Чуйко Владимир Викторович - Шекспир, его жизнь и произведения

довать строгому и правильному критическому методу, доказываетъ лишь одно: что какъ Шекспиръ, такъ и Бэконъ жили въ одно время (въ чемъ никто никогда не сомнѣвался), приблизительно въ одномъ обществѣ, питались одною и тою же умственной пищей и поэтому очень часто сталкивались въ мысляхъ и даже въ формахъ языка. Съ людьми одной литературной эпохи это всегда бываетъ. Возьмите, напр., Пушкина и князя Вяземскаго. Если мы устранимъ вопросъ о размѣрахъ таланта этихъ двухъ русскихъ поэтовъ, если мы остановимся только на формальной сторонѣ языка, стихосложен³я и идей, то, несомнѣнно, увидимъ много общаго; слѣдовало ли бы изъ этого, что Вяземск³й есть Пушкинъ, а Пушкинъ есть Вяземск³й?

   Наконецъ, переписка Бэкона даетъ послѣдн³й и самый важный аргументъ бэконьянцамъ. Извѣстно, что Бэконъ любилъ переписываться шифромъ; можетъ быть на это были свои причины. Въ его перепискѣ есть много темнаго, непонятнаго; встрѣчаются таинственныя фразы, говорится о какихъ-то произведен³яхъ Бэкона, которыя выходили будто бы подъ чужимъ именемъ или подъ псевдонимомъ. Можетъ быть, все это такъ и было, но развѣ изъ этого слѣдуетъ, что эти произведен³я Бэкона, выходивш³я подъ чужимъ именемъ, суть шекспировск³я пьесы? Къ сожалѣн³ю, на этомъ именно пунктѣ, какъ кажется, остановились бэконьявцы; и теперь прилагаютъ всѣ свои усил³я, чтобы его доказать. Нѣкто г. Игнат³усъ Довнелли на предполагаемомъ шифрѣ Бэкона не только построилъ цѣлую теор³ю, но увѣренъ, что окончательно разрушилъ шекспировское "суевѣр³е", доказавъ, какъ дважды два четыре, что въ самихъ шекспировскихъ пьесахъ существуетъ доказательство ихъ принадлежности Бэкону. На эту удивительную мысль г. Доннелли набрелъ, благодаря какой-то дѣтской книжкѣ, въ которой говорилось о шифрѣ или тайномъ письмѣ, изобрѣтенномъ Бэкопомъ. Такой шифръ, дѣйствительно, существуетъ; г. Доннелли его изучилъ и, путемъ самыхъ изумительныхъ умозаключен³й, пришелъ къ убѣжден³ю, что въ шекспировскихъ пьесахъ скрыта и разсказана этимъ шифромъ цѣлая истор³я, доказывающая, что произведен³я, приписываемыя Шекспиру, въ дѣйствительности принадлежатъ Бэкону. Въ своей объемистой книгѣ: "The Great Cryptogram" (2 vols; London, 1888) г. Доннелли приводитъ даже часть этой истор³и.

   Но какимъ образомъ онъ пришелъ къ такому удивительному открыт³ю, долженствующему поразить всю вселенную? Правду говоритъ русская пословица, что не боги горшки лѣпятъ. Г. Доннелли - не богъ, онъ даже и пороха не выдумалъ, а между тѣмъ доказалъ, что не кто иной, а Бэконъ - авторъ "Гамлета", "Лира", "Макбета". Разсматривая издан³е in-folio 1623 года, онъ былъ пораженъ многими странностями этого издан³я, странностями, о которыхъ мы говорили въ введен³и. Между прочимъ, онъ замѣтилъ, что тамъ очень часто попадаются слова, набранныя курсивомъ, слова въ скобкахъ или соединенныя знакомъ тире,- безъ всякой видимой причины. Онъ заключилъ, что въ этихъ странностяхъ есть указан³е на шифръ. Такъ, напримѣръ, на страницѣ 53 онъ отыскалъ курсивное слово bacon (употребляемое, разумѣется, не какъ имя собственное, а какъ нарицательное, означающее: свинья). Если считать сверху страницы, то это слово будетъ 371 словомъ. Эту послѣднюю цифру онъ дѣлитъ на 53 и получаетъ въ частномъ 7. Но что означаетъ эта послѣдняя цифра? Послѣ долгихъ изыскан³й онъ нашелъ, что на страницѣ 53 всѣхъ курсивныхъ словъ семь. Такое совпаден³е, разсудилъ онъ, не случайно. Продолжая дальше свое разслѣдован³е, онъ, однако, натолкнулся на затруднен³е: не всякое курсивное слово есть результатъ приведеннаго нами вычислен³я. Поэтому, въ теор³ю пришлось ввести кое-как³я исключен³я, которые, конечно, устранили затруднен³е. Такихъ исключен³й оказалось очень много; почти для каждаго отдѣльнаго случая Доннелли принужденъ былъ "расширять" теор³ю путемъ исключен³й. Было бы слишкомъ долго и совершенно безполезно разсказывать весь процессъ изыскан³й Доннелли; пользуясь въ самой широкой степени системой исключен³й, Доннелли въ концѣ концовъ достигъ желаемой пристани. Благодаря какому-то таинственному пути, о которомъ онъ, однако же, умалчиваетъ, Доннелли нашелъ, что коренныя цифрами шифра суть цифры 505, 506, 516, 523 и кромѣ того еще как³я-то "модифицирующ³я" цифры, найденныя тоже таинственнымъ путемъ. Изъ этихъ цифръ въ соединен³и съ различными ариѳметическими манипуляц³ями, совершаемыми надъ курсивными словами, словами въ скобкахъ, словами соединенными тире и различными числами словъ и страницъ, Доннелли составилъ пять таблицъ, благодаря которымъ онъ и отыскалъ "истор³ю". Попробую дать обращикъ соображен³й Доннелли.

   Откройте in-folio на страницѣ 76. Считайте слова съ конца сцены второй. Вы найдете, что всѣхъ словъ въ сценѣ находится 448 (за исключен³емъ словъ курсивныхъ, но слова, соединенныя тире, считая за одно слово). Вычтите изъ 505 число 448; въ остаткѣ получится 57. Теперь считайте слова на второмъ столбцѣ, и вы получите, что 57-е слово есть слово her. Примѣняя этотъ пр³емъ дальше, Доннелли находитъ цѣлую фразу: "Her Grace is furious" (Ея милость взбѣшена), которая и есть начало знаменитой "истор³и". Найденную такимъ образомъ истор³ю Доннели приводитъ въ своей книгѣ. Тутъ, самъ Бэконъ разсказываетъ какъ Елизавета, узнавъ содержан³е трагед³и, "Ричардъ II", была сильно разгнѣвана и приказала арестовать предполагаемаго автора трагед³и, Шекспира. Шекспиръ скрылся, но ей намекнули, что дѣйствительный авторъ - не Шекспиръ, а Бэконъ. Боясь преслѣдован³й, а можетъ быть и пытки, Бэконъ пытался отравиться... и проч. Все это разсказываетъ самъ Бэконъ, распространяясь о томъ, какъ онъ писалъ пьесы Шекспира, кто такой Шекспиръ и проч.- Все это, разумѣется, ниже всякой возможной критики, что, впрочемъ, объяснилъ одинъ остроумный англичанинъ. Онъ примѣнилъ пр³емъ Доннелли въ "Пиквивскому клубу" Диккенса и доказалъ, какъ дважды два четыре, что романы Диккенса писаны не Диккенсомъ, а Гладстономъ. И дѣйствительно, этимъ путемъ можно доказать все, что угодно.

