Кюхельбекер Вильгельм Карлович - Дневник (1831-1845)

sp;  И гимны торжествующих певцов.

  

   [Так]

  

  [кружащейся]

   Как быстрые струи взволнованной пучины,

   Так минул век Петра и век Екатерины,

  

  

  

  [славные] [прошли]

   Так минули их дивные дела,

   И что же? слава их одна до нас дошла.

   Увы! не день ли Александра ныне?

   А он? там прах его, в той сумрачной твердыне,

  

  В которой на брегу Невы

   Покоятся царей полуночных главы.

   [Но что? не день ли Александров ныне?]

   2 Для Россов памятный и драгоценный день,

   1 [Как] Но будто чародей, волхвующий в пустыне,

   2

  Промчавшихся событий тень,

   3 Великий призрак времени былого

   1

  Воззвал из мрака гробового!

  

   Я вижу град Петра: сияет божий храм;

  

  Раздался звон благовеститель,

  

  Проснулась тихая обитель,

  

  К ее ликующим стенам

  

  В борьбе всемирной победитель,

  

  Любезный русским русский царь,

  

  Своим народом окруженный,

  

  Течет, в величии смиренный,

  

  Припасть с ним вместе пред алтарь

   Того, в его ж благой и всемогущей длани

   Судьба царей, и царств, и тишины, и брани!

  

  

  Окончен исполинский бой:

  

  Дав мир вселенной после боя,

   Пред гробом соименного героя

  

  Венчанный маслиной герой.

   Господь благословил его священный подвиг.

   О русский царь! пал от руки твоей

   Сковавший Галлию и так вещавший ей:

  

  "Я новый Карл, я новый Клодвиг!".²³³

   Грядущий предок племени царей,

   Отважный, грозный вождь, Европы повелитель,

  

  Ее властителей властитель,

  

   Бесчисленную рать

   На Русь надвигнул, Русь хотел попрать;

   Но господа призвал благословенный -

   И где с несметной ратью дерзновенный?

  

   Так, Александр! ты был благословен;

   [Так] Клянуся, не без помощи небесной

  

  Ты одолел в борьбе чудесной,

   [И враг] [Нет, не без ней]

   Не без нее ужасный низложен.

   В годину страшную, когда за царством царство,

   Как с древа лист сухой или созревший плод,

   От духа падали военных непогод,

  

  Когда насилье и коварство

  

  За родом покоряли род,

   Когда везде кровавые уставы

  

   Писал кровавый штык,

   И счастья смелый сын, любимец бранной славы,

  

  На выях трепетных владык

   Престол всемирной созидал державы

   [Когда везде его кровавый штык]

   [Везде писал кровавые уставы:]

   На бога истины, и правоты, и сил

   Ты и тогда надежды возложил.

  

  

  Вливало хладное безверье

   Тлетворный яд в увядшие сердца;

   Отвергнуло небесного отца

  

  Безумное высокомерье;

  

  Мир начал забывать творца...

   И [не был] было послано [святым и] судьею справедливым

   3 Бессилье, малодушье и боязнь

   2 Блуждающим стадам и пастырям строптивым

   1 В смиренье гордости и развращенью в казнь

   [Лежал под скипетром свинцовым самовластья]

   И пал под жезл свинцовый самовластья,

   [И пал] Унынием и ужасом объят,

   [Безмолвный и] мертвеющий, растерзанный закат,

   [Казалося] И мнилося, звезда земного счастья

  

  Зашла, померкнула навек -

  

  И был стенящий человек

   Надменной прихоти игралищем ничтожным.

   Но ты не жертвовал кумирам ложным.

  

  Надежда, Вера и Любовь

   Нашли убежище в груди твоей высокой,

   И ты в борьбу вступил с той властию жестокой,

   Которая лила [воде подобно], как воду, кровь!

  

   И видел бог души твоей смиренье,

   Господь твою живую веру зрел -

   И положил ужасному предел,

   Дохнул - и уст всесильных дуновенье

   Развеяло несметные полки;

   Перун всесокрушающей руки

   Пожрал непобедимых ополченье!

  

   Все тленно под изменчивой луной:

   Как тени, так проходят человеки,

   И как в Аравии бесплодной и сухой

   В степи песчаной иссыхают реки,

   Так в вечности, покрытой грозной тьмой,

   Все пропадут и бытия, и веки;

   Но будет жить бессмертный подвиг твой,

   О Александр! - доколе россияне

   Не все до одного потонут в океане

   Лиющихся без устали времен.

