Чуйко Владимир Викторович - Шекспир, его жизнь и произведения

Касс³й былъ гораздо ниже своего друга, но онъ зналъ и понималъ дѣйствительность.

  

  

   Какъ по содержан³ю, такъ и по времени создан³я, комед³я-драма "Мѣра за Мѣру" (Measure for Measure) непосредственно примыкаетъ къ "Гамлету" и къ "Юл³ю Цезарю". Впервые, "Мѣра за Мѣру" появилась въ знаменитомъ in-folio 1623 года. Относительно времени происхожден³я этой пьесы у насъ нѣтъ никакихъ внѣшнихъ указан³й. Остаются, слѣдовательно, внутренн³е признаки, т. е., главнымъ образомъ, языкъ, стихосложен³е и общ³й тонъ всей пьесы. Языкъ и стихосложен³е имѣютъ совершенно тотъ-же характеръ, какой имъ присущъ въ "Гамлетѣ" и въ "Юл³и Цезарѣ". Что-же касается до общаго тона, до настроен³я, въ которомъ находился Шекспиръ когда писалъ "Мѣра за Мѣру", то всѣ три драмы поразительно похожи другъ на друга. Это сходство такъ велико, что прямо обращаетъ на себя вниман³е читателя. Поэтому, не будетъ слишкомъ смѣлымъ заключить, что всѣ три пьесы написаны въ одинъ, сравнительно очень коротк³й промежутокъ времени, подъ давлен³емъ однѣхъ и тѣхъ-же умственныхъ и нравственныхъ заботъ, въ одномъ и томъ-же душевномъ настроен³и, можетъ быть, подъ впечатлѣн³емъ однихъ и тѣхъ-же внѣшнихъ услов³й. Настроен³е это выразилось полнымъ пессимизмомъ, безотраднымъ взглядомъ на жизнь; въ Шекспирѣ этого пер³ода можно усмотрѣть даже значительный упадокъ духа. Пер³одъ комед³й, на этотъ разъ, очевидно окончился, молодость прошла, оставивъ послѣ себя одни лишь разочарован³я и какое-то недовѣр³е къ жизни.

   Как³я внѣшн³я причины могли вызвать такое мрачное настроен³е въ душѣ Шекспира? - На этотъ вопросъ можно отвѣтить указан³емъ на событ³я, возникш³я въ промежутокъ времени между 1601 и 1603 годами, событ³я, имѣвш³я самое непосредственное отношен³е къ жизни великаго поэта. Конечно, за это время его дѣла процвѣтали, его благосостоян³е быстро возростало, онъ былъ не только извѣстнымъ и популярнымъ драматическимъ писателемъ, но имѣлъ, кромѣ того, свой пай въ театральномъ предпр³ят³и и былъ собственникомъ въ Стратфордѣ. Все это не могло не радовать его. Какъ практическ³й человѣкъ, онъ, несомнѣнно, могъ быть доволенъ собой. Но за два или за три года передъ этимъ, умеръ его сынъ Гамнетъ, мальчикъ одиннадцати лѣтъ, и эта рана, нанесенная сердцу отца, конечно, еще не была залечена. Въ 1601 году умеръ его отецъ, а вскорѣ послѣ того былъ казненъ графъ Эссексъ, съ которымъ поэтъ находился въ близкихъ отношен³яхъ, и былъ заключенъ въ Тоуэръ его другъ графъ Соутгэмптонъ. Всѣ эти событ³я, сильно, конечно, повл³явш³я на его жизнь, измѣнивши ее во многомъ, не могли, разумѣется, не отразиться и на его настроен³и. Правда, его дѣла процвѣтали, но вокругъ себя онъ видѣлъ одни лишь несчаст³я, смерть, кровь; общественная и политическая жизнь казалась ему чѣмъ-то безсмысленнымъ и нелѣпымъ, и этотъ скептицизмъ, лежавш³й, конечно, въ самой натурѣ поэта, подтвержденный жизненнымъ опытомъ, нашелъ себѣ, кромѣ того, и теоретическое оправдан³е въ чтен³и Монтеня, переведеннаго тогда на англ³йск³й языкъ итальянцемъ Флор³о.