   Бэконьянцы, породивъ въ своей средѣ такого "изслѣдователя", какъ Доннелли, окончательно похоронили себя и свою теор³ю.

  

  

   Нелѣпая гипотеза бэконьянцевъ принесла свою долю пользы тѣмъ, что обратила вниман³е изслѣдователей и критиковъ на личный характеръ Шекспира, на его индивидуальность. До этого метафизическая школа критики почти исключительно разработывала вопросы эстетическ³е; археологическая, по преимуществу англ³йская, критика усвоила себѣ одно лишь историческое направлен³е, не выходила изъ круга археологическихъ кропотливыхъ изыскан³й, изучая поэта въ его, такъ сказать, фактической, матер³альной дѣятельности. Какъ одна школа, такъ и другая принесли огромную пользу: археологическая школа, двухсотлѣтними своими изслѣдован³ями, приготовила богатый матер³алъ для изучен³я поэта; эстетическая критика, не смотря на все разноглас³е, встрѣчающееся въ ея средѣ, объяснила множество вопросовъ первостепенной философской важности и, такимъ образомъ, облегчила изучен³е и пониман³е произведен³й поэта. Но самъ поэтъ, какъ человѣкъ, оставался, по прежнему, въ какомъ-то неясномъ туманѣ. Его творен³я казались до такой степени объективными и безличными, что уловить въ нихъ личность самого поэта казалось невозможнымъ. Тѣмъ не менѣе, болѣе обстоятельное, съ этой точки зрѣн³я, изучен³е его произведен³й и въ особенности его сонетовъ, указало намъ на кое-как³я черты и особенности его интимной жизни, относящ³яся къ истор³и его чувства и мысли. Въ этомъ изучен³и съ настойчивымъ упорствомъ шекспировская критика настоящаго времени ищетъ объяснен³й тѣхъ загадокъ, которыя еще могутъ существовать по отношен³ю къ его творческой дѣятельности. Въ этомъ искан³и человѣка, скрывающагося подъ маской поэта, его мысли, его нравственнаго я, его индивидуальности - и заключается такъ называемый миѳъ Шекспира. Такое искан³е привлекательно и, хотя не можетъ имѣть спец³ально научнаго характера, хотя оно всегда останется, до извѣстной степени, гадательнымъ, но тѣмъ не менѣе можетъ привести критику къ такимъ общимъ выводамъ и положен³ямъ, которыя, въ концѣ концовъ, въ общей суммѣ нашихъ изслѣдован³й, окажутся не безполезными.

   И прежде всего, свидѣтельства современниковъ поэта даютъ намъ кое-как³я фактическ³я или анекдотическ³я указан³я, которыя рисуютъ въ извѣстной степени личный характеръ и индивидуальность Шекспира. Поэтъ былъ остроуменъ, отличался веселымъ и симпатичнымъ характеромъ и не былъ слишкомъ строгихъ нравовъ, въ особенности въ юности. Все это, какъ кажется, не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣн³ю и слѣдуетъ достаточно ясно изъ различныхъ разсказовъ о немъ, дошедшихъ до насъ. Такъ, одинъ изъ современниковъ Шекспира, Мэннингамъ разсказываетъ анекдотъ, который свидѣтельствуетъ о бойкомъ и находчивомъ остроум³и Шекспира; если этотъ анекдотъ и выдуманъ, то онъ во всякомъ случаѣ довольно ярко рисуетъ услов³я жизни, въ которыхъ находился велик³й поэтъ. Однажды,- разсказываетъ Мэннингэмъ,- одна дама назначила свидан³е Ричарду Борбеджу. Знаменитый трагикъ, по уговору, долженъ былъ явиться подъ именемъ Ричарда III и когда скажетъ это имя, то будетъ впущенъ. Дѣло происходило послѣ представлен³я трагед³и "Ричарда III". Шекспиръ узналъ объ этомъ уговорѣ и предупредилъ Борбеджа, воспользовавшись лозунгомъ. Его впустили въ домъ. Когда, вскорѣ послѣ этого, явился Борбеджъ и велѣлъ сказать о своемъ приходѣ, назвавшись Ричардомъ, то Шекспиръ отвѣтилъ: "Скажите ему, что Ричарду III предшествовалъ Вильгельмъ Завоеватель!" - Таковы были правы тогдашняго общества и эти нравы, несомнѣнно, вл³яли на образован³е характера поэта. И дѣйствительно, мы знаемъ изъ его сонетовъ, что его молодость была бурная и страстная, онъ увлекался недостойными женщинами, тратилъ свою энерг³ю и здоровье въ недостойныхъ увлечен³яхъ и страстныхъ порывахъ, переживалъ нравственныя пытки, претерпѣвалъ оскорблен³я самолюб³я и личнаго достоинства, можетъ быть, временно падалъ вслѣдств³е слишкомъ кипучей страстности своего темперамента и только необыкновенная сила воли, поэтическ³й ген³й и высок³е нравственные идеалы, никогда не потухавш³е въ его сердцѣ, спасли его отъ болѣе глубокаго нравственнаго паден³я.

