москвы), явился к И. И. Дмитриеву и объявил, что хочет учиться. Попечитель Университета А. А. Писарев, восхищенный ломоносовским подвигом Борисова, принял его под свое покровительство. Открылось, что Борисов много читал и сам пишет стихи. Ему задали написать стихи на день воспоминания основания Университета (следует выписка из оных, - тут между прочим стих: "Восторг души - луч божества"). Полевой говорит: "Кто знает, что будет из сего юноши? Может быть, в пламенной душе ого зреет один из Гениев нашего времени?". Аминь - и буди! - скажу я от всего сердца.

  

   Сегодня день рождения моего брата: ему минуло 33 года. Прочел я в "Телеграфе" повесть Гофмана "Ботаник"⁷⁵ и несколько проповедей Чирнера. Поутру я занимался своим романом. Княжество Лихтенштейн - малейшее государство в свете по народонаселению; в нем 5800 жителей. Многолюднейший в мире город - Иеддо, столица Японии: в ней жителей 1 680 000.

  

   Был у меня поутру пастор. Мало я сегодня делал путного: весь день читал "Телеграф". Федор Глинка и однообразен, и темен, и нередко странен, но люблю его за то, что идет своим путем; в 7 и 8 части "Телеграфа" лучшие пиэсы решительно его,⁷⁶ напр. "К Звезде" и в прозе аллегория "Гость на три ночи".

  

   Наконец, благодаря бога, письмо от Юстины Карловны! Все мои домашние здоровы, племянники воротились с похода.⁷⁷ Поутру я занимался своим романом (романом, а не повестью, потому что "Италиянец" мой для повести будет слишком длинен), потом читал, а вечером начал письмо к сестре.

  

   Писал к сестре и племянникам. Прочел разбор Полевого "Опыта науки изящного" Галича; разбор вообще очень хорош, и книга должна быть прекрасною: и критик, и автор основываются на Шеллинговом учении. В одром случае я не согласен с Полевым, нападающим на Галича ⁷⁸ за то, что сей назвал вкус - умом (разумеется, относительно к искусствам), а не волею; конечно, вкус не ответствует полной идее, которую наши новейшие мыслители означают словом - ум, но еще менее воле: воля творит, производит, есть причина действий мыслящего существа; вкус же не деятелен - отрицателен. Он, подобно совести, есть только формула соединения воли и разума, и такое соединение, где именно перевес находится с минусом к первому и ко второй с плюсом, и по сему может, кажется, назваться совестию изящного, эстетическою совестию. Это название вместе послужит к обозначению общего вкуса (вкуса в. идее) и частного (в явлении): общий везде одинаков, как везде одинакова общая (в идее) совесть. Непременный, всеобщий закон совести есть отрицание: "Не делай ничего такого, что признаешь противным благу". Непременный всеобщий закон вкуса подобным образом есть отрицание: "Не твори ничего такого, что признаешь противным лепоте". Слово же признаешь будет фактором (производителем) всех различий и оттенок частных совестей и вкусов (в явлении): эти различия зависят от степени способности частных лиц постигать идею блага или лепоты в большем или меньшем совершенстве.

  

   Выл в бане и стригся; после стрижки я смотрелся в зеркало: мне хотелось узнать, постарел ли я с моего приезда сюда, - и кажется, что нет. Поутру я занимался немного своим романом.

  

  

   Сегодня минуло матушке 75 лет.

   Прочел я несколько проповедей Чирнера. За обедом у меня сломался зуб. В сумерки размышлял я о третьегодняшней своей отметке и еще более уверился в сходстве вкуса с совестию. Совесть есть ум, обсуживающий (намереваемые или уже совершенные) поступки, действия человеческой воли и решающий, сообразны ли они или нет с идеею блага; вкус тот же ум, обсуживающий произведения (равномерно намереваемые или уже совершенные) творческой силы (воли, действующей в обличий фантазии) и решающий, сообразны ли они или нет с идеею лепоты. Среднее звено между совестию и вкусом составляет так называемое чувство приличия, которое бы лучше назвать разумением приличия: это ум, обсуживающий поступки (действия нравственной воли, противоположенной здесь воле фантазии), проверяющий, сообразны ли они с идеею - не блага, к которой относятся непосредственно, но лепоты, к которой они только в посредственном отношении.

  

  

   Переправлял последние три письма моего романа. Прочел несколько проповедей Чирнера, касающихся до реформации и евангелической церкви. Что-то нездоровится.