   Их память самая не скроется в тумане

  

  И не исчеркнется славен

   Из книги живота народов и племен.

  

  

   Занимался своим переводом поутру и вечером, а после обеда читал и отдыхал после вчерашней моей оды, т. е. не сочинял во время прогулки по плацформе.

  

  

   Прочел первую песнь "Мармиона". Хваленное издателем введение показалось мне несколько прозаическим и слишком в духе тех посланий, которыми с 1815-го по 25 год была наводняема наша русская словесность: однако же сближение Питта и Фокса в Вестминстерском аббатстве истинно прекрасно.²³⁴ О самой поэме еще ничего не могу сказать решительного; но уж видно, что она гораздо высшего разряда, чем "The Lord of the Isles".

  

  

   Принесли мне последний том "Вестника" на 1807 и три тома того же "Вестника" на 1808 год. Должно признаться, что сии три тома, изданные Жуковским, по красивой, почти роскошной наружности, особенно картинкам,²³⁵ каких и ныне у нас мало, чуть ли не занимают первого места между русскими журналами, не исключая и "Телеграфа". Выбор статей также, кажется, лучше, чем у Каченовского (сверх того, должно заметить, что уже и 1807 года издания "Вестник" гораздо лучше первых годов Каченовского единственно от содействия Жуковского). Примечательного я прочел: "Ответ А. С. Шишкова на письмо Говорова"²³⁶ (в 36-й книжке, еще Каченовского), в 37-й "Бомарше в Испании" из "Записок Бомарше", статью занимательную и по слогу, и по содержанию, и потому, что служила основанием Гетевой трагедии "Клавиго";²³⁷ в 38-й "Путь Развратного" (начало), Лихтенбергово описание Гогартовой картины.²³⁸ В пустой, впрочем, статье "Филологическая догадка о происхождении слова красный"²³⁹ хорошо замечание, что "перемена мягких букв на жесткие и наоборот может способствовать для отыскания корня слов" (том 36, стр. 199).

  

  

   Писал письма: к матушке, сестрице Улиньке и младшей племяннице.

  

   Кончил сегодня перевод четвертого действия "Ричарда III".

   В "Вестнике" прочел я очень занимательную статью Меркеля "Путешествие Ж.-Ж. Руссо в Параклет".²⁴⁰ Маркель уверяет, что анекдот, гут рассказанный, взят из манускрипта Руссо, найденного между бумагами графа д'Антрегю; кроме того, в сем манускрипте заключаются рассуждение о Виландовом "Агатоне", отказ Дидерота на предложение пенсии от имени императрицы Екатерины и описание еще другого происшествия (см. т. 37, стр. 97). В конце же 39 тома "Вестника" помещено извлечение из ежедневных записок короля польского²⁴¹ Станислава Августа, писанных им в России. Эти записки совершенно показывают, что за человек был Станислав. Из политических статей занимательна "Судьба Копенгагена"²⁴² (37 т., стр. 69). В самом деле нельзя ничего вообразить вероломнее и гнуснее нападения англичан на столицу Дании в 1807 году.

  

  

   Перечитывал и поправлял первое и начало второго действия моего "Ричарда III"; вообще я доволен моим переводом, однако ж есть еще кое-какие места, которые надобно переменить.

   Сравнивал я подражание Жуковского и Скотта известной балладе Бюргера, но их почти сравнивать нельзя. Если забыть Бюргера и Скотта, так Жуковского "Людмила" хороша, несмотря на многое, в чем бы можно было ее упрекнуть; но еще раз - сравнивать никак не должно "Людмилу" с "Ленорою" Бюргера и с "Геленою" Скотта. Что касается до последней, я в некоторых местах, особенно где изображается скачка мертвеца с любовницей, готов ее предпочесть даже немецкому подлиннику. Скотт в предуведомлении своем к этой балладе говорит о переводах или подражаниях Тайлора и Спенсера. Мне еще известен перевод Бересфорда,²⁴³ бывшего лектора английской словесности при Дерптском университете, короткого приятеля нашего семейства.

  

  

   Последнею половиною второго и третьим действием своего перевода, которые я ныне перечитывал, я менее доволен, чем началом.