   Отношен³я Шекспира къ Бенъ Джонсону послужили точно также основан³емъ для многихъ анекдотовъ. Мы уже знаемъ, что комед³я Бенъ Джонсона "Every Man in his humour" была поставлена на сценѣ Глобуса благодаря личному вмѣшательству и заступничеству Шекспира. Почти не можетъ быть сомнѣн³я въ томъ, что съ тѣхъ поръ между двумя поэтами установились близк³я отношен³я, которыя не прекращались до самой смерти Шекспира. Роу разсказываетъ, какъ однажды Бенъ Джонсонъ, въ кружкѣ знакомыхъ, говорилъ о "необразованности" Шекспира; одинъ изъ присутствующихъ при этомъ почитателей Шекспира замѣтилъ Бенъ Джонсону, что если Шекспиръ не читалъ древнихъ авторовъ, то во всякомъ случаѣ ничего отъ нихъ не заимствовалъ; при этомъ онъ прибавилъ, что берется противопоставить каждому художественному мѣсту изъ древнихъ произведен³й, которое захотѣли бы ему привести, по меньшей мѣрѣ столь же прекрасное изрѣчен³е Шекспира на ту же тему. Другой анекдотъ, касающ³йся отношен³й Шекспира къ Бенъ Джонсону - очень любопытенъ. Шекспиръ былъ крестнымъ отцомъ одного изъ сыновей Бенъ Джонсона. На крестины Шекспиръ явился озабоченнымъ и молчаливымъ. Когда Джонсонъ спросилъ его, о чемъ онъ думаетъ, то Шекспиръ отвѣчалъ: "Я думаю о томъ, что, собственно, слѣдуетъ подарить тебѣ по поводу сегодняшняго празднества". На дальнѣйш³й вопросъ Бенъ Джонсона: что же именно онъ хочетъ подарить,- послѣдовалъ отвѣтъ, который состоитъ изъ непереводимой игры словъ: Дюжину хорошихъ латунныхъ (lattin) ложекъ, которыя ты долженъ посеребрить (translate). Такимъ образомъ, Бенъ Джонсонъ, всю жизнь переводивш³й (translated) съ латинскаго (latin) получилъ отплату за свои пренебрежительные отзывы о произведен³яхъ Шекспира. И дѣйствительно, несмотря на дружбу, Бенъ Джонсонъ не щадилъ Шекспира, какъ писателя. Въ его пьесахъ существуютъ, несомнѣнно, насмѣшливыя замѣчан³я и колк³е намеки, относящ³еся къ Шекспиру. Мы имѣемъ даже нѣкоторое право заключить, что между Бенъ Джонсономъ и Шекспиромъ происходила одно время настоящая и довольно рѣзкая полемика, которая велась съ подмостковъ. Фейсъ (Feis) посвятилъ этому вопросу цѣлую, въ общемъ довольно любопытную книгу подъ заглав³емъ: "Shakespeare and Montaigne. An endeavour to explain the tendency of "Hamlet" from allusions in contemporary works" (1884 г.). Въ этой книгѣ вопросъ этотъ разработанъ довольно подробно. Несмотря, однако, на эту литературную вражду, дружба между двумя поэтами не ослабѣвала, въ чемъ мы имѣенъ непосредственное свидѣтельство самого Бенъ Джонсона. Однажды ему говорили актеры, что Шекспиръ не имѣлъ привычки измѣнять и вычеркивать ни одной строчки въ своихъ рукописяхъ; на это Бенъ Джонсонъ замѣтилъ: "Я бы предпочиталъ, чтобы онъ вычеркнулъ ихъ тысячу!" Это замѣчан³е было понято какъ порицан³е слишкомъ смѣшнаго и необдуманнаго труда Шекспира, но изъ объяснен³й Безъ Джонсона слѣдуетъ совершенно другое. "Актеры,- говоритъ онъ въ "Discoveries",- приняли это за злорадную насмѣшку. Но я сказалъ это не для потомства, а развѣ ради ихъ невѣжества, потому что они хвалили его за такую черту, благодаря которой онъ сдѣлалъ больше всего ошибокъ. Я любилъ его и чту его память. Взглядъ мой на него таковъ: онъ былъ на самомъ дѣлѣ человѣкъ честной, открытой и свободной натуры; онъ имѣлъ превосходную фантаз³ю, обширныя познан³я и щедрую руку. Рѣчь его лилась такъ быстро, что по временамъ нужно было останавливать его: "sufflamandus erat", какъ говорилъ Августъ о Гатер³и. Онъ обладалъ большимъ остроум³емъ; хорошо было бы, впрочемъ, еслибы онъ умѣлъ и сдерживать его. Ему часто приходилось говорить так³я вещи, которыя и безъ того не могли не подвергнуться осмѣян³ю. Но онъ искупалъ свои ошибки своими превосходными качествами. Въ немъ было больше того, чему слѣдуетъ удивляться, чѣмъ того, что можно порицать". Когда мы вспомнимъ, что Шекспиръ и Бенъ Джонсонъ принадлежали къ двумъ совершенно различнымъ литературнымъ лагерямъ, между которыми не могло быть, особенно въ то время, ни какого примирен³я, то поймемъ значен³е этого отзыва Безъ Джонсона. Его мнѣн³е о Шекспирѣ здѣсь формулировано совершенно ясно; Бенъ Джонсонъ не только признаетъ его выдающ³йся талантъ, но говоритъ о немъ какъ о человѣкѣ, котораго онъ искренно любитъ и уважаетъ; признавая положительныя качества его ума и сердца, онъ видитъ, однако же, и нѣкоторыя слабости, которыя вытекали именно изъ этихъ качествъ, если принять во вниман³е страстный и горяч³й темпераментъ его друга. Шекспиръ, по его мнѣн³ю, увлекался, не былъ достаточно сдержанъ въ своихъ отношен³яхъ къ людямъ,- словомъ, не напяливалъ на себя важность при всякомъ случаѣ, былъ, какъ говорятъ, натурой первыхъ впечатлѣн³й. Объ этихъ свойствахъ характера и темперамента можно было уже заключить и изъ анекдотовъ упомянутыхъ нами. Но если въ дружеской бесѣдѣ онъ былъ веселъ, остроуменъ, не важничалъ и не наблюдалъ за каждымъ своимъ словомъ, то это вовсе не исключало серьезнаго ума и глубокой вдумчивости, которыя поражаютъ насъ въ его произведен³яхъ. Говоря о дружескихъ отношен³яхъ Бенъ Джонсона къ Шекспиру, Кохъ дѣлаетъ любопытное замѣчан³е: "Пришлось бы счесть Бенъ Джонсона столь же безумнымъ, сколь и коварнымъ, еслибы мы захотѣли заподозрить искренность его расположен³я къ Шекспиру, какъ въ человѣку, и его уважен³е къ нему, какъ къ поэту, несмотря на всѣ его поэтическ³я и прозаическ³я увѣрен³я. Не лишена была и этическаго момента эта дружба, которая, несмотря на всѣ свои различ³я, все же можетъ дать поводъ къ сравнен³ю ея съ дружескимъ союзомъ между Гёте и Шиллеромъ. Шекспиръ и Джонсонъ, какъ и Гёте и Шиллеръ, отъ природы составляли противоположность другъ другу. Чтобы побороть эту противоположность нужна была нравственная сила. Только уважен³е и пониман³е столь различнаго и самобытнаго существа другаго могли установить между ними обоими хорош³я отношен³я; но при этомъ необходимо было, разумѣется, самоограничен³е со стороны каждаго изъ нихъ. Однако, между тѣмъ какъ Гёте и Шиллеръ заставили объединяющимъ образомъ дѣйствовать противоположность своихъ характеровъ для высшихъ цѣлей искусства,- между Джонсономъ и Шекспиромъ подобное примирен³е противоположностей имѣло мѣсто только въ жизни. Въ этихъ двухъ современникахъ драматургахъ нашли свое олицетворен³е и высшее выражен³е два противоположныя одно другому литературныя направлен³я. Одинъ изъ нихъ явился представителемъ и поборникомъ нац³онально-народнаго идеала, другой - ученаго, классическаго. Истор³я англ³йской драмы показываетъ намъ, что въ эпоху Возрожден³я эти противоположности не могли быть примирены. Что каждый поэтъ удивлялся своеобразнымъ достоинствамъ другаго и признавалъ ихъ,- это все, даже больше, чѣмъ чего можно было ожидать при ихъ историческомъ положен³и. Положен³е-же вещей было таково, что ученый поэтъ, основывавш³йся на теор³и и на авторитетныхъ образцахъ древности, съ нѣкоторымъ высокомѣр³емъ смотрѣлъ на народное искусство. Отъ признаетъ его талантъ, но потому-то и желалъ бы притянуть его на сторону классическихъ принциповъ, которымъ онъ самъ слѣдуетъ. Обратимъ вниман³е еще и на друг³я отношен³я. Бенъ Джонсонъ, которому не посчастливилось на сценѣ, естественно злился на всѣхъ актеровъ, имѣвшихъ больше удачи, чѣмъ онъ. Его собственныя драмы, безупречно составленныя по всѣмъ теоретическимъ правиламъ, въ большинствѣ случаевъ проваливались на сценѣ. Несмотря на всю свою ученость, пр³обрѣтенную съ такимъ трудомъ, и на свою ревностную работу, онъ никогда не могъ выбиться изъ матер³альной нужды. Къ тому же онъ считалъ себя болѣе значительнымъ поэтомъ, чѣмъ какихъ онъ былъ въ дѣйствительности, и вотъ теперь, среди своей борьбы за существован³е, онъ видѣлъ, что этотъ актеръ Шекспиръ, мало свѣдущ³й въ латинскомъ, и еще менѣе въ греческомъ языкахъ, не только пользуется успѣхомъ и честью, но даже быстро наживаетъ себѣ состоян³е и пр³обрѣтаетъ уважен³е среди согражданъ. Извѣстно, какъ жестко выразился Шиллеръ о Гёте, который стоялъ ему на дорогѣ,- испытывая подобныя же чувства Бенъ Джонсонъ никогда не могъ добиться счаст³я; съ завистью отказывала въ немъ Харита его стремившемуся духу. Бенъ Джонсонъ и въ творчествѣ своемъ былъ тяжелъ и медлителенъ; онъ никогда не удовлетворялся сдѣланнымъ и снова принимался за работу съ самаго начала".

   Въ 1603 году извѣстный поэтъ, ученый и морской герой, сэръ Вальтеръ Ралей, учредилъ въ одной изъ лондонскихъ тавернъ своеобразный клубъ; этотъ клубъ былъ названъ клубомъ "Морской дѣвы" (the Mermaid). Тамъ собиралась вся умственная аристократ³и Лондона, но литературный элементъ преобладалъ въ немъ; тамъ сходились всѣ тогдашн³я лондонск³я свѣтила науки, литературы, искусствъ, отчасти даже политики; "Морскую дѣву" посѣщали также молодые вельможи, любивш³е литературу и театръ; такимъ образомъ, тамъ сходились Вальтеръ Ралей, Иниго Джонсъ, Сельденъ, Доннъ, Бенъ Джонсонъ, Шекспиръ, Бомонтъ, Флетчеръ, лордъ Соутгэмптонъ и друг³е. Эти клубы въ то время въ Англ³и были обычной формой собран³й; въ нихъ выражался англ³йск³й характеръ общежит³я, какъ въ французскихъ "салонахъ" XVII и XVIII столѣт³й выразился французск³й характеръ общежит³я. "Морская дѣва" имѣла для англ³йской литературы такое же значен³е, какъ отель Рамбудье - для французской,- можетъ быть даже значительно большее. Тамъ, за дружеской бесѣдой, нестѣсняемые присутств³емъ дамъ, какъ это имѣло мѣсто во французскихъ салонахъ, среди шутовъ и остротъ, рѣшались важнѣйш³я литературные и общественные вопросы, и это постоянное общен³е, несомнѣнно, благотворно отзывалось и на творческой работѣ поэтовъ и писателей. Хотя въ "Морской дѣвѣ" собирались представители самыхъ различныхъ литературныхъ, политическихъ и религ³озныхъ лагерей (Флетчеръ, напримѣръ, былъ легитимистъ, въ полномъ смыслѣ этого слова), между ними не было, однако, розни. Оставаясь вѣрнымъ своимъ убѣжден³ямъ, каждый членъ клуба, являясь въ "Морскую дѣву", вносилъ лишь элементъ общежит³я, умѣлъ уважать убѣжден³я другихъ, былъ настолько культуренъ, что допускалъ различ³е въ мнѣн³яхъ и не насиловалъ совѣсти другого. Благодаря этому обстоятельству, мы замѣчаемъ тотъ широк³й горизонтъ мысли, ту разносторонность пониман³я, которыя и составляютъ наиболѣе ярк³е признаки высшей культуры. Клубъ "Морской дѣвы" былъ однимъ изъ самыхъ модныхъ литературныхъ центровъ Лондона; въ немъ господствовало веселое, остроумное настроен³е, которое и характеризуетъ его. Бомонтъ въ одномъ послан³и къ Бенъ Джонсону говоритъ слѣдующее по этому поводу: "Кто только не сходился въ клубѣ "Морской дѣвы!" Летали стрѣлы краснорѣчья, когда сходило вдохновенье; какъ будто каждый былъ готовъ всю жизнь считаться дуракомъ изъ-за того лишь, чтобы въ этотъ часъ въ веселомъ обществѣ пр³ятелей своихъ все остроум³е свое въ одномъ шутливомъ словѣ обнаружить". Само собой разумѣется, что Шекспиръ былъ однимъ изъ самыхъ видныхъ членовъ клуба. Его шутки и остроты повторялись и пр³обрѣли ему репутац³ю веселаго собесѣдника. Шекспиръ, какъ кажется, чаще всего состязался съ Бенъ Джонсономъ. Шекспира сравнивали съ англ³йскимъ крейсеромъ, а Бенъ Джонсона съ испанскимъ линейнымъ кораблемъ. "Мистеръ Джонсонъ,- говорится въ одномъ извѣст³и,- былъ построенъ на манеръ испанской галльоны,- былъ проченъ, но за то медлененъ въ движен³яхъ; ученость его была велика. Шекспиръ, по конструкц³и своей - тоже, но за то быстрѣе подъ парусами, могъ, подобно нашимъ англ³йскимъ крейсерамъ, поворачиваться во всякомъ теченьи и умѣлъ пользоваться всякимъ вѣтромъ, благодаря быстротѣ своего ума и силъ воображен³я". Впослѣдств³и образовалось предан³е, что изъ этихъ шутокъ и остротъ возникли Фальстаф³ады, перешедш³я въ "Генриха IV" Шекспира.

   Но если изъ этихъ сообщен³й, предан³й, разсказовъ мы можемъ себѣ составить, до извѣстной степени, понят³е о характерѣ и темпераментѣ Шекспира, то мы все таки ничего еще не знаемъ о направлен³и его ума, о его душевныхъ потребностяхъ, о его мнѣн³яхъ и убѣжден³яхъ; предан³я и сообщен³я современниковъ умалчиваютъ объ этомъ. Нѣтъ ли у насъ средствъ пополнить этотъ пробѣлъ и пр³йти по этому поводу къ какимъ либо опредѣленнымъ выводамъ? Я думаю, что это средство есть и находится оно въ тщательномъ изучен³и его произведен³й. "Драматическая объективность", "объективизмъ Шекспира" - выражен³я, которыми слишкомъ часто злоупотребляютъ. Эмерсонъ говоритъ, что у Шекспира нѣтъ ничего отличительнаго, спец³альнаго, нѣтъ индивидуальнаго оттѣнка. Кольриджъ называетъ Шекспира "человѣкомъ съ десятью тысячами душъ" и сравниваетъ его съ океаномъ, не столько вслѣдств³е его умственной подвижности, сколько вслѣдств³е безконечной ширины его ген³я. Шиллеръ протестуетъ противъ всякой попытки искать нравственную личность Шекспира въ его произведен³яхъ: "Подобно тому,- говоритъ онъ,- какъ божество скрывается за вселенной,- объективный поэтъ скрывается за своими произведен³ями... Нужно быть недостойнымъ этихъ произведен³й, перестать ихъ понимать или быть ими пресыщеннымъ, чтобы стараться искать въ нихъ автора. Такими являются намъ Гомеръ въ древности и Шекспиръ въ ближайшее въ намъ время,- двѣ натуры, безконечно различныя и раздѣленныя во времени цѣлою пропастью, но совершенно одинаковыя въ этой чертѣ характера... Когда еще въ юности я познакомился съ Шекспиромъ, я былъ возмущенъ его индифферентизмомъ, его безчувственност³ю". Но такъ ли это? Шекспиръ былъ человѣкъ и, понятно, ничто человѣческое ему не было чуждо. Тотъ воображаемый идолъ, безстрастный и индифферентный творецъ поэтическихъ произведен³й, котораго такъ любятъ представлять себѣ въ поэтѣ критики-объективисты,- въ сущности не болѣе, какъ риторическая фигура, въ дѣйствительности невозможная. Въ дѣйствительности поэтъ никогда не бываетъ въ такой степени олимп³йцемъ, да и не можетъ быть. У него неизбѣжно существуютъ свои вкусы, свои слабости, свои предпочтен³я, свои антипат³и. При извѣстной ширинѣ взгляда, онъ конечно не будетъ узкимъ и одностороннимъ, онъ предпочтетъ не высказываться, чтобы не насиловать совѣсти читателя, но его вкусы, симпат³и и антипат³и такъ или иначе проявятся, такъ или иначе обнаружатся. Поэтому, слѣдуетъ a priori заключить, что въ произведен³яхъ Шекспира скрыта личность его. Искан³е этой личности представляетъ, конечно, много трудностей, но дѣло не въ трудностяхъ, а въ возможности, и этого достаточно, чтобы искан³е такого рода не показалось пустымъ и безсодержательнымъ, тѣмъ болѣе, что если поэтическ³я произведен³я проливаютъ свѣтъ на личность поэта, то и личность поэта, открытая тѣмъ или инымъ путемъ, въ свою очередь, безъ всякаго сомнѣн³я, освѣтитъ и произведен³я его съ новой стороны.

   Приступая къ этому искан³ю поэта, мы естественно и прежде всего наталкиваемся на вопросъ: какъ онъ относился къ другимъ искусствамъ, къ музыкѣ, скульптурѣ, живописи? По отношен³ю къ живописи и къ скульптурѣ мы можемъ съ нѣкоторымъ правомъ сказать, что Шекспиръ относился къ нимъ индифферентно и, вѣроятно, не особенно любилъ ихъ. Онъ былъ знакомъ съ Иниго Джонсомъ, встрѣчался, конечно, и съ другими англ³йскими художниками. Съ произведен³ями Гольбейна онъ во всякомъ случаѣ былъ знакомъ; двѣ знаменитыя картины Гальбейна - "Тр³умфъ бѣдности" и "Тр³умфъ богатства" находились въ его время въ домѣ ганзейскихъ нѣмецкихъ купцовъ въ Лондонѣ. Тѣмъ не менѣе, онъ нигдѣ не упоминаетъ о нихъ. Вообще, о живописи и скульптурѣ въ произведен³яхъ Шекспира почти никогда нѣтъ рѣчи, изъ чего мы можемъ заключить, что эти искусства мало интересовали его. Въ "Зимней Сказкѣ", правда, онъ упоминаетъ о Джул³о Романо, который былъ его современникомъ и "который, еслибы былъ безсмертенъ и могъ бы вдохнуть въ свои произведен³я дыхан³я жизни, то лишилъ бы природу всѣхъ ея поклонниковъ,- такъ онъ умѣетъ подражать". Однако же, Шекспиръ считаетъ Джул³о Романо скульпторомъ. Первая сцена "Тимона Аѳинскаго", гдѣ, между прочимъ, выступаютъ поэтъ и живописецъ,- даютъ очень мало матер³ала для сужден³я о томъ, какъ поэтъ относился къ живописи. Поэтъ спрашиваетъ живописца: "Что это у васъ? - картина...- Позвольте полюбопытствовать вашимъ произведен³емъ.- Оно нельзя сказать, чтобы удалось.- Превосходно! Какъ все отдѣляется! - Да, довольно.- Удивительно! сколько грац³и въ положен³и, сколько души въ глазахъ, сколько ума въ устахъ! Какъ краснорѣчивъ безмолвный жестъ этотъ!- Порядочная, кажется, поддѣлка подъ жизнь. Но какъ правится вамъ вотъ эта черта? - Да у васъ, скажу смѣло, могла-бы поучиться на этотъ разъ сама природа; въ этихъ чертахъ борьба искусства живѣе даже жизни". Нѣсколько далѣе, живописецъ показываетъ свою картину Тимону, который говоритъ ему: "Я люблю живопись. Живопись передаетъ почти настоящаго человѣка, потому что съ тѣхъ поръ какъ безчестье начало торговать природою его, онъ сдѣлался рѣшительно одной внѣшностью; эти фигуры именно то, что представляютъ..." Изъ всей этой сцены можно заключить только одно: Шекспиръ понималъ живопись, но насколько онъ любилъ ее - мы не видимъ; вся сцена кромѣ того имѣетъ явно сатирическ³й оттѣнокъ, а слова Тимона могутъ даже показаться насмѣшкой надъ живописью.

   Зато къ музыкѣ Шекспиръ относился съ большою любовью. О музыкѣ онъ говоритъ въ своихъ произведен³яхъ очень часто. Онъ ввелъ пѣсни и инструментальную музыку во мног³я изъ своихъ драмъ. Въ "Лирѣ" онъ прибѣгаетъ въ музыкѣ какъ къ средству, исцѣляющему душевныя страдан³я; подъ музыку Бассан³о дѣлаетъ свой выборъ; Герм³она возвращается къ жизни. Въ "Двѣнадцатой ночи" герцогъ, томящ³йся любовью въ Олив³и, страстно любитъ музыку и въ ней находитъ исцѣлен³е своему горю. "Если музыка,- говоритъ онъ,- пища любви, пусть продолжаютъ, пусть пресыщаютъ меня ею; пресыщен³е обезсилитъ, можетъ быть, умертвитъ страсть мою. Повторите послѣдн³е такты, такъ сладостно замерш³е. Они коснулись моего уха, какъ благодарный югъ, вѣющ³й надъ грядой ф³алокъ, унося и разнообразя ароматъ ихъ". Въ этомъ грац³озномъ образѣ выразилось глубокое пониман³е музыки, ея существенная органическая функц³я. Въ другомъ мѣстѣ той же пьесы (II, 4) герцогъ говоритъ: "Дайте мнѣ музыки... Ту пѣсню, добрый мой Цезар³о, ту старую, отцовскую пѣсню, которую мы слышали вчера вечеромъ; она, казалось, облегчила страсть мою болѣе, чѣмъ веселыя, вычурныя пѣсни нашего страшно бойкаго и легкомысленнаго времени. Спойте хоть одну строфу ея... Замѣть, Цезар³о, она очень старая и простая. Ее распѣваютъ обыкновенно на открытомъ воздухѣ прядильщицы, чулочницы и юныя, кружева плетущ³я, дѣвы. Наивно правдивая, она дышетъ невинною любовью, какъ само старое время!" О Шейлокѣ одно изъ дѣйствующихъ лицъ "Венец³анскаго купца" выражается такъ: "Нѣтъ на землѣ живого существа столь жесткаго, крутаго, даже злаго, чтобъ не могла, хотя на часъ одинъ, въ немъ музыка свершить переворота. Кто музыки не носитъ самъ въ себѣ, кто холоденъ въ гармон³и прелестной, тотъ можетъ быть измѣнникомъ, лгуномъ, грабителемъ; душъ движен³я темны какъ ночь, и какъ Эребъ черна его пр³язнь. Такому человѣку не довѣряй". Въ "Юл³и Цезарѣ" Шекспиръ характеризуетъ Касс³о и Брута тѣмъ, что Касс³о не любитъ музыки, между тѣмъ какъ Брутъ любитъ ее, и эта характеристика глубоко вѣрная: люди, подобные Касс³о, прямолинейные, сух³е, полагающ³е, что жизнь есть логика - не любятъ музыки, которая открываетъ область чувства, имъ недоступную, напротивъ того, идеалисты, въ родѣ Брута, всегда отличаются любовью къ музыкѣ, потому что живутъ они больше чувствомъ, чѣмъ холоднымъ разсудкомъ. Необходимо прибавить, что Англ³я въ XVI столѣт³и была передовымъ народомъ въ музыкѣ. Ея артисты славились на континентѣ; композиторъ Доулендъ, обучавш³й Елизавету игрѣ на спинетѣ и на лютнѣ, пользовался европейской славой. Шекспиръ, вѣроятно, былъ знакомъ съ нимъ, хотя сонетъ въ честь Доуленда, находящ³йся въ "Passionate Pilgrim", не принадлежитъ Шекспиру.

   Относительно эстетическихъ мнѣн³й Шекспира очень трудно сдѣлать какой либо опредѣленный выводъ изъ его произведен³й. Объ этомъ предметѣ онъ почти никогда не высказывается. Одного только эстетическаго вопроса касается онъ въ своихъ произведен³яхъ: вопроса о правильной трагед³и, вопроса о правилахъ Аристотеля. Объ этомъ вопросѣ онъ косвенно высказывается нѣсколько разъ въ своихъ прологахъ. Во всѣхъ этихъ прологахъ мысль остается одна и та же: полнѣйш³й индифферентизмъ во всякимъ правиламъ и къ правиламъ Аристотеля по преимуществу. Возьмемъ для примѣра начало одного изъ этихъ прологовъ. Въ "Зимней Сказкѣ", въ началѣ четвертаго акта, Время выступаетъ въ качествѣ хора или пролога и заявляетъ слѣдующее: "Я, какъ Время, многихъ убѣждающее, всѣхъ испытующее, радость и страхъ добраго и злаго, порождающее и разоблачающее заблужден³я - хочу воспользоваться теперь моими крыльями. Не сердитесь на меня или на быстроту моего полета за то, что перелечу черезъ шестнадцать лѣтъ, не представивъ вамъ ничего изъ этого огромнаго промежутка; такъ какъ въ моей власти ниспровергать законы, и въ одинъ и тотъ же часъ созидать и уничтожать обычаи, то и позвольте мнѣ остаться тѣмъ, чѣмъ я былъ до начала порядка какъ стараго, такъ и новаго. Свидѣтель вѣковъ ихъ породившихъ, я буду тѣмъ же и для новѣйшаго, теперь господствующаго; сдѣлаю и настоящее столь же старымъ, какъ и моя сказка". Нѣкоторые изъ изслѣдователей находили въ этихъ словахъ какъ бы намѣрен³е протестовать противъ формъ правильной трагед³и, стѣсняющихъ свободный полетъ творчества, но въ приведенныхъ нами словахъ не видно никакого протеста, никакого намека на "правила"; Шекспиръ всецѣло игнорируетъ ихъ; онъ прямо пользуется своимъ неотъемлемымъ правомъ перелетѣть черезъ промежутокъ шестнадцати лѣтъ, не заботясь о томъ, какъ взглянутъ на такую вольность ученые педанты. По всей вѣроятности, онъ совершенно не интересовался правилами Аристотеля и считалъ ихъ праздными словами, не идущими къ дѣлу. Въ доказательство такого взгляда можно указать на то, что въ нѣкоторыхъ изъ своихъ пьесъ онъ слѣдовалъ правиламъ. Такъ, напр., "Бурю" можно считать вполнѣ правильной пьесой, написанной съ сохранен³емъ закона единства времени и мѣста; все дѣйств³е происходитъ въ три часа. "Ричардъ II" и "Макбетъ" - совершенно серьезныя трагед³и, въ которыхъ отсутствуетъ комическ³й элементъ; но заключать изъ этого, что Шекспиръ хотѣлъ соперничать съ Бенъ Джонсономъ, напримѣръ, или доказывать, что и онъ тоже умѣетъ писать по правиламъ - нелѣпо; Шекспиръ никогда не обнаруживалъ заботы о правилахъ; ко всякимъ эстетическимъ доктринамъ онъ относился не враждебно, а индифферентно. Какой нибудь французск³й романтикъ тридцатыхъ годовъ считалъ бы себя на вѣкъ обезчещеннымъ, еслибы хотя бы случайно написалъ трагед³ю съ сохранен³емъ единствъ; ничего подобнаго не могло случиться съ Шекспиромъ, именно потому, что о правилахъ онъ не заботился. Онъ заботился лишь о внутреннихъ требован³яхъ сюжета; если эти требованья указывали на возможность или необходимость "правилъ", онъ писалъ совершенно правильную пьесу въ родѣ "Бури", или пьесу безъ всякаго комическаго элемента, въ родѣ "Ричардѣ II"; такой художникъ, какъ Шекспиръ, не сталъ бы, конечно, портить своего произведен³я съ цѣлью подставить ножку сэру Филиппу Сиднею, или взбѣсить своего пр³ятеля, Бенъ Джонсона.

   Вотъ почему Шекспира и не слѣдуетъ считать представителемъ школы въ узкомъ значен³и этого слова; по всей вѣроятности, онъ былъ бы совершенно неспособенъ изложить теоретически свою мысль въ предислов³и; для этого онъ слишкомъ былъ художникъ. Правда, въ его пьесахъ, кое-гдѣ встрѣчаются общ³я эстетическ³я положен³я, высказанныя мимоходонъ, потому что въ слову пришлось, но всѣ эти положен³я въ концѣ концовъ сводятся на совѣтъ, даваемый имъ актерамъ, живописцамъ, поэтамъ, слѣдовать природѣ. Положен³е слишкомъ общее, но могущее, однако, служить указан³емъ на эстетику Шекспира: функц³и искусствъ онъ видитъ въ воспроизведен³и природы и дѣйствительности; изъ этого можно заключить, что онъ никогда не выдѣлялъ искусства отъ жизни и считалъ искусство синтезомъ жизни (Тэнъ говоритъ: "L'art est le resumé de la vie"). На этомъ основан³и онъ бы никакъ не могъ сойтись съ теоретиками искусства для искусства. Но если мы примемъ во вниман³е друг³я мѣста въ его пьесахъ, гдѣ онъ говоритъ о творческой силѣ фантаз³и, то намъ придется заключить, что Шекспиръ не ставитъ искусство въ услов³е служебныхъ отношен³й къ жизни и что слѣдовательно онъ одинаково не признаетъ ни искусства для искусства, ни искусства для жизни. Искусство, по его мнѣн³ю, есть синтезъ жизни и больше ничего. Таково, на мой взглядъ, эстетическое чувство Шекспира. Но это чувство только слегка проскальзываетъ въ его произведен³яхъ и даже почти неуловимо. Происходитъ это, я думаю, вслѣдств³е чрезвычайной скромности великаго поэта; онъ до такой степени старательно стушевывается позади своихъ произведен³й, что они кажутся безличными, народными создан³ями наивной, первобытной поэз³и. Вотъ почему, говоря о Шекспирѣ невольно является въ умѣ сравнен³е его съ Гомеромъ.

   Но можно-ль то же сказать относительно политическихъ сужден³й Шекспира? Дѣйствительно ли Шекспиръ настолько объективенъ, что въ немъ отражаются, какъ въ зеркалѣ, всѣ политическ³я мнѣн³я и страсти съ одинаковою силой? Или же онъ склоняется въ ту или другую сторону и въ своихъ произведен³яхъ является человѣкомъ парт³и? Для того, чтобы рѣщить этотъ вопросъ, необходимо прежде всего обратить вниман³е на роль народа у Шекспира, роль, имѣющую существенное значен³е. Какимъ представляетъ его Шекспиръ? Въ качествѣ дѣйствующаго лица народъ выступаетъ на сцену въ "Юл³ѣ Цезарѣ", въ "Кор³оланѣ", въ "Генрихѣ VI"; въ этихъ пьесахъ онъ дѣйствуетъ, какъ масса, какъ толпа. Въ другихъ, въ особенности въ комед³яхъ, выступаютъ нѣкоторыя индивидуальности изъ народа. Если принять въ соображен³е только массу и толпу, какъ таковыя, то на вышеприведенный вопросъ отвѣтъ является самъ собой: У Шекспира народъ является далеко не привлекательнымъ; онъ жестокъ, легковѣренъ, несправедливъ; онъ легко и безразсудно подчиняется интригамъ вожаковъ; въ сущности вожаки дѣлаютъ съ нимъ рѣшительно, что хотятъ. Таковъ народъ или толпа у Шекспира. Но это понятно: у Шекспира нѣтъ такого политическаго учен³я, съ которымъ онъ бы выступалъ въ своихъ произведен³яхъ, которое составляло бы его profession de foi, какъ это мы видимъ, напримѣръ, у В. Гюго, у Шиллера, или у Альф³ери; у него нѣтъ никакой гуманитарной идеализац³и, которая заслоняла бы отъ него дѣйствительные факты, какъ это мы видимъ, напримѣръ, въ школѣ народниковъ современной русской литературы; Шекспиръ также безусловно и безстрастно въ своихъ пьесахъ изображалъ народъ, какъ графъ Л. Н. Толстой въ "Власти тьмы". Шекспиръ никогда не сантиментальничаетъ, никогда не фантазируетъ по поводу дѣйствительности; онъ только изображаетъ то, что видитъ. Поэтому и въ народныхъ сценахъ у него невозможно подмѣтить какихъ-либо личныхъ мнѣн³й поэта о народѣ. Этихъ мнѣн³й слѣдуетъ искать не въ большихъ историческихъ сценахъ, гдѣ различнаго слоя и характера лица дѣйствуютъ и говорятъ согласно своимъ ролямъ, а въ текстахъ, такъ сказать, косвенныхъ, въ случайныхъ фразахъ; когда поэтъ говоритъ какъ бы отъ своего собственнаго имени, не освѣщая ими ни характера дѣйствующаго лица, ни развит³я дѣйств³я. Такихъ текстовъ найдется много и они кажутся тѣмъ болѣе субъективны, что сказанная фраза часто составляетъ даже противорѣчье съ характеромъ дѣйствующаго лица, или является ненужною, лишнею вставкой. Ясно, что если личныя мнѣн³я поэта могутъ быть обнаружены гдѣ-либо, то именно въ подобныхъ фразахъ. Въ римскихъ трагед³яхъ, напримѣръ, встрѣчается множество мѣстъ, въ которыхъ Каска, Клеопатра, Кор³оланъ съ какою-то особенною настойчивостью высказываютъ свое аристократическое отвращен³е къ запаху черни, къ засаленнымъ шапкамъ, къ грязнымъ рукамъ, къ неопрятному дыхан³ю рабочихъ, питающихся чеснокомъ. То же самое мы встрѣчаемъ въ "Снѣ въ лѣтнюю ночь" и въ другихъ комед³яхъ.

   Самый возмутительный актъ народной воли есть уб³йство поэта Цинны среди бунта ("Юл³й Цезарь"). У Плутарха это уб³йство есть печальный, но естественный и понятный результатъ ошибки; одного Цинну убиваютъ вмѣсто другого. Шекспиръ совершенно переиначиваетъ этотъ фактъ. Вотъ эта замѣчательная сцена. (III, 3): "Цинна (выходитъ изъ своего дома). Ночью мнѣ снилось, что я пировалъ съ Цезаремъ, и голова моя полна какихъ-то мрачныхъ фантаз³й. Мнѣ не хотѣлось выходить изъ дома; но что-то вотъ такъ и вытолкало меня.- (Входитъ толпа гражданъ).- Твое имя? - Куда идешь? - Гдѣ живешь? - Женатъ или холостъ? - Отвѣчай прямо каждому безъ обиняковъ.- Да короче.- Да толкомъ.- И безъ обмана.- Мое имя?- Куда иду? Гдѣ живу? женатъ или холостъ? Чтобъ отвѣчать каждому, прямо, толкомъ и безъ обмана, скажу вамъ съ толкомъ, что я холостъ.- Это все равно что сказать: кто женится, тотъ безъ всякаго толка. Смотри, чтобы за такой отвѣтъ не надавали треуховъ. Куда же идешь? Отвѣчай прямо.- Прямо на погребен³е Цезаря.- Какъ другъ иль врагъ? - Какъ другъ.- Ну, это прямой отвѣтъ.- А гдѣ живешь? - Короче.- Подлѣ Капитол³я.- Твое имя,- да безъ обмана? - Цинна.- Разорвемъ его на части; онъ - заговорщикъ! - я поэтъ Цинна, я поэтъ Цинна!- Разорвемъ его за его скверные стихи.- Я не заговорщикъ Цинна.- Все равно, его имя Цинна; вырвемъ это имя изъ его сердца, и затѣмъ пусть его идетъ куда хочетъ.- Разорвемъ, разорвемъ его! Гдѣ же головня? Къ Бруту! Къ Касс³о! Жги все!.." Здѣсь мы на фактѣ можемъ прослѣдить процессъ творчества Шекспира. Безразличный и ненужный, въ цѣпи другихъ событ³й, фактъ, разсказанный Плутархомъ, поэтъ совершенно преображаетъ, надѣляя толпу грубыми инстинктами опьянѣвшаго отъ крови звѣря, растерзывающаго перваго попавшагося ему человѣка, чтобы наказать его лишь за то, что онъ носитъ ненавистное ему имя. Не будетъ, поэтому, слишкомъ смѣлымъ заключить, что и самъ Шекспиръ чувствовалъ то, что выражали такъ часто его дѣйствующ³я лица: народа, какъ толпу, въ ея, такъ сказать, сборномъ состоян³и, толпу безсмысленную, дикую, кровожадную, дѣйствующую стих³йно,- онъ не любилъ,- вѣроятно потому, что не разъ и самъ былъ свидѣтелемъ ея короткихъ расправъ на лондонскихъ улицахъ.

   Но Шекспиръ не любилъ также и демагоговъ; въ "Кор³оланѣ" трибуны одновременно и умѣренны изъ политическихъ видовъ, и жестоки по инстинкту. Будучи побѣдителями, они не спѣшатъ слишкомъ пользоваться своими преимуществами, на ругательства Волумн³и они отвѣчаютъ спокойно, сдержанно, но въ то же время имѣютъ сильное желан³е высѣчь вѣстника, который приноситъ вѣсть о движен³и вольсковъ. При этомъ случаѣ ихъ природная жестокость сразу вспыхиваетъ, въ особенности вслѣдств³е сознан³я ими собственной ошибки. Когда слухъ подтверждается не только о томъ, что вольски идутъ на Римъ, но что съ ними идетъ и Кор³оланъ,- народъ естественно обращается противъ трибуновъ, которые заварили всю эту кашу. Прежде народъ былъ вмѣстѣ съ трибунами, теперь онъ противъ нихъ; онъ утверждаетъ, что вовсе не требовалъ изгнан³я трибуновъ! И, въ сущности, толпа не совсѣмъ лжетъ въ данномъ случаѣ,- она лишена сознательной воли и послѣдовательности въ идеяхъ. "Вт. гражд.- Что касается до меня, то, подавъ голосъ за его изгнан³е, я тутъ же сказалъ, что все-таки это очень жалко.- Трет³й гражд.- И я тоже.- Четв. гражд.- И я; да если говорить правду, такъ и мног³е изъ насъ говорили то же самое. То, что мы сдѣлали,- мы сдѣлали для общей пользы; согласившись на изгнан³е добровольно, мы изгнали его все-таки противъ воли!" - Такова психолог³я толпы у Шекспира.

   Ко всему этому необходимо присоединить еще одну черту, которую Шекспиръ, какъ бы нарочно, подчеркиваетъ. Въ "Генрихѣ VI" (вторая часть) мы имѣемъ на сценѣ народный бунтъ; во главѣ этого бунта стоитъ Джонъ Кэдъ. Изъ истор³и мы знаемъ о Кэдѣ только то, что это былъ ирландск³й революц³онеръ, который выдавалъ себя за Мортимера, родственника герцога ²оркскаго: онъ устроилъ въ Кентѣ возстан³е противъ Генриха VI, пошелъ на Лондонъ, которымъ онъ завладѣлъ безъ сопротивлен³я, и обезглавилъ лорда Сэя. Вскорѣ, вслѣдств³е обѣщан³я амнист³и, его шайки разсѣялись, а самъ Кэдъ быхъ убитъ. Шекспиръ, перенося Кэда въ драму, сдѣлалъ изъ него коммуниста, слѣдующимъ образомъ объясняющаго планы своихъ соц³альныхъ реформъ: "Семиполупенсовые хлѣба будутъ продаваться въ Англ³и за одинъ пенсъ; тройная мѣра будетъ десятерной; пить жидкое полпиво будетъ у меня величайшимъ преступлен³емъ. Все государство будетъ общимъ достоян³емъ, и моя лошадь будетъ пастись въ Чипсайдѣ. Когда же буду королемъ, а я хочу быть королемъ...- Всѣ. Да здравствуетъ его величество! - Кэдъ. Благодарю, добрый народъ,- тогда денегъ не будетъ; всѣ будутъ ѣсть и пить на мой счетъ; я одѣну всѣхъ въ одинаковое платье, чтобы всѣ жили согласно, какъ братья, и чествовали меня, какъ своего государя.- Прежде всего перебьемъ всѣхъ законниковъ.- Я и сдѣлаю это". Такъ обыкновенно разсуждаетъ толпа. Устами двухъ гражданъ, Джорджа Дэвиса и Джона Голлэнда, она слѣдующимъ образомъ объясняетъ свои надежды на Кэда: "Суконщикъ Джэкъ Кэдъ задумалъ, видишь ли, вычистить все государство, выворотить его и взодрать на немъ новый ворсъ.- И дѣло; вѣдь оно совсѣмъ уже вытерлось. Съ тѣхъ поръ какъ появились эти джентльмены, миновало веселое житье Англ³и.- Гадкое время! Добродѣтель ремесленниковъ ни во что не ставится.- Кожанымъ фартукомъ дворянство гнушается.- Скажи больше: совѣтники короля плох³е работники.- И то правда; сказано, однако же: работай по своему призван³ю, а вѣдь это все равно, что сказать: пусть правители будутъ люди работящ³е, а потому намъ бы и слѣдовало быть правителями".- Въ "Бурѣ" Шекспиръ вторично возвращается въ этой темѣ и осмѣиваетъ, какъ мы уже знаемъ, коммунистическ³я теор³и, которыя такъ уморительно развиваетъ Гонзало. Ирон³я Шекспира здѣсь тѣмъ болѣе замѣчательна, что Монтень, изъ книги котораго переведено это мѣсто, сказалъ то же самое, но совершенно съ другой точки зрѣн³я. Французск³й моралистъ самымъ серьезнымъ образомъ восхищается этимъ первобытнымъ состоян³емъ, надъ которымъ англ³йск³й поэтъ иронизируетъ. Здѣсь сказалось различ³е практическаго здраваго смысла англичанина отъ политическихъ мечтан³й француза на манеръ Платона или Жанъ-Жака Руссо. Этотъ вопросъ общественной реорганизац³и занималъ Шекспира всю жизнь; онъ его затронулъ въ "Генрихѣ VI", начиная свою литературную дѣятельность, и возвратился къ нему передъ самою смертью, въ "Бурѣ". Мы, слѣдовательно, должны заключить, что къ коммунистическимъ теор³ямъ, осмѣяннымъ еще Аристофаномъ, онъ относился отрицательно.

   Генрихъ V, какъ извѣстно,- любимый герой Шекспира. Въ своей рѣчи въ войску передъ азинкурскимъ сражен³емъ онъ дѣлаетъ совершенно аристократическое различ³е между воинами-дворянами и людьми низшихъ сослов³й, "вскормленныхъ на англ³йскихъ поляхъ". Въ другомъ мѣстѣ той же исторической драмы, Монтжуа, послѣ поражен³я французской арм³и, проситъ позволен³я похоронить мертвыхъ, при чемъ прибавляетъ, что необходимо отдѣлить трупы благородныхъ воиновъ отъ труп