Чуйко Владимир Викторович - Шекспир, его жизнь и произведения

каго феодальнаго государства, объ историческомъ значен³и войнъ обѣихъ Розъ, о глубокой связи всего цикла драмъ,- и все, что на эти темы можно сказать значительнаго или остроумнаго, мы должны находить въ пьесахъ Шекспира или же придумывать за него. Эта несчастная манера совершенно удаляетъ читателя изъ области, въ которой слѣдуетъ искать прекрасное, и мы хорошо сдѣлаемъ, если оставимъ въ сторонѣ всѣ размышлен³я, которыя держатся только за историческое содержан³е и точно также были бы умѣстны при хроникѣ Голиншеда или при любомъ историческомъ учебникѣ. Дѣло въ томъ, что намъ даетъ Шекспиръ, поэтъ, а не въ томъ, что при этомъ еще можетъ кому-нибудь пр³йти въ голову". Тутъ Рюмелинъ самъ себѣ противорѣчитъ, не замѣчая этого. Само собой разумѣется, что дѣло только въ томъ, что намъ даетъ Шекспиръ, но это-то именно и слѣдуетъ прежде всего разслѣдовать; между тѣмъ, Рюмелинъ рѣшаетъ апр³орно и впередъ, что намъ даетъ Шекспиръ,- а именно, поэтическое произведен³е безъ всякаго историческаго содержан³я. Но такой взглядъ, очевидно, ошибоченъ, потому что драматическ³я хроники Шекспира образуютъ особенный литературный родъ, весьма мало имѣющ³й общаго съ драмой или трагед³ей въ истинномъ значен³и этого слова. Трагед³я представляетъ нѣчто цѣльное и вполнѣ законченное; въ ней поэтъ разрабатываетъ почти исключительно психолог³ю личности, независимо отъ отношен³я этой личности къ окружающей ее дѣйствительности. По крайней мѣрѣ такъ, въ этомъ спец³альномъ значен³и, понимаетъ драму Шекспирь и Гете ("Эгмонтъ", "Торквато Тассо"). Въ трагед³и герой всецѣло подчиненъ страсти и на этой почвѣ возникаетъ его борьба съ долгомъ. Драма въ смыслѣ Шиллера или Альф³ери представляетъ нѣчто другое; у Шиллера и у Альф³ери герой, въ большинствѣ случаевъ, руководствуется не столько страст³ю, сколько извѣстнымъ, опредѣленнымъ принципомъ, ради торжества котораго онъ готовъ жертвовать жизн³ю. Не то представляютъ хроники Шекспира, задуманныя исключительно по отношен³ю героя въ историческимъ событ³ямъ, къ дѣйств³ю. "М³ръ этихъ пьесъ,- говоритъ весьма справедливо Доуденъ,- скорѣе ограниченный м³ръ практической жизни, чѣмъ м³ръ чувства и мысли. Въ трагед³яхъ дѣло идетъ скорѣе о самомъ человѣкѣ, чѣмъ о томъ, что онъ дѣлаетъ. Въ концѣ каждой трагед³и мы оставляемъ зрѣлище или съ сознан³емъ полной гибели, или съ серьезной радостью, вызываемой полнымъ, законченнымъ успѣхомъ. Въ мысли и въ чувствѣ есть что-то безконечное. Мы не идемъ мысл³ю лишь до извѣстнаго предѣла, чтобы тамъ остановиться; наша мысль принуждена идти за предѣлы познаваемаго, пока не встрѣтитъ непознаваемаго. Когда мы любимъ, когда мы страдаемъ, то чувство не идетъ лишь до извѣстной степени и не далѣе, наша любовь безгранична, наше горе и наша радость не могутъ быть измѣрены земными мѣрами. Но наши дѣла допускаютъ опредѣленность. И, цѣня человѣка по его поступкамъ, мы можемъ установить для каждаго положительную оцѣнку. Мы въ этомъ случаѣ не задаемъ ему вопроса: какова была твоя душевная жизнь? Какъ ты мыслилъ? Какъ страдалъ и наслаждался? Мы ставимъ вопросъ: что ты сдѣлалъ? Вслѣдств³е этого въ хроникахъ мы сознаемъ нѣкоторое ограничен³е, нѣкоторое взвѣшиван³е людей по тѣмъ положительнымъ успѣхамъ или результатамъ, какихъ они достигли... Но если хроники уступаютъ трагед³ямъ въ глубинѣ идеальнаго значен³я, то этотъ недостатокъ въ нихъ отчасти вознагражденъ, какъ замѣчаетъ Гервинусъ, шириной и богатствомъ ихъ замысла. Жизнь человѣка, какъ добро или какъ зло, не высказывается здѣсь въ ея безконечномъ значен³и для самой личности, но слѣдств³я этой жизни обнаруживаются въ опредѣленномъ рядѣ событ³й, какъ оздоравливающая общественная сила или какъ распространяющаяся зараза. Таинство зла не является здѣсь для насъ грозною тѣн³ю, передъ которой мы останавливаемся въ ужасѣ, пытаясь примириться съ этимъ непонятнымъ намъ мракомъ во имя существован³я свѣта, который за себя свидѣтельствуетъ и себѣ служитъ оправдан³емъ. Зло въ хроникахъ, это - дурныя дѣла, за которыми неизбѣжно слѣдуетъ возмезд³е".