   Энгелов "Светский философ",²⁴¹ из которого помещены переводы в "Вестнике", - книга, которую бы я желал прочесть от доски до доски; в 36-м томе статья "Этна, или О счастии человеческом" не без глубоких мыслей, хотя и не совершенно удовлетворительна; жаль, что в ней нет религиозной теплоты, а предмет так и вызывает религиозные чувства и мысли! Но в этом недостатке виню более век, в котором жил Энгель, нежели самого его.

   Каждые 8 лет, говорит Гольдбах в речи о комете 1807-го года,²⁴⁵ Венера бывает видима днем. Но этому показанию не соответствуют года (если только тут нет опечатки), в какие ее видели; автор называет 1716-й и 1807-й. В другой статье²⁴⁸ (в том же 36-м томе) сказано, что комета, которую видели в 1456, 1531, 1607, 1682 и 1759 годах, будет видима в 1834-м.

   В 37-м томе примечательное донесение Кантемира императрице Анне²⁴⁷ о короле Георге II Английском и его министрах. В 38-м два письма русского художника Н. Ф. Алферова²⁴⁸ из Константинополя и Корфу: разительное сходство с некоторыми письмами Винкельмана, писанными в подобном положении. Наконец, в 39-м очень хорошая повесть "Мария (отрывок из Артурова журнала)";²⁴⁹ впрочем, я читал ее уже прежде.

  

  

   Так называемые русские песни светской фабрики редко бывают сносны: русского в них, кроме размера, мало чего найдешь; один Дельвиг, и то не во всех своих простонародных песнях, заставляет иногда истинно забыться. Тем приятнее, когда в этом роде встречаешь что-нибудь не вовсе дурное; в песне Грамматина, которую он назвал "Элегиею сельской девушки",²⁵⁰ встречаются стихи довольно удачные. С удовольствием, напр., выписываю следующие:

  

   Ровно солнышко закатилося

   С той поры самой, с того времени,

   Как простился он во слезах со мной.

  

   Или:

  

   Не в тебе ли он, мать сыра земля?

   Я послушаю, припаду к тебе:

   Не услышу ли шуму, топоту?

   Не бежит ли то добрый конь его,

   Не везет ли он добра молодца

   На святую Русь, к красной девице,

   К роду-племени, к родной матери?

  

   Или:

  

   Вся иссохла я от кручины злой <...>

   Привези назад красоту мою.

  

   Малиновский в своем описании Мастерской и Оружейной палаты говорит, что в Ватиканской библиотеке находится пять картин под названием Каппониановых,²⁵¹ писанных будто бы в XIII веке; под тремя из них подписано по-русски: "Писал Андрей Ильин", "Писал Никита Иванов", "Писал Сергей Васильев" ([т.] 36, "В<естник> Е<вропы>>>).

   Вот нечто, как будто нарочно для меня писанное:²⁵² "И если всегдашнее одиночество дано тебе в удел, и если навеки исключен ты из круга человеческих вещей, к которым запрещено тебе прикасаться, которые для тебя чужды, - верь (и вера сия да будет твоею крепостию!). Образование существа совершенного (не усовершенствование ли?) должно быть само по себе возвышеннейшею целию Природы". Мориц. "В<естник> Е<вропы>", [т.] 37.

  

  

   Давно я, некогда любитель размеров малоупотребительных в русской поэзии, ничего не писал ни дактилями, ни анапестами, ни амфибрахиями. Для пиэсы, которую здесь помещаю, я нарочно выбрал последние, чтоб узнать, совершенно ли я отвык от стоп в три склада, коими (исключая Гнедича) я когда-то более писал, чем кто-нибудь из русских поэтов моего времени.

  

   МОРЕ СНА²⁵³

  

   1

  

   Мне ведомо море, немой океан:

   Над ним беспредельный простерся туман,

   Над ним лучезарный не катится щит,

   Но звездочка бледная тихо горит.

  

   2

  

   И пусть океан сокровен и глубок -

   [В него погружаюся, смелый]

   Его не трепещет отважный нырок:

   В него меня манят не занятый блеск,

   Таинственный шепот и сладостный плеск.

  

   3

  

   В него погружаюсь один, молчалив,

   [Во то море] [Так]

   Когда настает полуночный прилив.

