Главная » Книги

Чуйко Владимир Викторович - Шекспир, его жизнь и произведения, Страница 22

Чуйко Владимир Викторович - Шекспир, его жизнь и произведения



новенныхъ смертныхъ. Къ этому времени, вѣроятно, относится и его знакомство съ будущимъ судьей Шалло, который съ удовольств³емъ отзывался впослѣдств³и о проказахъ, совершаемыхъ ими вмѣстѣ, когда они были школьниками. Впрочемъ, всѣмъ этимъ розсказнямъ Шалло не слѣдуетъ придавать особенной вѣры, такъ какъ самъ Фальстафъ свидѣтельствуетъ, что Шалло вретъ весьма исправно: "Онъ выплачиваетъ ложь слушателю такъ же исправно, какъ дань турку". Кстати, воспользуемся словами Фальстафа, чтобъ дать читателю нѣкоторое понят³е о личности Шалло. Въ школѣ Климента, гдѣ онъ былъ товарищемъ сэра Джона, Шалло былъ похожъ на фигурку, какую дѣти вырѣзываютъ за ужиномъ изъ корки сыру,- дѣло, которымъ, несомнѣнно, занимался и самъ сэръ Джонъ, а можетъ быть, даже и Шекспиръ. Безъ одежды весь свѣтъ принялъ бы Шалло въ то время за двухвостую редиску съ вырѣзанной кверху мордочкой. Къ тому же, Шалло былъ такъ худъ, что близорук³й не смѣрялъ бы его въ толщину; за это всѣ окрестныя дѣвушки называли его мандрагорой. Любилъ гоняться за модой и былъ сладострастенъ какъ обезьяна. Бывало, подслушаетъ у трактирщиковъ какую нибудь паршивую пѣсню и начинаетъ напѣвать ее, говоря, что это его собственныя поэтическ³я грезы. И этотъ шутъ гороховый сдѣлался впослѣдств³и судьей, сталъ эсквайромъ и разсказывалъ о Джонѣ Гонтѣ, какъ о пр³ятелѣ своемъ, хотя онъ Джона Гонта видалъ всего одинъ разъ въ жизни, когда тотъ проломилъ ему голову за то, что онъ втерся на турниръ, въ толпу его лакеевъ... Такая характеристика, правда, похожа нѣсколько на сплетню, но что прикажете дѣлать, если краснорѣчье сэра Джона носитъ на себѣ именно этотъ отпечатокъ? Во всякомъ случаѣ она даетъ нѣкоторое понят³е о школьномъ товарищѣ сэра Джона и вообще о жизни, которую сэръ Джонъ велъ въ то блаженное время, когда былъ просто Джэкомъ.
   Вообще общество, въ которомъ жилъ тогда молодой Джэкъ, не отличалось особенной сдержанностью и прилич³емъ. Его товарищи, да и онъ самъ, были готовы на все и сейчасъ же; онъ да Шалло, да маленьк³й Джонъ Дойтъ, изъ Стафордшайра, да черный Джэкъ Бэръ, да Фрэнсисъ Пикбонъ, да Виль Сквиль, были так³е головорѣзы, какихъ теперь, конечно, не встрѣтишь въ Англ³и; они знали на перечетъ всѣхъ окрестныхъ bona-robas (особы легкаго поведен³я). Въ школѣ Джэкъ Фальстафъ зналъ также и нѣкоего Скогэна и даже,- разсказываютъ,- проломилъ голову этому Скогэну, хотя былъ еще совсѣмъ малъ: малъ золотникъ да дорогъ. Скогэнъ былъ впослѣдств³и, какъ извѣстно, придворный шутъ. Не можетъ ли это знакомство юношескихъ лѣтъ объяснить родъ ума сэра Джона? - Вскорѣ по выходѣ изъ школы, Джэкъ Фальстафъ попалъ въ пажи къ герцогу Норфольку, котораго мы встрѣчаемъ въ другой хроникѣ Шекспира, въ "Ричардѣ II" {Это видно изъ словъ Шалло, сцена 2, актъ III, второй части "Генриха IV".- Всѣ факты сообщаемой здѣсь б³ограф³и безъ малѣйшаго исключен³я находятся въ "Виндзорскихъ кумушкахъ", въ "Генрихѣ IV" и въ "Генрихѣ Ѵ". Всѣ цитаты взяты изъ переводовъ гг. Вейнберга и Соколовскаго.}. Норфолькъ былъ вельможа какихъ мало и по нынѣшнимъ временамъ, человѣкъ богатый и вл³ятельный. Онъ былъ изгнанъ изъ Англ³и королемъ Ричардомъ II въ 1398 году; нѣсколько лѣтъ скитался по Европѣ и умеръ въ Венец³и. Джэкъ Фальстафъ, по всей вѣроятности, скитался вмѣстѣ съ нимъ, и это даетъ намъ поводъ предположить, что будущ³й жирный рыцарь былъ знакомъ съ Европой не только по наслышкѣ; свои подвиги онъ, вѣроятно, началъ въ трактирахъ Франц³и, Голланд³и и Итал³и. Когда и какъ онъ возвратился изъ своего путешеств³я по континенту - мы не знаемъ, но несомнѣнно, что къ этому времени относится его знакомство съ Бардольфомъ, въ обществѣ котораго мы его встрѣчаемъ сначала въ "Виндзорскихъ кумушкахъ", а потомъ и въ обѣихъ частяхъ "Генриха IV". Хотя впослѣдств³и сэръ Джонъ и увѣрялъ верховнаго судью, что онъ такъ и родился съ круглымъ животомъ, но мы не имѣемъ никакого основан³я вѣрить въ этомъ случаѣ самодовольному сэру Джону, тѣмъ болѣе, что принцу Генриху онъ сообщалъ совершенно другое, а именно онъ говорилъ, что въ дни своей юности былъ не толще спички и могъ бы пролѣзть въ кольцо съ пальца любого альдермэна и только бражничанье, да гулевая жизнь съ течен³емъ времени раздула его до того, что онъ не могъ видѣть собственныхъ колѣнъ. За исключен³емъ, впрочемъ, этихъ совершенно отрывочныхъ данныхъ, мы не имѣемъ, никакихъ другихъ, болѣе точныхъ свѣдѣн³й о юности сэра Джона, о степени его образован³я и познан³й. Свое образован³е и познан³я онъ, по всей вѣроятности, получилъ въ тавернахъ континента, а потомъ и Англ³и. Но намъ несомнѣнно извѣстно, что и тогда уже онъ отличался замѣчательнымъ остроум³емъ и всегда былъ склоненъ къ самой невоздержанной жизни.
