Кюхельбекер Вильгельм Карлович - Дневник (1831-1845)

дохновения орудие и предохраняет себя от рабствования порывам оного. Это свойство находим не у одного Гете, оно принадлежит и Шекспиру и едва ли не есть отличительный, неразлучный признаке гениев... Смею думать, что многосторонность Гете, следствие его власти над вдохновением, не есть недостаток, но высокое вдохновение. [...]

   Развитием модернизма должны быть романы Альфреда де Виньи, Гюго и их последователей (напр., "Notre Dame de Paris"),⁸⁹ если только сии романы действительно соответствуют понятию, какое я о них составил отчасти из отзывов Полевого. В бесстрастии модернизма вместе оправдание его безжалостливости, за которую Менцель упрекает Гете, а дюжинные французские критики - Альфреда де Виньи и Гюго.

  

  

   Начал я сегодня роман, которому покуда нет еще названия.

   Занимательны и местами даже истинно трогательны записки покой-пой Елены Сергеевны Т<елепне>вой,⁹⁰ напечатанные в первых номерах "Сына отечества" на 1831 год. Как жаль, что она умерла так рано!

  

  

   Кончил сегодня первую главу своего романа.

  

  

   Мне суждено с некоторого времени встречаться в журналах с такими знакомыми, с которыми я уже не чаял встретиться. В числе их из первых - Марлинский. В "Сыне отечества" на 1831 год есть его повесть "Наезды" с подписью А. Б.;⁹¹ она отличается от других его сочинений необыкновенною трезвостью и умеренностию слога; впрочем, довольно занимательна. Есть и стихи Марлинского⁹² в "Сыне отечества" на 1831 год: переводы и подражания Гете посредственны; лучше баллада - "Саатырь". Кроме Марлинского не могу не упомянуть о почтенной, умной В. Ми...ше...вой, Варваре Семеновне Миклашевичевой, с которою во время оно познакомил меня Грибоедов; отрывок ее романа⁹³ напечатан в 19 и 20 номерах того же журнала. Этот отрывок истинно прелестен и показывает талант высокий, мужественный.

  

  

   [...] Знаю только одно творение Гете, в котором права искусства и права сердца совершенно уравновешены и сливаются в дивную гармонию, это его невыразимо прелестная "Euphrosyne" - без сомнения, превосходнейшая элегия между всеми древних, романтиков и новейших. [...]

  

  

   По моему мнению, если что заслуживает называться высоким, так смерть первой прусской королевы Софии-Шарлотты; ее последними словами было: "Не сожалейте обо мне, ибо ныне любопытство мое удовлетворится, и я узнаю происхождение вещей, коих не мог разгадать Лейбниц, узнаю, что такое пространство, бесконечность, существо и ничтожество". Этот анекдот находится в "Истории Пруссии" Камилла Паганеля,⁹⁵ из коей отрывок напечатан в "Сыне отечества".

  

  

   Целое утро провел я над попыткою составить первый хор своего "Архилоха". Стихов с пятнадцать, не более, кое-как слепились, но истинного вдохновения не было. Увидим, что далее.

  

  

   Перечел первое действие неконченного своего "Ивана, купеческого сына". Первая сцена несколько растянута, прочие очень не дурны. Не худо бы его продолжать: по крайней мере выправлю то, что уже написано.

   "Архилох" стал и, кажется, покуда не двинется.

  

  

   Иванов день. Разумеется, что и сегодня я думал о бедном своем имениннике...⁹⁶ Думает ли и он подчас обо мне?

   Начало второго действия моей драматической сказки довольно оригинально. Что если удастся продолжать ее? Попытаюсь. Наконец остановлюсь же хоть на чем-нибудь.

  

  

   Начал переправлять своего "Ивана": главный порок моего слога или, лучше сказать, слога моих первых начерков - многословие. Все почти мои поправки состоят в сокращениях.

  

  

   Встал сегодня в четвертом часу и от пяти до десяти довольно удачно занимался выправкою своей сказки; потом читал.

   Мне уже случилось говорить о Плаксине и его понятиях о поэзии. Первая его статья еще была довольно сносна; но его разбор "Бориса Годунова",⁹⁷ который сегодня прочел я в "Сыне отечества", из рук вон: diese Kritik ist unter aller Kritik. {эта критика ниже всякой критики (нем).} Несмотря на то, если найду время, поговорю об этом умном разборе.