   Такимъ образомъ, съ какой бы точки зрѣн³я мы ни посмотрѣли на хроники Шекспира, ихъ нельзя пр³урочить къ драмѣ или трагед³и въ собственномъ смыслѣ. Въ нихъ нѣтъ ни законченности, ни цѣльности, такъ что эстетическое чувство, по необходимости, не находитъ въ нихъ полнаго удовлетворен³я. Но это отсутств³е цѣльности и законченности - неизбѣжно: имѣя объектомъ творчества не личность, разсматриваемую какъ силу по отношен³ю лишь къ самой себѣ, а личность какъ силу, разсматриваемую по отношен³ю къ другимъ силамъ,- поэтъ неизбѣжно принужденъ поставить на первый планъ сцены м³ра не личность, а дѣйств³е, содержан³е исторической жизни; историческ³я личности интересуютъ его не сами по себѣ, а лишь постольку, поскольку онѣ участвуютъ въ исторической жизни, поскольку онѣ имѣютъ значен³е для истор³и. Вслѣдств³е этого, хроника, собственно говоря, не имѣетъ ни начала, ни конца; передъ нею стоитъ безконечность прошедшаго, за нею слѣдуетъ безконечность будущаго; событ³я, разсматриваемыя хроникой,- лишь ничтожное звено въ цѣпи постоянно смѣняющихся событ³й, опредѣляющихъ собой цивилизац³ю, культуру, политическ³й и соц³альный строй общества, и опредѣляемыхъ, въ свою очередь, извѣстными основными чертами народнаго характера. Хроники обрываются, если можно такъ выразиться, на полусловѣ, оставляя зрителя въ недоумѣн³и на счетъ того, что за тѣмъ послѣдуетъ, но уже предчувствующаго въ общихъ чертахъ это будущее, потому что оно опредѣлено прошедшимъ. И дѣйствительно, хроники Шекспира не имѣютъ законченности и цѣльности его драмъ. Каждая изъ нихъ есть лишь глава изъ романа, но не романъ. За то, всѣ вмѣстѣ взятыя, онѣ представляютъ гранд³озный драматическ³й эпосъ, какого не имѣетъ ни одна изъ европейскихъ литературъ. Въ одномъ только случаѣ Шекспиръ отступилъ отъ этого правила,- въ "Ричардѣ II"; но въ этой хроникѣ самая сущность событ³й имѣетъ извѣстную законченность, извѣстную цѣльность, извѣстную остановку во времени и въ движен³и, такъ какъ эта хроника кончается смѣной династ³и, и въ государствѣ возникаетъ новый порядокъ вещей. То же самое можно сказать и о "Ричардѣ III". Но замѣчательно, что "Ричардъ II" и "Ричардъ III" являются началомъ и концомъ цѣлаго историческаго пер³ода,- пер³ода войнъ Бѣлой и Алой Розъ,- имѣвшаго для Англ³и чрезвычайно важныя послѣдств³я. Шекспиръ не показалъ намъ этихъ послѣдств³е, потому что ему не пришлось разработывать дальнѣйшую истор³ю Англ³и, съ вступлен³емъ на престолъ дома Тюдоровъ (мы исключаемъ, въ данномъ случаѣ, сомнительнаго "Генриха VIII"), но въ этой удивительно гранд³озной картинѣ, которая послѣдовательно раскрывается передъ нами - въ "Ричардѣ II", "Генрихѣ ²Ѵ", "Генрихѣ V", "Генрихѣ VI" и "Ричардѣ III",- не смотря на неодинаковыя достоинства этихъ хроникъ,- мы имѣемъ настоящ³й историческ³й синтезъ одной изъ самыхъ важныхъ эпохъ истор³и Англ³и; не видѣть этого можетъ лишь реалистическая критика, избѣгающая всякихъ обобщен³й и довольствующаяся лишь формальнымъ отношен³емъ къ предмету изслѣдован³я. Но Леопольдъ Ранке, который, очевидно, разсматривалъ Шекспира, не какъ поэта, а какъ историка, не раздѣляетъ узкость реалистической критики и говоритъ: "Авторъ (Шекспиръ) овладѣваетъ великими вопросами, о которыхъ идетъ дѣло; слѣдуя по возможности близко хроникѣ и воспринимая отъ нея характеристическ³я черты, онъ тѣмъ не менѣе даетъ каждому изъ лицъ роль, соотвѣтствующую особенности представлен³я, сложившагося о немъ у поэта; онъ оживляетъ дѣйств³е, вводя въ него побудительныя причины, которыхъ истор³я не нашла бы или не была бы вправѣ принять. Характеры близк³е между собой по предан³ю и, вѣроятно, бывш³е близкими и въ дѣйствительности, у него расходятся, каждый въ своемъ оригинально развитомъ, хотя и однообразномъ быт³и; естественныя человѣческ³я движен³я, которыя обыкновенно являются только въ частной жизни, пробиваются сквозь политическое дѣйств³е и черезъ это вдвойнѣ достигаютъ поэтической правды".

   Изъ этого, конечно, не слѣдуетъ, чтобъ Шекспиръ въ своихъ драматическихъ хроникахъ защищалъ какой-либо политическ³й тезисъ, какъ это думаетъ Гервинусъ или Франсуа Гюго,- или какой-нибудь опредѣленный взглядъ на истор³ю,- какъ думаютъ друг³е. Ничего этого, конечно, въ хроникахъ нельзя найти безъ опредѣленной, предвзятой мысли. Еще менѣе можно въ нихъ найти то, что въ нихъ видитъ Доуденъ: т. е. то, что изучая истор³ю, Шекспиръ имѣлъ сознательную цѣль "развивать" собственный характеръ въ нравственномъ отношен³и и укрѣплять себя для жизненныхъ задачъ. Несчастная слабость большинства комментаторовъ искать чуть ли не въ каждомъ стихѣ Шекспира преднамѣренность, опредѣленную цѣль, видѣть въ немъ моралиста и философа тамъ, гдѣ есть только поэтъ, т. е. творческая сила, находящая цѣль лишь въ самой себѣ,- приводитъ по временамъ къ комическимъ результатамъ, которые и вызвали вполнѣ законный протестъ реалистической критики. Къ сожалѣн³ю, эта критика въ свою очередь хватила черезъ край: въ то время какъ метафизическая школа возноситъ Шекспира до небесъ, дѣлаетъ изъ него полубога и титана,- реалистическая критика, въ своей ограниченной близорукости, низводитъ его на землю и даже сомнѣвается, можно ли поставить его на ряду съ Гете? - смѣшно и грустно становится, когда читаешь, какъ Доуденъ, напримѣръ, въ своей книгѣ,- не лишенной впрочемъ нѣкоторыхъ достоинствъ ("Shakespeare, А critical study of his mind and art"),- на протяжен³и шестисотъ страницъ безъ устали повторяетъ, что Шекспиръ, въ своихъ произведен³яхъ, "стремился реализировать объективный фактъ (?)", "упражнялся въ самообладан³и", и, въ концѣ концовъ, изображаетъ величайшаго изъ поэтовъ какимъ то ограниченнымъ педантомъ, проповѣдующимъ азбучную мораль, настаивающимъ на признан³и необходимости какого-то факта (подобно мистеру Гренгринду въ романѣ Диккенса "Hard Times"), поучающимъ какимъ-то житейскимъ правиламъ, или, съ самодовольств³емъ сельскаго учителя, произносящимъ сентенц³и ни къ селу, ни къ городу,- и все это ради вящаго прославлен³я великаго поэта.