   Въ "Виндзорскихъ кумушкахъ",- когда собственно начинается историческ³й пер³одъ его жизни,- мы его встрѣчаемъ человѣкомъ уже пожилымъ; то, что обѣщало дѣтство и юность осуществилось съ избыткомъ; онъ потолстѣлъ, постарѣлъ и посѣдѣлъ. Никакихъ идеаловъ онъ не носитъ въ своемъ сердцѣ, но за то любитъ выпить, не прочь поволочиться за хорошенькими женщинами и неразборчивъ на средства добывать деньги. Зачѣмъ онъ поселился въ Виндзорѣ? что тамъ дѣлалъ? чѣмъ жилъ? На эти вопросы мы не имѣемъ прямыхъ отвѣтовъ, но имѣемъ право предполагать, что уже и тогда онъ сошелся съ принцемъ Уэльскимъ, будущимъ королемъ Генрихомъ V, и что уже въ Виндзорѣ начала организоваться та веселая компан³я, которой подвиги изображены такъ неподражаемо въ "Генрихѣ IV". Несомнѣнно также, что въ Виндзорѣ сэру Джону не такъ хорошо жилось, какъ жилось впослѣдств³и; несмотря на его почтенныя лѣта, онъ былъ все-таки слишкомъ юнъ, мало опытенъ и не умѣлъ съ толкомъ пользоваться жизн³ю. Въ Виндзорѣ мы не встрѣчаемъ безпутнаго принца и сэръ Джонъ перебивается какъ можетъ. Правда, у него есть свои лошади, онъ живетъ въ гостинницѣ "Подвязки" и истрачиваетъ до десяти фунтовъ въ недѣлю, но все-таки ходитъ безъ сапогъ и замѣтно нищаетъ. При такихъ неблагопр³ятныхъ обстоятельствахъ, что прикажете дѣлать? Сэръ Джонъ рѣшаетъ, что лучше всего пуститься на разныя выдумки и приняться надувать. Однимъ словомъ, онъ вознамѣрился поиграть въ любовь съ мистриссъ Фордъ. "Онъ носомъ чуетъ ея благорасположен³е къ себѣ"; мистриссь Фордъ любезничаетъ, заигрываетъ, строитъ глазки; онъ "уразумѣлъ смыслъ этого интимнаго стиля" и переводитъ его слѣдующимъ образомъ: "Я вся принадлежу сэру Джону Фальстафу". Не мудрено, что при такихъ услов³яхъ его воображен³е воспламеняется и онъ представляетъ уже себѣ картину своего благополуч³я: мистриссъ Фордъ,- мечтаетъ онъ,- Гв³ана, полная золота и щедрости. Онъ сдѣлается казначеемъ у нея, и она будетъ его казначейшей; онъ найдетъ въ ней восточную и западную Инд³ю и поведетъ торговлю съ обѣими..." Надобно прибавить, что подобные же планы онъ питаетъ и по отношен³ю въ мистриссъ Пэджъ. Впрочемъ, ему рѣшительно не повезло въ этомъ случаѣ; его спутники Бардольфъ, Пистоль и Нимъ отказываются ему содѣйствовать. Эта неблагодарность возмущаетъ его; онъ гонитъ ихъ отъ себя, говоря:
  
   Фальстафъ духъ времени усвоитъ и - отлично
   Одинъ съ своимъ пажемъ онъ заживетъ практично.
  
   Вскорѣ, однако, онъ снова примиряется съ ними. Тѣмъ не менѣе онъ сдѣлался осторожнѣе и не даетъ имъ ни гроша. "Не разъ уже,- говоритъ онъ Пистолю,- я позволялъ тебѣ закладывать мой кредитъ, три отсрочки выпросилъ я у моихъ добрыхъ друзей для тебя и для твоего однокашника Нима. Не дѣлай я этого, вы бы выглядывали изъ-за рѣшетки какъ пара обезьянъ. Я заранѣе продалъ себя вамъ, поклявшись моимъ друзьямъ-джентельменамъ, что вы хорош³е солдаты и славные люди; и когда мистриссъ Бриджетъ потеряла рукоятку своего вѣера, я поручился моею честью, что эта вещь не у тебя". Сэра Джона Фальстафа болѣе всего возмущаетъ то обстоятельство, что Пистоль "прячеть подъ маску честь и свои лохмотья", въ то время какъ онъ, сэръ Джонъ, едва-едва можетъ удерживаться въ границахъ своей чести!
   Любопытно взглянуть, какъ сэръ Джонъ удерживается въ границахъ этой чести. "Онъ начинаетъ дѣло очень искусно,- говоритъ Гервинусъ, одинъ изъ его б³ографовъ и поклонниковъ,- приступаетъ къ честнымъ горожанкамъ весьма почтеннымъ тономъ. Сладкихъ рѣчей онъ не любитъ и причина этого скрывается въ его мужской натурѣ. Но при этомъ онъ простираетъ свое важничанье до такой небрежности, что посылаетъ обѣимъ женщинамъ совершенно одинаковыя письма. Успѣхъ послан³я совершенно вскружилъ ему голову, но онъ же отнялъ у него и все его прежнее остроум³е; внезапно овладѣвшее имъ самодовольство совершенно ослѣпляетъ его. И лишь только тщеслав³е довело его до чрезвычайно высокаго мнѣн³я о себѣ, лишь только онъ вообразилъ, что сдѣлается предметомъ любви,- съ нимъ все можетъ случиться. Такъ, онъ принимаетъ за чистую монету грубую лесть Брука; самое нелѣпое предложен³е не кажется ему несбыточнымъ; онъ воображаетъ, что ему готова предаться женщина, которая, какъ ему говорятъ, осталась непреклонной къ искательствамъ порядочнаго человѣка. Тщеслав³е и высокомѣр³е доводятъ его до безразсудной откровенности; но за то съ другой стороны разсудокъ вполнѣ его оставляетъ. Оба раза онъ поддается самому грубому обману; его полощатъ, валяютъ, катаютъ и со всѣмъ тѣмъ, при третьемъ разѣ, онъ не дѣлается нисколько осторожнѣе, не смотря на то, что еще при второмъ разѣ говорилъ, что если его еще разъ такъ одурачатъ, то онъ позволитъ мозгъ свой зажарить въ маслѣ и выбросить собакамъ. Веселыя женщины сговорились противъ него, и онъ сдается слабѣйшимъ силамъ, послѣ того, какъ онъ разъ поскользнулся на своемъ самолюб³и. Позоръ, удары, холодныя ванны, денежный штрафъ, щелчки, обжоги, рога, которые онъ готовилъ другимъ,- все это падаетъ на него. Сознан³е своей вины, омрачен³е разсудка доводятъ его при послѣднемъ приключен³и до того, что онъ вѣритъ въ существован³е фей и боится ихъ; онъ не узнаетъ даже говора пастора Эванса и принимаетъ его за домового. А когда ему напослѣдокъ разгадали загадку, то онъ, который никогда не умѣлъ подняться до самосознан³я, стоитъ пристыженный передъ самимъ собой!" - Гервинусъ преслѣдуетъ несчастнаго сэра Джона на нѣсколькихъ печатныхъ листахъ, обвиняетъ его во всевозможныхъ преступлен³яхъ, забывая, что сэру Джону рѣшительно не писаны никак³е нравственные законы. Трудъ совершенно напрасный; критикъ въ данномъ случаѣ уступаетъ слово моралисту, довольно скучному; онъ не изслѣдуетъ сложной фальстафовской натуры, а громитъ его пороки, какъ будто бы Шекспиръ создавалъ своего Фальстафа въ поучен³е грядущимъ поколѣн³ямъ! Посмотримъ лучше, какъ сэръ Джонъ объясняется въ любви. "Мистриссъ Фордъ,- говоритъ онъ,- я не умѣю льстить, я не умѣю много говорить, мистриссъ Фордъ. Согрѣшу я теперь помысломъ: мнѣ было бы желательно, чтобы твой мужъ умеръ. Да, передъ знатнѣйшимъ лордомъ не задумаюсь сказать: желалъ бы сдѣлать тебя моей леди! - Меня - вашей леди, сэръ Джонъ? Ахъ, жалкая леди вышла бы изъ меня! - Пусть французск³й дворъ покажетъ мнѣ подобную тебѣ! Твои очи,- это я вижу,- могли бы соперничать съ брилл³антами! Ты обладаешь тѣми прелестными дугами бровей, къ которымъ идетъ и шляпка-корабликъ, и шляпка-амазонка, и всякая шляпка венец³анскаго покроя.- Простой платокъ, сэръ Джонъ,- Вотъ что идетъ къ моимъ бровямъ; да и тотъ слишкомъ хорошъ для меня.- Клянусь Богомъ, ты совершаешь преступлен³е, произнося так³я слова. Нѣтъ, изъ тебя вышла бы придворная дама въ полномъ смыслѣ слова, и твердая поступь твоей ноги придавала бы удивительную прелесть твоимъ движен³ямъ въ полукруглыхъ фижмахъ! Еслибъ судьба не была твоимъ врагомъ, я знаю чѣмъ была бы ты, имѣя такого друга въ природѣ. Перестань же скрывать это, ибо скрыть невозможно.- Повѣрьте, ничего подобнаго нѣтъ во мнѣ! - но за что же я полюбилъ тебя? Убѣдись хотя этимъ, что въ тебѣ есть что-то необыкновенное. Я не умѣю льстить, не умѣю говорить, что ты такая и этакая,- какъ умѣютъ сюсюкать эти франты, похож³е на женщинъ въ мужскомъ платьѣ и пахнущ³е какъ аптекарская кладовая во время сбора травъ. Не умѣю я, но люблю тебя,- одну тебя, и ты заслуживаешь этого.- Не обманывайте меня, сэръ, боюсь что ни любите мистриссъ Пэджъ.- Ты точно также могла бы сказать, что я люблю прохаживаться мимо долговой тюрьмы, которая для меня такъ же ненавистна, какъ дымъ отъ обжигаемой извести!"