  

   Поутру занимался моим романом и наслаждался посещением пастора, а после обеда читал.

  

   Роман мой мало-помалу подвигается вперед. Читаю опять "Деревенскую библиотеку"; когда я ее прочту, мне можно будет сказать:

  

   Прочел и сердцем сокрушился,

   Что я читать учился.⁷⁸

  

   По крайней мере, читая ее, славно после обеда дремлется: и это благо! Впрочем, некоторые повести не совершенно дурны, напр. "Эрнестина".⁸⁰

  

   У меня мучительное суеверие, будто бы довольно того, чтоб я надеялся чего, для того, чтоб оно не сбылось. Но видя, что это суеверие, моя обязанность вырвать это злое зелье из души моей. Конечно, много не сбылось из того, чего я надеялся, однако же не потому же, что надеялся. "Мисс Индияна Дамби" ⁸¹ также изрядная повесть, даже слог перевода очень сносен и не без легкости.

  

   Была сегодня прекраснейшая погода: первый весенний день. "Мисс Индияна" сначала истинно хороша: кажется, что читаешь занимательные страницы Ричардсона, - неудачно придуман тут только протестантский монастырь, - но под конец самый пошлый вздор. Прочел я также несколько проповедей Чирнера.

  

   В моем романе остановка: поутру я было принялся за него и не мог написать более страницы; ужели и его придется бросить? Что значат неудачи, которые испытываю с некоторого времени в моих занятиях? Истощились ли мои способности? Или я еще не набрел на предмет истинно вдохновительный? Или воображению и творческой силе так же необходим отдых, как сила телесным?

  

   Прочел 8 проповедей Чирнера, из которых лучшая "Der Tod als Wiedergeburt zti einem neuen Leben"; {"Смерть как возрождение к новой жизни" (нем.).} в ней несколько мыслей, сходных с тем, что Джонсон говорит о бессмертии в последних главах "Расселаса".

  

  

   Если человек войдет в самого себя и познает всю бездну своего беззакония, мысль о том, что ему необходим посредник (Mittler) между непостижимою, страшною святостию верховного существа и собственною ничтожностью и мерзостью, должна непременно поразить ум его. Конечно, не для бога нужен посредник сей, ибо бог видит и знает человеческие сокровеннейшие чувства и помышления прежде даже, чем сам человек может отдать себе ясный отчет в них; но сей посредник необходим для нашей слабости. Кто же может быть сим посредником, существом, к которому смертный дерзал бы приближаться со всею смелостию, какую имеешь к брату, к равному, и вместе со всею надеждою и верою, какую единый распорядитель судеб в состоянии внушить молящемуся сердцу? Кто? - единый богочеловек! Бог, сам тот, при мысли о коем без веры в его вочеловечение ужас и трепет объемлет душу грешника, бог, благоволивший явиться человеку человеком! Конечная и несовершенная благость лучшего даже из ангелов могла ли решиться на столь непостижимое чудо милосердия? Нет! Для сего требовалась бесконечная и совершенная Любовь, которая принадлежит единому Бесконечному и Совершенному!

   Вот ответ тем, которые для того много говорят о всемогуществе и величии божием и ничтожности человеческой, дабы отвергнуть высокую истину вочеловечения, непостижимую единственно потому же, почему и всемогущество и премудрость отца духов и все проявления оных непостижимы, а именно потому, что они превышают всякую меру ума человеческого, как превышает ее и Любовь, коей необходимым следствием вочеловечение. К низшему из всех мыслящих существ низошло высочайшее мыслящее существо, ибо низшему из них то было необходимо; падшим нужен был восстановитель, а не тем, что стоят; больные требуют врача, а не здоровые.

  

   Сегодня сподобился я счастия причаститься святых тайн. После обеда писал к родным.

  

   Начал я поэму "Вечный Иудей";⁸³ сочиняя вступление, заметил, что чтение Гомера осталось не без действия на мой слог. После обеда я читал, потом прохаживался, а наконец, занимался греческим языком.

  

   Нынешний день я совершенно почти так же провел, как вчерашний; это, надеюсь, часто будет случаться, ибо я намерен в занятиях своих соблюдать порядок.

  

   Сегодня, читая Гомера, я заметил, что несколько уже успел в греческом языке. Что бы было, если бы ним занимался без перерывов и также прилежно, как в первый месяц? Полегаю, что я теперь не хуже бы знал по-гречески, нежели по-латыни.