   Въ своихъ драматическихъ хроникахъ Шекспиръ представляется намъ истиннымъ англичаниномъ, увѣреннымъ въ превосходствѣ англосаксонской расы передъ всѣми другими европейскими расами, убѣжденнымъ въ ген³альности англ³йскихъ государственныхъ людей, сознающимъ, что ни въ одномъ европейскомъ государствѣ не найдется такой прекрасной арм³и, такого совершеннаго флота, такой испытанной и способной аристократ³и, какъ въ Англ³и. И надо прибавить, что, по отношен³ю къ Англ³и XVI столѣт³я, Шекспиръ нисколько не ошибался. Эти мнѣн³я вмѣстѣ съ нимъ раздѣлялись просвѣщеннѣйшими людьми его родины, но лично ему принадлежитъ выборъ мотивовъ, на которыхъ онъ основываетъ, которыми оправдываетъ свои мнѣн³я. Этимъ обстоятельствомъ онъ - головой выше всѣхъ своихъ современниковъ. Тамъ, гдѣ друг³е повторяютъ лишь общ³я мѣста нѣсколько затхлаго патр³отизма, переходящаго изъ поколѣн³я въ поколѣн³е безъ критики, безъ чувства правды,- Шекспиръ внимательно изучаетъ факты, доставляемые ему истор³ей, комментируетъ ихъ и, такимъ образомъ, объективно и научно приходитъ къ опредѣленнымъ выводамъ. Эта историческая точка зрѣн³я есть, конечно, достоян³е его ген³я, опередившаго почти на два столѣт³я истинное пониман³е истор³и, но она, несомнѣнно, развилась и опредѣлилась подъ вл³ян³емъ чрезвычайно благопр³ятныхъ услов³й, среди которыхъ возникала драматическая литература въ Англ³и. Среди удивительнѣйшаго развит³я всѣхъ жизненныхъ силъ Англ³и въ эпоху царствован³я Елисаветы, умы живо интересовались нац³ональной славой, и велич³е настоящаго, которое они не могли не сознавать, подготовленное прошлымъ, еще болѣе внушало имъ чувства искренняго удивлен³я ген³альности предковъ. Безусловная вѣра, исповѣдываемая Шекспиромъ, въ блестящую судьбу его родины, спокойств³е и объективность, съ которыми онъ изображаетъ самые трагическ³е моменты, пережитые ею,- вотъ лучшее доказательство того твердаго, первенствующаго положен³я, въ которомъ находится Англ³я въ то время, когда онъ пишетъ свои драмы. Духъ, оживляющ³й его хроники, точно также свидѣтельствуетъ о полномъ тожествѣ мысли поэта съ идеями его современниковъ. Въ этомъ отношен³и у него не было никакого разлада со средой, окружавшей его; идеалы этой среды были въ полной гармон³и съ идеалами поэта; въ душѣ его и въ мысли не происходило никакой борьбы, такъ часто встрѣчающейся въ наше время и обезсиливающей поэтическое творчество; и это было великое счастье, тѣмъ болѣе, что народные идеалы тогдашней Англ³и были, дѣйствительно, очень значительны, такъ что великому поэту не приходилось ни заискивать передъ толпой, ни принижаться до нея, ни льстить ей. Ему достаточно было выразить только то, что жило въ его собственномъ сердцѣ и онъ былъ увѣренъ, что найдетъ дорогу къ сердцу своихъ слушателей. Такимъ образомъ, по отношен³ю къ Шекспиру въ Англ³и XVI столѣт³я возникло явлен³е, которое такъ рѣдко встрѣчается въ истор³и литературъ и которое всегда, безъ малѣйшаго уклонен³я и исключен³я, опредѣляетъ кульминац³онный пунктъ, до котораго можетъ возвыситься народное творчество,- явлен³е полнѣйшей и самой безусловной гармон³и между идеальными стремлен³ями лучшихъ представителей народнаго ген³я и живой дѣйствительност³ю. Благодаря такому совпаден³ю, конечно, не случайному, но чрезвычайно рѣдкому, мы обязаны появлен³емъ Гомера и Эсхила, Данте, Рабле, отчасти Шиллера и Гете, отчасти Мицкевича, отчасти Пушкина. Шекспиръ есть именно продуктъ такого совпаден³я, но самаго яркаго, самаго безусловнаго и полнаго, какое мы можемъ встрѣтить въ лѣтописяхъ творчества,- и этимъ обстоятельствомъ онъ, быть можетъ, объясняется лучше и легче, чѣмъ всѣми глубокими соображен³ями нѣкоторыхъ ученыхъ критиковъ.

   Даже самые сюжеты, выбираемые имъ для своихъ драматическихъ хроникъ, указываютъ на то, до какой степени его мысль совпадала съ народнымъ сознан³емъ. Для своихъ хроникъ онъ выбираетъ самыя важныя эпохи англ³йской истор³и, тѣ эпохи, которыя, въ концѣ концовъ, измѣнили весь феодальный строй средневѣковой Англ³и и явились преддвер³емъ новѣйшаго времени. За исключен³емъ "Короля Джона" и "Генриха VIII", стоящихъ совершенно отдѣльно, друг³я его хроники образуютъ настоящ³й, законченный циклъ, начинающ³йся царствован³емъ Ричарда II и продолжающ³йся безъ перерыва до восшеств³я на престолъ дома Тюдоровъ. Эти хроники были писаны не послѣдовательно, не въ хронологическомъ порядкѣ, поэтому онѣ не отличаются одними и тѣми же достоинствами, и созданы были не подъ давлен³емъ одной и той же основной мысли, но въ цѣломъ онѣ соотвѣтствуютъ хронологическому порядку событ³й и дополняютъ другъ друга. Въ циклѣ хроникъ можно отличать двѣ группы, состоящ³я каждая изъ четырехъ хроникъ. Такимъ образомъ, мы имѣемъ двѣ тетралог³и, тѣсно связанныя между собой. Съ одной стороны, Шекспиръ изучаетъ истор³ю Ланкастерскаго дома, съ другой,- истор³ю дома ²оркскаго. Три части "Генриха VI" посвящены войнѣ Бѣлой и Алой Розъ и принадлежатъ, какъ мы уже знаемъ, къ юношескимъ произведен³ямъ поэта, когда его талантъ не созрѣлъ еще и только началъ обнаруживаться; онѣ составляютъ какъ бы вступлен³е къ "Ричарду III", гдѣ въ первый разъ мы встрѣчаемся съ творческимъ ген³емъ Шекспира.

   Задача, передъ которой стоялъ Шекспиръ, принимаясь за историческ³я хроники, представлялась ему совершенно ясно. Въ историческихъ хроникахъ ему приходилось изучать не частную жизнь человѣка, какъ это онъ дѣлалъ въ комед³яхъ и въ "Ромео и Джульетѣ", а его общественное значен³е, не человѣка самого по себѣ, an und fur gich, а его поступки. Изучая историческ³е факты, онъ угадываетъ роль, какую въ жизни людей играютъ страсти. Поэтому, отыскивать въ чувствахъ, инстинитахъ, страстяхъ человѣка причинъ его поступковъ и объяснять историческ³я событ³я развит³емъ характеровъ - вотъ та задача, которую поставилъ себѣ Шекспиръ. Такимъ образомъ, въ хроникахъ, по необходимости, преобладаютъ политическ³я идеи. Государственный человѣкъ, кромѣ обязанностей по отношен³ю въ самому себѣ, имѣетъ еще обязанности по отношен³ю къ государству, къ народу; вслѣдств³е этого мы не имѣемъ права судить его такъ, какъ мы судимъ частнаго человѣка. Поступокъ, являющ³йся безусловнымъ преступлен³емъ для частнаго человѣка, не только можетъ быть извиненъ, но даже поставленъ въ заслугу политическому дѣятелю, и наоборотъ. Вотъ почему въ драматическихъ хроникахъ Шекспира насъ прежде всего поражаетъ отсутств³е такъ называемой поэтической справедливости; къ сужден³ю объ исторической личности Шекспиръ никогда не примѣшиваетъ точки зрѣн³я этики, онъ не знаетъ въ этомъ отношен³и ни похвалъ, ни порицан³й, онъ индифферентенъ къ судьбѣ своихъ героевъ, примѣняя къ нимъ лишь законъ историческаго возмезд³я. Такимъ образомъ, характеръ героя, его душевный складъ, его темпераментъ, объясняютъ его поступки; поступки же, въ свою очередь, создаютъ событ³я, такъ что изучая характеръ историческихъ дѣятелей, мы непосредственно приходимъ къ самому источнику исторической драмы. Въ этомъ заключается, по нашему мнѣн³ю, истинное значен³е Шекспировскихъ хроникъ, ихъ трагизмъ, ихъ глубок³й философск³й смыслъ.