   Переводъ этотъ вышелъ 1603 году. Въ Британскомъ музеѣ хранится экземпляръ "Опытовъ" Монтеня въ переводѣ Флор³о; на этомъ экземплярѣ существуетъ подпись Шекспира, которую сэръ Фредерикъ Мадденъ, извѣстный англ³йск³й палеографъ, призналъ подлинной. Впослѣдств³и, однако, эта подлинность была въ значительной мѣрѣ заподозрѣна. Но какъ бы то ни было, мы, во всякомъ случаѣ, съ большою вѣроятностью можемъ допустить, что этотъ экземпляръ принадлежалъ Шекспиру. Впрочемъ, для интересующаго насъ вопроса это совершенно безразлично. Болѣе чѣмъ вѣроятно, что съ "Опытами" Монтеня Шекспиръ познакомился въ оригиналѣ и гораздо раньше появлен³я англ³йскаго перевода, такъ какъ нашъ поэтъ, безъ всякаго сомнѣн³я, былъ хорошо знакомъ съ французскимъ языкомъ.

   Англ³йское издан³е Монтеня любопытно въ двухъ отношен³яхъ: оно снабжено виньеткой на заглавномъ листѣ работы гравера Мартина Дрейшоута (которому точно также принадлежитъ и портретъ Шекспира, приложенный къ in-folio 1623 года), и стихотворен³емъ извѣстнаго тогда поэта Дан³еля. Виньетка представляетъ странную группу античныхъ развалинъ, разрушенныхъ храмовъ, теряющихся въ тѣни ступеней, здан³й, расположенныхъ въ безпорядкѣ, но не безъ вкуса. Самъ переводчикъ въ объяснительномъ стихотворен³и, напечатанномъ тутъ-же, en regard, слѣдующимъ образомъ объясняетъ виньетку. "Войдите подъ эти французск³е портики,- у васъ есть англ³йск³й ключъ, двери отворены настежь. Дать вамъ объяснен³е всего того драгоцѣннаго, что вы найдете въ этихъ уголкахъ и на этихъ тропинкахъ,- чрезвычайно трудно. Прохаживаясь по дворцу, созданному воображен³емъ Монтеня, мы нашли тамъ много самыхъ неожиданныхъ вещей и столько совершенно неизвѣстныхъ плодовъ, что сдѣлать имъ каталогъ оказалось невозможнымъ. Войдите и вы найдете тамъ мудрость". Дан³ель въ свою очередь написалъ для издан³я слѣдующее стихотворен³е: "Тираномъ людей является привычка; никто не преслѣдовалъ этого тирана и не боролся съ нимъ такъ, какъ нашъ Монтень; онъ болѣе чѣмъ кто-либо воевалъ съ этимъ деспотомъ, который съ дѣтства держитъ насъ въ рабствѣ. Я его люблю, привѣтствую его восторженными апплодисментами и радъ, что онъ акклиматизируется среди насъ. Благодарю васъ за то, что вы дали ему прекрасное помѣщен³е, другое одѣян³е и полную свободу рѣчи. Благодаря счастливой привилег³и, перо всякаго писателя никогда не бываетъ вассаломъ одного лишь монарха; оно принадлежитъ м³ру. Всѣ высш³е умы образуютъ одну лишь республику и ничто не можетъ помѣшать свободному обмѣну ихъ продуктовъ. Что-же касается нашего принца Монтеня или, вѣрнѣе, вашего короля, то вся критика должна сознаться, что онъ даетъ намъ чрезвычайно драгоцѣнные обращики человѣчества, хотя въ безпорядкѣ и въ поломанной рамѣ. Но развѣ гость, сидящ³й за столомъ монарха, жалуется на форму посуды, въ которой ему предлагаютъ тонк³я яства?"- Въ сущности, въ этомъ стихотворен³и Дан³ель даетъ довольно вѣрную, въ общемъ, характеристику Монтеня, который въ англ³йскомъ обществѣ имѣлъ огромный успѣхъ.