  

  

   Есть в "Сыне отечества" еще разбор "Бориса Годунова",⁹⁸ который лучше разбора, сочиненного г. Плаксивым; автор некто Средний-Камашев. Главный упрек Камашева Пушкину, что предмет поэтом обработан слишком поверхностно, к несчастию, справедлив. К тому же и вся критика написана отчетливее критики Плаксина; но и после нее можно бы многое сказать о "History" Пушкина.

  

  

   Начинают у нас в журналах, хоть изредка, показываться не переводные статьи европейские. Такою, например, может в "Сыне отечества" назваться "Изображение характера и содержания истории трех последних столетий".⁹⁹ Тут нового, конечно, мало; но все же это не пошлое повторение обыкновенных школьных разглагольствий.

   Пришла мне мысль: нельзя ли Самозванца превратить в Русского Фауста?

  

   Сегодня прочел я повесть Марлинского "Лейтенант Белозор".¹⁰⁰ В ней изредка автор сбивается на скромный лад Густава Шиллинга, и это истинно жаль, потому что тут терпит все, даже вкус и прелесть слога. Впрочем, и эта повесть несомненное доказательство истинного, прекрасного таланта Марлинского и его неимоверных успехов. Есть в ней даже места истинно высокие, хотя целое более в прежнем роде Марлинского - легком, шутливом, пенящемся, как шампанское или неустоявшаяся брага. Признаюсь, я не ожидал найти в этом ветреном рассказе, напр., следующего: "Нигде так величественно не слышится бой часов, как над бездной Океана, во мгле и тишине. Голос времени раздается тогда в пространстве, будто он одинокий жилец его, и вся Природа с благоговением внемлет повелительным вещаниям гения веков, зиждущего незримо и неотклонимо".

   В другом роде - гофманском - бесподобны пляска букв и игра в мячики мертвецов.

  

  

   [...] Прочел я в "С<ыне> о<течества>" повесть Бальзака "Рекрут"; она занимательна и жива, но я ожидал чего-то особенного - и ошибся. [...]

  

  

   Поутру выправлял свою сказку: в этот раз потребовалось менее сокращений.

   Я уже раз отметил в своем дневнике, что Джефферсон уверяет, что в лесах Северной Америки есть живые мамонты. Сегодня я прочел в статье "Приключения американского путешественника"¹⁰² (в N 46 "Сына отечества" на 1832 год) подтверждение этого известия. Путешественник Росс Кокс говорит о сказании крисов (Crees), народа, обитающего по берегам реки Атабесеки, будто бы их горы некогда посещались животными столь огромного росту, что ни одно четвероногое не может с ними равняться. Сначала они жили в долинах, но индейцы прогнали их в горы.

   Французский референт журнала "Revue des deux Mondes" полагает, что это мамонты.

  

  

   Поутру занимался своею сказкою; пересмотрел и перенес в другую тетрадь изрядный отрывок; однако я им еще не доволен.

   Фонтаней, разбирая сочинения Карла Нодье,¹⁰³ говорит о его сказке "La Fee aux Miettes": {"Фея с хлебными крошками" (франц.).} "Почитаю бредни Мишеля за любопытную, но невозможную фантазию расстроенного воображения, а сказкам Гофмана верю, как он сам, с убеждением". Вот в чем, и но моему мнению, именно состоит преимущество Гофмана над Вашингтоном Ирвингом и над нашим Марлинским.

  

  

   [...] Знакомлюсь хоть несколько с духом нынешней французской словесности.¹⁰⁵ В некоторых из их сочинителей романов и повестей очень заметно направление гофмановское, но, по моему мнению, ни одна из читанных мною повестей (впрочем, я их читал еще довольно мало) не стоит хороших сказок Гофмана. Развязка "Рекрута" после живого, вовсе не таинственного рассказа - как-то насильственна. [...]

   [...] в другом роде - я сказал бы в байроновском - прелестное и вместе естественное ужасное андалузское предание Евгения Сю "Вороной конь и белый пес" ¹⁰⁶ ("Caballo negro у Perro bianco").

  

  

   Сегодня со мною было то, что Гете рассказывает про себя, а именно, когда излагал я моему доброму пастору план "Ивана, купеческого сына", главная идея во мне самом развилась полнее и определеннее: изустное, живое сообщение своих мыслей послужило мне вдохновением.

   При развязке заставлю Ивана покуситься продать за редкую статую окаменелого своего друга и благодетеля Булата. Этот сарказм, выражающий низкую и подлую половину человеческой природы, составит резкую противоположность с трагическим действователем, движущим Анданою, которая для разочарования злополучного богатыря решается пожертвовать даже кровью и жизнию своего дитяти.