   Въ этой сценѣ сэръ Джонъ рисуется очень характерно; вы видите тутъ, не смотря на эту громаду жира, купающуюся, такъ сказать, въ хересѣ,- необыкновенно подвижную, вкрадчивую натуру, находчивость, своеобразное остроум³е, ловкость; это - весь Фальстафъ, за исключен³емъ нѣкоторыхъ особенностей, развившихся въ немъ впослѣдств³и. Разсказъ о томъ, какъ онъ попалъ въ корзину съ грязнымъ бѣльемъ, дополняетъ характеристику Фальстафа виндзорскаго пер³ода: "Когда я, такимъ образомъ, очутился въ корзинѣ, мистриссъ Фордъ позвала двухъ мерзавцевъ лакеевъ своего мужа, и велѣла нести меня въ видѣ грязнаго бѣлья на Дэтгетск³й лугъ. Они подняли меня къ себѣ на плечи; въ дверяхъ встрѣтился съ ними мерзк³й ревнивецъ, ихъ баринъ, спросивш³й разъ или два, что у нихъ въ корзинѣ. Я трепеталъ отъ страха при мысли, что этотъ подлый лунатикъ станетъ осматривать корзину; но судьба, обрекшая его на зван³е рогоносца, удержала его руку. Ну, хорошо! Онъ отправился дальше на поиски, а я препроводился въ видѣ грязнаго бѣлья. Но замѣчайте, что было дальше, мистеръ Брукъ. Я терпѣлъ муки трехъ различныхъ родовъ смерти: во-первыхъ, невыносимый страхъ если ревнивый, гнусный баранъ найдетъ меня; затѣмъ, лежанье на пространствѣ какого-то наперстка въ мучительно-скорченномъ положен³и, головой къ пяткамъ; наконецъ, плотная укупорка моей персоны, точно крѣпкаго спирта, въ вонючемъ бѣльѣ, разлагавшемся въ своемъ собственномъ салѣ. Представьте себѣ человѣка моей комплекц³и,- представьте себѣ это... А надо вамъ знать, что на меня жиръ дѣйствуетъ какъ масло: со мной происходитъ вѣчное расплавлен³е, вѣчное таян³е. Не понимаю, какимъ чудомъ я не задохся. И вотъ, въ самомъ разгарѣ этой бани, когда я, точно голландское кушанье, наполовину сварился уже въ собственномъ жирѣ, меня вдругъ швырнули въ Темзу, мое докрасна раскаленное тѣло охладили въ этой влагѣ, какъ лошадиную подкову; представьте вы себѣ только это,- раскаленное докрасна,- представьте себѣ, мистеръ Брукъ!"
   Несомнѣнно, виндзорск³й фарсъ послужилъ сэру Джону хорошимъ урокомъ. Когда мы снова встрѣчаемся съ нимъ въ хроникѣ "Генрихъ IV", онъ значительно измѣнился,- нельзя, впрочемъ, сказать, чтобы въ лучшему, въ обыденномъ, буржуазномъ смыслѣ слова. Онъ уже совершенно ожирѣлъ, опустился, пр³обрѣлъ большую опытность и сдѣлался отъявленнымъ плутомъ и циникомъ. Съ принцемъ Генрихомъ онъ уже окончательно сошелся, третируетъ его за панибрата и считаетъ щенкомъ и мальчишкой. Веселая компан³я, составленная изъ него, принца, Пойнса, Гадсхиля, Пето и Бардольфа окончательно сформировалась; компан³я пьянствуетъ, развратничаетъ и грабитъ по большимъ дорогамъ. Героемъ является, разумѣется, все тотъ же сэръ Джонъ. Для того, чтобы составить себѣ понят³е объ этой компан³и достаточно указать на Гадсхиля, который въ такой дурной славѣ, что ему даже извозчики не рѣшаются ссудить фонарь. Дѣла компан³и идутъ хорошо и воображен³е сэра Джона разыгрывается до такой степени, что ему хотѣлось бы, чтобы принцъ, при вступлен³и на престолъ, изгналъ изъ Англ³и законъ и висѣлицу и далъ бы право гражданства ночному ремеслу разбойниковъ. Веселую компан³ю онъ сравниваетъ съ моремъ, а принцъ прибавляетъ, что у рыцарей луны есть свой приливъ и отливъ; такъ напр., въ понедѣльникъ ночью, послѣ отчаяннаго грабежа, золото прильетъ съ кошельку, а во вторникъ, послѣ пирушки, отольетъ назадъ; добыто крикомъ: "стой!" Уничтожено крикомъ: "наливай!" Иной разъ отливъ стоитъ ниже первой ступени лѣстницы, въ другой - приливъ приводитъ до верхушекъ висѣлицы. Пойнсъ спрашиваетъ сэра Джона: "Джэкъ! какъ твое дѣло съ дьяволомъ о душѣ, которую ты ему продалъ въ послѣднюю святую пятницу за стаканъ хереса и холоднаго каплуна?"