   Уже на тридцать восьмомъ году жизни, утомленный и разочарованный, Монтень сталъ повѣрять бумагѣ свои мысли и дѣлалъ это въ течен³е цѣлыхъ тридцати лѣтъ. Въ его "Опытахъ", поэтому, нѣтъ и не можетъ быть системы и порядка. Садясь за письменный столъ и повѣряя бумагѣ свои мысли, онъ чувствуетъ себя совершенно дома, онъ бросаетъ, такъ сказать, въ сторону перчатки, надѣваетъ халатъ и говоритъ лишь то, что чувствуетъ, чѣмъ живетъ, не стѣсняясь ни свѣтскими прилич³ями, ни господствующими мнѣн³ями. Въ этомъ отношен³и можно сказать, что Монтень - одинъ изъ самыхъ искреннихъ писателей, когда-либо существовавшихъ. Для сужден³я о значен³и писателя такая увѣренность въ его искренности имѣетъ большую важность: благодаря ей, мы можемъ безошибочно судить о предѣлахъ его ума, о практическомъ значен³и его м³ровоззрѣн³я. Въ своихъ "Опытахъ" Монтень говоритъ о самыхъ разнообразныхъ предметахъ, пишетъ лишь о томъ, что его интересуетъ въ данную минуту, по временамъ бросая начатое разсужден³е и принимаясь за другое съ тѣмъ, чтобы возвратиться къ первому, когда придетъ желан³е. Въ одномъ мѣстѣ своихъ "Опытовъ" онъ очень мѣтко и вѣрно характеризуетъ направлен³е своей мысли: Je propose des fantaisies informes comme font ceulx qui publient des questions doubteuses à desbattre aux escholes, non pour establir la vwпtйé, mais pour la chercher; et les soubmets au jugement de ceulx à qui il touche de régler non seulement mes actions et mes escripts, mais encores mes pensées. Egualement m'en sera acceptable et utile la condemnation comme l'approbation, tenant pour absurde et impie, si rien se rencontre, ignorament ou inadvertament caché en cette rapsodie, contraire aux sainctes resolutions et prescriptions de l'Eglise catholique, apostolique et romaine en laquelle je meurs et en laquelle je suis nay". (Essais de Montaigne. I, LVI). т. е.: "Предлагаю безформенныя и верѣшительныя фантаз³и, подобно тѣмъ, которые выступаютъ съ вопросами сомнительными и предлагаютъ ихъ на обсужден³е школамъ не съ тѣмъ, чтобы установлять истину, а съ тѣмъ, чтобы ее искать; и повергаю ихъ на обсужден³е тѣхъ, кому принадлежитъ управлять не только моими поступками и писан³ями, но также и моими мыслями. Для меня будетъ одинаково полезно и примѣнимо, какъ порицан³е такъ и одобрен³е, ибо я буду считать нелѣпымъ и нечестивымъ все то, что можетъ встрѣтиться, по незнан³ю или по оплошности, заключеннымъ въ этой рапсод³и, и что противно святымъ постановлен³ямъ и предписан³ямъ Церкви католической, апостольской и римской, въ лонѣ которой я умираю и въ которой я родился".