  

  

   Прочел две проповеди Рейнгардта, а в "Сыне отечества" речь магистра священника Николая Раевского при окончании курса Второй с.-петербургской гимназии.¹⁰⁷ Проповеди Рейнгардта: одна о том, к чему христианина обязывает оказываемое ему доверие, другая - о духе скуки и неудовольствия (Unmutb. {неудовольствие (нем.).}). Обе они очень хороши, я рад, что прочел их, ибо они оживили во мне мысли, конечно, мне уже известные, не новые, но все же такие, на которые необходимо обращать время от времени усиленное внимание.

   Речь Раевского из лучших, какие удалось мне читать на русском языке. На ней печать и просвещенного человека, и нелицемерного истинного христианина, и прямого сына отечества. Быть может, не могу во всем согласиться с Раевским, но все же отрадно прочесть подобную речь, особенно после нелепиц какого-то фанатика,¹⁰⁸ который в этой же самой части "Сына отечества" тиснул статью, принадлежащую по духу своему 13 веку, - и подписался под нею буквою М. Горькие истины говорит, между прочим, и Раевский, но благородным, кротким голосом проповедника Слова божия, а не бешеным криком исступленного изувера.

   После обеда прочел я в "Сыне отечества" (жаль только, что без начала) повесть "Вывеска".¹⁰⁹ Это почти то же, что "Mignon" в "Вильгельме Мейстере" Гете, однако без поэзии; зато истина в этой сказке или в этом анекдоте раздирает сердце.

  

  

   И еще повесть Марлинского "Латник".¹¹⁰ В подробностях очень много истинно генияльного: особенно в рассказе Зарницкого о своих детских летах и в появлениях Латника; но целое несколько сбито, и мало оригинального вымысла в основе обоих рассказов.

  

  

   Лет 15 тому назад в наших журналах являлись русские повести, которые, бывало, читаешь, так сказать, ex officio, {по обязанности (лат.).} а для отдыха после этого довольно тяжкого труда принимаешься за переводные. Теперь, спасибо, уж не то: повесть Марлинского, например, гораздо лучше, чем прочитанная мною сегодня Раупаха "Ночь накануне Рождества Христова".¹¹¹ Чудесное плохо удалось Раупаху.

  

  

   Вот опять роковой день 12-го июля; этот раз я почти его не заметил; более всего занимала меня мысль, что завтра можно мне будет уж сказать: до срока осталось менее 7-ми лет.

   В "С<ыне> о<течества>" прочел я превосходный отрывок из Бальзакова романа ¹¹² "La peau de chagrin". {"Шагреневая кожа" (франц.).} Этот отрывок несколько напоминает курьезную пляску стульев, вешалок и столов у Вашингтона Ирвинга; быть может, арабеск американца подал даже Бальзаку первую мысль - но разница все же непомерная: у Ирвинга хохочешь, у Бальзака содрогаешься. О Поль де Коке ни слова: отрывок из его "Монфер-мельской молочницы" ¹¹³ довольно забавен, но в нем ничего нет нового. Стихов хороших в "Сыне отечества" немного, но достойны примечания сцены из драмы Розена "Баторий и Россия".¹¹⁴

  

  

   С некоторого времени, написав письма к моим милым кровным, чувствую нечто похожее на ту пустоту, которая бывает, когда остаешься один после сильного наслаждения, напр. после хорошего театрального представления или разговора с человеком умным и с душою.

  

  

   Прочел я в "Сыне отечества" повесть Мериме "Этрусская ваза".¹¹⁵ В ней основа несколько чувственная, даже безнравственная, - при всем том она в высокой степени трогательна.

  

  

   Поутру прочел я две проповеди Рейнгардта: в первой он доказывает, что не должно христианину выпускать из виду начатков лучшей будущности; во второй говорит он о чудесах спасителя.

   После обеда я, между прочим, прочел отрывок из Куперова романа "Браво"¹¹⁶ - бег гондол. Не знаю, почему мне так стало жаль старика Антонио. Даже торжество его над соперниками не радует.

  

  

   Поутру перечитывал дневник, а потом выправлял начало второго действия сказки. После обеда читал; между прочим, прочел я окончание повести Дюмаса "Красная Роза";¹¹⁷ ее катастрофа ужасна, но тут ужас вовсе не поэтический.