   Въ первой части хроники "Генрихъ IV" мы присутствуемъ при одномъ изъ разбойничьихъ подвиговъ веселой компан³и. Подвигъ оканчивается, впрочемъ, забавнымъ фарсомъ. Фальстафъ, Пето, Бардольфъ и Гадсхиль нападаютъ ночью на проѣзжихъ купцовъ, грабятъ ихъ и только что намѣреваются приступить къ дѣлежу добычи, какъ принцъ и Пойнсъ въ маскахъ нападаютъ, въ свою очередь, на нихъ и отымаютъ деньги. Послѣ подвига вся компан³я пьянствуетъ въ тавернѣ "Кабаньей головы" въ Истчипѣ. Фальстафъ въ унын³и и проклинаетъ принца и Пойнса, которые, по его мнѣн³ю, трусы, потому что не поспѣли къ нимъ на помощь. Не зная, что ихъ грабили тѣ же принцъ и Пойнсъ, Фальстафъ принимается разсказывать свои ночные подвиги. "Я - подлецъ,- говоритъ онъ,- если не сражался, по крайней мѣрѣ, два часа съ цѣлой дюжиной. Я остался живъ чудомъ. Я восемь разъ проколотъ сквозь камзолъ, четыре - сквозь исподнее платье. Мой щитъ изрубленъ вдоль и поперегъ; мой мечъ зазубренъ, какъ пила.- И вы сражались со всѣми? - спрашиваетъ съ улыбкой принцъ.- Со всѣми? Я не знаю, что ты называешь со всѣми, но если я не сражался съ пятидесятью,- назови меня пучкомъ редисокъ...- Господи помилуй! Уже вѣрно ты убилъ нѣсколькихъ? - Ну, ужъ тутъ молиться было поздно. Двухъ я укокошилъ, съ двумя, я увѣренъ, разсчетъ конченъ, съ двумя бездѣльниками въ клеенчатыхъ плащахъ. Галь, если я лгу, наплюй мнѣ въ глаза и назови меня лошадью. Ты знаешь мою старую манеру защищаться: сталъ такъ и держу мечъ такъ. Четыре бездѣльника въ клеенкѣ...- Четыре? какъ же ты сказалъ сейчасъ, что только двое? - Четыре, Галь, я сказалъ четыре... Эти четверо стали рядомъ передо мной и ну тыкать. Я, не раздумывая долго, поймалъ въ мой щитъ всѣ семь мечей - вотъ такъ.- Семь? да вѣдь ихъ было только четверо?- Въ клеенкѣ? - Ну, да, четверо въ клеенкѣ.- Семеро, клянусь этой рукоятью, семеро; иначе, я - подлецъ.- Оставь его, прибудетъ еще.- Галь, ты слушаешь? - слушаю, Джэкъ, слушаю.- Слушай, слушай, оно стоитъ, чтобы послушать. Ну вотъ, какъ я сказалъ, эти девятеро въ клеенкѣ...- Ну, прибавилось еще двое...- Переломали мечи...- И потеряли штаны.- И начали отступать; но я за ними; и быстрѣе мысли, положилъ семерыхъ изъ одиннадцати...- Ужасно: одиннадцать человѣкъ въ клеенкѣ выросло изъ двухъ!" - Тутъ Фальстафъ заврался до того, что сталъ увѣрять, будто видѣлъ еще трехъ бездѣльниковъ въ зеленомъ сукнѣ въ то время, когда ночь была такъ темна, что онъ не могъ замѣтить собственной руки... Но дѣло разъясняется: оказывается, что Фальстафъ нещадно лгалъ, а деньги были отняты у него тѣмъ же принцемъ и Пойнсомъ. "А ты, Фальстафъ,- прибавляетъ принцъ,- помчалъ свое пузо такъ быстро, такъ проворно, и все бѣжалъ и ревѣлъ о пощадѣ, какъ самый рѣзвый и голосистый теленокъ. Ну, не подлецъ ли ты: иззубрилъ свой мечъ и увѣряешь, что это въ битвѣ"...- Но Фальстафъ, съ обычной своей находчивостью, и тутъ вывертывается: онъ, видите-ль, зналъ, что на нихъ напалъ принцъ съ Пойнсомъ: "Послушай, Галь,- ты знаешь: я храбръ какъ Геркулесъ, но и остороженъ по инстинкту. И левъ не тронулъ бы истиннаго принца. Инстинктъ - великая вещь. Я поступилъ какъ трусъ, но ради инстинкта. Это не повредитъ въ моемъ мнѣн³и ни мнѣ, ни тебѣ, и я по-прежнему считаю себя храбрымъ львомъ, а тебя - истиннымъ принцемъ. Впрочемъ, я, ей-Богу, радъ, что деньги у васъ. Хозяйка! - запирай ворота! Кути сегодня - молись завтра!"
   Вранье и плутовство Фальстафа не знаютъ предѣловъ, какъ не знаетъ предѣловъ его остроум³е. У мистриссъ Куикли онъ взялъ въ долгъ 24 фунта, обѣщая на ней жениться, а когда она жалуется и требуетъ своихъ денегъ, онъ вторично обѣщаетъ на ней жениться и тутъ же выманиваетъ еще десять фунтовъ, что, впрочемъ, не мѣшаетъ ему ругаться. Онъ называетъ ее штукой (а thing). Куикли обижается: "Какая я штука? Ну, говори: какая?- Да такая, съ которой имѣть дѣло - не приведи Господи! - Нѣтъ, врешь, всяк³й готовъ имѣть со мной дѣло... а ты, не во гнѣвъ твоему рыцарству, подлецъ, если меня такъ называешь.- А ты, не во гнѣвъ твоей женственности, тварь, если уже на то пошло.- Какая же я тварь, подлецъ, какая? - какая? Выдра.- Выдра, сэръ Джонъ? почему же выдра? - Да потому, что она чортъ знаетъ, что такое: ни рыба, ни мясо!"
   Дѣло, однако же, принимаетъ скверный оборотъ; вслѣдств³е возстан³я Перси война объявлена; принцъ отправляется въ арм³ю; Фальстафъ принужденъ поступить въ пѣхоту. Онъ вербуетъ солдатъ, но также по-своему. Взамѣнъ ста пятидесяти рекрутъ, онъ добылъ себѣ триста фунтовъ. Онъ вербовалъ только сыновей богатыхъ мызниковъ, "для которыхъ барабанный бой страшнѣе дьявола"; и поплатились же они за свое удовольств³е! Вмѣсто нихъ онъ набралъ цѣлую ватагу оборвышей, "похожихъ на Лазаря, когда псы лизали его раны". Войны онъ терпѣть не можетъ и драться не намѣренъ. "И въ самомъ дѣлѣ, кто меня толкаетъ? - спрашиваетъ онъ себя.- Честь. А если она толкаетъ меня на смерть,- тогда что? Можетъ ли честь приставить руку? - нѣтъ. Вылѣчить рану? - нѣтъ. Значитъ, она хирург³и не знаетъ? - нѣтъ. Что же такое честь? - слово. Что такое слово?- Воздухъ. Стало, честь - воздухъ? Славное пр³обрѣтен³е! Кто же ее пр³обрѣлъ? - а тотъ, кого убили въ сражен³и.- Что же, онъ ее чувствуетъ? - нѣтъ. Сознаетъ ее? - нѣтъ. Стало быть, она неощущаема?- Нѣтъ. Какъ же могутъ чувствовать мертвые? Развѣ она не можетъ уживаться съ живыми? Нѣтъ. Почему? - Злословье не позволяетъ. Такъ и мнѣ ей не надо. Честь - просто надгробная надпись! -" Такова практическая философ³я сэра Джона. Не смотря на твердое намѣрен³е придерживаться этихъ правилъ, сэръ Джонъ не можетъ избѣгнуть сражен³я. На него въ стычкѣ напалъ Дугласъ, но Фальстафъ прикинулся убитымъ; почти рядомъ съ нимъ лежалъ трупъ Перси, убитаго принцемъ. Онъ беретъ трупъ и несетъ его къ принцу, увѣряя, что онъ убилъ Перси. Принцъ не обнаруживаетъ лжи и Фальстафъ награжденъ королемъ. Благодаря этому обстоятельству, въ народѣ распространяется великая слава о храбрости Фальстафа; онъ дѣлается, такъ сказать, миѳическимъ лицомъ; верховный судья, судейск³е чиновники, женщины, враги, друзья - всѣ проникаются уважен³емъ къ его героизму. Верховный судья уговариваетъ Фальстафа извлечь себѣ пользу изъ его хорошей славы. Отъ него удаляютъ Бардольфа и даютъ ему въ спутники невиннаго пажа для того,- какъ онъ полагаетъ,- чтобъ пажъ составлялъ ему контрастъ своимъ крошечнымъ ростомъ. Въ довершен³е всего, Фальстафа даютъ въ спутники принцу Ланкастеру, когда война снова возгорѣлась,- человѣку серьезному и строгому, между тѣмъ какъ король съ принцемъ идутъ на валл³йцевъ.