   Въ этихъ словахъ совершенно ясно рисуется какъ характеръ мысли Монтеня, такъ и его м³ровоззрѣн³е. Онъ не выступаетъ съ готовой, сознанной имъ уже истиной, а лишь ищетъ ее. Въ этихъ свободныхъ поискахъ за истиной, его мысль, однако, признаетъ авторитетъ Церкви, въ его, такъ сказать, практическомъ примѣнен³и; но этотъ авторитетъ не мѣшаетъ ему обсуждать безъ малѣйшаго стѣснен³я так³е вопросы, которые Церковью могутъ считаться рѣшенными разъ навсегда. Этой стороной своей мысли Монтень цѣликомъ примыкаетъ къ лучшимъ представителямъ гуманизма въ эпоху Возрожден³я. Какъ и всѣ проч³е гуманисты, онъ - большой знатокъ и поклонникъ древняго м³ра; въ греческой и римской литературахъ онъ находитъ безчисленные примѣры для подтвержден³я своихъ положен³й. Какъ всѣ проч³е гуманисты, онъ подвергаетъ пересмотру всѣ выводы теоретической мысли, оставляя не тронутымъ, однако, авторитетъ Церкви; но въ противоположность средневѣковымъ мыслителямъ, онъ не прикрывается этимъ авторитетомъ и совершенно свободенъ въ своихъ выводахъ. Нашелъ ли онъ истину, которой такъ долго и такъ настойчиво искалъ?- Нѣтъ, онъ не нашелъ ея. Его мысль, въ окончательномъ своемъ выводѣ, пришла къ знаменитому вопросу, поставленному имъ и имъ не рѣшенному: "Que sèais-je?" Дальше этого вопроса она не пошла и остановилась.- Выводъ Монтеня - полное и безусловное сомнѣн³е, полный и безусловный скептицизмъ, благотворный въ томъ отношен³и, что онъ возбуждаетъ дѣятельность мысли и заставляетъ ее искать какихъ-либо прочныхъ, научныхъ основъ для своего м³ровоззрѣн³я. Въ настоящую минуту можетъ считаться вполнѣ несомнѣннымъ тотъ фактъ, что скептицизмъ, окончательно устранивш³й схоластическ³я абстракц³и средневѣковыхъ мыслителей, обновилъ европейскую науку и придалъ ей тотъ характеръ и ту прочность, которыми она отличается въ наши дни. Въ спекулятивной философ³и этотъ скептицизмъ привелъ въ реформѣ и къ пересмотру самыхъ основъ теор³и познан³и. На вопросъ, поставленный такъ смѣло Монтенемъ: "Que sèais-je?" Декартъ постарался отвѣтить положен³емъ не менѣе смѣлымъ: "Cogito, ergo sum". Собственно говоря, съ Монтеня и, вообще, со школы скептиковъ начинается или, вѣрнѣе, возрождается свободное философское изслѣдован³е. Хотя Монтень и скептики XVI столѣт³я прямо не способствуютъ возобновлен³ю философ³и, но по крайней мѣрѣ они трудятся надъ этимъ дѣломъ косвенно тѣмъ, что дискредитируютъ все еще очень могущественную метафизику школы. Достигаютъ они этого разоблачен³емъ пустоты ея формулъ и безплодности ея диспутовъ. Гуманисты и натуралисты, догматики и скептики, итальянцы и французы,- всѣ соединены одной общей мысл³ю освобожден³я, реформы. Природа - вотъ ихъ общ³й лозунгъ, подобно тому, какъ въ концѣ теологическаго вѣка всѣ мыслители были φοσικοί.

   У Монтеня этотъ скептицизмъ имѣетъ характеръ оптимистическ³й. Всѣ сомнѣн³я, къ которымъ онъ приходитъ, съ которыми встрѣчается, не разрѣшаются въ его душѣ въ трагическую форму жизни, не приводятъ его бъ мрачнымъ взглядамъ на жизнь и судьбу человѣческую. Своимъ земнымъ существован³емъ онъ вполнѣ доволенъ и свои умственныя и нравственныя потребности ограничиваетъ имъ. Въ этомъ отношен³и онъ вполнѣ французъ, съ чрезвычайно яснымъ, логическимъ умомъ, съ ограниченнымъ воображен³емъ, безъ малѣйшей склонности къ метафизическимъ абстрактностямъ. Это - южная, романская натура, роскошно расцвѣтающая въ области теоретической мысли, но безъ широкихъ горизонтовъ. Чтен³е его "Опытовъ" благотворно въ томъ отношен³и, что оно будитъ мысль, заставляетъ ее работать и не стѣсняетъ ее готовыми формулами. Но перенесенный на почву другой нац³ональности, этотъ оптимистическ³й скептицизмъ, очевидно, долженъ былъ дать друг³е результаты. Не мудрено поэтому, что вл³ян³е Монтеня на Шекспира было очень сильно, но скептицизмъ выразился у англ³йскаго поэта въ чрезвычайно своеобразномъ пессимизмѣ, въ безотрадно-мрачномъ взглядѣ на жизнь, въ полномъ и безусловномъ недовѣр³и къ жизни. Монтень довольствовался теоретическимъ разслѣдован³емъ своихъ сомнѣн³й, но это разслѣдован³е не коснулось и не пошатнуло его нравственныхъ устоевъ; у Шекспира, наоборотъ, оно превратилось въ гранд³озную картину мрачныхъ сторонъ жизни и характеризуетъ собой такимъ образомъ пер³одъ трагед³й.