   Въ этой галлереѣ историческихъ портретовъ мы встрѣчаемъ массу самыхъ разнообразныхъ лицъ и положен³й. Ни одинъ изъ поэтовъ не создалъ такой удивительной, по разнообраз³ю и совершенству, исторической галлереи. Начиная съ дѣтей и женщинъ и кончая прелатами, вельможами, монархами, толпой,- въ этой галлереѣ мы находимъ всѣ человѣческ³я разновидности. На фонѣ этой исторической картины находится народъ и уличная толпа,- не та анонимная толпа, которую мы видимъ у Вольтера, напримѣръ,- нѣчто въ родѣ автомата, махающаго руками, что-то выкрикивающаго, безсмысленнаго и пошлаго, а настоящ³й народъ въ безконечномъ разнообраз³и физ³оном³й, характеровъ, типовъ, темпераментовъ, привычекъ, положен³й, волнующ³йся и дѣйствующ³й группами или въ одиночку, народъ, принимающ³й такъ или иначе непосредственное и прямое участ³е въ политическомъ событ³и, народъ, живо интересующ³йся политическими дѣлами и нерѣдко своимъ вмѣшательствомъ рѣшающ³й судьбу государства. Это не манекенъ современныхъ драматурговъ, выводимый на сцену ради вящаго эффекта, въ качествѣ декорац³и, но также и не сборный представитель тѣхъ или другихъ политическихъ принциповъ, какимъ онъ является у Шиллера (въ "Вильгельмѣ Теллѣ", напримѣръ), а тотъ самый живой народъ, котораго Шекспиръ не разъ наблюдалъ на лондонскихъ улицахъ, среди уличныхъ безпорядковъ и мятежей. Шекспиръ не облагораживаетъ, подобно Вольтеру, физ³оном³ю этого народа, не отступаетъ передъ пошлост³ю и грубост³ю деталей. Этотъ народъ - не простой сценическ³й аксесуаръ, онъ имѣетъ свою роль, по временамъ, очень значительную. Въ то время, какъ въ рѣчахъ главныхъ персонажей мы ищемъ причинъ событ³й,- въ разговорахъ мѣщанъ, ремесленниковъ на публичной площади, солдатъ подъ палаткой или на полѣ сражен³я мы видимъ слѣдств³я этихъ событ³й. Благодаря этому искусному пр³ему, мы одновременно слѣдимъ за двойнымъ течен³емъ истор³и: съ одной стороны мы видимъ причины, съ другой - слѣдств³я. Такимъ образомъ въ хроникахъ Шекспира не найдется ни одного поступка королей или управителей государствомъ, который бы такъ или иначе не отразился на массахъ. Когда, напримѣръ, Эдуардъ IV умираетъ, то лондонск³е горожане озабочены будущимъ, они уже предчувствуютъ тяжесть желѣзной руки герцога Глостерскаго, который вскорѣ сдѣлается королемъ Ричардомъ III, и свои заботы они передаютъ другъ другу. "Несчаст³е странѣ, управляемой ребенкомъ",- восклицаетъ одинъ изъ нихъ, и это восклицан³е вѣрно резюмируетъ политическое положен³е.

   На этомъ народномъ фонѣ, придающемъ удивительную смѣлость и ширину картинѣ, развертывается политическое дѣйств³е и политическая интрига. На этотъ разъ дѣйствующими лицами, принимающими непосредственное участ³е въ судьбахъ государства, являются англ³йская аристократ³я и высшее духовенство, окружающ³я короля. Передъ зрителемъ, мало-по-малу, раскрываются тайны политики и дипломат³и, на сцену выступаетъ, во всей своей непосредственной правдѣ, безъ прикрасъ и смягчен³й, политическая кухня, въ которой стряпается истор³я, при самомъ беззастѣнчивомъ участ³и личныхъ интересовъ, корыстолюб³я, эгоизма, тщеслав³я, честолюб³я и самыхъ низменныхъ инстинктовъ человѣческой натуры. Но Шекспиръ ничего не преувеличиваетъ, не омрачаетъ картину намѣренно, ради какихъ-либо политическихъ цѣлей, точно такъ же какъ и не освѣщаетъ ее розовымъ свѣтомъ ради эффектнаго или чувствительнаго спектакля. Его хроника - настоящее зеркало, въ которомъ отражается политическая жизнь прошлаго въ томъ самомъ видѣ и съ тѣмъ самымъ характеромъ, какъ она застыла въ лѣтописяхъ Голиншеда и Голля. Отъ себя Шекспиръ ничего не прибавляетъ и только возможно добросовѣстно слѣдитъ за лѣтописью, воспроизводя ее въ мельчайшихъ подробностяхъ. Его добросовѣстность въ этомъ отношен³и идетъ такъ далеко, что по временамъ поэтъ даже не мотивируетъ дѣйств³я и поступковъ, не объясняетъ ихъ, потому что не находитъ такого объяснен³я въ лѣтописи. Случается также, что Шевспяръ, придерживаясь точно лѣтописи, дѣлаетъ ошибки и вводитъ анахронизмы, но общ³й характеръ событ³й, ихъ скрытый смыслъ никогда не ускользаютъ отъ него. Послѣ него историческая критика сдѣлала иного успѣховъ, она перерыла мѣстные архивы и извлекла оттуда множество документовъ, существован³е которыхъ было неизвѣстно даже въ XVI столѣт³и; но исправляя фактическ³е ошибки поэта, она подтвердила его историческ³е выводы, даже больше: она привела новыя доказательства удивительной проницательности Шекспира, хотя онъ пользовался только лѣтописями, писанными безъ всякаго критического анализа и переполненными ошибокъ. Не мудрено, поэтому, что въ Англ³и мног³е государственные люди,- Мальборо, Чатамъ, Питъ, Фоксъ, Боркъ,- находили въ хроникахъ Шекспира самыя драгоцѣнныя политическ³я указан³я и пользовались ими въ своей дѣятельности.

   У Шекспира англ³йская аристократ³я является намъ съ тѣми же самыми существенными чертами характера, как³я мы и теперь еще замѣчаемъ въ ней. Это - независимое, энергическое сослов³е, создавшее всѣ политическ³я учрежден³я Англ³и и охраняющее ихъ и по сю пору. Общая черта, принадлежащая англ³йскимъ аристократамъ,- преувеличенная гордость своимъ происхожден³емъ и безусловная независимость характера. Но эта общая ихъ черта не дѣлаетъ ихъ похожими другъ на друга; каждый изъ нихъ дѣйствуетъ самостоятельно, не спрашивая себя: будетъ ли это въ интересахъ его сослов³я или нѣтъ? Онъ подчиняется лишь своему чувству, своимъ страстямъ, своему долгу, не подражая сосѣдямъ, не обращая вниман³я на общественное мнѣн³е. Въ этой природной независимости характера нельзя не видѣть зародыша того self-governement, который отличаетъ англичанъ отъ всѣхъ другихъ европейскихъ народностей. Въ Англ³и интересы сослов³я и общественнаго мнѣн³я безсильны ограничить хоть сколько-нибудь индивидуальную свободу: личность важнѣе касты или сослов³я. Но эта личная независимость не мѣшаетъ солидарности, даже напротивъ,- она обусловливаетъ ее, потому что англ³йская аристократ³я, стремясь сохранить личную независимость, образуетъ лигу, которая общими силами отстаиваетъ свободу. Таковъ именно характеръ англ³йской истор³и и Шекспиръ, изображая въ своихъ драматическихъ хроникахъ борьбу англ³йской аристократ³и съ королевскою властью, выдвигаетъ на первый планъ эти черты англ³йской истор³и.