  

   Сегодня я после обеда не прохаживался и не читал Гомера, зато красил яйца; надеюсь, что это небольшое отступление от порядка жизни, мною себе предначертанного, простительно: суббота перед светлым Христовым воскресеньем раз только в год бывает.

  

   Светлое Христово воскресенье. И здесь не без добрых людей: знаки участия, которые мне оказали сегодня, мне очень дороги; конечно, счастье не состоит в еде и питье, но присланное мне показывает, что и обо мне думают, что и мне желают оказать что-нибудь приятное - и этого-то я ввек не забуду. Перечел я свой дневник от 25 апреля 1831 года по 1 января 1832-го. Я рад, что он у меня есть; редкая в нем неделя, в которой бы не было доказательств милосердия ко мне Всевышнего. Завтра прочту остальное и письма, полученные мною здесь и в Р<евеле>.

  

   Большую часть дня я жил в прошедшем: прочел окончание дневника и письма матушки и Юстины Карловны; осталось прочесть еще письма Улиньки, детей, копии с братиных к матушке и сестрам и с писем княгини Трубецкой о нем ⁸⁴ и - одно его руки ко мне.

  

   ВОСКРЕСЕНИЕ ХРИСТОВО ⁸⁵

  

   Повсюду мрак, повсюду тишина,

   Земля молчит, предчувствия полна;

   Молчат и воины, стоящие у гроба,

  

  Где тот почил, кто весь любовь,

  

  Тот, чью божественную кровь

  

  Безумная пролила злоба!

  

   Повсюду мрак, повсюду тишина...

   Но что? на мрак не первая ль волна

   Живительных лучей златого моря света

  

  Нахлынула? Редеет тень,

  

  Бороться начал с ночью день,

  

  И се уж твердь в багрец одета.

  

   И вдруг взбежало солнце на обзор -

   И вдруг содроглись дол и сердце гор,

   И глас послышался, как глас трубы победной.

  

  И ангел с радостных небес

  

  Слетел и отвалил утес,

  

  И страж объемлет ужас бледный.

  

   Погнал от гроба их крылатый страх;

   Они без чувства падают во прах.

   А он, поруганный, растерзанный, закланный,

  

  Приявший срам и смерть за нас,

  

  Он бог наш, наш господь и спас,

  

  Воздвигся, славой осиянный!

  

   Наполни грудь мою, снятый восторг!

   [Жив мой спаситель! Он воскрес!]

   Христос воскрес! Христос, мой вождь, расторг

   [Оковы] [Вериги тлена он]

   Вериги вечной тьмы, подъемлясь из могилы.

  

  Христос сразил и смерть, [и грех,] и ад,

  

  Нам имя дал господних чад,

  

  Сорвал с нас узы темной силы.

  

   И за меня (увы мне!), за мой грех,

   Он был врагам неистовым в посмех,

   И за меня приял бесчестие и муки.

  

  За бремя и моей вины

  

  Железом были пронзены

  

  Христовы ребра, ноги, руки!

  

   И для меня (о радость!) возбудил

   И в жизнь его извел владыка сил.

   [Так! Кровию и я искупленный] Христовой

   О радость! кровию и я омыт Христовой.

  

  Я, узник тлена и грехов,

  

  [Исторгнуся]

  

  Изыду я из их оков,

  

  И я воскресну к жизни новой!

  

   Склонитеся, колена! слез ручей

   Теки, пролейся из моих очей!

   Ты, сердце, полно будь немого умиленья!

  

  Душа, трепеща, воззови

  

  К непостижимому в любви,

  

  К нему воздвигни глас хваленья!

  

   Вся жизнь моя да будет песнь ему!

   [Вождю, царю] Клянусь, вождю, владыке моему

   Отныне посвящу я каждое дыханье!

  

  [Я братьев и в врагах моих

  

  Да вижу: он же спас и их.

  

  Хочу я зреть: он спас и их

  

  Он и за них приял страданье]

  

  Его я и в врагах моих

  

  Люблю отныне: и за них

  

  Господь же мой вкусил страданье.

  

   Получил я сегодня письмо от Юстины Карловны и от Наташеньки. Юлия Гавриловна, бедняжка, больна раком;⁸⁶ а две другие милые мне особы⁸⁷ едут за границу, к водам.