  

  

   [...] Бальзак человек с огромным дарованием; отрывок из его повести "Сарразин" в "Сыне отечества" под заглавием "Два портрета" - удивителен! [...]

  

  

   [...] Получил письмо от Бориса и в подарок от Пушкина "Сказания современников о Самозванце",¹²⁰ записки Курбского ¹²¹ и "Описание Малороссии" Боплана ¹²² [...]

  

  

   Вчера я прочел повесть "Примирение",¹²³ перевод с немецкого, и хотел было отметить, что ей далеко до повестей новейшей французской школы, однако оставил так, потому что она не довольно глупа, чтоб о ней говорить. Но сегодня попалась мне другая, отечественного изделия, о которой нельзя не упомянуть: ей название "Полуденный жар"; ¹²⁴ между прочим, о полуденном жаре ни слова, а глупости три воза,

  

  

   Невозможно порою удержаться от горькой насмешки, когда читаешь русское произведение, подобное вчерашней повести или некоторым бестолковым рассуждениям, какие нередко встречаются в "сыне отечества". Но эта насмешка горька для самого насмешника, потому что больно видеть слабоумие там, где малейший признак ума и дарования радовал бы всякого благомыслящего втрое более, чем в области словесности чужой, иноязычной. Зато и прямо хорошее гораздо живее действует на душу русского, если оно русское. Так, например, с наслаждением прочел я вчера же "Взгляд на состояние Римской империи при появлении христианства",¹²⁵ статью Соснина. Не упомянул я о ней единственно потому, что кончил ее уже после ежедневной отметки. Соснин, по моему мнению, глубокомысленнее и проницательнее Шульгина,¹²⁶ который, впрочем, также у нас принадлежит к небольшому числу людей мыслящих. Я совершенно и во всем согласен с тем, что автор развивает и доказывает в статье своей: мысли его для меня не совершенно новые, однако видно, что они у него не повторение выученного, а проистекают из внутреннего убеждения. Некоторые истинно превосходны, напр.: "Иисус Христос пришел на землю, возвещая приближение царствия небесного тогда, как опытом было дознано, что все земные царства, во всех их разнообразных формах, великие и малые, в разделении и соединении их, не могут доставить народам покоя и благоденствия".

  

  

   В книжках 24, 25 и 26-й "Сына отечества" на 1833 год "Извлечение из "Физики" Велланского".¹²⁷ Сие "Извлечение" прочел я только раз, правда с напряженным вниманием, но все же после одного прочтения не могу сказать, чтобы я совершенно обнял систему нашего философа, чтобы мог отдать себе совершенно ясный отчет во всех его выводах. Но объяснение большей части главных начал мне кажется удовлетворительным, быть может потому, что и прежде мне случалось читать и самому размышлять об оных.¹²⁸

  

  

   В "Сыне отечества" на 1833 г. повесть Корделье де ла Ну "Мастерская улицы Западной":¹²⁹ воображения самого дикого, истинно гофманского в ней много; местами, не столько в слоге, сколько в отступлениях, есть что-то напоминающее Жан Поля. Видно по всему, что нынешние французы крепко онемчились. Замечу, что эту повесть непременно должно поставить выше некоторых других в этом роде: в ней предложен важный психологический вопрос, вопрос, впрочем, такой, который едва ли здесь на земле разрешится: "Почему дается гений, когда ему суждено погибнуть не развившись?".

  

  

   Пишу о Бальзаке, потому что после его прелестной повести "Г-жа Фирмиани"^13Q ее могу тотчас заняться чем-нибудь другим. Это в своем роде chef d'oeuvre; {шедевр (франц.).} тут все: и таинственность, и заманчивость, и юмор, и высокая, умилительная истина; я влюблен в эту Фирмиани! Как бы я желал своему Николаю встретить в жизни подобную женщину! И как хорош сам Бальзак! Что за разнообразный, прекрасный талант! Признаюсь, я бы желал узнать его покороче. Булгарина письмо о русской литературе ¹³⁰ - само по себе разумеется, что тут нет даже Полевого, - однако, несмотря на многое и многое фальстафское, есть же кое-что, по крайней мере что-то похожее на несколько шутовскую, порою почти бесстыдную искренность; сверх того, отголосок нынешних требований если и не людей, мыслящих ясно, отчетливо, самостоятельно, все же людей, хотя чувствующих порою силу прекрасного, способных порою быть увлеченными вдохновением поэта... Современность им нужна? Но что такое современность? Их современность уж не будет современностью 20-го столетия, а Шекспир и рапсоды - вечные современники всех столетий. Что такое современность нынешняя? Ответ у Булгарина короткий и ясный: презрение к человечеству! И вся она тут? И это не одна сторона нашей современности? И нет еще другой, более светлой? Впрочем, судить Булгарина слишком строго, право, совестно. Спасибо ему и за доброе намерение да за одну неоспоримую истину, им сказанную: "Есть и будет множество подражателей Пушкина - но не будет следствия Пушкина, как он сам есть следствие Байрона". Разумеется, если он ограничится быть только следствием. Но в хваленом "Демоне" Пушкина нет самобытной жизни - он не проистек из глубины души поэта, а был написан потому, что должно же было написать что-нибудь в этом роде. Вот вам и современность и ее требования! И этого-то "Демона" г. Булгарин ставит выше "Полтавы", выше "Цыган", выше прекрасных сцен в "Годунове".