   На этой борьбѣ сосредоточивается не только историческ³й, но и патетическ³й интересъ хроникъ. Личность короля становится средоточ³емъ исторической жизни; вотъ почему Шекспиръ изучаетъ эту личность особенно тщательно, не пропуская ни одной черты въ характерѣ, ни одного оттѣнка въ индивидуальности. Всего въ его хроникахъ мы имѣемъ восемь портретовъ королей (Джонъ или ²оаннъ Безземельный, Ричардъ II, Генрихъ IV, Генрихъ V, Генрихъ VI, Эдуардъ IV, Ричардъ III, Генрихъ Ѵ²П), изображенныхъ съ изумительнымъ искусствомъ. Укажу на главныя, существенныя особенности этихъ портретовъ съ тѣмъ лишь, чтобы выяснить, насколько возможно, творческ³й процессъ Шекспира.

   Первымъ въ хронологическомъ порядкѣ является король Джонъ. Онъ захватилъ измѣннически престолъ, который по праву престолонаслѣд³я принадлежалъ его племяннику Артуру; свою узурпац³ю онъ поддерживаетъ рядомъ преступлен³й, но не можетъ обезсилить своихъ враговъ, потому что въ немъ самомъ нѣтъ ни энерг³и, ни смѣлости. Во Франц³и, избѣгая всѣми средствами войны, онъ передаетъ французскому королю, взявшему подъ свою защиту Артура, лучш³я провинц³и. Когда онъ возвратился въ Англ³ю, бароны требуютъ отъ него освобожден³я Артура; онъ не рѣшается имъ противодѣйствовать, но приходитъ въ ужасъ, думая, что Артуръ, можетъ быть, уже не существуетъ, такъ какъ онъ приказалъ его умертвить. Трусость, низменность инстинктовъ, коварство - основныя черты этого характера; къ этимъ чертамъ присоединяется еще жестокость, часто идущая рядомъ съ трусост³ю. Джонъ жесток³й и кровожадный трусъ. Онъ боится Артура, у котораго отнялъ престолъ и теперь, заключивъ его въ Тоуэръ, хочетъ умертвить; но желан³й своихъ онъ не выражаетъ прямо, какъ сдѣлалъ бы Ричардъ III или Макбетъ, онъ только намекаетъ, инсинуируетъ и указываетъ Губерту на жертву, обиняками, ничего не говоря прямо. Извѣстна энерг³я, сила, смѣлость шекспировскаго языка, но въ этой сценѣ инсинуац³й языкъ его совершенно мѣняется; все рѣзкое, рѣшительное сглажено; слова скользятъ точно змѣя, не выражая ничего опредѣленнаго, но они полны оттѣнковъ, инсинуац³й, намековъ, мыслей, которыя какъ бы боятся обнаружить свою внутреннюю грязь, но тѣмъ не менѣе стремятся къ извѣстному результату. "Я хотѣлъ кое-что сказать тебѣ,- говоритъ Джонъ Губерту,- но нѣтъ. Солнце блеститъ еще на небѣ и гордый день, за которымъ такъ и ухаживаютъ еще радости м³ра, слишкомъ легкомысленъ, слишкомъ роскошенъ для того, чтобы выслушать меня. Еслибы полуночный колоколъ прозвучалъ своимъ чугуннымъ языкомъ и мѣднымъ зѣвомъ въ сонливое ухо ночи, еслибы мы стояли на кладбищѣ и тебя удручали бы тысячи огорчен³й,- или, еслибы угрюмый духъ меланхол³и сгустилъ, запекъ, лишилъ движен³я кровь, которая безъ того играя, пробѣгаетъ по жиламъ, наводитъ глупую улыбку на лицѣ мужа, напрягаетъ щеки его безумной веселостью, столь противной моему замыслу,- или еслибы ты могъ видѣть меня безъ помощи глазъ, слышать безъ ушей, отвѣчать безъ языка, одной мысл³ю, безъ глазъ, безъ ушей и опаснаго звука словъ, я перенесъ бы въ твою грудь, что думаю на зло свѣтлому, бодрствующему дню. Но нѣтъ... а я такъ люблю тебя; полагаю, что и ты любишь меня". (King John, III, 3). Въ этихъ словахъ отразился весь характеръ Джона - трусливый, подлый, коварный, жесток³й, уклончивый, способный на всякое унижен³е и на всякую низость.