   Но все это - какъ съ гуся вода. Фальстафъ медлитъ въ Лондонѣ и продолжаетъ тамъ вести свою распутную жизнь; чванится своимъ рыцарствомъ, дерется на улицѣ съ женщинами, пьянствуетъ. Переодѣтый принцъ отправляется отыскивать Фальстафа и видитъ до какого низкаго общества онъ опустился; онъ слышитъ, какъ при всѣхъ Фальстафъ позоритъ его, такъ что даже Пойнсъ требуетъ отъ имени принца немедленнаго мщен³я. На службѣ онъ по-прежнему плутъ. Еще при Шрюсбери онъ говорилъ, что его лохмотникамъ ловко задали перцу: изъ ста пятидесяти осталось только трое. Теперь онъ опять набираетъ солдатъ изъ самой негодной черни и за деньги освобождаетъ людей, сколько нибудь сносныхъ. При взят³и Колевиля, Ланкастеръ еще разъ хочетъ прославить его подвигъ; кредитъ его увеличивается. Онъ отправляется въ Глостершайръ, отыскиваетъ двухъ мировыхъ судей,- Шалло и Сайленса, которые задумываютъ воспользоваться имъ и его вл³ян³емъ при дворѣ. Когда приходитъ извѣст³е о смерти короля, Фальстафъ увѣренъ, что его мечта о владычествѣ плутовъ и негодяевъ осуществится. Онъ ждетъ выхода молодого короля, его друга, на площади Вестминстерскаго аббатства и заговариваетъ съ нимъ, но молодой король сразу его обрываетъ и отправляетъ въ ссылку.
   Мы не знаемъ, долго ли продолжалась эта опала и смѣнилъ ли король гнѣвъ на милость, но съ этой минуты мы уже не видимъ больше Фальстафа. Шекспиръ намѣревался продолжать эпопею жирнаго рыцаря, но не выполнилъ своего намѣрен³я. Въ "Генрихѣ V" мы, однако, еще слышимъ о немъ. Въ началѣ второго дѣйств³я, въ то время какъ Нимъ, Бардольфъ, Пистоль и Куикли (которая вышла замужъ за Пистоля) ругаются въ истчипской тавернѣ, входитъ пажъ Фальстафа: "Хозяинъ, Пистоль и вы, хозяйка,- говоритъ онъ,- идите скорѣй къ моему господину. Онъ очень боленъ и хочетъ лечь въ постель.- Добрый Бардольфъ, хоть бы ты сунулъ ему свой носъ подъ одѣяло вмѣсто грѣлки... Право, онъ захворалъ не на шутку..." Фальстафъ умираетъ. Сцена смерти, разсказанная Куикли, удивительна, но мы ее не приводимъ. Смерть его послѣдовала передъ самымъ началомъ французской войны, т. е. лѣтомъ 1415 года. Значитъ въ то время, когда онъ умеръ, ему было отъ 62 до 72 лѣтъ отъ роду. Таково, по крайней мѣрѣ, предположен³е, которое можно сдѣлать на основан³и шекспировскихъ хроникъ.
  
   Характерное впечатлѣн³е, всегда производимое на насъ Фальстафомъ, обратило вниман³е критиковъ на одинъ интересный психологическ³й вопросъ. Несомнѣнно, что не только самъ Шекспиръ любитъ своего Фальстафа болѣе всѣхъ другихъ своихъ героевъ,- болѣе Гамлета, Джэка, Тимона, и во всякомъ случаѣ, гораздо болѣе Генриха Ѵ, но и насъ онъ заставилъ полюбить его. Мы очень хорошо сознаемъ всю безнравственность поведен³я Фальстафа, знаемъ, что у него нѣтъ ни стыда, ни совѣсти, что онъ циникъ, развратникъ и плутъ, а между тѣмъ все-таки любимъ его и всегда съ особеннымъ удовольств³емъ возвращаемся къ его похожден³ямъ и слушаемъ его остроты. Въ Англ³и онъ давно - самый популярный герой, для остальной Европы онъ - самое полное олицетворен³е англ³йскаго народнаго юмора, одно изъ величайшихъ произведен³й искусства. Газлитъ увѣрялъ даже, что мы вовсе не порицаемъ характеръ Фальстафа, точно такъ же какъ мы не порицаемъ актера, играющаго его роль. Принцу Газлитъ не прощаетъ его обращен³я съ Фальстафомъ, потому что читателю Фальстафъ кажется лучше принца по характеру. Очевидно, тутъ существуетъ какой-то оптическ³й обманъ, какой-то художественный фокусъ; который не позволяетъ намъ относиться къ Фальстафу такъ, какъ мы относимся къ другимъ людямъ. Въ чемъ же заключается этотъ фокусъ?
   По мнѣн³ю Гервинуса, онъ заключается въ томъ, что живость картины, богатство необычайнаго остроум³я, необыкновенно искусный пр³емъ, съ которымъ вызваны комическ³я черты въ самой внѣшней обстановкѣ сэра Джона, самое счастливое сл³ян³е общаго съ индивидуальнымъ, все это воплощено въ одномъ лицѣ съ такимъ великимъ мастерствомъ, что извинительно, если мы переносимъ свое расположен³е отъ художественнаго создан³я къ самому предмету его. Въ комед³и "All's well that ends well" Шекспиръ говоритъ.о Паролѣ: "Онъ такъ совершененъ въ своей негодности, что даже правится намъ; онъ такъ переплутовалъ плута, что самая диковинность этого явлен³я оправдываетъ его". Вотъ это-то удовольств³е, по мнѣн³ю Гервинуса, при видѣ всего выходящаго изъ ряда и имѣетъ мѣсто, когда мы видимъ Фальстафа. Впечатлѣн³е, производимое на насъ Фальстафомъ, нѣмецк³й критикъ очень удачно сравниваетъ съ впечатлѣн³емъ при чтен³и "Рейнеке-Лиса" Гете: въ обоихъ произведен³яхъ противоположность съ обнаженной естественностью и всѣмъ тѣмъ, что освящено порядкомъ, нравственностью, обычаемъ и высшими принципами выставлена съ такою полнотою, что комическое впечатлѣн³е, производимое всякимъ удачнымъ контрастомъ, не даетъ времени сложиться нравственной оцѣнкѣ. Съ этой противоположности, имѣющей вл³ян³е на наше сужден³е, присоединяется еще и другая. Она состоитъ въ контрастѣ между сильными чувственными желан³ями и потребностями этого циника-эпикурейца и его ограниченною способностью къ наслажден³ю; въ контрастѣ между его подагрическою старостью и желан³емъ казаться молодымъ; въ контрастѣ между легкостью существован³я, къ которой стремится это тяжелое тѣло и до которой эта тяжесть, это бремя само собой его не допускаютъ. Перевѣсъ такого матер³альнаго бремени надъ силами духовными, конечно, могъ быть причиненъ самимъ же Фальстафонъ, но мы принимаемъ его за бремя, которое ему суждено нести и которое даетъ такую же невмѣняемость всѣмъ послѣдующимъ его поступкамъ, какую даетъ пьяному человѣку та первоначальная его вина, что онъ напился. Джонсонъ точно также думалъ, что пороки Фальстафа, хотя и заслуживаютъ порицан³я, но они все-таки не такъ ужасны; трусость, ложь, склонность къ чувственнымъ наслажден³ямъ, низость, грабительство, неблагодарность,- словомъ, всевозможные пороки,- слѣдуетъ простить именно потому, что они въ такомъ громадномъ множествѣ соединены у Фальстафа. Ревностные комментаторы были такъ увлечены Фальстафомъ, что вовсе не хотѣли видѣть тѣхъ вредныхъ послѣдств³й, которыя привели къ уб³йству въ тавернѣ Куикли, какъ разъ передъ тѣмъ, когда Фальстафу была объявлена немилость. Знакомство съ съ Фальстафомъ казалось не только для принца, но и для каждаго читателя очаровательнымъ и соблазнительнымъ, такъ что удовольств³е видѣть себя пр³ятно развлеченнымъ не давало возможности возникнуть нравственному охужден³ю,- и въ этомъ, конечно, величайш³й мастерской эффектъ роли Фальстафа.