   Впослѣдств³и, на склонѣ лѣтъ, при самомъ концѣ своей драматической дѣятельности, когда жизненныя бури уже утихли, когда въ душѣ поэта установилась полная гармон³я, Шекспиръ еще разъ возвратился къ Монтеню и отнесся къ нему самостоятельно и объективно. Въ "Бурѣ" есть цѣлая сцена, составляющая буквальный, можно сказать, переводъ одного любопытнаго отрывка изъ "Опытовъ" Монтеня. Въ первой книгѣ, тридцатой главѣ своихъ "Опытовъ", озаглавленной: "О каннибалахъ", Монтень вознамѣрился дать легк³й урокъ скромности своимъ соотечественникамъ XVI столѣт³я: онъ вознамѣрился доказать имъ, что первобытные народы Америки, называемые французами дикими,- въ сущности, гораздо цивилизованнѣе самихъ французовъ. "Естественные законы,- говоритъ онъ,- еще управляютъ этими народами, но въ такой чистотѣ, что повременамъ мнѣ становится досадно, почему это не было извѣстно раньше, тогда, когда были еще люди, которые могли лучше судить чѣмъ мы; мнѣ досадно, что ни Ликургъ, ни Платонъ не знали этого, ибо, мнѣ кажется, что то, что мы теперь знаемъ объ этихъ народахъ, не только превосходитъ всѣ изображен³я, которыми нац³и украсили золотой вѣкъ, но даже стремлен³я и желан³я самой философ³и". Изъ этого отрывка легко замѣтить серьезный тонъ, въ которомъ говоритъ Монтенъ: для него это не простая шутка или сатирическая выходка, а вопросъ существенный и серьезный. Послѣ этого предислов³я, мы встрѣчаемъ слѣдующее мѣсто у Монтеня: "C'est une nation... en laquelle il n'у а aucune espèce de trafique, nulle cognoissance de lettres, nulle science de nombres, nul nom de magistrat ny de supériorité politique, nul usage de service, de richesse ou de pauvreté, nuls contracts, nulles successions, nuls partages, nulles occupations qu'oysifves, nul respect de parenté que commun, nuls vetements, nulle agriculture, nul métal, nul usage de vin ou de bled; les paroles mesmes qui signifient le mensonge, la trahison, la dissimulation, l'avarice, l'envie, la detraction, le pardon, inouyes". ("Это - народъ, среди котораго нѣтъ никакой торговли, никакихъ литературныхъ познан³й, никакой науки чиселъ; это народъ, не знающ³й чиновниковъ, политическаго (общественнаго) превосходства, службы, богатства или бѣдности, контрактовъ, наслѣдственности, раздѣловъ, занят³й, уважен³я къ родству, одежды, хлѣбопашества, металловъ, вина, пщеницы; даже слова, означающ³я ложь, измѣну, скупость, скрытность, зависть, порицан³е, прощен³е - невѣдомы этому народу"). Затѣмъ, приведя цитату изъ Сенеки (Epist 90): "Viri а dii rеcentes,"- вотъ люди, вышедш³е изъ рукъ боговъ,- Монтень прибавляетъ: "Combien trouveraitil (Платонъ) la republique qu'il а imaginée, eloignée de cette perfection" - "какъ далека отъ этого совершенства республика, придуманная Платономъ". Такимъ образомъ, Монтень рѣзко и откровенно становится на сторону первобытнаго общества, управляемаго лишь естественными законами, противъ цивилизац³и, несущей съ собой испорченность нравовъ, рабство, деспотизмъ; это въ сущности картина золотого вѣка, который впослѣдств³и, съ легкой руки Жанъ-Жака Руссо, завоюетъ себѣ симпат³и Европы, недовольной искусственностью своей старой цивилизац³и.