   Совершенно друг³е психическ³е элементы лежатъ въ основѣ характера Ричарда II. Онъ не тиранъ, не жестокъ, но слабъ и безхарактеренъ. Своими ошибками и своею безхарактерност³ю онъ дѣлаетъ столько-же зла, сколько производитъ Джонъ своею трусост³ю; такимъ образомъ, черта, простительная частному лицу, становится порокомъ у Ричарда. Изобразить такой характеръ, лишенный опредѣленности, красокъ, рѣшительности, характеръ не допускающ³й, казалось бы, драматизма,- верхъ трудности; но передъ трудностями Шекспиръ никогда не отступаетъ; кажется, что онъ нарочно выбираетъ трудности, чтобы имѣть удовольств³е побѣдить ихъ. И, дѣйствительно, онъ ихъ побѣждаетъ. Въ портретѣ Ричарда эти трудности въ особенности сказываются. Совершенно вѣрно замѣчаетъ Доуденъ, что умъ Ричарда есть умъ мальчишеск³й. "Мальчишеск³й умъ не имѣетъ опредѣленныхъ убѣжден³й и не можетъ уловить послѣдств³й поступковъ. Онъ еще не вполнѣ овладѣлъ дѣйствительност³ю; его поражаютъ явлен³я, но онъ не въ состоян³и видѣть вещи такъ, какъ онѣ есть. Слова человѣка, на всю жизнь оставшагося мальчикомъ въ указанномъ смыслѣ, могутъ быть умны, но они не имѣютъ реальнаго содержан³я; онъ можетъ сегодня говорить блестящимъ образомъ о вопросѣ съ одной точки зрѣн³я, завтра - съ другой, совершенно противоположной. У него нѣтъ послѣдовательности въ мысляхъ. Это - незрѣлый умъ. Если мы распространимъ эту характеристическую черту мальчишества съ умственныхъ способностей на всѣ особенности характера, то поймемъ большую часть того, что хотѣлъ изобразить Шекспиръ въ Ричардѣ II. Не только его умъ, но и его чувство, поглощены м³ромъ внѣшнихъ явлен³й и поэтому внѣшн³й м³ръ имѣетъ для него призрачное значен³е; въ немъ все непослѣдовательно и отрывисто. Воля его совсѣмъ не развита; въ ней нѣтъ ни элемента повелѣвающаго, ни элемента исполнительнаго; онъ подчиненъ всякому случайному побужден³ю и минутному настроен³ю. Онъ относится къ жизни въ родѣ того, какъ художникъ относится къ своему произведен³ю, но даже и въ жизни онъ не художникъ. При художественномъ отношен³и къ жизни человѣкъ беретъ матер³алъ, представляемый обстоятельствами, и оруд³емъ твердой воли и могучей творческой силы создаетъ изъ него какую-либо новую и благородную форму человѣческаго существован³я". Къ этой характеристикѣ я бы прибавилъ еще и то, что Ричардъ II - по преимуществу женск³й характеръ, пассивный, измѣнчивый, капризный, безъ воли, безъ энерг³и, безъ умственной послѣдовательности. Въ этомъ отношен³и, я думаю, правъ Крейсигъ ("Vorlesungen über Shakespeare") когда говоритъ: "Ему безполезны и даже вредны хорош³я стороны его природы: онъ представляетъ поразительную картину безпримѣрнаго банкротства въ умѣ и въ характерѣ, точно такъ же какъ и въ внѣшнихъ фактахъ жизни, и это банкротство есть слѣдств³е одного обстоятельства, а именно того, что природа, давъ ему характеръ диллетанта, поставила его на мѣсто, которое болѣе другихъ требуетъ художника".- Вспомнимъ поразительную, безпримѣрную въ лѣтописяхъ творчества сцену отречен³я въ парламентѣ. "Болинброкъ.- Угодно вамъ уступить корону?". Ричардъ.- И нѣтъ и да, и да и нѣтъ. Вѣдь я долженъ быть ничѣмъ; что-же въ моемъ "нѣтъ", когда я уступаю тебѣ?- Смотри-же, какъ я примусь разорять себя.- Я слагаю это тягостное бремя съ головы, освобождаю руку отъ этого тяжелаго скипетра, сердце - отъ гордыни королевскаго властвован³я; собственными слезами смываю помазан³е, собственными руками отдаю корону, собственнымъ языкомъ отрекаюсь отъ моего священнаго права, собственнымъ дыхан³емъ разрѣшаю отъ всѣхъ обязанностей и уставовъ; отказываюсь отъ всякой царской торжественности и почести; уступаю всѣ мои лены, пошлины и доходы; уничтожаю всѣ мои акты, указы и постановлен³я. Да проститъ Господь всѣ клятвы мнѣ нарушенныя! Да сохранитъ всѣ тебѣ данныя! Да избавитъ меня, всего лишеннаго, отъ всѣхъ огорчен³й и да ниспошлетъ тебѣ, все получившему, возможность всѣмъ радоваться! Да даруетъ тебѣ мног³е дни на престолѣ Ричарда и да успокоитъ скорѣе Ричарда въ могилѣ! Да здравствуетъ король Генрихъ, восклицаетъ развѣнчанный Ричардъ и желаетъ ему много, много дней солнечныхъ!.. Что еще нужно вамъ? - Нортумберландъ.- (Подавая бумаги).- Прочтите только это обвинен³е въ тяжкихъ преступлен³яхъ противъ выгодъ и благъ государства, совершенныхъ вами и вашими любимцами. Пусть ваше собственное сознан³е покажетъ гражданамъ, что вы не безъ причины лишены престола.- К Ричардъ.- И я долженъ согласиться также и на это? долженъ самъ распутывать путаницу безумствъ моихъ? Любезный Нортумберландъ, если бы тебѣ точно также передали перечень твоихъ проступковъ, неужели ты непостыдился бы читать ихъ такому блестящему собран³ю? Читая его, ты нашелъ бы дѣло гнусное - свержен³е короля, нарушен³е священнѣйшей клятвы, отмѣченное въ небесной книгѣ чернымъ пятномъ, преданное проклят³ю. Да и всѣ вы, что стоите и смотрите, какъ травятъ меня несчаст³я,- хотя нѣкоторые изъ васъ и омываютъ руки, какъ Пилатъ, показывая наружное сострадан³е,- всѣ вы, Пилаты, предали меня на распят³е, и океаны не смоютъ вашего грѣха! - Нортумберландъ.- Государь, не задерживайте, прочтите эти статьи.- К. Ричардъ.- Глаза мой полны слезъ, я не вижу; но соленая вода не ослѣпила ихъ еще до того, чтобы я не видѣлъ здѣсь толпы измѣнниковъ. Обращаю ихъ на самого себя,- вижу, что и я такой-же, какъ и всѣ, измѣнникъ, потому что добровольно согласился разоблачить величавое тѣло короля, унизить славу, сдѣлать властвован³е рабствомъ, властелина - подданнымъ, государя - мужикомъ! - Нортумберландъ.- Государь...- К. Puчардъ.- Я не государь тебѣ, высокомѣрный оскорбитель; да и никому не государь я. У меня нѣтъ ни зван³я, ни сана, кромѣ имени, даннаго при крещен³и, да и то - чужое." (King Richard the Second, IV, I) {Ср. переводъ г. Соколовскаго, у котораго въ общемъ сцена передана довольно вѣрно, но безъ красокъ, блѣдно, безъ акцента. Таковы всѣ безъ исключен³я русск³е переводы Шекспира. Происходитъ ли это отъ того, что въ стихотворномъ переводѣ гораздо труднѣе (а подчасъ, можетъ быть, и невозможно) передать всѣ оттѣнки оригинала, метафоры, оригинальныя выражен³я, или отъ небрежности нашихъ переводчиковъ, или наконецъ, отъ несчастной слабости исправлять текстъ великаго поэта,- рѣшить трудно; но во всякомъ случаѣ, не боясь ошибиться, можно сказать, что всѣ стихотворные переводы въ этомъ отношен³и совершенно несостоятельны. Стихъ "Mark'd with а blot, damn'd in the book of Heaven" (отмѣченное въ небесной книгѣ чернымъ пятномъ, преданное проклят³ю,- какъ перевелъ Кетчеръ), г. Соколовск³й переводить: "Подобный грѣхъ отмѣчается въ аду". Въ общемъ, конечно, разница не велика, но она есть и, кромѣ того, образное выражен³е Шекспира совершенно исчезло. Въ переводѣ г. Соколовскаго исчезаютъ и краски, и формы; въ сущности, это не переводъ, а лишь схема перевода. По такой схемѣ познакомиться съ Шекпиромъ - нѣтъ никакой возможности.}. Въ этой сценѣ сплелись всѣ чувства, возбужденныя и развитыя несчаст³емъ въ душѣ Ричарда; покорность судьбѣ, нравственное страдан³е, оскорбленное личное достоинство, проницательность, презрѣн³е къ людямъ смѣняютъ другъ друга, омрачая или освѣщая эту фигуру. Ричардъ II - по преимуществу патетическая личность. Мы сознаемъ, что Ричардъ до извѣстной степени позируетъ и рисуется своимъ несчаст³емъ, но тѣмъ не менѣе его слова трогаютъ насъ. Мы не отдаемъ себѣ полнаго отчета въ томъ чувствѣ, которое мы испытываемъ, читая эту сцену, и спрашиваемъ себя: не вышелъ ли поэтъ изъ предѣловъ драматическаго искусства, не ударился-ли въ лиризмъ? но во всякомъ случаѣ мы тронуты, потому что страдан³е Ричарда, несмотря на формы, въ которыхъ оно выражается,- живая, непосредственная правда; его сердце глубоко проникнуто горечью и этого для насъ довольно: страдан³е, это - то величество, которому мы всегда сочувствуемъ, передъ которымъ всегда преклоняемся. Но поза, рисовка, тѣмъ не менѣе, существуютъ, и въ этомъ сл³ян³и двухъ совершенно различныхъ психическихъ элементовъ такъ, что выдѣлить ихъ почти нѣтъ никакой возможности,- сказался ген³й Шекспира: Ричардъ одновременно и дѣйствительно страдаетъ, и рисуется своимъ страдан³емъ, но рисовка его не убиваетъ въ насъ сочувств³я къ нему, она только дополняетъ портретъ, который безъ этой черты не былъ бы намъ понятенъ. Гудсонъ (Shakespeare, his Life, Art and Characters") вѣрно замѣчаетъ: "Ричардъ такъ привыкъ искать наслажден³й, что является искателемъ наслажден³й даже во время горя и хочетъ обратить самое горе въ предметъ роскоши; его мысль до такой степени направлена къ удовольств³ю, что онъ не можетъ подумать о перенесен³и страдан³я, какъ о долгѣ или о чести, а смотритъ на горе, какъ на собственное право предаваться удовольств³ю опьяняющаго самосострадан³я; поэтому онъ носится со своимъ горемъ, лелѣетъ его, развиваетъ, погружается въ него, какъ будто это пр³ятное страдан³е есть для него радостное убѣжище отъ язвъ самообвинен³я, дорогой способъ отдѣлаться отъ мужественной мысли".