   И чуть до груди прикоснется волна,

   [Вливается в скорбную]

   В больную вливается грудь тишина.

  

   4

  

   И вдруг я на береге - будто знаком!

   Гляжу и вхожу в очарованный дом:

   Из окон любезные лица глядят

   И гласи приветные в слух мой летят.

  

   5

  

   [Не их]

   Не те ли то, коих я в жизни любил

   [Те, коих я некогда]

   И коих одели покровы могил,

   И с коими рок ли, людей ли вражда

   Меня разлучили, - сошлися сюда?

  

   6

   Забыта разлука, забыты беды:

   При [райском] [дивном] вещем сиянии [вещей] райской звезды

   По-прежнему светится дружеский взор,

   По-прежнему льется живой разговор.

  

   7

  

   Но ах! пред зарей наступает отлив

   И слышится мне неотрадный призыв.

   [И вдруг все исчезло средь белого дня]

   Растаяло все, и мерцание дня

   [В пустыню извергла пучина]

   В пустыне глухой осветило меня!

  

   Прочел сегодня вторую песнь "Мармиона" и введение в третью: в нем более поэзии, нежели в первых двух введениях; особенно удачное повторение при конце уподобления, с которого оно начинается.

  

  

   Вместо пятой строфы во вчерашней моей пиэсе сочинил я следующую:

  

   Не милых ли сердцу я вижу друзей,

   Когда-то товарищей жизни моей?

   Все, все они здесь: удержать не могли

   Ни рок их, ни люди, ни недро земли!

  

   Сегодня провел я день довольно праздно; завтра надобно приняться прилежнее за перевод - пора его кончить.

  

  

   Читая в "Вестнике" ответ младшего Шлёцера какому-то русскому критику,²⁵⁴ утверждающему вопреки мнению Шлёцера, что в Грамоте, в которой новгородцы обещают любским гостям провожатых, под условием: "Оже будет нечист путь", - слово "нечист" означает "не безопасен от разбойников", я полагаю, что, несмотря на все логически строгие опровержения Шлёцера, наш русак прав, а именно же потому, что он по духу русского языка и характера, любящих метафоры, держался отдаленнейшего, а не ближайшего смысла этого слова. Если человек, живший 16 лет в России, знающий наш язык, привыкший несколько к нашим обычаям, мог быть введен в заблуждение при объяснении значения слова в старинной русской грамоте только потому, что ему дух русского характера остался чуждым, - то, вероятно, еще чаще ошибаются новейшие комментаторы римских, греческих, еврейских или даже персидских древностей.

  

  

   В тоске, в печалях, при огорчениях я молю господа послать мне утешение, а он, благий, меня услышал прежде, чем я еще взывал к нему; он мне дал занятия - они всякий раз утешают, ободряют меня, - но только должно решиться приступить к ним, должно преодолеть первую минуту кручины, в которой полагаешь, что уже ни к чему не бываешь способным.

  

   "Записки" князя Шаховского,²⁵⁵ помещенные в "Вестнике", чрезвычайно занимательны: очень желал бы я прочесть всю книгу, если она только напечатана (в чем, однако же, сомневаюсь). Третья песнь "Мармиона", особенно конец, стоит лучших мест в "Рокеби",хотя она и в другом роде, т. е. более прекрасна по вымыслу, чем по роскоши слога, равному достоинству "Рокеби".

  

  

   Сегодня день рождения моей младшей племянницы. Получила ли она мое письмо от 30 августа?

   Прочел 4 и 5 песни "Мармиона". "Мармион" разнообразнее прочих поэм Скотта, но в нем нет единства; героя с его товарищами беспрестанно теряешь из виду от истинных событий, к которым эти вымышленные лица, так сказать, привиты.

  

  

   Прочел 6 песнь "Мармиона" и наконец решительно скажу, что, несмотря на множество прекрасных мест и мыслей (в плане) истинно гениальных, эта поэма по исполнению гораздо ниже и "Рокеби", и "Lay of the last Minstrel". Это суждение, может быть, противоречит мнению многих и, между прочим, самого Скотта, который именно предполагал в "Мармионе" избегнуть небрежностей, встречающихся в первой его поэме. Но слог только часть исполнения. Конечно, не принимаю слова слог в таком тесном значении, в каком у нас многие его принимают: так, напр., иные называют хорошим слогом тот, который грамматически правилен, свободен от слов обветшалых и не шероховат; но забывают, что этот хороший слог может быть водян, сух, вял, запутан, беден, словом, несносно дурен. Итак, хороший слог состоит не в одной правильности, а хорошее исполнение имеет еще обширнейшее значение.