   Не слушай, друг Пушкин, ни тех, ни других, ни журналистов, готовых кадить тебе и ругать тебя, как велит им их выгода, - ни близоруких друзей твоих! Слушайся вдохновения - и от тебя не уйдет ни современность, ни бессмертие!

   Упрекает Булгарин, между прочим, друзей Пушкина за то, что они хотели сделать из него только артиста, живописца и музыканта, - говорит, что "писатель без мыслей, без великих философических и нравственных истин, без сильных ощущений - есть просто гударь, хотя бы" и пр. Но без сильных ощущений и мыслей можно ли быть и музыкантом, можно ли быть и живописцем? А что Булгарин разумеет под великими нравственными истинами - мы знаем! Его величие не слишком-то велико, а, кажется, ему нужна дидактика в новом платье, от которой да сохранит нас бог!

  

  

   Получил большой пакет писем. Брат мой женится или, вероятно, уж женат.¹³² Трудно выразить, какое впечатление произвело на меня это известие. Дай бог ему счастия! Дай бог радость нашей старушке!

   Не прибавляю ничего: слова не выразят ни желаний моих, ни надежд, ни - уповаю на господа! - совершенно неосновательных опасений! Итак, быть может, удастся же мне воспитывать, лелеять, нянчить малюток, и малюток не чуждых мне, детей родного брата и, скажу вдобавок, друга! О если бы! - но... Зачем не могу заснуть сегодня вечером и проспать бесконечные семь лет, после которых могу надеяться, что отпустят меня к родному!

   [...] ¹³³ Мое уважение к Бальзаку очень велико; он чуть ли не выше и Гюго, и де Виньи [...]

  

  

   Провел день очень разнообразно и довольно деятельно: прохаживался, читал, занимался греческим и (чего давно уже не было) даже сочинял, ибо написал небольшую лирическую пиэсу, о которой покуда сам не знаю, что сказать.

  

  

   Приятно заметить хорошее, особенно когда оно встречается у людей, которых мы знавали, любили. Шульгин - человек с дарованием; взгляд его на историю не без глубокомыслия, слог у него иногда истинно прекрасен, напр. в статье "Состояние исторического мира в V и VI столетиях" ¹³⁴ он, между прочим, говорит: "Во второй половине V века и гунны пали; народы, так сказать, потопленные ими, начали возникать по сбытии наводнения гуннского".

  

  

   В "Сыне отечества" прочел я повесть "Полюбовная сделка";¹³⁵ - и в ней много таланта; вообще преобразование французской словесности - очень отрадное явление в умственном мире.

  

  

   [...] "Ростовщик Корнелиус" Бальзака, по моему мнению, из слабейших его произведений. Конечно, и тут есть прекрасные подробности, заметно несколько подражание и Гюго, и Скотту, - а сверх того, заметно, что род Гюго и Скотта не свойствен Бальзаку [ ]

  

  

   Поутру прочел неоконченного Шиллерова "Самозванца" ¹³⁷ и начал из него выписки, которые надеюсь кончить завтра. После обеда прочел в "Сыне отечества" повесть "Красный трактир";¹³⁸ рассказ хорош, но окончание, как во всех почти новейших французских повестях, неудовлетворительно.

  

  

   [...] Не забыть: "Красный трактир", сочинение Бальзака [...]