  

   Поутру я довольно счастливо бредил стихами; а после обеда кончил "Jenny ou le Sage et l'Athee" {"Дженни, или Мудрец и атеист" (франц.).} Вольтера,⁸⁸ - русский перевод, если взять время, очень недурен, только не постигаю, почему Jenny переименован в Энни. Вообще последние части "Деревенской библиотеки" несколько лучше первых. Вечером я перечел все письма сестрицы Улиньки, которые у меня еще остались.

  

  

   Сочинил сегодня стихи к дню рождения племянницы моей Сашиньки: завтра я их внесу в дневник. Сегодня после красных дней настала дождевая погода.

  

   Писал к Юстине Карловне, Наташе и Саше; стихов вчерашних не переписываю, потому что устал: успею и завтра внесть их в дневник. Сегодня ровно год, как покинул я Д<инабургскую> крепость.

  

  

   СТИХИ НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ САШИ⁸⁹

  

   1

  

   Не удержишь! мчится время;

   Снег бросает мне на темя,

   Все уносит за собой

   В ночь глухую тайной дали,

   Все уносит в мрак немой -

   Жизнь, и радость, и печали!

  

   2

  

   Между тем как я седею,

   Как над головой моею

   Дни за днями протекли,

   Как того, другого брата,

   Роком сорванных с земли,

   Душу растерзала трата, -

  

   3

  

   [Там уж жатвы, где посевы:]

   Жатву зрю, где зрел посевы:

   Там уж с юношами девы,

   Где детей [я зрел] встречал вчера;

   Так! промчалось наше время,

   Наша минула пора;

   Входит в мир иное племя.

  

   4

  

   Коротка дорога наша!

   Мы цветем мгновенье, Саша!

   Но тебе шестнадцать лет,

   Жизнь тебе очарованье:

   Нет! не наведет поэт

   Тучи на ее сиянье...

  

   5

  

   [Нет!]

   Друг, считай тоску ошибкой;

   Все вокруг живи улыбкой,

   Сердцем верь благой судьбе.

   Будь твой мир мечтой украшен:

   Пусть летят часы! тебе

   Грозный их полет не страшен.

  

   6

  

   [Пусть летят! - Но друг мой] милой!

   Что со мною, друг мой милой?

   Я объят чудесной силой:

   Ток лучей, река огня,

   Жар святого вдохновенья

   Вдруг вливаются в меня;

   Вижу светлые виденья!

  

   7

  

   [Мне велишь ли? Бодро очи

   Устремлю я в недра ночи,

   В лоно нерожденных лет:

   То, что вещим взором вижу,

   Прорицающий поэт,

   Из грядущего приближу!]

  

   8

  

   Предо мной жена младая:

   Всюду радость изливая,

   Честь и счастие она,

   Рай того, с кем не одною

   Лишь рукой сопряжена,

   С кем слиялась всей душою;

  

   9

  

   Вижу дочерей пригожих,

   На нее во всем похожих,

   Вижу резвых сыновей;

   Правит мать толпой их шумной

   Взглядом ласковых очей

   Или речию разумной...

  

   10

  

   [Саша, друг ты мой бесценный

   Что ж? восторгом упоенный]

   [Милый друг, в семье блаженной

   Восхищеньем упоенный,]

   Саша, в сей семье блаженной

   [Мне внемли, мой друг бесценной]

   Я узнал твою семью...

   [Но] восторг, мой вождь дотоле,

   Вдруг исчез, не узнаю,

   Ничего не вижу боле.

  

   11

  

   Ах! почто же дух мой жадный

   Не узрел в дали отрадной

   Старца, дряхлого певца;

   [Так, чтобы]

   Он почто, страдалец хилой,

   [Ждал в твоей]

   Не ждал в той семье конца,

   Встретив счастье пред могилой?

  

   12

  

   [Если воля Провиденья

   После долгого теченья

   Только поздний мне покой

   В глубине земли судила,

   Если поздно надо мной

   [В... ле дней]

   [Милостей] взойдут светила:]

  

   13

  

   [Ах! мечтою благосклонной

   Ты почто не Антигоной]

   [Сон унесся благосклонный

   Прежде чем ты Антигоной]

   Мне явилась?.. [Нет!] судьбы

   [Не страшись моей плачевной

   Верь мне: сильны тех мольбы,

   Что испили жребий гневный].

   [Сильны, верь, того мольбы,

   Кто судьбой испытан гневной].

  

   Поутру я занимался своим "Вечным Иудеем": кажется, он выльется слишком обширным для "Декамерона".