   Ричардъ - фантастъ. Въ немъ фантаз³я преобладаетъ надъ умомъ и сознан³емъ или, вѣрнѣе, фантаз³я управляетъ его сознан³емъ и умомъ. Совершенно противоположныя психическ³я данныя находимъ мы въ Генрихѣ IV. Генрихъ, въ противоположность Ричарду, почти совершенно лишенъ фантаз³и, а воображен³е его ограничено. Это - не творческ³й умъ. Онъ имѣетъ чисто практическую складку, положителенъ, его нервы не настроены болѣзненно, онъ удивительно умѣетъ управлять собой, онъ проницателенъ: это настоящ³й государственный человѣкъ, умѣющ³й ставить себѣ новыя цѣли, когда прежн³я достигнуты. Но имъ не управляютъ никак³я высш³я силы; онъ - не патр³отъ, не человѣкъ принципа, въ немъ нѣтъ ничего идеальнаго. Это - твердый и настойчивый характеръ, двигаемый однимъ лишь честолюб³емъ. Спокойный, разсчетливый, умѣющ³й взвѣшивать обстоятельства, онъ отлично пользуется своимъ положен³емъ, своимъ значен³емъ принца крови, своимъ вл³ян³емъ среди дворянства, своею популярност³ю въ народѣ, и ему немного стоитъ труда побѣдить Ричарда II и овладѣть престоломъ. Какъ король, онъ, несомнѣнно, производить хорошее впечатлѣн³е. Его энерг³и и проницательность, его знан³е людей охраняютъ его отъ крупныхъ ошибокъ и ненужныхъ жестокостей; онъ даже умѣетъ прощать и уважаетъ независимость противника, честность котораго ему извѣстна. Но это не доброта, не великодуш³е, а разсчетъ. И мы невольно прощаемъ ему узурпац³ю, въ особенности когда видимъ, что онъ - ловк³й политикъ, хорошо управляетъ государствомъ и возвращаетъ Англ³и тотъ престижъ, который она потеряла при Ричардѣ.

   Однако, еслибъ въ характерѣ Генриха IV не было другихъ особенностей, кромѣ тѣхъ, на которыя мы указали, еслибъ онъ былъ только умный и практическ³й человѣкъ, въ рукахъ котораго случайно оказалось государство, то мы только посредственно интересовались бы имъ; практическ³й человѣкъ можетъ быть полезенъ, но онъ не внушаетъ ни особеннаго уважен³я, ни интереса. Къ счаст³ю, Шекспиръ надѣлилъ Генриха IV чертой, которая чрезвычайно возвышаетъ его въ нашихъ глазахъ, освѣщаетъ совершенно заново его историческую роль и сообщаетъ всей его жизни драматическ³й оттѣнокъ. Узурпац³я повела за собой кровавое преступлен³е, которое, какъ тѣнь, омрачило все его царствован³е. Завладѣвъ престоломъ, Генрихъ, однако, не увѣренъ въ томъ, что сохранитъ его, пока живъ прежн³й король. Онъ, конечно, не желаетъ смерти Ричарда, но хотѣлъ бы его устранить, и, поэтому съ намѣрен³емъ произноситъ слова: "Неужели нѣтъ у меня друга, который избавилъ бы меня отъ живущаго страха"? Экстонъ понимаетъ смыслъ этихъ словъ и убиваетъ Ричарда. Генрихъ, не желавш³й этой смерти, приходитъ въ ужасъ: "Экстонъ,- говоритъ онъ,- я не благодарю тебя; твоя гибельная рука обременила кровавыми дѣлами и мою голову, и мое государство". Съ тѣхъ поръ, добросовѣстно исполняя свою обязанность монарха, онъ потерялъ спокойств³е. Его лицо омрачилось, онъ постоянно озабоченъ. Безпутное поведен³е сына безпокоитъ его; противъ него образуется коалиц³я англ³йскихъ бароновъ. Онъ бы желалъ предпринять крестовый походъ въ ²ерусалимъ съ тѣмъ, чтобы искупить свое преступлен³е. Но каждый разъ что нибудь мѣшаетъ ему и такимъ образомъ его жизнь уходитъ на безплодную борьбу и на проекты, которыхъ онъ не можетъ осуществить. нравственное состоян³е этой помутивше³ся души раскрывается передъ нами въ монологѣ, проникающемъ въ самые тайники человѣческой совѣсти. Генрихъ, усталый, озабоченный страдаетъ безсонницей: "О сонъ! о сладостный сонъ! Кроткая нянька природы, чѣмъ запугалъ я тебя такъ сильно, что ты не хочешь сомкнуть вѣкъ моихъ, погрузить мои чувства въ забвен³е? Отчего же спускаешься ты въ дымныя лачуги, на жестк³я койки, убаюкиваешься жужжан³емъ мухъ охотнѣе, чѣмъ звуками сладостныхъ мелод³й въ благоухающихъ чертогахъ великихъ, подъ высокими, великолѣпными пологами? О, глупое божество, зачѣмъ же увладываешься ты съ подлымъ простолюдиномъ на гадкую постель и бѣжишь королевскаго ложа, какъ часового футляра или набатнаго колокола? Ты смыкаешь глаза юнги на вершинѣ высокой мачты; ты укачиваешь его чувства въ колыбели бурнаго моря, когда бѣшеные вѣтры, схватывая ярые валы за макушки, взъерошиваютъ ихъ чудовищныя головы, взбрасываютъ ихъ къ чернымъ тучамъ съ такимъ ревомъ и шумомъ, что и самая смерть проснулась бы! Пристрастный сонъ, ты даруешь успокоен³е промокшему юнгѣ въ так³я жесток³я мгновен³я и отказываешь въ немъ королю въ самые тих³е, безмолвные часы ночи, когда все зоветъ тебя"... (Second part of Henry IV, III, I). Это не декламац³я на тему сонъ, как³я мы встрѣчаемъ сплошь и рядомъ у французскихъ драматурговъ, а глубокое чувство скорби, переданное въ удивительно грац³озной формѣ. Жизненный выводъ, къ которому онъ приходитъ,- полное, безусловное разочарован³е въ жизни: "О, еслибъ можно было читать въ книгѣ судебъ... какъ перемѣны наполняютъ чашу измѣнчивости разными жидкостями! О, когда бы это было возможно, то и счастливѣйш³й юноша, обозрѣвая свой путь, видя сколько миновало опасностей и сколько еще крестовъ впереди,- захлопнулъ бы книгу и сѣлъ бы поодаль, да и умеръ" (III, I). Но несмотря на это разочарован³е, на эту меланхол³ю, напоминающую Гамлета, въ немъ еще живетъ государственный человѣкъ. На смертномъ одрѣ, прощаясь съ сыномъ, онъ говоритъ ему: "Богу извѣстно, сынъ мой, какими извилистыми путями, околицами добрался я до этой короны, и я самъ знаю очень хорошо, какъ тревожно держалась она на головѣ моей. Къ тебѣ она перейдетъ покойнѣе, прямѣе, законнѣе, потому что все черное достижен³я сойдетъ со мной въ могилу. На мнѣ она казалась печатью, похищенной рукой возмущен³я; мног³е живы еще, чтобы напоминать мнѣ, что она добыта ихъ содѣйств³емъ и это терзало предполагаемый миръ ежедневными раздорами и кровопролит³ями. Ты знаешь, какимъ опасностямъ подвергло меня все это; все мое царствован³е было драмой такого содержан³я. Моя смерть измѣняетъ многое, потому что то, что казалось на мнѣ добычей,- переходитъ на тебя путемъ законнѣйшимъ: по праву наслѣдственности. Ты станешь тверже, чѣмъ я, но все-таки недостаточно твердо, потому что притязан³я слишкомъ свѣжи еще, и всѣ мои друзья, которыхъ ты долженъ сдѣлать своими друзьями, лишены зубовъ и жалъ такъ еще недавно. Кровавыми своими услугами они, конечно, помогли мнѣ возвыситься, но ихъ могущество могло точно также низвергнуть меня; чтобъ предотвратить это, нѣкоторыхъ я уничтожилъ, другихъ думалъ вести въ Палестину, чтобъ покой и праздность не дали имъ возможности заглянуть въ мои права слишкомъ ужъ глубоко. И потому, Гарри, поставь себѣ за правило занимать непостоянные умы иноземными войнами, чтобъ битвы въ странахъ отдаленныхъ изгладили память прошедшаго". (IV, 4) {Ср. Бориса Годунова: "Подите всѣ,- оставьте одного царевича со мною"...}. Этотъ монологъ заключаетъ въ себѣ всю политическую программу оканчивающагося и начинающагося царствован³й.