   Всѣ эти соображен³я, несомнѣнно, справедливы, но справедливы только отчасти, и не рѣшаютъ загадки вполнѣ. Еслибы дѣло заключалось только въ комическомъ контрастѣ, въ громадности соединенныхъ у Фальстафа пороковъ, въ удовольств³и быть пр³ятно развлеченнымъ, то безпристрастный анализъ тогда, когда первое впечатлѣн³е уже не существуетъ, заставилъ бы насъ опомниться и мы, по зрѣломъ размышлен³и, отвернулись бы съ отвращен³емъ отъ этой бочки пороковъ. Но этого никогда не бываетъ. По отношен³ю въ Фальстафу никогда не возникаетъ безпристрастный анализъ; мы, очевидно, чувствуемъ такую непозволительную слабость къ нему, что сознательно закрываемъ глаза на его безобраз³я и помнимъ только привлекательныя стороны его натуры: остроум³е, находчивость, умъ, несомнѣнное добродуш³е и талантъ развлекать насъ. Какъ бы мы хладнокровно ни разсуждали, какъ бы мы ни хотѣли быть строгими моралистами, мы принуждены сознаться, что также любимъ Фальстафа впослѣдств³и, какъ любили его и въ первую минуту знакомства съ нами. Значитъ, онъ интересуетъ насъ и еще кое-чѣмъ. По моему мнѣн³ю, дѣло заключается въ томъ, что самъ Шекспиръ не порицаетъ Фальстафа и менѣе всего смотритъ на него глазами моралиста. Еслибы Шекспиръ, какъ думаетъ Гервинусъ, хотѣлъ сдѣлать изъ Фальстафа оруд³е своихъ поучен³й и изобразилъ бы его какъ сатирикъ, то, конечно, Фальстафъ отталкивалъ бы насъ своими пороками; мы бы негодовали на него и во всякомъ случаѣ не восхищались бы такими сторонами его характера, которыя отталкиваютъ насъ во всякомъ другомъ человѣкѣ. И въ самомъ дѣлѣ, стоитъ только обратить вниман³е на постройку характера Фальстафа, на тайныя пружины его психическаго организма, чтобъ окончательно убѣдиться въ отсутств³и всякихъ сатирическихъ цѣлей со стороны Шекспира.
   Всѣ, что составляетъ въ человѣкѣ духовныя потребности натуры,- честь, нравственность, стремлен³е къ истинѣ и знан³ю, достоинство,- все умерло въ Фальстафѣ съ самыхъ раннихъ лѣтъ; все это онъ мало-по-малу растерялъ по тавернамъ континента и Англ³и, шатаясь изъ одного непотребнаго дома въ другой въ услов³яхъ солдатской жизни; взамѣнъ этого - праздность, эпикурейство, благосостоян³е, цинизмъ, тунеядство являются цѣлями его существован³я; такимъ образомъ явился циническ³й взглядъ на жизнь, презрѣн³е къ личности и ко всякимъ идеальнымъ запросамъ человѣческой натуры. Онъ циникъ, и физически, и нравственно,- но уменъ, а при умѣ и цинизмѣ неизбѣжно возникаетъ своеобразное остроум³е, юморъ, въ основан³и котораго опять-таки лежитъ величайшее презрѣн³е къ людямъ и къ ихъ идеальнымъ потребностямъ. Въ этомъ заключается его несомнѣнное превосходство надъ всѣми окружающими его людьми. Онъ такъ естественно, безсознательно циниченъ, онъ такъ освобожденъ отъ всякихъ цѣпей нравственныхъ идеаловъ, въ немъ замѣчается такое полное отсутств³е уважен³я къ чему бы то ни было,- въ личности (своей и чужой), къ религ³и, государству, нравственности, что онъ ошеломляетъ людей парадоксальностью своихъ мнѣн³й, возбуждаетъ въ нихъ недоумѣн³е и удивлен³е. Въ сущности, онъ, какъ и Панургъ у Раблэ,- добрый малый, злобы въ немъ нѣтъ никакой, онъ просто любитъ посмѣяться, да позабавиться. Когда его ругаютъ - онъ ругаетъ больше другихъ, на одну насмѣшку отвѣчаетъ десятью остротами, но въ то же время онъ нисколько не обижается и не сердится. Il а un bon naturel, какъ говорятъ французы. Черезъ минуту вы его видите рядышкомъ съ ругателями: за сальнымъ столомъ таверны онъ съ ними пьянствуетъ и чокается. Ему все трынъ-трава, лишь бы весело пожить. Свои многочисленные пороки онъ такъ добродушно и наивно выставляетъ на показъ, что вы принуждены простить ихъ ему. Онъ точно говоритъ вамъ: "Что прикажете? Такимъ, значитъ, я уродился. Люблю выпить; уже будто хорошее вино - не хорошо? Бѣгаю, когда угрожаютъ мнѣ побои: а развѣ отъ побоевъ не болитъ спина? Дѣлаю долги и выманиваю деньги,- но развѣ непр³ятно имѣть въ карманѣ деньги? Хвастаюсь, но вѣдь это только потому, что желаю внушить почтен³е къ себѣ!" - "Послушай, Галь, ты знаешь, что нашъ праотецъ Адамъ и въ состоян³и невинности не избѣжалъ грѣхопаден³я. Гдѣ же устоять противъ него бѣдному Джону Фальстафу въ нынѣшнее развращенное время? Ты знаешь, что во мнѣ больше мяса, чѣмъ въ другомъ, слѣдовательно и грѣховъ больше!" Фальстафъ до такой степени безнравствененъ, что уже не кажется безнравственнымъ. На извѣстной ступени исчезаетъ сознан³е; природа вступаетъ въ свои права и человѣкъ гоняется за удовлетворен³емъ своихъ страстей, столь же мало думая о томъ, что справедливо и что несправедливо, какъ и дик³й звѣрь. Но отсутств³е сознан³я не исключаетъ ума; Фальстафъ уменъ и остроуменъ въ величайшей степени. Если ужъ кто не ходитъ за словомъ въ карманъ, то, конечно, онъ. Брань, ругательства, проклят³я, шутки, сальности льются изъ него точно изъ открытаго крана бочки. Его невозможно озадачить: онъ выходитъ сухъ изъ воды при какихъ угодно затруднен³яхъ. Ложь зарождается въ немъ, цвѣтетъ, увеличивается, размножается, точно грибъ на тучной, унавоженной почвѣ. Онъ самъ превосходно опредѣляетъ себя, когда говоритъ: "Люди считаютъ за особую честь скалить надо мной зубы. Эта глина, что зовется человѣкомъ, не въ состоян³и выдумать чего-либо остраго, если только не я - предметъ ея глумлен³я; такъ что я - не только остроуменъ самъ, но еще причина остроум³я другихъ". Эта характеристика Фальстафа, лучшая изъ всѣхъ когда либо данныхъ, раскрываетъ намъ тайну его психической организац³и и его привлекательности.