  

   Перечел я письма брата и о брате княгини Трубецкой и баронессы Розен:⁹⁰ нельзя не удивляться этим женщинам и их подругам, разделяющим бедственный жребий мужей своих. Брат в своих письмах являет прекраснейшую душу: он гораздо лучше меня. Наконец я совершил великий подвиг: кончил "Деревенскую библиотеку"; последние три сказки, которые я прочел, будто бы девицы Унси, очень недурны;⁹¹ их названия: "Сколь трудно быть счастливу", "Несчастия исправляют" и "Вечная любовь сопровождается беспокойством", у них восточный колорит - не переведены ли они с арабского? Последняя заключает в себе очень затейливый вымысл о переселении душ. Кроме того, тут еще сокращение старинного романа "Oger le Danois";⁹² это отрывок, comine de raison, {как и следовало ожидать (франц.).} в русском переводе переименован "Огиром Датским". Катастрофа этого романа сходствует с развязкою "Легенды о семи спящих".

  

   Неделю целую я не занимался греческим языком: сегодня опять за него принялся. Был у меня пастор: он скоро оставит здешнюю крепость, и я опять останусь совершенно одиноким.

  

   Читаю "Путешествие" Вальяна⁹³ и оторваться не могу: раз, потому, что оно чрезвычайно занимательно, а во-вторых, что переносит меня в те места, где я в первый раз его читал; не знаю, было ли то в Лицее или еще в Верро, но только помнится мне, что мы, шалуны, одного нашего товарища (чуть ли не Г<ревени>ца) ⁹⁴ прозвали Кесом, именем Вальяновой обезьяны.

  

   Из небольшой росписи имен животных и птиц у Вальяна на готтентотском языке явствует, что оный изобилует губными и гортанными звуками: гортанный звук, который французский путешественник означает знаком t, вероятно, сходен с персидским усиленным X; примечательны три различных щелканья готтентотов перед произношением многих слов; издалека к ним должно подходить английское th или греческое θ. Из гласных чаще всего встречаются у них О и У.

  

   Завтра кончу я любезного моего Вальяна: с этою книгою расстаюсь, как с другом; я к ней привязался всей душою: прощаю автору даже его фразы и несколько приторную сентиментальность, потому что его искренность и непритворство везде видны.

  

  

   Кончил Вальяна. Неприятное чувство, с которым Вальян впервые снова увидел жилища голландцев, живо напомнило мне моего Грибоедова: и он в Москве и Петербурге часто тосковал по кочевьях в горах Кавказских и равнинах Ирана, где посреди людей, более близких к природе, чуждых европейского жеманства, чувствовал себя счастливым.

  

  

   Перечел я Пушкина повести: две лучшие из них "Гробовщик" и "Станционный смотритель"; на последнюю я слишком мало обратил внимания при первом чтении - она в своем роде не уступит "Гробовщику". Также перечел я письма племянников и племянниц и тем кончил пересмотр прошедшего года, если оный мне считать с 15-го апреля, с перемены моего заточения.

  

   Прочел в немецком переводе последние две книги "Одиссеи":⁹⁵ они чуть ли не из лучших у Гомера; особенно превосходно начало двадцать четвертой: первые стихи живо напомнили мне барельеф нашего Толстого.⁹⁶ Вечером я читал пророка Даниила: предсказания его до высочайшей степени ясны; удивляюсь, каким образом евреи, принимающие же книгу Даниила, не видят точного изображения судьбы христианской церкви в толковании пророка первого сна царя Навуходоносора⁹⁷ (см. 2 гл.).

  

  

   Второй год моего дневника, начатого 25 апреля 1831 года.

  

   Вчера я забыл отметить, что ничего нельзя вообразить прекраснее и трогательнее свидания Одиссея с Лаертом в 23-й книге "Одиссеи". Это место можно бы привесть в доказательство того, что и древним была известна поэзия, изображающая чувства, хотя они (т. е. греки, а не римляне) и не знали поэзии, рассуждающей о чувствах (последняя, без сомнения, принадлежность позднейшего времени).