   Вынул я из чемодана прежние свои работы: хочется их перечесть; сегодня я начал с "Зоровавеля". Эпизод о рождении Кира показался мне не у места.

  

  

   В моем дневнике почти нет выписок из Гомера, Шекспира, Мура, Скотта: раз, потому, что надобно выписывать слишком много, а во-вторых, потому, что желаю их читать и перечитывать от доски до доски до тех пор, пока для меня в них ничего не будет нового; однако ж не могу не выписать из "Lady of the Lake", {"Дева озера" (англ.).} которую теперь читаю, несколько стихов, пробудивших во мне расположение духа, в каком я много кое-чего написал о том же предмете, между прочим и пиэсу, внесенную в дневник 4 сентября. Описываются сны; после многих герой видит:

  

   Again return'd the scenes of youth,

   Of confident undoubting truth;

   Again his soul he interchanged

   With friends whose hearts were long estranged.

   They come, in dim procession led,

   The cold, the faithless, and the dead;

   As warm each hand, each brow as gay,

   As if they parted yesterday.

   And doubt distracts him at the view -

   О were his senses false or true?

   Dream'd he of death, or broken vow,

   Or is it all a vision now? {*}

   {* Снова вернулись сцены юности, уверенной, не сомневающейся истины; снова он общался душой с друзьями, чьи сердца были давно отдалены. Они проходят смутной чередой, холодные, неверные и мертвые; каждая рука так тепла, каждое чело так весело, как будто они расстались вчера; и сомнение одолевает его прж этом зрелище: лживы или истинны его чувства? приснилась ли ему смерть я нарушенные клятвы, или теперь все это видение? (англ.) (песнь 1, строфа 33).}

  

   Первая песнь этой поэмы превосходна: особенно оленья охота так жива, так хороша, что, кажется, действительно все сам слышишь и видишь.

  

  

   Второе утро бьюсь над сценою, славнейшею во всем "Ричарде III": "Let me sit heavy on thy soul tomorrow", {"Да возлягу бременем завтра на душу твою" (англ., д. 5, сц. 2).} и никак не могу с нею сладить; она именно трудна по величественной простоте своей. Сперва пытался я перевесть ее пятистопными стихами, как в подлиннике, - но русский пятистопный стих слишком короток; потом попались мне дактили - но я их бросил потому, что ими совершенно изменяется колорит подлинника; наконец, остановился на шестистопных ямбах, разумеется, без рифм.

   Передо мною портрет Попе:²⁵⁶ как он похож на моего приятеля и родственника Катенина!

  

  

   Я сегодня от доброго сердца хохотал, читая отрывок "Записок" принца де Линь:²⁵⁷ в его изображении Вольтера так и видишь перед собою Фернейского - мудреца, не мудреца - не знаю, как назвать, - но человека истинно гениального! Особенно разительно место, где Вольтер дает своему гостю характеристику гг. энциклопедистов: я уверен, что он точно так об них думал и - кроме Montesquieu - они, право, и не заслуживают лучшего мнения.

  

  

   Получил письмо от сестрицы Юстины Карловны и от старшей ее дочери; также деньги. "Ричард" мой приходит к концу.

  

  

   Пишу письма. Племяннице посылаю я целую диссертацию о Карамзине. В "Вестнике" (т. 47) интересная статья "Черты из жизни Суворова",²⁵⁸ автор француз, некто Гильоман-Дюбокаж, бывший в нашей службе.

  

   Писал письма. Перевод мой все еще не кончен, но завтра или в понедельник полагаю наверно кончить его.

  

  

   День Веры, Надежды и Любви.

   Я сегодня был в бане и напоследок кончил свой перевод "Ричарда III-го".

   В 45 томе "Вестника" лирическая поэма Мерзлякова "Амур в первые минуты разлуки с Душенькою";²⁵⁹ это хаос, но хаос, в котором есть блестки истинного дарования, - вот, напр., стих, который истинно прекрасен:

  

   Судьба нам изрекла -

   Чтоб я тебе был я, чтоб ты была мне ты.