   Теперь посмотримъ какъ распорядился съ этой картиной Шекспиръ. Въ "Бурѣ" поэтъ изображаетъ намъ государственнаго человѣка - мечтателя и утописта, нѣчто въ родѣ Томаса Моруса или Мальзерба. Вмѣстѣ съ королемъ онъ попалъ на необитаемый островъ, на которомъ, по его мнѣн³ю, легко осуществить его утоп³ю.- Отдайте мнѣ,- говоритъ онъ королю,- этотъ островъ.- На что онъ тебѣ? - на что?.. И вотъ онъ принимается развивать свой планъ новой общественной организац³и, прибѣгая для этого не только къ аргументац³и Монтеня, но и передавая своими словами, почти въ буквальномъ переводѣ, весь приведенный нами параграфъ изъ "Опытовъ":

  

   Gonzalo.- I'the commonwealth I would by contraries

   Execute ail things, for no kind of trafic

   Would I admit; no name of magistrate;

   Letters should not be known; riches, poverty,

   And use of service none; contract, succession.

   Boum, bound of land, tilth, vineyard, none;

   No use of metall, corn, or wine, or oil;

   No occupation, all men idle, all;

   And women too, but innocent and pure;

   No sovereignty...

   Sebastian.-       Yet he would by king on't.

   Antonio.- The latter end of рis commonwealth forgets the beginning.

   Gonzalo.- All things in common Nature should produce,

   Without sweat or endeavour: treason, felony,

   Sword, pike, knife, gun, or need of any engine,

   Would I not have; but nature should bring forth,

   Of its own kind, all foison, all abundance,

   То feed my innocent people.

   Sebastian.- No marrying'mong his subjects?

   Antonio.- None, man; all idle; whores, and knaves.

   Gonzalo.- I would with such perfection govern, sir,

   То excel the golden age.

   Sebastian.-             Save his majesty!

   Antonio.- Long live Gonzalo!       (The Tempest, II, I, 146-169).

  

   Кетчеръ переводитъ эту сцену слѣдующимъ образомъ: "Въ моемъ владѣн³и все было бы противуположно обыкновенному; не допускалъ бы я никакой торговли, слово сановникъ было бы невѣдомо; грамотѣ не зналъ бы никто; богатства, бѣдности и службы не существовало бы; не было бы ни купчихъ, ни наслѣдствъ, ни межей, ни изгородей, ни нивъ, ни виноградниковъ; металлы, хлѣба, вино, масло не употреблялись бы; никто не работалъ бы, всѣ были бы праздны, всѣ, даже женщины, но всѣ были бы чисты и невинны; никакого господства...- Себаст³анъ. А самъ располагаетъ быть королемъ его.- Антон³о. Конецъ забылъ начало.- Гонзало. Все давалось бы природой безъ труда и пота; не было бы ни измѣнъ, ни вѣроломствъ, ни мечей, ни коп³й, ни ножей, ни ружей, ни потребности въ какомъ-либо оруд³и; сама собой въ изобил³и производила бы природа все нужное для питан³я невиннаго моего народа.- Себаст³анъ. Не было бы также и браковъ между его подданными? - Антон³о. Никакихъ; всѣ были бы праздны, безпутны и развратны.- Гонзало. И я управлялъ бы, государь, такъ, что затемнилъ бы и золотой вѣкъ.- Себаст³анъ. Да здравствуетъ его величество! - Антон³о. Да благоденствуетъ Гонзало!"