   Дѣйствительно, простое появлен³е его возбуждаетъ людей сцѣпиться съ нимъ на словахъ. Своимъ остроум³емъ онъ подзадориваетъ насъ и мы, въ свою очередь, начинаемъ сыпать шутками и остротами. Тутъ мы встрѣчаемся съ любопытнымъ, малоизслѣдованнымъ психическимъ закономъ, подмѣченнымъ Шекспиромъ съ необычайной ген³альностью. Въ другихъ человѣкъ любитъ самого себя. Когда другой возбуждаетъ въ насъ умственныя силы или подъемъ духа, энерг³и, порывовъ къ идеальному, когда мы, благодаря этому, прозрѣваемъ нашъ собственный идеалъ и обнаруживаемъ его,- то мы любимъ этого другого, не подозрѣвая того, что онъ есть лишь внѣшнее услов³е подъема нашей духовной энерг³и. Мы его любимъ, потому что любимъ себя. Въ этомъ заключается тайна общен³я между людьми, первичная, органическая причина нашихъ симпат³й и антипат³й. Фальстафъ намъ безсознательно симпатиченъ, благодаря именно этимъ свойствамъ своей богатой натуры. Его флегматическ³й темпераментъ, его физическая неподвижность, его острый, творческ³й умъ, его удивительное, можно сказать, артистическое, знан³е людей, его полнѣйшее безразлич³е по отношен³ю къ какимъ бы то ни было нравственнымъ идеаламъ,- все это возбуждаетъ насъ въ высочайшей степени, и это пр³ятное ощущен³е возбужден³я мы невольно приписываемъ ему.
   Но спрашивается: намѣренно или ненамѣренно остроум³е Фальстафа? Играетъ-ли онъ сознательно роль, когда потѣшаетъ принца, или потѣшаетъ только потому, что это ему самому доставляетъ удовольств³е? Кинъ, исполняя роль Фальстафа, всегда старался выставить на видъ преднамѣренность его остроум³я. Газлитъ полагаетъ, что Фальстафъ - лжецъ, трусъ, острякъ и все что хотите только для того, чтобы доставить удовольств³е другимъ, только для того, чтобы выставить въ блестящемъ освѣщен³и лучш³я стороны своей натуры, т. е., чтобы сдѣлать ихъ привлекательными и симпатичными; онъ, если можно такъ выразиться, въ такой же степени актеръ въ дѣйствительности, какъ и на сценѣ; однимъ словомъ, съ этой точки зрѣн³я Фальстафъ остроуменъ преднамѣренно, но безкорыстно. Друг³е, напротивъ того, думаютъ, что у Фальстафа нѣтъ никакой преднамѣренности, что его остроум³е - просто свойство его ума, то, что французы называютъ verve. Такимъ образомъ, являются, по крайней мѣрѣ, три различные взгляда на это колоссальное создан³е Шекспира. Тѣмъ не менѣе ни одинъ изъ этихъ взглядовъ, на мой взглядъ, не объясняетъ вполнѣ Фальстафа. Его натура гораздо сложнѣе и заключаетъ въ себѣ всѣ три элемента: преднамѣренность корыстную, преднамѣренность безкорыстную и verve. Необыкновенный ген³й Шекспира заключается именно въ томъ, что онъ никогда не обходитъ трудностей, а беретъ ихъ цѣликомъ. Въ данномъ случаѣ заключалось непреодолимое для всякаго другого художника затруднен³е: сдѣлать изъ Фальстафа актера по разсчету значило бы убить симпат³и къ нему зрителя и читателя, значило бы превратить его въ простого, вульгарнаго плута и шута, т. е. въ нѣчто гадкое, внушающее не эстетическое наслажден³е, а простое омерзен³е; сдѣлать же изъ него человѣка безсознательныхъ побужден³й - не значило ли бы отнять у него умъ, т. е. отнять отъ этой фигуры весь ея интересъ? Какъ соединить то, что, казалось бы, несоединимо по существу: господство сознан³я и отсутств³е сознан³я? Но Шекспиръ не простой художникъ, онъ не выбираетъ удобныхъ для своихъ цѣлей особенностей характера, онъ переноситъ ихъ на сцену цѣликомъ, во всей ихъ сложности и въ тѣхъ самыхъ отношен³яхъ, въ какихъ онѣ встрѣчаются въ природѣ. Вотъ почему, между прочимъ, его художественныя создан³я такъ непосредственно живы, безконечно разнообразны, съ кажущимися противорѣч³ями, какъ и дѣйствительные люди; вотъ почему, съ другой стороны, всѣ его роли представляютъ так³я трудности для актера, даже самаго талантливаго и ген³альнаго: ему приходится олицетворять на сценѣ сразу и одновременно всѣ особенности характера, всѣ свойства натуры, весь психическ³й механизмъ, въ которомъ такъ много видимыхъ противорѣч³й.