  

   В 46-м томе "Ода на поединки" ²⁶⁰ стоила бы того, чтоб быть известнее. В 47-м - замечания Луиджи Лануссио ²⁶¹ об уменьшении моря важны. Он это уменьшение приписывает телам небесным и поглощению воды животными и растениями, которых прежде было меньше, и полагает, что наконец море исчезнет и тогда настанет новый порядок для земной природы.

  

  

   Прочел я 2-ю песнь "Девы озера" ("The Lady of the Lake"); в ней много прекрасного, особенно начало, - однако же она мне кажется слабее первой.

  

   В 52 томе "Вестника" чрезвычайно занимательная статья "О детстве императора Павла Первого";²⁶² она извлечена из "Записок" Семена Андреевича Порошина; жаль, что эти "Записки" не вполне напечатаны. Как бы я обрадовал матушку, если бы мог ей прочесть эту статью! она всех людей, о которых тут говорится, лично знала; сверх того, память покойного императора ей драгоценна. В этом же томе известие о книге "Подражание древним" Ник. Эмина,²⁶⁸ книге, напечатанной в 1795 году и стоящей того, чтобы ее прочесть.

  

   Начал переписывать набело перевод свой. Скучная работа! А сидячка для меня куда не годится!

  

  

   Переписываю. Теперь мои умственные способности пользуются совершенным отдыхом: не только не сочиняю, но даже и не перевожу. Освежатся ли тем мои силы душевные? Получит ли воображение хоть малую часть прежнего огня?

  

  

   Нет худа без добра: без критики (которую не знаю, как назвать) на "Послание" Шихматова к брату,²⁶⁴ напечатанной в 53-й части "Вестника", мне, может быть, не скоро бы удалось восхищаться прекрасным описанием коней, находящимся в сем послании и не уступающим ни одному из известных, хваленных, Вот оно:

  

   Но кто там мчится в колеснице

   На резвой двоице коней

   И вся их мощь в его деснице?

   Из конских дышущих ноздрей

   Клубится дым и пышет пламень

   И пена на устах кипит;

   Из-под железных их копыт

   Летит земля и хрупкий камень

   И пыль виется до небес;

   Играют гривы их густые,

   Мелькают сбруи золотые,

   Лучи катящихся колес.

  

   Что сказать об Аристархе, называющем стихи подчеркнутый и следующий:

  

   Се солнце разлилось по миру -

  

   "стихами очевидно сомнительной доброты"? Но что тут и говорить! Может ли истинно высокое и прекрасное быть понимаемо ложным остроумием и криводушным пристрастием, которые хуже и глупее всякой глупости?

  

  

   В 53-й части "Вестника" повесть "Романический любовник, или Веселость и старость";²⁶⁵ ее, кажется мне, очень удобно облечь в драматическую форму. Дело-то вот в чем: внук, сговоренный с питомицей бабушки, влюбляется в портрет бабушки; его несколько времени дурачат, а потом примиряют с невестою. Мысль, чтоб переделать эту сказочку на комедию, пришла мне ночью.

   Гейнрих, летописец латышский; его выхваляет "Вестник" за простоту и сравнивает с Нестором.

  

  

   Итак, опять прошла неделя, и неделя весьма примечательная по тому, что происходило в моем внутреннем человеке. Что это? Не пишу; но ввек не забуду этой недели; и без письма не забуду мыслей и ощущений, толпившихся во мне в продолжение сих последних дней; вот почему об них в дневнике ни слова. Эта отметка только для того, чтоб не забыть чисел.

  

  

   Прочел 3 песнь "Девы озера"; она удивительна, лучше и второй, и первой. Повествование о передаче Пламенного Креста так прекрасно, что и в "Рокеби" ничего нет лучшего. В "Замечаниях" к сей песни Скотт говорит, что характеры, в которых лицемерие и фанатизм соединены, гораздо встречаются чаще, чем фанатики без лицемерия или лицемеры без фанатизма. Мне самому кажется, что это очень справедливо сказано.

  

  

   Спасибо моей доброй Жанлис! Она меня утешила повестию, в которой сначала немного чересчур заушничала, но потом стала рассказывать так привлекательно, что я, кажется, перед собою видел ее героиню словно живую. Эта повесть: "Дорсан и Люпея"²⁶⁶ в 54-й части "Вестника". В 55-й нашел я выгодный отзыв о "Деворе" Шаховского,²⁶⁷ что меня радует, ибо, по моему мнению, эта трагедия по слогу принадлежит к лучшим произведениям российской словесности.