   Сцена эта въ особенности любопытна въ томъ отношен³и, что въ этомъ близкомъ, почти буквальномъ переводѣ Шекспира, она совершенно потеряла свой первоначальный, монтеньевск³й характеръ. Монтень говоритъ объ этомъ золотомъ вѣкѣ и этомъ первобытномъ обществѣ, очевидно, серьезно; онъ въ самомъ дѣлѣ предпочитаетъ его цивилизованному обществу. Шекспиръ, напротивъ, вышучиваетъ жестоко первобытное общество, въ особенности въ репликахъ Себаст³ана и Антон³о, и такимъ образомъ ясно говоритъ, что если бы такое общество гдѣ-либо и возникло, то оно неизбѣжно пр³обрѣло бы всѣ пороки стараго, цивилизованнаго общества. Этотъ контрастъ между мысл³ю Монтеня и Шекспира особенно ярко просвѣчиваетъ, если вспомнить дальнѣйш³я слова Монтеня: "Я думаю, что гораздо больше варварства ѣсть живого человѣка, чѣмъ мертваго; терзать мучен³ями и пытками тѣло полное жизни, жарить его по частямъ, заставлять собакъ и свиней кусать его (какъ это мы не только читали, но и видѣли недавно, и дѣлать все это не между старыми врагами, но между сосѣдями и соотечественниками, и,- что хуже,- подъ предлогомъ благочест³я и религ³и),- чѣмъ жарить его и ѣсть послѣ того, какъ онъ умеръ".- Отвѣтъ шутникамъ, издѣвающимся надъ утоп³ей, дѣйствительно рѣзк³й и неумолимый: Монтень рѣшительно возмущенъ старой цивилизац³ей, онъ отворачивается отъ нея съ отвращен³емъ и ищетъ утѣшен³я въ мечтѣ золотого вѣка. Но замѣчательно, что Шекспиръ не принялъ этой точки зрѣн³я и нисколько не былъ подкупленъ краснорѣч³емъ Монтеня; онъ самымъ рѣшительнымъ образомъ стоитъ на сторонѣ цивилизац³и и культуры и считаетъ нелѣпостью первобытное общество. Слѣдуетъ-ли, однако, изъ этого, что Шекспиръ не хочетъ знать пороковъ и преступлен³й этой цивилизац³и? - Нисколько. Въ своихъ трагед³яхъ, въ своихъ драматическихъ хроникахъ, даже въ своихъ комед³яхъ онъ изображаетъ намъ эти пороки въ ужасающихъ краскахъ; но онъ не сантименталенъ; онъ очень хорошо знаетъ, что не въ состоян³и варварства и дикости находится лекарство,- оно находится въ той же самой цивилизац³и. Въ юности, когда онъ писалъ свои комед³и,- напр., "Два Веронца", или "Какъ вамъ угодно",- онъ разрабатываетъ тотъ же самый вопросъ, но очевидно, мысль его тогда не окрѣпла еще, онъ не отыскалъ еще тогда той соц³ологической формулы, которая бы примирила два, противоположныя начала. Подъ конецъ своей жизни онъ эту формулу нашелъ и смѣло сталъ на сторонѣ цивилизац³и противъ утоп³и золотого вѣка. Такимъ образомъ, его скептицизмъ подъ конецъ жизни выразился оптимистически, именно благодаря найденному имъ примирен³ю.

   Но такъ было только подъ конецъ его жизни. Въ тотъ пер³одъ, къ которому принадлежатъ "Гамлетъ", "Юл³й Цезарь", "Мѣра за Мѣру" и нѣсколько позднѣе, мрачная сторона жизни слишкомъ преобладала въ его настроен³и надъ всѣми другими сторонами, и скептицизмъ его выразился пессимистически. Все заставляетъ насъ думать, что въ эту эпоху Шекспиръ очень внимательно изучалъ Монтеня и нѣкоторое время находился даже подъ непосредственнымъ его вл³ян³емъ. Множество мыслей, встрѣченныхъ имъ въ "Опытахъ", онъ цѣликомъ перенесъ въ свои трагед³и.