   Это новое царствован³е было дѣйствительно блестящимъ. Генрихъ V, герой Азинкура, и теперь еще самый популярный изъ англ³йскихъ королей. Онъ также и любимецъ Шекспира. Его портретъ набросанъ великимъ поэтомъ съ любовью; по всей хроникѣ какъ бы розлито веселое настроен³е, которое не омрачается ни одной темной тучей. Мног³е критики (Гервинусъ - въ Герман³и, Доуденъ - въ Англ³и, Мезьеръ - во Франц³и) находятъ, что въ Генрихѣ V Шекспиръ изобразилъ свой идеалъ героя. Съ этимъ мнѣн³емъ едва ли можно согласиться. При всѣхъ своихъ выдающихся качествахъ, при всемъ своемъ геройствѣ, храбрости, разсудительности, Генрихъ V довольно вульгарная натура, безъ особенно возвышенныхъ порывовъ и, подобно отцу своему, безъ стремлен³й къ идеалу. Своей невѣстѣ, Екатеринѣ Французской, онъ, между прочимъ, говоритъ: "Клянусь Богомъ, не могу ни томиться, ни вздыхать. Я не краснорѣчивъ, не искусенъ въ увѣрен³яхъ; я могу дать клятву, которой однакоже никогда не даю, если не потребуютъ и которую давъ, не нарушу, несмотря ни на какое требован³е. Если ты, Кэтъ, можешь полюбить человѣка такихъ свойствъ, лицо котораго не стоитъ даже и загара, который никогда не смотритъ въ зеркало изъ любви въ тому, кого можетъ тамъ увидѣть,- пусть глаза твои будутъ твоимъ поваромъ. Говорю тебѣ какъ откровенный солдатъ; можешь полюбить меня за это - возьми меня; нѣтъ - сказать тебѣ, что я умру, сказать правду; но только не отъ любви въ тебѣ, клянусь Богомъ, нѣтъ". (King Henry V, V, 2).

   Въ концепц³и этого характера поразительнѣе всего полное равновѣс³е самыхъ противоположныхъ свойствъ, равновѣс³е никогда не нарушающееся,- влечен³е къ легкимъ удовольств³ямъ, нѣсколько распущенная веселость, простота привычекъ, глубина ума, соединенная съ возвышенностью и благородствомъ чувства, рыцарская доблесть и мужественная энерг³я вмѣстѣ съ скромност³ю и благочест³емъ. Въ какомъ бы положен³и ни находился Генрихъ, онъ всегда на своемъ мѣстѣ, всегда равенъ самому себѣ. Послѣ комической сцены, въ которой онъ потѣшался надъ Фальстафомъ, онъ входитъ во дворецъ своего отца и отвѣчаетъ на его упреки съ достоинствомъ столь же естественнымъ, какъ и та непринужденная веселость, которую онъ только что обнаружилъ: "О, не думайте этого; вы увидите, что не таковъ я, да и проститъ Господь тѣмъ, которые до такой степени лишили меня добраго мнѣн³я вашего величества! Я все выкуплю головой Перси; когда-нибудь, по окончан³и славнаго дня, весь обагренный кровью, съ кровавою маскою на лицѣ, по смыт³и которой смоется и весь позоръ мой,- я смѣло скажу вамъ, что я сынъ вашъ!" Въ сражен³и онъ ведетъ себя какъ настоящ³й герой. Онъ ищетъ страшнаго Перси, встрѣчаетъ его, вступаетъ съ нимъ въ поединокъ и убиваетъ его. Своей побѣдой онъ, однако, не бахвалится; онъ скроменъ и какъ бы не знаетъ велич³я своего подвига. Признавая геройство Перси, онъ произноситъ надъ трупомъ его нѣсколько словъ, которыя вполнѣ рисуютъ это великое сердце: "Миръ тебѣ, душа великая! Какъ же съежилось ты, дурно сотканное честолюб³е! Когда душа жила еще въ этомъ тѣлѣ, ему было мало и цѣлаго королевства, а