  

  

   По отрывку из Гиббоновой "Истории",²⁶⁸ помещенной в 55 части "Вестника", я узнал, что византийские греки возглашали многолетие своим императорам на латинском языке. Прекуриозно читать латынь на стать следующей: "βῆβηρε Δομινι Ημπερατορες ην μνλτος αννος". {пить во здравие императора на многие годы (лат. фраза греч. буквами).}

  

   В этой же части "План для заведения в России Азиатской Академии":²⁶⁹ совершится ли он когда-нибудь? Не могу здесь не вспомнить, что я, когда разыгрывали Воротынец, предполагал употребить доход с оного, если бы выиграл, на заведение подобной Академии. N. Мону - индиец-монофеист, живший еще до Зердушта. Индийский догмат перехождения учит, что все существа изливаются из бога и долженствуют опять слияться с ним.

  

  

   Лютеранский Михайлин день: именины моего брата. Я писал к нему.

  

  

   Писал к матушке и коснулся в письме некоторых предметов, занимавших эти дни душу мою. Я крепко изленился: со следующей недели начну жизнь более деятельную.

  

  

   Начал писать рассуждение о "Ричарде III" и вообще о Шекспировых исторических драмах. Перечитываю дневник: добрался я до 5 июня; пословицы, которые я выписал из Курганова, меня очень веселили; некоторые удивительно как хороши.

  

  

   Прочел сегодня 4-ю и часть 5-й песни "Девы озера"; эта поэма чуть ли не лучшая Скотта. Встреча Родерика с Фиц-Джеймсом, особенно строфа, в которой изображается незапное появление и потом столь же незапное исчезание горцев, выше всякой похвалы.

  

  

   Читаю "Вестник" на 1811 год, изданный уже одним Каченовским, без участия Жуковского: при Жуковском Каченовский чинился, знал честь, - но тут он опять из рук вон - сущий лакей!

  

  

   Прочел весь дневник, содержащийся в этой тетради: целый месяц я не сочинял. Вчера я разбранил Каченовского, и за дело; еще повторяю, когда он сам острится, он сущий лакей; но выбор статей чужих в этих номерах "Вестника" хорош и счастлив; из стихотворений замечу сцену из Катениновой "Эсфири"²⁷⁰ и 3 песни (7, 8 и 9-я) "Илиады" Кострова²⁷¹ (которых я, однако, еще не читал); а в прозе перевод из Гиббоновой "Истории" - "Царствование Юстиниана".²⁷² Сегодня я видел нечто похожее на бой журавлей с пигмеями, а именно бой гусей с мальчишками за рябину (гуси нападали).

  

  

   Сегодня я опять начал пить кофе: не думаю, конечно, что от него умнеют, как то некоторые медики утверждают, но нет сомнения, что он чрезвычайно оживляет и приводит кровь в приятное движение, весьма способствующее занятиям, в которых требуется деятельность воображения. Пишу "Рассуждение о Шекспире". Первая напечатанная из известных доселе книг²⁷³ "Mahnung der Christenheit wider die Turken" {"Предостережение христианства против турок" (нем.).} в 1455. Несчастный Милонов²⁷⁴ был человек с истинным дарованием. Как жаль, что - sed de mortuis nil nise bene. {но о мертвых ничего, кроме хорошего (лат.).} Сатира его на Модных болтунов, помещенная в 61 части "Вестника", исполнена прекрасных стихов.

  

  

   Сегодня ровно год, как я покинул последнее мое местопребывание. Пишу рассуждение о Шекспировых "Histories" {"Исторических хрониках" (англ.).} и добрался до 5-го акта последней части "Генриха VI"; остается мне еще акт и трагедия "Ричард III", коей я намерен написать разбор подробнее прочих.

  

  

   Пишу свое рассуждение. При этом я заметил, что, излагая для других свое мнение о Шекспире, чувствую, как сие мнение для самого меня становится более достоверным, как объясняются, разоблачаются более и более для собственных глаз моих высокие красоты сего единственного гения.

   Читал критику Каченовского "Нестор";²⁷⁵ он здесь в сфере своей; насмешки его над смешным Сергеем Глинкою истинно остроумны.