  

  

   Поутру собирал сведения о Самозванце. Из показаний, снятых В. И. Шуйским об убиении Димитрия,¹⁴⁰ почти совершенно для меня ясно, что в смерти царевича не участвовали и не могли участвовать ни Битяговские, ни Качалов, ни кто другой из приставленных Годуновым к несчастному младенцу, а что все они пали жертвами злобы Михаила Нагого и несправедливых подозрений вдовствующей царицы. В самом деле утешительно думать, что в этом злодействе великий человек, каким должно же признать Бориса, невинен. После обеда нашла на меня неодолимая тоска... О если бы творческая мысль! вдохновение! Я бы все забыл.

  

  

   Боюсь даже отметить, что я сегодня начал трагедию "Димитрий Самозванец"; ход у меня будет почти тот же, что у Шиллера, - иные сцены даже просто переведу; зато характер главного лица предполагаю представить совершенно в ином виде.

  

  

   Провел весь почти день за Карамзиным и Бером: ¹⁴¹ твердого плана у меня еще нет; но Леонид,¹⁴² кажется, будет играть значущую роль в моей трагедии.

  

  

   Поутру читал я Бера, а после обеда перечел своего "Сироту": ему, без сомнения, не помешает полежать, а все-таки это из лучших моих произведений.

  

  

   Поутру во второй раз занимался своею трагедиею, которую назову "Григорием Отрепьевым", а не "Димитрием Самозванцем", et c'est pour cause. {и на это есть причины (франц.).} Пока есть запас из Шиллера, мне нужно только прилежание, авось затем придет и вдохновение.

  

  

   Никак не могу вписаться, вработаться в этот новый труд; беспрестанные помехи! Сегодня хотел я заняться хоть переводом первой сцены из Шиллера, но ночь, как нельзя хуже проведенная, лишила меня всякой бодрости и свежести. Право, порою кажусь самому себе страх каким похожим на живописца в повести Корделье де ла Ну.¹⁴³

  

  

   Принялся за перевод "Венециянского купца"... Итак, мой "Григорий Отрепьев", или "Димитрий Самозванец", опять останется одним благим намерением. Но переводу надеюсь лучшей участи: он меня занимает; побежденные трудности возбуждают охоту к работе.

  

  

   В "Сыне отечества" на 1833 год еще статья Шульгина,¹⁴⁴ именно о феодализме. Нового об этом предмете мало можно сказать; все, кажется, после Робертсона сказано и пересказано - однако я у Шульгина нашел кое-что мне неизвестное, а именно слово гелейт (вероятно, немецкое Geleit) в смысле высшей аристократии завоевателей, которой подчинены были даже бароны, будто бы не принадлежавшие к ней. Вассы, вассалы также у Шульгина в необыкновенном значении: властителей феодальных, а не подданных. Всему этому, однако, нельзя на слово поверить.

  

  

   Поутру переводил; после обеда читал Боплана.¹⁴⁵ Переводится con amore. {с любовью, охотно (франц.).} Верно и в старину французы были французами - напр., Боплан уверяет, что в России от морозов кишки могут замерзнуть или по крайней мере могут быть озноблены в брюхе живого человека.

  

  

   Переводил, но сначала не так удачно, как вчера, третьего дня и в субботу, однако потом дело пошло лучше. После обеда читал я, что Устрялов пишет о Курбском.

  

  

   Нынешний день для меня был днем воспоминаний: перебирал я свои старые тетради и перечел кое-какие из лирических своих стихотворений - некоторые духовные и "Послание к брату". Они сильно на меня подействовали: в некоторых почерпнул я утешение, подкрепление, в котором, признаюсь, нуждался. Когда меня не будет, а останутся эти отголоски чувств моих и дум, быть может, найдутся же люди, которые, прочитав их, скажут: он был человек не без дарований; счастлив буду, если промолвят: и не без души.

  

  

   Каков же наш Николай Михайлович Карамзин! У него на странице 22 тома VI Иоанн Великий устюжанам, пробившимся сквозь казанцев, "прислал две золотые деньги в знак особенного благоволения!". В тексте, однако, сказано довольно ясно: "Послал дважды по деньге золотой", - т. е. каждому воину дважды, два раза по деньге, что точно знак особенного благоволения; этому вовсе не противоречат слова: "А они обе отдали попу Ивану", ибо каждый отдал обе свои.

  

  

   До нынешнего дня стояли такие жары, каких в конце лета и в России не запомню; сегодня стало несколько свежее, но все же погода прекрасная. Поутру я переводил: не худо бы кончить на этой неделе первое действие "Купца венециянского".