   Сегодня у меня были самые живые и, можно сказать, умные сны: я толковал о самых занимательных предметах - и с кем же? - с Гете,

   Пушкиным и Дельвигом. Зачем это было не наяву! Поутру я переправлял своего "Вечного Иудея". Читаю Далинову "Историю Швеции";⁹⁸ он почти неоспоримо доказывает, что эта земля сперва состояла из разных островов и что Ботнический залив соединялся с Белым морем. Русский перевод тяжеловат, но вообще не совсем дурен,

  

   Далин с своими скифами и гетами скучен до невозможности: но скуку можно бы еще победить, если бы только не встречались на каждой странице нелепости, напр. доказательства происхождения шведов от скифов, основанные на словах скифского языка. Кому этот скифский язык известен? Совершенное незнание славянского и финского севера также заметно на каждом шагу: у него везде только германцы и скандинавы, самих эстов он считает народом скандинавского племени. Если я смею сказать свое мнение, то думаю, что народы германского, теутского или скандинавского племени, конечно, вышли из Азии, но только не из Скифии, а из Верхней Азии, или той, которая граничит к северу с морями Каспийским и Аральским, с горами Кавказскими и степями, отделяющими сию самую возвышенную часть земного шара от Скифии, т. е. от равнин юго-восточной России и юго-западной Сибири, к востоку с китайскими владениями, к югу у подошвы Тибетинских гор с Индиею и ближе к Европе с Персидским заливом, наконец, к западу с морями Средиземным, Черным и Азовским. Сходство языков германских с персидским, турецким etc. - первое тому доказательство; вторым может служить сходство поэзии и преданий у народов сих двух племен, третьим - сходство религии древних парсов и древних тевтонов. На пути своем из Верхней Азии в Европу германы или керманы (Керманиею, Караманиею по сие время называется одна Персидская область) потеснили и разделили скифов (чудь), часть коих подалась к Балтийскому и Белому морям, а часть к Уралу. За керманами потом последовали тем же путем родственные им славяне, которые совершили то, что первые начали, т. е. истребили или по крайней мере стеснили и совершенно угнели скифов, или чудь, коих бедные остатки - западные и восточные финны (т. е., кроме собственно так называемых финнов, ижорцы, эсты, карела, мордва, чуваши, черемисы и пр.).

  

   По мнению Далина, должно считать три Эдды: во-1-х, древнейшую, истребленную монахами при введении христианской религии; во-2-х, собранную из остатков оной около 1114 года Сэмундом Сигфусзоном, проз<ванным> Фродом, или Мудрым, не дошедшую, однако же, до нас; наконец, в-3-х, составленную из остатков уже сей второй в 1215 году Снорре Стурлезоном, которую имеем. К ней Стурлезон присовокупил Скальду. "Волуспа" - древнее святое учение скандинавов.

  

   Три эпохи в истории языческой Скандинавии: во-1-х, эпоха Кумблы, во-2-х, эпоха сожжения и, в-3-х, эпоха могил. Вторая начинается с Сигге Фридулъфзона (или второго Одена), жившего будто бы во время Траяна. (Это мнение, если оно только основано на народном предании, не худо бы сличить с временами Траяновыми - "Траян вещий" в нашем "Слове о Плку Игореве"). Имя Лангобардов, по мнению Далина, происходит не от длинной их бороды, но от длинных секир (алебард, бард), которыми они были вооружены.

  

   Первая песнь моего "Вечного Иудея" приходит к концу. Сегодня я довольно усердно занимался греческим языком: начинаю чувствовать сладость рифмы гомеровых стихов. Можно ли в самом деле вообразить что-нибудь для слуха приятнее следующего

  

   Φίλε κασίγητε, κόμισαί τέ με,δὸς δέ μοι ἵππους, {*}

   -U U- | - UU- U U | - U U | - -

   {* Милый мой брат, помоги мне, дай мне коней с колесницей (греч. Пер. Н. И. Гнедича. "Илиада", V, 359).}

  

   Разумеется, что этот стих, если хотят его найти приятным, не должен быть выговариваем по-рейхлински.¹⁰⁰

   Мне с неделю что-то грустно: впрочем, не жалуюсь, а только хочу, чтоб сия отметка, подобно другим о таком же расположении духа, после чего бывали для меня и радостные дни, служила мне уроком: не тотчас отчаиваться, когда мрачен мой обзор, а надеяться, что авось и проглянет опять солнышко.

  

   Был сегодня в бане и кончил первый том Далиновой "Истории". Первый род (вероятно, баснословных) королей скандинавских происходил от Форнъиотера, удалившегося туда из стран, прилежащих Понту Эвксинскому, будто бы во время Митридата; из них последний был Гильфе, друг и чтитель Сигге Фридульфзона, называвшегося Оденом. От сего последнего начинается второй род дроттаров, сначала Сигтунских, потом Упсальских, а с Дигве, или Дигнера, сына Домарова, королей Упсальских - Инглингов, называнных так по имени Ингве, сын