   Такою же сложностью отличается и организац³я Фальстафа. Фальстафъ, несомнѣнно, сознаетъ свое умѣн³е шутить и очень хорошо знаетъ, чѣмъ можно разсмѣшить принца. Но онъ, кромѣ того, и по преимуществу,- натура крайне впечатлительная, такъ сказать артистическая, художественная: кажется, будто малѣйш³й толчокъ мгновенно приводитъ въ движен³е весь его умственный аппаратъ, и тогда аппаратъ дѣйствуетъ автоматично, самопроизвольно, по привычкѣ, по натурѣ, по инстинкту. Разсчетъ, несомнѣнно, существуетъ, но только въ самомъ началѣ; этотъ разсчетъ даетъ толчокъ, и когда возбужден³е состоялось,- Фальстафу не зачѣмъ уже играть роль, всѣ свойства его натуры выступаютъ сразу и обнаруживаются во всемъ своемъ блескѣ. Фальстафъ хитеръ по разсчету, но остроуменъ по натурѣ. Это - то же самое, что по другому поводу онъ самъ говоритъ о себѣ: "Послушай, Галь,- ты знаешь, я - храбръ какъ Геркулесъ, но и остороженъ по инстинкту". И, въ самомъ дѣлѣ, онъ, несомнѣнно, храбръ въ сознан³и, въ мысли, но трусъ по инстинкту; онъ и трусъ, и храбръ одновременно; онъ приступаетъ къ битвѣ съ самыми геройскими намѣрен³ями, но лишь увидитъ врага - давай Богъ ноги. Онъ такъ уменъ и такъ талантливъ, что создаетъ себѣ, для собственнаго обихода, нѣчто въ родѣ пьяной философ³и, въ которой сливаются въ одно органическое цѣлое эти противорѣч³я его натуры: "Хорош³й хересъ,- говоритъ онъ,- производитъ два дѣйсгв³я: во-первыхъ, бросается въ голову, очищаетъ мозгъ отъ скопившихся вокругъ него черныхъ паровъ, дѣлаетъ его живымъ, изобрѣтательнымъ, полнымъ огня, такъ что все, что слетитъ въ это время съ языка, всегда бываетъ мѣткимъ словцомъ. Второе дѣйств³е хереса то, что онъ разогрѣваетъ кровь, которая иначе, осѣдая отъ холода, дѣлаетъ печень блѣдной, почти бѣлой, а въ этомъ именно и заключается главная причина трусости и слабодуш³я. Хересъ, напротивъ, приводя кровь въ движен³е, заставляетъ ее разливаться по самымъ дальнимъ оконечностямъ. Отъ него разгорается носъ и, точно сигнальный огонь, призываетъ къ оруж³ю всѣ части маленькаго королевства, что зовутъ человѣкомъ, причемъ сердце, какъ генералъ, около котораго собираются второстепенныя силы, раздувается и дѣлается способнымъ на какой угодно подвигъ. Поэтому ясно, что одинъ лишь хересъ можетъ сдѣлать человѣка храбрымъ. Безъ него и военное искусство - вздоръ и похоже на сокровище, зарытое въ землю. Хересъ долженъ его отыскать и пустить въ ходъ". Это, конечно, вранье, что сознаетъ и самъ Фальстафъ, но вранье на подкладкѣ удивительно оригинальной мысли. Воображен³е его такъ сильно, что онъ не въ состоян³и мыслить абстрактно, спокойно переходя отъ одной мысли къ другой, въ логической послѣдовательности; онъ мыслитъ скачками, образами, сравнен³ями, метафорами; онъ постоянно прибѣгаетъ къ расцвѣчиван³ю идей, являющихся такимъ образомъ въ образной, яркой формѣ. Одно сравнен³е невольно вызываетъ въ его умѣ другое, затѣмъ третье и такъ далѣе, точно стебель, который едва лишь успѣлъ подняться надъ почвой, какъ пускаетъ уже вѣтку, потомъ другую, третью, десятую - въ такомъ изобил³и, что въ концѣ концовъ вы теряете логическую нить и совершенно ослѣплены этой роскошью образовъ и картинъ; это - фантасмагор³я, фейерверкъ, никогда не прекращающ³йся, вѣчно мѣняющ³йся, вѣчно ослѣпляющ³й... Таковы особенности ума Фальстафа, ума, въ которомъ воображен³е настолько же сильно, насколько сильна разсудочность. И въ этомъ отношен³и умъ Фальстафа съ родни уму самого Шекспира; своего любимца онъ надѣлилъ нѣкоторыми чертами своего собственнаго ума; не мудрено, поэтому, что мы подчиняемся обаян³ю ума Фальстафа. Присоедините къ этому флегматическ³й темпераментъ, составляющ³й самый полный контрастъ съ этимъ бѣшенымъ воображен³емъ - и у васъ будетъ полный образъ Фальстафа. Въ нечаянности остроты и въ сухости построен³я собственно и заключается вся комическая сила. Ген³й комизма движется, какъ и всяк³й другой ген³й, по неуловимой лин³и, разграничивающей область сознан³я отъ области естественнаго побужден³я.
  
   Фальстафъ - одно изъ самыхъ юмористическихъ лицъ въ произведен³яхъ Шекспира и, хотя его юморъ не исчерпываетъ всего того содержан³я, которое заключается въ этомъ понят³и, но съ представлен³емъ о Фальстафѣ такъ тѣсно связано и понят³е о юморѣ, о юмористической натурѣ, что я позволю себѣ здѣсь коснуться вообще вопроса о юморѣ и о шекспировскомъ юморѣ въ особенности. Вопросъ этотъ мало разработанъ теоретически, въ немъ несомнѣнно существуютъ пробѣлы, самое понят³е юмора довольно смутно и неустойчиво; но въ художественномъ творчествѣ юморъ - одинъ изъ весьма существенныхъ элементовъ и обойти его нѣтъ возможности. Стапферъ, въ своей книгѣ о Шекспирѣ, сгруппировалъ все то, что было говорено болѣе или менѣе оригинальнаго объ этомъ предметѣ. Здѣсь я отчасти воспользуюсь его трудомъ, устранивъ лишн³я отступлен³я и ненужный балластъ, и прибавивъ отъ себя нѣкоторые примѣры изъ русской литературы, изъ Гоголя, Достоевскаго и Щедрина.
   Юморъ почти исключительно принадлежитъ свойствамъ англ³йскаго ума, хотя юмористы существуютъ и въ другихъ литературахъ; можно даже сказать, что величайш³е юмористы - Рабле, Жанъ-Поль Рихтеръ, Гейне, Сервантесъ,- принадлежатъ Франц³и, Герман³и и Испан³и. Самое, однако, слово юморъ имѣетъ французское происхожден³е. Въ настоящее время avoir de l'humeur значитъ быть въ скверномъ расположен³и духа; въ старинномъ французскомъ языкѣ, какъ свидѣтельствуетъ, между прочимъ, и Литре, это выражен³е означало какъ разъ противоположное понят³е: avoir de l'humeur - значило быть въ веселомъ настроен³и. Въ этомъ смыслѣ слово humeur встрѣчается у Мольера и Корнеля. Съ нѣкоторымъ уклонен³емъ отъ этого прямого смысла употребляетъ его и Сентъ-Бевъ: "Веселость г. Шатобр³ана,- говоритъ онъ,- не имѣетъ ничего естественнаго, непосредственнаго; это нѣчто вродѣ humeur или фантаз³и, разыгрывающейся на грустномъ фонѣ". Приблизительно въ томъ же смыслѣ можно назвать humeur веселость Монтеня. Онъ и самъ опредѣляетъ это свойство своего ума очень мѣтко: "Ce sont icy mes humeurs et opinions; je les donne pour ce qui est en ma créance, non pour ce qui est à croire; je ne vise icy qu' à découvrir moy-même, qui seray par adventure autre demain, si nouveau apprentissage me change".- И въ другомъ мѣстѣ: "Mes ouvrages il s'en faut tant qu'ils me rient, qu'autant de fois que je les retaste, autant de fois je m'en despite". На этомъ основан³и Бальзакъ говоритъ: "Монтень отлично знаетъ, что говоритъ, но онъ не знаетъ, что скажетъ". Такимъ образомъ, старое французское слово точно соотвѣтствуетъ опредѣлен³ю юмора, данному Гиллебрандомъ: "Произвольная фантаз³я поэта, который, не подчиняясь никакому плану, вмѣсто того, ч

Другие авторы
  • Чертков С. В.
  • Тихомиров Лев Александрович
  • Григорьев Василий Никифорович
  • Пальм Александр Иванович
  • Аксаков Сергей Тимофеевич
  • Коковцев Д.
  • Кавана Джулия
  • Циммерман Эдуард Романович
  • Шаховской Яков Петрович
  • Гольцев Виктор Александрович
  • Другие произведения
  • Бестужев Николай Александрович - Об удовольствиях на море
  • Сомов Орест Михайлович - Сватовство
  • Стриндберг Август - Терзания совести
  • Фигнер Вера Николаевна - Э. Павлюченко. Вера Николаевна Фигнер и ее "Запечатленный труд"
  • Лукаш Иван Созонтович - Эмигрантская печать об И. С. Лукаше
  • Шаврова Елена Михайловна - Шаврова Е. М.: Биографическая справка
  • Бедный Демьян - Бедный Демьян: биографическая справка
  • По Эдгар Аллан - Черная кошка
  • Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович - Так называемое "нечаевское дело" и отношение к нему русской журналистики
  • Стендаль - Чрезмерная благосклонность губительна
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
    Просмотров: 439 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа