Чуйко Владимир Викторович - Шекспир, его жизнь и произведения

теперь довольно и десяти футовъ подлѣйшей земли. Землѣ, на которой ты распростертъ мертвый, не видать уже такого доблестнаго воина. Еслибы ты могъ чувствовать, видѣть, я не обнаружилъ бы такого участ³я; позволь же моей любви прикрыть твое искаженное лицо, и я самъ отъ твоего имени поблагодарю себя за эту нѣжную, дружескую услугу. Прощай! Возьми хвалы тебѣ съ собой на небо; твое безслав³е пусть спитъ съ тобой въ могилѣ и не упомянется въ надгроб³и". У него нѣтъ ни малѣйшаго тщеслав³я; о своемъ подвигѣ онъ никому не говоритъ и не прочь, чтобъ его подвигъ былъ приписанъ кому-нибудь другому. Онъ совершаетъ велик³я дѣла и шутитъ.

   Такимъ образомъ, развивая послѣдовательно характеръ Генриха, Шекспиръ переходитъ отъ эпическаго тона въ комическому, и наоборотъ; на каждомъ шагу являются самые неожиданные контрасты, но эти контрасты съ удивительной живост³ю рисуютъ нравы и бытъ. Генрихъ V одновременно - и герой, и мудрецъ, и человѣкъ изъ народа; въ немъ слились въ одно цѣлое самыя разнообразныя свойства человѣческой натуры,- благоразумье, проницательность, вдумчивость, храбрость, глубина чувства, неподдѣльная веселость, любовь къ простотѣ, привычка размышлять обо всемъ, желан³е изъ всего извлекать нравственный принципъ. Онъ - прямая противоположность человѣку среднихъ вѣковъ, какъ бы созданному изъ пламени и огня, подчиняющемуся минутнымъ порывамъ, со страстями, не знающими никакой узды, не способному подчиняться требован³ямъ разума, не анализирующему себя, избѣгающему пошлой дѣятельности, витающему въ идеальныхъ грезахъ своего воображен³я. Однимъ словомъ, Генрихъ V - человѣкъ новаго времени, такой, какимъ сдѣлала его эпоха Возрожден³я.- Ночью, наканунѣ Азинкурскаго сражен³я, закутанный въ плащъ, онъ прогуливается по лагерю, прислушивается къ болтовнѣ солдатъ и приходитъ къ грустнымъ размышлен³ямъ. "И отъ столькихъ сердечныхъ отрадъ, которыми наслаждаются частные люди, короля должны отказаться совершенно? И что же имѣютъ короли, чѣмъ бы не пользовались ихъ подданные, кромѣ внѣшней царственности? И что же такое ты, идеалъ-царственность? Что ты за божество когда терпишь отъ земныхъ нуждъ болѣе, чѣмъ твои поклонники? Как³я твои выгоды, как³е доходы? О, открой же мнѣ настоящее свое значен³е! Что же, какъ не лесть - душа твоя? Ты просто: санъ, степень, форма, приводящая другихъ въ страхъ и трепетъ; но и приводя въ трепетъ, ты все-таки менѣе счастливо, чѣмъ тѣ, которые трепещутъ. Не ядомъ ли лести упиваешься ты зачастую, вмѣсто сладостнаго уважен³я? О, захворай только, гордое величье, и повели своей царственности уврачевать тебя! Не воображаешь ли ты, что царственная горячка испугается и скроется отъ титлъ, которыми ублажаетъ тебя ласкательство, уступитъ низкому присѣдан³ю и изгибан³ю? Можешь ли ты, повелѣвая колѣнами нищаго, воспользоваться и его здоров³емъ? - Нѣтъ, гордое сновидѣн³е, играющее такъ хитро покоемъ королей;- я король, но король, понимающ³й тебя". Портретъ чудесенъ и написанъ съ очевидною любовью, но въ общемъ хроника значительно ниже другихъ хроникъ Шекспира. Читая ее чувствуешь, что поэту недоставало вдохновен³я, что самъ онъ почти совсѣмъ не принимаетъ участ³я въ событ³яхъ, что самый сюжетъ его мало интересуетъ. Вся пьеса состоитъ изъ отрывочныхъ сценъ, плохо между собой связанныхъ, движен³я почти совсѣмъ нѣтъ, тѣмъ болѣе, что поэтъ, вопреки всегдашней своей привычкѣ, не даетъ намъ зрѣлища наглядной битвы, какъ это мы видимъ въ "Генрихѣ IV", въ "Ричардѣ III", въ _иКор³оланѣ", въ "Макбетѣ". Драматическая скудость бросается въ глаза, интриги нѣтъ и вся хроника напоминаетъ эпическую поэму въ драматической формѣ; эта поэма разнообразится вводными комическими сценами, но эти сцены не такъ тѣсно и органически связаны, какъ въ "Генрихѣ IV" и поэтому не выкупаютъ недостатка въ женскихъ персонажахъ, которыхъ нѣтъ также въ "Генрихѣ IV". Въ другихъ хроникахъ, напротивъ того, женщины играютъ, если непервенствующую роль, то чрезвычайно важную,- онѣ придаютъ патетическ³й характеръ драмѣ. Вспомнимъ Элеонору, другую Элеонору - жену Глостера, Констансу, герцогиню ²оркъ, леди Перси, королеву Маргариту, графиню Овернь, Жанну д'Аркъ, леди Грей, Елисавету, леди Анну, королеву Екатерину, Анну Болленъ. Роль ихъ пассивна, не онѣ создаютъ событ³я, не онѣ управляютъ ими, но на нихъ эти событ³я отражаются и вслѣдств³е этого паѳосъ еще болѣе увеличивается. Онѣ жертвы рока и истор³и больше, чѣмъ кто бы то ни было, и нѣкоторыя изъ нихъ напоминаютъ собой величайш³я фигуры греческой трагед³и: Клитемнестру, Ифиген³ю, Антигону, Электру, Атоссу, Кассандру, Эрм³ону, Андромаху.

  

   Драматическ³я хроники Шекспара съ конца XVIII столѣт³я оказывали значительное вл³ян³е на иностранныя литературы. Онѣ, можетъ быть, въ большей степени, чѣмъ его велик³я трагед³и, совершили переворотъ въ драматург³и; попытки создать, по образцу Шекепира, свою нац³ональную драматическую хронику были очень части въ европейскихъ литературахъ, но странно, что попытки эти въ большинствѣ случаевъ оказались неудачны и были оставляемы; каждый разъ въ хронику врывалась драма съ ея неизбѣжной условностью и отодвигала на второй планъ историческ³й характеръ.

   Особенно важною по своимъ послѣдств³ямъ попыткой въ этомъ отношен³и была попытка Гете. Что "Гецъ фонъ-Берлихингенъ" написанъ подъ непосредственнымъ вл³ян³енъ Шекспира, въ этомъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣн³я. Но какъ отразилось на "Гецѣ" это вл³ян³е и въ чемъ оно выразилось? Съ легкой руки прежней критики и до сихъ поръ еще твердо держится мнѣн³е, что "Гецъ" - настоящая шекспировская хроника. Но ошибочность такого мнѣн³я обнаруживается при болѣе или менѣе внимательномъ сравнен³и. "Гецъ", конечно, въ гораздо большей степени хроника, чѣмъ драма, но построена она не во архитектоникѣ Шекспира. Во-первыхъ, въ "Гецѣ" есть много вымышленныхъ лицъ, чего Шекспиръ не допускалъ въ своихъ хроникахъ; во-вторыхъ, въ "Гецѣ" нѣтъ центра, около котораго вращались бы событ³я и лица, и поэтому онъ не имѣетъ цѣльности художественнаго произведен³я и представляетъ лишь рядъ эпизодовъ и сценъ; въ-третьихъ, въ немъ изображено не историческое событ³е, а цѣлая эпоха,- XVI столѣт³е въ Герман³и со стороны быта и нравовъ, а также основного положен³я, что реформац³я была борьбой за право индивидуальной свободы мысли и дѣйств³я противъ абсолютизма привилегированныхъ классовъ; въ-четвертыхъ, самый пр³емъ изображен³я характеровъ - не Шекспировск³й: въ "Гецѣ" дѣйствующ³я лица обнаруживаютъ внѣшн³я характеристическ³я свойства, но они не раскрываютъ намъ, какъ у Шекспира, своей сокровенной внутренней жизни. Наконецъ, въ этомъ произведен³и Гете, восемнадцатое столѣт³е рѣзко вторгается въ шестнадцатое, что и послужило для Гегеля основан³емъ отрицать оригинальность этого произведен³я. "Истинное художественное произведен³е,- говоритъ Гегенъ,- должно быть совершенно свободно отъ подобныхъ невыдержекъ оригинальности, такъ какъ оригинальность произведен³я и состоитъ именно въ томъ, чтобы оно было совершенно цѣльнымъ создан³емъ такого ума, который беретъ предметъ какъ онъ есть самъ по себѣ и воспроизводитъ его въ цѣльности и въ той неразрывной связи, въ какой предметъ развивается самъ изъ себя, не приплетая, не примѣшивая при этомъ къ нему ничего, что ему не принадлежитъ. Если въ произведен³и встрѣчаются так³я сцены и мотивы, которые не истекаютъ сами собой изъ самаго предмета, а привлекаются къ нему извнѣ, то эти сцены и мотивы составляютъ нѣчто случайное, соединенное съ предметомъ только черезъ посредство третьяго субъекта (т. е. автора) и, вслѣдств³е отсутств³я въ нихъ внутренней необходимой связи съ предметомъ нарушается цѣльность произведен³я". Требован³е вполнѣ рац³ональное, но оно можетъ быть примѣнимо только къ величайшимъ произведен³ямъ искусства; еслибъ критика вздумала примѣнять требован³е Гегеля въ болѣе широкихъ размѣрахъ, то ей пришлось бы объявить совершенно нехудожественными произведен³ями драмы, напримѣръ, Шиллера, Виктора Гюго, Альф³ери, не говоря уже о другихъ, менѣе первоклассныхъ величинахъ. Въ сущности и во всей своей цѣлости слова Гегеля примѣнимы только къ одному Шекспиру.

   Льюисъ (изъ книги котораго я взялъ эту выдержку изъ Гегеля) совершенно вѣрно опредѣляетъ значен³е "Геца фонъ-Берлихингенъ:" "Гецъ есть первенецъ романтической школы или, правильнѣе, тѣхъ стремлен³й, которыя породили романтическую школу. Вл³ян³е его было велико. Онъ далъ толчекъ Вальтеръ Скотту и опредѣлилъ направлен³е его историческаго таланта, который измѣнилъ наше пониман³е прошлаго и придалъ истор³и новую жизнь. Онъ возбудилъ почти всеобщ³й интересъ къ вѣкамъ феодализма и рѣшилъ судьбу французской трагед³и въ нѣмецкой литературѣ. Что же касается до его вл³ян³я на драматическое искусство, то оно, по моему мнѣн³ю, было скорѣе вредно, чѣмъ полезно, и это произошло главнымъ образомъ отъ той причины, что было упущено изъ виду различ³е между драматизированной хроникой и драмой".

   Не останавливаясь на другихъ литературахъ, что завело бы меня слишкомъ далеко,- перехожу прямо къ русской, въ которой вл³ян³е Шекспира вообще было довольно значительно, а иногда и очень своеобразно. По времени, это вл³ян³е сказалось прежде всего на императрицѣ Екатеринѣ II. Она написала двѣ хроники изъ русской жизни: "Историческое представлен³е изъ жизни Рюрика. Подражен³е Шекспиру", и затѣмъ: "Начальное управлен³е Олега, подражан³е Шекспиру". По мысли Екатерины, насколько можно догадываться, подражен³е Шекспиру заключалось единственно въ томъ, что какъ въ одной, такъ и въ другой пьесахъ не были соблюдены "Ѳеатральныя обыкновенныя правила", о чемъ императрица каждый разъ и предупреждаетъ своихъ читателей. Ничего другого шекспировскаго въ этихъ хроникахъ нѣтъ. Обѣ хроники написаны для назидан³я и имѣютъ цѣлью внушить не столько пониман³е историческаго факта, сколько правильное пониман³е государственной власти и ея характеръ. Рюрикъ правитъ рѣшительно по образцу Наказа: онъ любитъ правду, побѣждаетъ враговъ милосерд³емъ и въ виновномъ видитъ человѣка, который рожденъ со страстями, пороками и совершаетъ преступлен³я (конечно, государственныя) по легкомысл³ю. Въ "Олегѣ" - та-же мысль, но въ немъ, кромѣ того, проскальзываетъ довольно прозрачно мысль о восточномъ или греческомъ проектѣ, главнымъ ревнителемъ котораго былъ Потемкинъ. Пьеса проповѣдываетъ бодрость духа, терпѣн³е въ печали и страдан³яхъ. Вотъ одинъ изъ монологовъ Олега: "Человѣкъ аки шаръ; счаст³е и несчаст³е, играющ³я между собой, кидаютъ его изъ угла въ уголъ къ стѣнамъ горницы; не повреждается душевно оттого лишь тотъ, кто довольно имѣетъ въ себѣ твердости, чтобы бодрость духа его не донесла урона отъ чрезвычайной скорби, или же не позабылась при безмѣрной радости". О какихъ-либо сближен³яхъ съ Шекспировскими хрониками, о какихъ-либо художественныхъ достоинствахъ этихъ пьесъ Екатерины - не можетъ быть, конечно, рѣчи.

   Истинное пониман³е Шекспира въ русской литературѣ впервые обнаружилъ Пушкинъ. Послѣ своего увлечен³я Байрономъ, съ демонизмомъ котораго онъ, въ сущности, никогда не могъ сродниться, Пушкинъ сталъ изучать Шекспира. Насколько это изучен³е было глубоко, продолжительно и серьезно, можно видѣть изъ его писемъ. Плодомъ этого изучен³я явился "Борисъ Годуновъ", драма, которую онъ, въ подражен³е Шекспиру, озаглавилъ въ древнерусскомъ стилѣ: "Комед³я о настоящей бѣдѣ Московскому Государству, о царѣ Борисѣ и Гришкѣ Отрепьевѣ. Писалъ рабъ бож³й Алекс. сынъ Сергѣевъ Пушкинъ, въ лѣто 7333 на городищѣ Вороничѣ". Ни въ одной изъ европейскихъ литературъ не найдется драматической хроники, которая бы ближе подходила подъ стиль, манеру и концепц³ю шекспировскихъ хроникъ. Пушкинъ создалъ не только великое художественное произведен³е, но и проникся Шекспировскимъ духомъ въ такой степени, какъ этого не могли сдѣлать при всемъ желан³и ни Шиллеръ, ни Гете. Истинное пониман³е хроники, какъ драматическаго произведен³я, отражающаго въ себѣ историческую жизнь прошлаго въ объективныхъ, эпическихъ формахъ, Пушкинъ прекрасно охарактеризовалъ словами Пимена:

  

   Когда нибудь монахъ трудолюбивый

   Найдетъ мой трудъ усердный, безъименный;

   Засвѣтитъ онъ, какъ я, свою лампаду,

   И пыль вѣковъ отъ харт³й отряхнувъ,

   Правдивое сказанье перепишетъ,

   Да вѣдаютъ потомки православныхъ

   Земли родной минувшую судьбу,

   Своихъ царей великихъ поминаютъ

   За ихъ труды, за славу, за добро -

   А за грѣхи и темныя дѣянья

   Спасителя смиренно умоляютъ.

  

   Съ другой стороны, Пушкинъ не впалъ въ ошибку, которую сдѣлалъ Гете въ своемъ "Гецѣ": онъ не надѣлилъ своихъ дѣйствующихъ лицъ чувствами и идеями девятнадцатаго столѣт³я, столь чуждыми людямъ конца шестнадцатаго и начала семнадцатаго. Читая драму въ ея теперешнемъ видѣ, невольно удивляешься ген³ю Пушкина, который съ такой объективност³ю, съ такимъ глубокимъ пониман³емъ съумѣлъ погрузиться въ жизнь прошлаго и понять чувства и идеи, которыми жили люди этого прошлаго. Если въ "Борисѣ" что-либо и отразилось изъ нашего времени, то виной этому слѣдуетъ считать "Истор³ю Государства Росс³йскаго" Карамзина, которой Пушкинъ слѣдовалъ безусловно, какъ, впрочемъ, объ этомъ отозвалось и III Отдѣлен³е въ своемъ оффиц³альномъ разборѣ драмы, находя, что въ драмѣ Пушкина "характеръ, происшеств³я, мнѣн³я,- все основано на сочинен³и Карамзина; все оттуда позаимствовано. Автору комед³и принадлежитъ только разсказъ, расположен³е дѣйств³я на сценѣ. Почти каждая сцена составлена изъ событ³й, упомянутыхъ въ истор³и, исключая сцены Самозванца въ корчмѣ, сцены юродиваго и свидан³я съ Мариною".

   И дѣйствительно, драма строго придерживается разсказа Карамзина, нигдѣ отъ него не отступая; она не раздѣлена на акты, а лишь на сцены,- какъ у Шекспира въ издан³яхъ in-quarto. Самый тонъ, спокойный и торжественный, эпическое течен³е драмы, прерываемое мѣстами народными сценами и комическими эпизодами, напоминаетъ лучш³я шекспировск³я хроники. Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣн³я, что образцомъ для "Бориса Годунова" Пушкинъ взялъ обѣ части "Генриха ²Ѵ". Въ "Борисѣ" нѣтъ того драматизма, того разнообраз³я, которыми мы восторгаемся въ хроникѣ Шекспира, но по замыслу, по основной идеѣ, въ самомъ характерѣ Бориса нельзя не видѣть сильнаго вл³ян³я Шекспира. Это вл³ян³е чувствуется тѣмъ болѣе, что и по сюжету "Борисъ" во многомъ напоминаетъ "Генриха ²Ѵ": положен³е совершенно одинаково: узурпац³я престола и слѣдств³я этой узурпац³и въ междоусобной войнѣ. Пушкинъ надѣлилъ Бориса характеромъ и душевнымъ строемъ Генриха IV: это истинный государственный человѣкъ, энергическ³й дѣятель, дальновидный, проницательный, хитрый, не отступающ³й даже передъ преступлен³емъ для достижен³я цѣлей честолюб³я; но ни Борисъ, ни Генрихъ - не тираны; напротивъ того, они стремятся быть послѣдовательными въ своихъ поступкахъ и справедливыми; они очень хорошо понимаютъ свое шаткое положен³е, постоянно озабочены имъ и слѣдуютъ политикѣ, которая наиболѣе подходитъ къ ихъ положен³ю. Но вся эта жизнь, проведенная въ безплодной борьбѣ, омраченная воспоминан³ями прошлыхъ преступлен³й, наводитъ какой-то грустно-разочарованный оттѣнокъ на ихъ мысли. Это состоян³е души обнаруживается у Генриха въ монологѣ: "О, еслибы можно было читать въ книгѣ судебъ..." Извѣстно, что въ отвѣтъ на этотъ монологъ, Варвикъ формулируетъ свою философ³ю истор³и: "Въ истор³и людей иного такого, что необходимо вытекаетъ изъ времени усопшихъ..." У Бориса тоже самое душевное настроен³е раскрывается передъ нами въ великолѣпномъ монологѣ: "Достигъ я высшей власти"; тутъ мы видимъ всю глубину этого разочарован³я, всѣ раны сердца, и рядомъ съ этимъ Борисъ какъ-бы невольно и иносказательно проводитъ туже самую мысль, которая лежитъ въ основѣ словъ Варвика. Рядъ подобныхъ параллелей можно было бы продолжить и далѣе. Вездѣ мы находимъ глубокое изучен³е Шекспира и пониман³е задачъ драматурга совершенно тожественное съ пониман³емъ англ³йскаго поэта. Насколько сильно отразилось это изучен³е на "Борнеѣ" можно видѣть не только въ концепц³и характера Бориса, но также и въ другихъ подробностяхъ весьма характеристичныхъ. Напримѣръ, избран³е на царство Бориса (о которомъ мы узнаемъ изъ первыхъ сценъ: "Кремлевск³я палаты", "Красная Площадь", "Дѣвичье Поле") написано очевидно подъ непосредственнымъ вл³ян³емъ избран³я на престолъ герцога ²оркскаго (Ричардъ III), и тутъ Пушкинъ придалъ Годунову нѣкоторыя черты Ричарда, напр., лицемѣр³е. Съ другой стороны, умирая, царь Борисъ обращается къ сыну съ совѣтами, являющимися почти сколкомъ съ политики, совѣтуемой умирающимъ Генрихомъ своему сыну и наслѣднику престола. Параллелизмъ, какъ видимъ, полный, но это нисколько не умаляетъ самостоятельнаго значен³я "Бориса Годунова"; напротивъ того, своей драматической хроникой Пушкинъ доказалъ, что онъ можетъ помѣряться не только съ Байрономъ, но и съ Шекспиромъ.

   Удивительно, что изучен³е Шекспира, начавшее распространяться въ русскомъ обществѣ съ Пушкина и въ особенности съ Бѣлинскаго, не оказало прочнаго и серьезнаго вл³ян³я на русскую драматическую литературу. Попытки писать въ стилѣ и манерѣ Шекспира продолжались, ихъ было много, но всѣ онѣ были совершенно неудачны и, разумѣется, не оставили послѣ себя никакого слѣда. Наиболѣе почтенными и заслуживающими серьезнаго вниман³я оказались драматическ³я хроники Островскаго и г. Чаева. Но и здѣсь мы встрѣчаемся со странност³ю, которая доказываетъ, какъ мнѣ кажется, что, несмотря на примѣръ Пушкина, для насъ не наступило еще время одраматизированной истор³и во всей ея Шекспировской глубинѣ. Пушкинъ обнаружилъ необыкновенный художественный тактъ, придерживаясь тщательно концепц³и Шекспира; на первый планъ онъ выдвинулъ истор³ю, ея величавое течен³е, ея созидан³е людьми, выдвинутыми впередъ событ³ями. Островск³й и г. Чаевъ, напротивъ того, перенесли центръ тяжести хроники съ истор³и на этнограф³ю и сдѣлали изъ нея не изображен³е извѣстнаго событ³я, а бытовое и этнографическое зрѣлище; такимъ образомъ, значен³е историческаго факта, его причины, его слѣдств³я уходятъ на второй планъ, становятся непонятными, между тѣмъ какъ въ пьесѣ все больше и больше выступаетъ характеристика времени съ воспроизведен³емъ, главнымъ образомъ, нравовъ, обычаевъ, быта въ томъ, что они имѣютъ внѣшняго, формальнаго, а не въ томъ, какъ бытъ отражается во внутреннемъ м³рѣ людей. Островск³й написалъ три хроники: "Дмитр³й Самозванецъ и Васил³й Шуйск³й", "Тушино" и "Кузьма Захарьевичъ Мининъ-Сухорукъ". Онѣ тѣсно связаны между собой и представляютъ, очевидно, средн³я звѣнья цѣлой цѣди хроникъ изъ смутнаго времени, которыя хотѣлъ написать Островск³й, взявъ въ данномъ случаѣ образцомъ Шекспира. Во всѣхъ этихъ хроникахъ (въ двухъ первыхъ нѣтъ актовъ, а только сцены) живописная сторона быта рѣшительно застилаетъ собой историческ³я событ³я, которыя служатъ лишь какъ бы туманнымъ фономъ, да которомъ силуэтами выступаютъ дѣйствующ³я лица,- въ большинствѣ случаевъ, вымышленныя,- на которыхъ только отражаются послѣдств³я тѣхъ или другихъ историческихъ событ³й. Хроника г. Чаева или, вѣрнѣе, "лѣтопись въ лицахъ", какъ озаглавилъ ее авторъ:- "Царь и велик³й князь Васил³й Ивановичъ Шуйск³й",- ближе подходитъ къ концепц³и Шекспира, но и въ ней сторона быта слишкомъ преобладаетъ, слишкомъ заслоняетъ собой стройное и послѣдовательное течен³е событ³й. Во всякомъ случаѣ, ни у Островскаго, ни у Чаева драматическихъ положен³й почти совсѣмъ нѣтъ; дѣйствующ³я лица - не тѣ живыя фигуры, которыхъ мы привыкли видѣть у Шекспира; они только разговариваютъ о событ³яхъ или разсказываютъ ихъ; истор³я съ ея жизн³ю, интригами, политикой, остается гдѣ-то тамъ, за кулисами; мы даже почти совсѣмъ не видимъ главныхъ историческихъ дѣятелей: на сценѣ же мы видимъ лишь людей различныхъ категор³й, не имѣющихъ никакого историческаго значен³я, а служащихъ лишь оруд³емъ настоящихъ дѣятелей, которыхъ мы не видимъ.

   У Островскаго есть, впрочемъ, одна чрезвычайно удачная и драматическая сцена въ "Дмитр³ѣ Самозванцѣ и Васил³ѣ Шуйскомъ",- сцена свидан³я Самозванца съ царицей Марѳой, матерью царевича Дмитр³я. Сцена коротка, но въ ней дѣйствительно есть патетическ³й интересъ. Основную идею этой сцены Островск³й, очевидно, заимствовалъ у Шиллера, который въ сценар³ѣ своего недоконченнаго "Дмитр³я Самозванца" передалъ ее въ нѣсколькихъ словахъ и даже набросалъ прозой часть этой сцены. "Гремятъ трубы. Марѳа въ нерѣшимости: идти ли ей навстрѣчу Дмитр³ю или нѣтъ? И вотъ онъ стоить передъ нею одинъ. При первомъ взглядѣ на царевича въ сердцѣ Марѳы угасаетъ послѣдняя искра надежды. Что-то невидимое стало между ними; природа не сказалась, они навѣкъ чужды другъ другу. Въ первое мгновен³е была обоюдная попытка кинуться другъ другу въ объят³я; но Марѳа отшатнулась назадъ. Дмитр³й замѣтилъ ея движен³е - и пораженъ. Знаменательное молчан³е. Дмитр³й.- И ничего не говоритъ тебѣ сердце? И не сказалась во мнѣ кровь твоя? (Марѳа молчитъ). Голосъ естества святъ и свободенъ; не изнасиловать его, не исказить. Забейся твое сердце при взглядѣ на меня,- и мое отвѣтило бы, и палъ бы тебѣ на грудь покорный и любящ³й сынъ. Чему суждено - сбылось бы добросклонно, любовно, искренно. Но ежели ты не чувствуешь, какъ мать, обдумай все какъ великая княгиня, укрѣпи свой духъ, какъ царица. Меня судьба повергаетъ въ твои объят³я нежданнымъ сыномъ - прими же меня на свое лоно, какъ даръ небесный. Еслибы я не былъ твоимъ сыномъ, какъ теперь, что же я отнимаю у твоего дитяти? Отнимаю я что нибудь только у твоего врага. Тебя и кровь твою извлекъ я изъ бездны, гдѣ тебя заживо похоронили,- извлекъ и возвелъ на "царское мѣсто". Пойми, что твой жреб³й скованъ съ моимъ. Ты высоко стоишь возлѣ меня и упадешь со мной. Народъ не спускаетъ съ насъ глазъ. Ненавижу я скоморошества, облыжнымъ чувствомъ не кичуся, но передъ тобой благоговѣю и достойно преклоняю колѣна (Марѳа молчитъ; въ ней замѣтна сильная душевная тревога). Рѣшайся, не стѣсняй своей воли, говори по душѣ. Я не требую ни лицемѣр³я, ни лжи: требую истиннаго чувства. Полно тебѣ казаться моею матерью - будь ею. Откинь отъ себя прошлое, прилѣпись всѣмъ сердцемъ къ настоящему! Если я не сынъ твой - я царь! За меня - сила, за меня - счаст³е! Сынъ же твой лежитъ въ гробу, онъ - прахъ и ничего болѣе: у него нѣтъ сердца, чтобы любить тебя, нѣтъ взора, чтобъ привѣтствовать. Полюби того, кто живъ! (Марѳа плачетъ). О, эти слезы - золотая роса! Пусть ихъ падаютъ, пусть на нихъ смотритъ народъ! (Дмитр³й дѣлаетъ знакъ: пола шатра поднимается и толпы русскихъ становятся зрителями этой сцены)".

   Сцена у Островскаго не такъ удачно начинается, какъ у Шиллера,- разговоромъ Басманова съ царицей Марѳой. Потомъ входитъ Самозванецъ. Марѳа не признаетъ его за сына. Тогда Самозванецъ начинаетъ убѣждать ее, говоря какъ много добра онъ сдѣлалъ для нея и для ея родныхъ. Марѳа благодаритъ его, но прибавляетъ: "Не сынъ ты мнѣ". Въ этомъ тонѣ продолжается разговоръ дальше. "Царица Марѳа.- О, еслибы ты былъ мой сынъ! Поди ко мнѣ поближе, взгляни еще въ мои глаза!.. (Тихо). Дмитр³й, ты сирота безъ племени и рода! Я ласкъ твоихъ не отниму у той... другой... Она, быть можетъ, втихомолку, въ своемъ углу убогомъ, предъ иконой о миломъ сынѣ молится украдкой? Иль здѣсь, въ толпѣ народной укрываетъ лицо свое, смоченное слезами, и издали дрожащею рукою благословляетъ сына? - Дмитр³й. Нѣтъ, о, нѣтъ! - Ц. Map.- Одна ли буду матерью твоей, одна-ль любить тебя, меня одну ли полюбишь ты? Дм.- О, да! Одну тебя! Ты назовись лишь матерью - я сыномъ съумѣю быть такимъ, что и родного забудешь ты.- Ц. Map.- Тебя я полюбила...- Дм.- Невиданнымъ почетомъ и богатствомъ украшу я твое уединен³е въ обители, подъ этой грубой ризой, по золоту парчей пойдешь ты къ трону! Смотри сюда... (Открываетъ полу шатра). Отъ нашей царской ставки до стѣнъ Кремля шумятъ народа волны и ждутъ тебя. Одно лишь только слово! И весь народъ, и я, твой сынъ вѣнчанный, къ твоимъ стопамъ, царица, упадемъ. (Склоняется передъ нею).- Ц. Map.- (поднимая его).- Ты мой, ты мой"!..

   Обѣ сцены патетичны и задуманы въ одномъ тонѣ, но у Шиллера сцена понята гораздо глубже и производитъ болѣе сильное впечатлѣн³е. Мотивъ Островскаго, который приписываетъ Марѳѣ заботы объ истинной матери Самозванца, довольно страненъ; сцена становится еще страннѣе съ той минуты, когда Марѳа, уже склоняясь признать его сыномъ, спрашиваетъ его: будетъ ли онъ ее любить? Будетъ ли она одна его матерью? Какъ будто Марѳѣ не все равно, будетъ ли онъ ее любить или нѣтъ. Не такъ понялъ сцену Шиллеръ, онъ раздвинулъ рамки человѣческаго чувства и его Самозванецъ съумѣлъ задѣть въ сердцѣ Марѳы болѣе глубок³я струны материнской любви къ погибшему сыну. Марѳа, съ своей стороны,- какъ это вполнѣ естественно,- съ начала сцены до конца стоитъ растерянная, не зная что ей дѣлать, прислушиваясь къ словамъ Самозванца, потомъ приходитъ въ сильное душевное волнен³е и рыдаетъ. Такимъ образомъ, шиллеровская Марѳа и естественнѣе, и благороднѣе, и возвышеннѣе.

  

  

   Мы уже знаемъ, что въ 1596 году лѣтомъ была представлена въ Лондонѣ драма "Ромео и Джудьета", и что она, въ течен³е цѣлаго сезона, имѣла огромный успѣхъ. Успѣхъ этотъ, конечно, не могъ не радовать Шекспира, который, какъ драматургъ, а можетъ быть, даже и какъ актеръ, начиналъ въ это время пользоваться извѣстност³ю. Однако, эта радость была омрачена двумя семейными несчаст³ями: единственный сынъ Шекспира, Гамнетъ, умеръ въ августѣ 1596 года, а въ концѣ того же года, на Рождествѣ, умеръ дядя поэта Генрихъ Шекспиръ, фермеръ въ Смитерфильдѣ, въ то самое время, когда труппа, къ которой принадлежалъ Шекспиръ, давала представлен³я въ Уайтгаллѣ, въ присутств³и королевы.

   Въ промежутокъ между этими двумя несчаст³ями - смертью сына и смертью дяди,- а именно въ октябрѣ 1596 года, Джонъ Шекспиръ подалъ прошен³е о пожалован³и ему герба. Въ эту эпоху денежныя дѣла Джона Шекспира были очень плохи и мы, поэтому, принуждены заключить, что издержки, сопряженныя съ получен³емъ дворянской грамоты, взялъ на себя поэтъ. Въ этомъ обстоятельствѣ мы имѣемъ первое указан³е на быстрый ростъ его благосостоян³я. Въ первомъ свидѣтельствѣ о пожалован³и герба Джону Шекспиру, хранящемся въ Haralds College, упоминаются заслуги предковъ Джона Шекспира Генриху VII и выставляется на видъ его связь съ фамил³ей Арденовъ, при чемъ его тесть Арденъ называется "а gentelman of worship". Спустя нѣсколько лѣтъ, а именно въ 1599 году, поэтъ снова возбудилъ дѣло о гербѣ своего отца; на этотъ разъ дѣло касалось того, чтобы соединить оба герба,- гербъ Шекспировъ съ гербомъ Арденовъ. Въ этомъ дополнен³и, гербъ Шекспира представляется въ слѣдующемъ видѣ: золотое мушчатное поле гербоваго щита пересѣкается наискось темною полосою съ серебрянымъ изображен³емъ копья, а на верхней части щита представленъ соколъ, держащ³й въ одной изъ лапъ своихъ также копье, но перпендикулярно и остр³емъ вверхъ. Тутъ же девизъ "Non sanz drocit". Въ новомъ документѣ (Draft of а Grant of Arms to John Shakespeare), подтверждающимъ право Джона Шекспира на гербъ, указываются его заслуги и заслуги его предковъ, а также и отлич³я, которыя имѣли Ардены, и прибавляется, что гербъ жалуется ему и его потомкамъ "въ виду прежнихъ его дѣян³й и для поощрен³я его потомства". По поводу этого герба Шекспировъ дѣлались различнаго рода предположен³я относительно болѣе или менѣе древняго происхожден³я Шекспировъ и Арденовъ, но новѣйш³я изслѣдован³я не подтвердили этихъ предположен³й. Въ дѣйствительности, обѣ фамил³и происходятъ отъ простыхъ йоменовъ; хотя родственники поэта и изъявляли претенз³и на гербъ, однако, у насъ нѣтъ ни малѣйшихъ поводовъ думать, чтобы эти претенз³и имѣли какое-либо основан³е. Впослѣдств³и, Детикъ, герольдмейстеръ (Principal King of Arms), былъ обвиненъ въ злоупотреблен³яхъ, но въ числѣ "низкихъ и неблагородныхъ лицъ", которымъ онъ раздавалъ неправильно гербы, Джонъ Шекспиръ не упомянутъ. Если мы обратимъ вниман³е на то, что первое ходатайство Джона Шекспира о гербѣ послѣдовало черезъ годъ послѣ появлен³я "Лукрец³и", что въ это время поэтъ уже сблизился съ графомъ Соутгэмптономъ, то не будетъ слишкомъ рискованнымъ заключить, что успѣхомъ этого ходатайства поэтъ, главнымъ образомъ, былъ обязанъ Соутгэмптону. Во всякомъ случаѣ, нѣтъ сомнѣн³я, что гербъ гораздо болѣе интересовалъ самого поэта, чѣмъ его отца, который въ этомъ гербѣ не нуждался. Как³я были причины, заставивш³я поэта хлопотать о пожалован³и ему герба? предположить, что онѣ заключались въ простомъ удовлетворен³и тщеслав³я едва ли будетъ рац³онально: поэтъ, имѣвш³й уже извѣстность талантливаго драматурга, принятый въ лучшемъ лондонскомъ обществѣ, очевидно, не нуждался въ такомъ удовлетворен³и; но дворянское достоинство влекло за собой извѣстнаго рода привилег³и, извѣстнаго рода соц³альное положен³е, которыя для поэта, конечно, имѣли свою важность; въ качествѣ актера, онъ былъ совершенно беззащитенъ, онъ могъ подвергаться оскорблен³ямъ, различнымъ шиканамъ должностныхъ лицъ; дворянское достоинство избавляло его отъ всего этого и, благодаря этому, онъ могъ считать себя равноправнымъ членомъ того на половину аристократическаго, на половину литературнаго кружка, къ которому принадлежалъ.

   Другое доказательство того, что денежныя обстоятельства поэта за это время были въ хорошемъ положен³и, мы находимъ въ томъ, что весной 1597 г. онъ купилъ домъ съ небольшимъ земельнымъ участкомъ въ самомъ центрѣ Стратфорда. Домъ этотъ былъ названъ поэтомъ New Place (Новое Мѣсто) и купленъ былъ онъ за шестьдесятъ фунтовъ,- т. е. за безцѣнокъ. Такая дешевизна объясняется тѣмъ, что домъ перешелъ въ Шекспиру въ самомъ жалкомъ состоян³и. Поэту пришлось заново отдѣлывать его уже на собственный счетъ. Несмотря, однако же, на свое запущенное состоян³е, этотъ домъ былъ однимъ изъ лучшихъ въ городѣ. Сэръ Гугъ Клоптонъ, построивш³й его, писалъ о немъ въ 1494 году какъ о "Большомъ Домѣ", и это назван³е сохранилось за нимъ въ течен³е двухъ столѣт³й. Тѣмъ не менѣе, у насъ нѣтъ никакихъ подробностей относительно характера и вида этого дома, который, еслибы сохранился до нашего времени, былъ бы самымъ достопримѣчательнымъ здан³емъ на всемъ земномъ шарѣ. Мы знаемъ только, что онъ, главнымъ образомъ, былъ построенъ изъ кирпича на каменномъ фундаментѣ, что онъ имѣлъ остроконечную крышу и окно съ выступомъ, выходящее въ садъ съ восточной стороны. Только два очевидца, изъ числа тѣхъ, кто видѣлъ домъ до его уничтожен³я, оставили намъ нѣсколько словъ объ этомъ здан³и. Лаландъ, писавш³й около 1540 года, говоритъ только, что верхняя часть дома была деревянная съ кирпичными перегородками съ внѣшней стороны. Другой свидѣтель былъ уроженецъ Стратфорда, нѣкто Ричардъ Гриммитъ, хорошо знакомый съ Нью-Плэсъ въ годы, предшествовавш³е его уничтожен³ю. Его воспоминан³я объ этомъ домѣ были записаны Гриномъ, варвикшайрскимъ антиквар³емъ, писавшимъ уже въ XVIII столѣт³и. Этотъ Гриммитъ былъ товарищемъ Эдуарда Клоптона, старшаго сына сэра Джона Клоптона, и часто бывалъ въ Большомъ Домѣ. Изъ его показан³й явствуетъ только то, что главный входъ въ домъ выходилъ на Chapel-lane.

   Во всякомъ случаѣ, важнѣйш³й фактъ, имѣющ³йся у насъ относительно б³ограф³и Шекспира за это время, заключается въ томъ, что Шекспиръ, оставивъ свой родной городъ лѣтъ двѣнадцать тому назадъ круглымъ бѣднякомъ, теперь считался однимъ изъ богатыхъ жителей Стратфорда. Какъ бы рѣдки ни были посѣщен³я родного города Шекспиромъ, нѣтъ однако сомнѣн³я, что Нью-Плэсъ считался его постоянной резиденц³ей. Не далѣе какъ въ 1598 г., т. е. спустя годъ послѣ покупки имъ Нью-Плэсъ, во время голода была произведена оцѣнка хлѣбныхъ запасовъ стратфордскихъ гражданъ; имущество Шекспира было оцѣнено довольно высоко, при чемъ поэтъ былъ обозначенъ какъ towns-man. Что поэтъ уже въ это время имѣлъ намѣрен³е окончательно поселиться въ Стратфордѣ и при первомъ удобномъ случаѣ бросить лондонскую жизнь, мы можемъ заключить изъ того, что онъ много занимался своимъ домомъ, совершенно перестроилъ его и устроилъ около него фруктовый садъ, выходивш³й заборомъ на Chapel Street. Другое извѣст³е имѣетъ точно также свой интересъ; мы знаемъ, что въ другой части сада, позади дома, поэтъ посадилъ первое тутовое дерево, появившееся въ Стратфордѣ. Когда именно это событ³е случилось,- мы не знаемъ, но можемъ заключить, что это было въ 1609 г., когда одинъ французъ, по имени Вернонъ, раздавалъ въ огромномъ количествѣ молодыя тутовыя деревья по повелѣн³ю короля Якова I, который сильно покровительствовалъ культурѣ этого дерева, надѣясь что шелковыя матер³и могутъ сдѣлаться однимъ изъ важнѣйшихъ фабричныхъ производствъ въ Англ³и.

   Устройство фруктоваго сада и предан³е о томъ, что тутовое дерево въ саду Нью-Плэса было посажено самимъ Шекспиромъ,- единственныя фактическ³я доказательства того, что велик³й драматургъ интересовался садоводствомъ и даже былъ въ этомъ дѣлѣ спец³алистомъ, какъ утверждаютъ нѣкоторые изслѣдователи. Ссылками на различныя мѣста въ произведен³яхъ Шекспира эти изслѣдователи старались показать, что Шекспиръ былъ отличнымъ знатокомъ садоводства и что его можно даже считать ученымъ ботаникомъ и садовникомъ {См. Sidney Beisley: "Shakespeare's garden or the plants and flowers named in his works" (1864); Perger: "Die Flora William Shakespeare's", въ десятомъ томѣ записокъ "Verein zur Verbreitnng naturwisseuschaftlicher Kenntnis" (1870).}. Тутъ мы встрѣчаемся съ одной изъ странностей литературы о Шекспирѣ. Шекспиру приписываютъ не только глубокое знан³е человѣческаго сердца, не только знан³е всевозможныхъ философскихъ системъ, не только поэтическ³й ген³й, но также знакомство съ различнаго рода спец³альностями и ремеслами, не имѣющими, впрочемъ, ничего общаго ни съ философ³ей, ни съ поэз³ей, ни съ психолог³ей. Одинъ доказываетъ, что Шекспиръ былъ спец³алистъ-типографщикъ (Blades); другой - что онъ былъ знакомъ съ морскимъ дѣломъ (лордъ Musgrave); трет³й - что онъ непремѣнно долженъ былъ служить въ военной службѣ; четвертый - что онъ былъ замѣчательный энтомологъ и, вѣроятно, любилъ составлять коллекц³и насѣкомыхъ (Patterson). Само собой разумѣется, что въ дѣйствительности ничего подобнаго не было, что произведен³я Шекспира вовсе не доказываютъ того всевѣдѣн³я поэта, и что господа изслѣдователи въ этомъ отношен³и въ гораздо большей степени руководствуются своей собственной фантаз³ей, чѣмъ логикой и фактами. Изъ нѣсколькихъ фразъ, изъ десятка-другого болѣе или менѣе спец³альныхъ терминовъ нельзя еще заключить, что Шекспиръ былъ спец³алистъ-ботаникъ. Весьма вѣроятно, что будучи воспитанъ въ маленькомъ городкѣ, напоминавшемъ собою скорѣе большую деревню, чѣмъ городъ, Шекспиръ могъ интересоваться садоводствомъ, былъ знакомъ съ различными пр³емами, употребляемыми садоводами, зналъ назван³я цвѣтовъ и растен³й и даже, можетъ быть, любилъ заниматься садоводствомъ и разведен³емъ цвѣтовъ въ часы досуга. Онъ напримѣръ, очень часто говоритъ въ своихъ произведен³яхъ о ф³алкахъ, изъ чего, конечно, мы вправѣ заключить, что этотъ цвѣтокъ онъ любилъ. Но строить на такихъ шаткихъ основан³яхъ выводы о какихъ-то спец³альныхъ знан³яхъ въ ботаникѣ - довольно странно. Принявъ такую точку зрѣн³я, намъ, пожалуй, пришлось бы утверждать, что Мицкевичъ, оставивш³й намъ въ "Панѣ Тадеушѣ" замѣчательное описан³е огорода, а Зола въ "La faute de l'abbé Mouret" длинное и чрезвычайно детальное описан³е запущеннаго сада съ перечислен³емъ множества цвѣтовъ,- точно также замѣчательные ботаники, хотя намъ очень хорошо извѣстно, что Мицкевичъ огородничествомъ никогда не занимался, а Зола такъ же знаетъ ботанику, какъ и китайск³й языкъ. Так³е выводы, какъ кажется, имѣютъ въ своемъ основан³и ложно понятый, односторонн³й, протокольный реализмъ, утверждающ³й, что поэтъ можетъ возсоздавать только то, что несомнѣнно знаетъ, что видитъ, съ чѣмъ близко и непосредственно сжился. Еслибы пришлось слѣдовать такой теор³и, то мы принуждены были бы заключить, что описан³е букета Пердиты въ "Зимней Сказкѣ" могло родиться въ воображен³и Шекспира только послѣ многочисленныхъ и продолжительныхъ скитан³й поэта по берегамъ Эвона, гдѣ онъ изучалъ различные породы цвѣтовъ и учился составлять со вкусомъ букеты; или, что "Гамлетъ" былъ плодомъ путешеств³я Шекспира въ Эльсиноръ.

   Все заставляетъ предполагать, что вслѣдъ за "Ричардомь III" былъ написанъ "Венец³анск³й купецъ",- первая изъ романтическихъ драмъ Шекспира. Драма эта явилась въ первомъ издан³и in-quarto 1600 года съ слѣдующимъ, довольно страннымъ назван³емъ: "the excellent History of the Merchant of Venice, With the extreme cruelty of Shylock the Jews towards the saide Merchant, in cutting а iust pound of his flesh. And the obtaining of Portia, by the choyse of three caskets. Written by W. Shakespeare". (Превосходная истор³я о Венец³анскомъ Купцѣ, съ изображен³емъ чрезвычайной жестокости жида Шейлока къ упомянутому купцу, у котораго онъ хочетъ вырѣзать фунтъ мяса. Съ разсказомъ о томъ, какъ рука Порц³и получена посредствомъ выбора трехъ ящиковъ. Написана В. Шекспиромъ). Въ томъ же году появилось другое издан³е драмы съ тѣмъ же заглав³емъ и съ прибавлен³емъ: "As it hath beene diuers times acted by the Lord Cbamberlaine bis seruants". Мы, однако, ничего не знаемъ положительнаго о томъ, когда именно была написана драма. Нѣкоторые изъ критиковъ указывали на 1594 годъ, исходя изъ того предположен³я, что пьеса, внесенная въ этомъ году въ дневникъ Генсло подъ назван³емъ: "Венец³анская Комед³я", должна быть шекспировской драмой. Предположен³е это, однако, ни на чемъ не основано, такъ какъ упоминан³е Венец³и въ заглав³и какъ одной, такъ и другой пьесы, еще не рѣшаетъ ихъ тожества. Драма Шекспира всегда интересовала публику личностью жида и поэтому эта личность всегда упоминается въ заглав³и; даже въ книгопродавческ³е списки она внесена слѣдующимъ образомъ: "The Merchant of Venyce or otherwise called the Jew of Venyce". Драма Шекспира упоминается также Миресомъ въ 1598 году, изъ чего мы должны заключить, что она написана раньше этого года. Не имѣя никакихъ фактическихъ данныхъ для рѣшен³я этого вопроса, намъ остается только руководствоваться внутренними доказательствами, на основан³и которыхъ Дел³усъ предполагаетъ, что она она написана въ 1595 году.

   Благодаря изслѣдован³ямъ критики, мы знаемъ, что фабулу "Венец³анскаго Купца" Шекспиръ заимствовалъ почти цѣликомъ изъ сборника новеллъ Ф³орентини "Il Pecorone", а Ф³орентини, въ свою очередь, заимствовалъ этотъ сюжетъ изъ "Gesta Romanorum". Въ одномъ лишь отношен³и Шекспиръ отступилъ отъ разсказа Ф³орентини: для сватовства за Порц³ю онъ воспользовался не новеллой Ф³орентини, а истор³ей съ тремя ящиками, которую нашелъ въ другомъ разсказѣ тѣхъ же "Gesta Romanorum". Само собой разумѣется, что взявъ фабулу, или, если можно такъ выразиться, матер³альную часть разсказа, онъ совершенно измѣнилъ мотивы дѣйств³я, замѣнилъ нѣкоторыя подробности другими и вообще придалъ своей драмѣ тотъ психологическ³й интересъ и тотъ поэтическ³й колоритъ, которыми мы такъ восхищаемся въ "Венец³анскомъ Купцѣ". Эпизоды объ обоихъ Гобб³о, фигуры Грац³ано, Лоренцо и Джессики и вся истор³я похищен³я Джессики принадлежатъ исключительно Шекспиру: онъ ихъ не заимствовалъ ниоткуда.

   Вообще, вопросъ о заимствован³яхъ Шекспира - одинъ изъ самыхъ любопытныхъ вопросовъ критики, тѣмъ болѣе, что онъ непосредственно касается всей средневѣковой литературы, столь мало извѣстной большинству образованныхъ людей. Отсылая интересующихся этимъ предметомъ къ извѣстному сочинен³ю Зимрока: "Die Quellen des Schakespeare", я упомяну здѣсь лишь объ одной сторонѣ истор³и о "Венец³анскомъ Купцѣ". Истор³я эта заимствована Шекспиромъ, какъ мы уже знаемъ, у Ф³орентини, который заимствовалъ ее въ свою очередь изъ "Gesta Romanorum". Самый знаменитый изъ средневѣковыхъ сборниковъ легендъ, новеллъ и сказан³й извѣстенъ въ литературѣ подъ назван³емъ "Gesta Romanorum" (Римск³я дѣян³я). Назван³е это было дано сборнику, потому что первоначально (въ концѣ XIII вѣка) онъ составлялся изъ различныхъ истор³й, притчъ и повѣстей съ назидательнымъ характеромъ изъ римскихъ источниковъ. Впослѣдств³и, хотя назван³е сборника и удержалось, но туда вносились сказан³я и легенды совсѣмъ не римск³я. Это были въ большинствѣ случаевъ легенды, сказан³я, басни, особенно популярныя въ средн³е вѣка и попадавш³я въ Европу по большей части съ Востока. Сказан³я эти и легенды называются перехожими, т. е. странствующими, переходящими съ мѣста на мѣсто. Изъ новѣйшихъ изслѣдован³й оказывается, что эти странствующ³я предан³я и сказан³я, которыя въ различныхъ вар³антахъ повторяются въ европейскихъ литературахъ,- прежде чѣмъ достигли Запада, успѣли обойти необозримыя пространства Аз³и въ течен³е многихъ вѣковъ. Профессоръ Буслаевъ въ своей монограф³и "Перехож³я повѣсти и разсказы" говоритъ по этому поводу слѣдующее: "Кропотливая критика нашихъ дней въ своихъ микроскопическихъ наблюден³яхъ надъ мельчайшими подробностями въ поэмахъ и сказкахъ, въ легендахъ и повѣстяхъ, въ устныхъ народныхъ предан³яхъ и письменныхъ памятникахъ, будутъ ли то классическ³я произведен³я знаменитыхъ писателей или старинныя полуграмотныя писан³я безвѣстныхъ переписчиковъ, во всемъ этомъ необъятномъ матер³алѣ, накопившемся въ течен³е вѣковъ у разныхъ народовъ, усмотрѣла цѣлые ряды одинаковыхъ сюжетовъ и мотивовъ, разсыпавшихся по всему м³ру въ необозримомъ множествѣ разнообразныхъ вар³ац³й на общ³я темы. Вотъ путь, по которому изслѣдователи должны были придти къ мысли объ одинаковости основныхъ элементовъ общаго всему человѣчеству литературнаго предан³я, которое одинаково оказываетъ свою живучую силу и въ "Божественной комед³и" Данта или въ "Декамеронѣ" Боккач³о, и въ русскихъ духовныхъ стихахъ или сказкахъ и лубочныхъ издан³яхъ, и въ инд³йскомъ сборникѣ повѣстей и басенъ, извѣстномъ подъ именемъ "Панчатантры", и въ нѣмецкой поэмѣ о Рейгардѣ-Лисѣ или въ русскихъ и другихъ сказкахъ о Волкѣ и Лисѣ и т. п. Ясно, что при такомъ взглядѣ на источники и пути литературнаго предан³я, изолированное изучен³е той или другой литературы въ отдѣльности, нѣмецкой, французской или русской, стало рѣшительно немыслимо. Историкъ изслѣдуетъ фантастическ³е подробности о чародѣѣ Мерлинѣ въ романахъ объ Артурѣ и Кругломъ столѣ, и по пути непремѣнно захватитъ русское сказан³е о Китоврасѣ; изучаетъ-ли онъ похожден³я Дидриха, Ротера и другихъ героевъ ломбардскаго эпическаго цикла, ему непремѣнно понадобятся и русск³я былины о богатыряхъ князя Владим³ра. Само христ³анство, наложивши неизгладимую печать духовнаго сродства на всѣ цивилизованные народы, открыло новое широкое поприще для взаимнаго общен³я между ними и культурнаго вообще и тѣмъ болѣе литературнаго, письменнаго, потому что религ³я эта основывается на Писан³и. Изучить русск³е духовные стихи, жит³я святыхъ, легенды, народные заговоры и друг³я предан³я и повѣр³я, болѣе или менѣе связанныя съ книжными источниками среднихъ вѣковъ,- возможно не иначе, какъ при пособ³и общаго литературнаго, письменнаго предан³я, внесеннаго вмѣстѣ съ христ³анствомъ ко всѣмъ народамъ, принявшимъ эту религ³ю. Предан³е это своими началами уходитъ далеко за предѣлы христ³анской эры, глубоко пустивъ свои корни на воздѣланной почвѣ древней исторической культуры Востока и Запада, еврейства съ отголоскомъ другихъ восточныхъ народностей и м³ра классическаго съ его твердыми основами для европейской цивилизац³и. Поэтому, вмѣстѣ съ чистыми учен³ями Евангел³я и съ догматами церкви, народы должны были внести въ свою нац³ональность массу элементовъ свѣтскихъ, м³рскихъ и языческихъ, которые он