   Добродушие и простодушие - высокие добродетели, только не в историке. Наш Николай Михайлович искренно верит,¹⁴⁶ что Менгли-Гирей требовал у Ивана III Васильевича своего брата Нордоулата (N сверженного Менгли-Гиреем с престола и старшего) по родственной нежности, желая с ним поделиться властью, верит также, что великий князь отказал ему в том, потому "что долг приязни есть остерегать приятеля и не соглашаться на то, что ему вредно". А я, грешный, полагаю, что Менгли-Гирей требовал Нордоулата, чтоб по азиятскому обыкновению задушить его, и что великий князь не выдал Нордоулата, чтоб иметь на всякий случай, чем бы можно было и пугнуть доброго приятеля.

  

  

   Поутру переводил; потом читал Карамзина. Надобно же заметить, что я обзавелся кошкою. Была у меня прежде, т. е. дней с пять тому назад, полосатая, как тигр, - только не ужилась; теперь пестрая, белая с черными пятнами - препроказница.

  

  

   Брат женился 3-го июня: добрый, благородный друг! как хорошо, как трогательно и вместе просто его письмо. Желал бы я написать к его Анне Степановне, но должно повременить. И в финансовых отношениях получил я хорошие вести: в сентябре обещают нам 500 рублей - кое за какие carmina. {сочинения, стихи (лат.).} ¹⁴⁷

  

  

   Кончил сегодня перевод первого действия Шекспирова "Венециянского купца" и дочел VI том Карамзина. "Не знаю, - говорит Карамзин в замечании 611, - что значит у него (т. е. Герберштейна) ¹⁴⁸ veston, qui ambas partes praescriptis conditionibus ad duellam committit". {глашатай, который предписывает обеим сторонам в соответствии с договором внести поровну по 1/3 унции (лат.).} Мне кажется ясно, что здесь veston наше русское слово вещун в смысле глашатая, герольда. Вслед за слишком короткою выпискою из чрезвычайно любопытного путешествия Афанасия Никитина ¹⁴⁹ историограф говорит, что 84 веры или секты будуистов, о которых упоминает наш странствователь, - гражданские степени или касты индусов; сверх того, при Буту (Буду) в скобках поставлено - Брама. Нет сомнения, что Буду сначала было только новым названием Брамы или, лучше сказать, что секта Буду не что иное, как искаженный простонародный браматизм; однако ныне и, вероятно, уж и при Никитине между понятиями о Браме и Буду существенная разница, а 84 веры будуистов, верно, не касты индусов, но точно религиозные секты будуизма, из которых и нам некоторые известны, напр. секта Кутухту, Фо, Далай-Ламы etc. Этих сект, особенно если и брамаизм и отрасли его считать только древнейшим, чистейшим будуизмом, быть может, и более 84-х.

  

  

   Читал VII том Карамзина. Первая глава этого тома, особенно конец, у него из лучших: это трагедия, и какая! ¹⁵⁰

  

  

   Грусть и грусть - разница! Как бы счастлив я был, если бы и ныне мог сказать, сказать из глубины души и с верою, как бывало: "Векую прискорбна еси, душе моя, и векую смущаеши мя? Уповай на господа, яко исповемся ему: спасение лица моего и бог мой!". {Почему прискорбна ты, душа моя, и почему смущаешь меня? Уповай на господа, потому что говорим ему: спасение мое и бог мой!" (церк.-слав.).} Но я ныне и этого утешения лишен. Причины, т. е. что обыкновенно называют причиною, нет, а между тем давно мне не было так тяжко. Впрочем, приму и это: не остави меня только до конца, господи боже мой! спаси меня от самого меня!

   Кончил сегодня первое явление второго действия "Венециянского купца".

   Хан Бабур, основатель империи Великого Могола, назван в наших летописях Падшею; Карамзин полагает, что Падша значит Паша; мне кажется, что это испорченное имя Пади-Ша.

  

  

   Сегодня, благодаря бога, легче на душе; но заниматься я ничем не занимался - только читал: впрочем, быть может, это мне было в пользу.

  

  

   Следующею небольшою пиэсою¹⁵¹ обязан я чтению 3-й книги "Чайлъд-Гарольда", которая обворожительна даже в прозе французского перевода.

  

   Есть что-то знакомое, близкое мне

   В пучине воздушной, в небесном огне;

   Звезды полуночной таинственный свет

   От духа родного несет мне привет.

  

   Огромную слышу ли жалобу бурь,

   Когда умирают и день и лазурь,

   Когда завывает и ломится лес,

   Я так бы и ринулся в волны небес!

  

   Донельзя постыли мне тина и прах,

   Мне там, в золотых погулять бы полях,

   Туда призывают и ветер, и гром,

   Перун прилетает оттуда послом.

  

   Есть у меня некоторые сочинения, от которых, так сказать, не могу отстать, которые то и дело выправляю: когда-то я каждый год или через год переделывал "Святополка"; теперь его сменили "Семь спящих отроков". Я их пересмотрел сегодня и кое-что сократил и выбросил, напр. весь эпилог второй части.

  

  

   Поутру занимался, но довольно лениво, своим переводом. Зато пересмотрел до обеда же начало "Вечного Жида"; выправить ничего не выправил, но - что хуже всех возможных недостатков - целое показалось мне скучным.

  

   Читаю "Вертера".¹⁵² Несмотря на многое, искренно признаюсь, что это творение Гете предпочитаю иным из его позднейших: в "Вертере" теплота непритворная, есть кое-что, называемое немцами excentrisch; {эксцентрический (нем.).} но по крайней мере нет холодной чопорности, притворной простоты и бесстыдного эгоизма, встречающихся в его записках, "Wilhelm Meisters Wanderjahre" {"Годы странствий Вильгельма Мейстера" (нем.).} etc.

  

  

   Весь день почти пролежал, читая то "Вертера", то "Историю" Карамзина. Поэтической жизни в "Вертере" пропасть: но от Гете - автора "Вертера" до Гете, сочинителя, напр. "Эпименида",¹⁵³ расстояние не меньше, чем от Вертера до его благоразумных друзей: не стану спрашивать, кто из них лучше; но, без сомнения, "Вертер" и автор его привлекательнее чинного автора "Эпименида" и людей, которые в жизни то, что автор "Эпименида" в поэзии. Жаль только, что Вертер слишком много хнычет.

  

   Читал Карамзина и кроме того ничего путного не делал. Надобно сказать, что IX том "Истории государства Российского" - лучшее творение Карамзина: жаль только, что кое-где заметны натяжки и желание блеснуть.

  

   Я дремал душою, дремал нездоровым, беспокойным лихорадочным сном; наконец получил, благодаря моего господа, лекарство: мне прислали пропасть книг, от которых должна же проснуться моя внутренняя жизнь, если она только не совершенно во мне исчахла.

  

  

   Читал я поутру Пушкина легкие¹⁵⁴ стихотворения, а после обеда и вечером прочел Кукольника драму.¹⁵⁵ О Пушкине ни слова: надобно бы было сказать слишком много; о Кукольнике на сей раз скажу, что у него начала лучше окончаний.

   Кроме того, прочел я еще Катенина сцены из комедии "Вражда и любовь";¹⁵⁶ тут подражание Шекспирову "Much ado", {"Много шуму" (англ.).} но подражание гениальное, а стихи превосходны.

  

  

   Прочел я "Тартини" ¹⁵⁷ Кукольника и первую главу "Онегина"; кроме того, несколько мелких стихотворений Пушкина и Катенина. А что ни говори, любезный братец Павел Александрович, ты, конечно, человек с большим дарованием, но все не Пушкин; ты поэт-художник, он поэт-человек; твое искусство холодно - у него душа поэтическая. Да и несносно твое самолюбие: ты, кажется, не пропустил ни одного четверостишия, сочиненного тобою, - чтоб только все твои детки были вместе, чтоб ты мог сказать: "Се аз и стихи, еже мне дал еси". {"Вот я, и вот стихи, которые мне дал [бог]" (церк.-слав.).}

  

   Сегодня я возвратился к старику своему Карамзину. Он редко бывает глубок. Вот почему меня особенно поразила следующая мысль, мысль глубины ужасной, но едва ли его собственная: "Есть, - говорит историограф на 354 стр. IX тома, - кажется, предел во зле, за коим уже нет истинного раскаяния, нет свободного, решительного возврата к добру: есть только мука, начало адской, без надежды и перемены сердца".

  

  

   Вот еще два куплета к пиэсе, внесенной в дневник 1-го числа:

  

   Туман бы распутать мне в длинную нить,

   Да плащ бы широкий из сизого свить;

   Предаться бы вихрю несытой душой,

   Средь туч бы лететь под безмолвной луной.

  

   Все дале и дале - и путь бы простер

   Я в бездну, туда, за сафирный шатер!

   О как бы нырял в океане светил;

   О как бы себя по вселенной разлил.

  

  

   Давно я не сочинял; сегодня выходил я следующие куплеты,¹⁵⁸ кот