   Укажу на одинъ лишь примѣръ, но примѣръ въ высшей степени любопытный.

   Извѣстно, какъ настойчиво носится Гамлетъ съ мысл³ю о смерти; можно даже сказать, что эта мысль о смерти составляетъ какъ бы характеристическую особенность его умственнаго настроен³я. Совершенно то же самое мы замѣчаемъ и у Монтеня. Въ опытѣ, озаглавленномъ "Que philosopher c'est apprendre à mourir" (Философствовать, значитъ учиться умирать), Монтень утверждаетъ, что христ³анства не имѣетъ болѣе прочнаго основан³я, какъ презрѣн³е въ настоящей жизни, и что этимъ словомъ мы только приготовляемся къ смерти. Онъ прибавляетъ, что ничто не занимало его такъ долго и такъ много, какъ эти мысли. Ссылаясь на Ликурга, онъ говоритъ, что одобряетъ обычай окружать церкви кладбищами и устраивать ихъ въ самыхъ населенныхъ частяхъ города, чтобы такимъ образомъ пр³учать простой народъ, женщинъ, дѣтей не пугаться мертваго человѣка и чтобы это постоянное зрѣлище костей, гробовъ, похоронныхъ церемон³й напоминало намъ о нашей судьбѣ.

   Подобно Гамлету, Монтень очень часто возвращается къ вопросу о самоуб³йствѣ. Этому вопросу онъ посвятилъ даже цѣлый отдѣльный опытъ ("Coustume de Pisle de Cea", II, 3). Жизнь, говоритъ онъ, была бы злѣйшей тиран³ей, если бы человѣкъ былъ лишенъ свободы умирать по своему произволу. За эту свободу мы должны, по его мнѣн³ю, благодаритъ природу, какъ за драгоцѣнный даръ, который лишаетъ насъ права жаловаться на нашу судьбу. Монтень, не перестающ³й думать о смерти, ищетъ утѣшен³я у древнихъ. Онъ беретъ, между прочимъ, Сократа, какъ образецъ самыхъ высокихъ добродѣтелей, и воспроизводитъ, по своему, его рѣчь, сказанную этимъ мудрецомъ передъ смертью. Прежде всего, онъ заставляетъ Сократа выразить мнѣн³е, что онъ не знаетъ, что такое смерть, ибо онъ никогда еще не видѣлъ человѣка, который бы объяснилъ ему, что это такое. "Тѣ, которые боятся смерти, думаютъ, что знаютъ въ чемъ она заключается." Можетъ быть, смерть есть нѣчто совершенно безразличное, можетъ быть, она желательна. Но, можетъ быть, она - не болѣе, какъ перемѣщен³е съ одного мѣста въ другое, и въ такомъ случаѣ она является улучшен³емъ для насъ, потому что освобождаетъ насъ отъ нечестивыхъ и продажныхъ судей. Если же она - уничтожен³е (anéantissement) нашего быт³я, то и въ такомъ случаѣ она - улучшен³е, ибо позволяетъ намъ окончательно погрузиться въ безконечную, безмятежную ночь... Для насъ нѣтъ ничего сладостнѣе, какъ безмятежный отдыхъ,- спокойный, глубок³й сонъ безъ сновидѣн³й.

   Въ первой редакц³и своего "Гамлета" (издан³е in-quarto 1603 года) Шекспиръ цѣликомъ воспроизводитъ эти мысли, по временамъ заимствуя даже выражен³я у Монтеня. Вотъ знаменитый монологъ "То be, or not to be", въ этой первой редакц³и: "Быть или не быть - задача. Умереть,- заснуть... не все ли въ этомъ? Да, все.- Нѣтъ, заснуть, значитъ имѣть сновидѣн³я. Да, не больше.- А потомъ, когда мы просыпаемся отъ этихъ грезъ смерти,- мы являемся передъ лицомъ Вѣчнаго Судьи, въ ту невѣдомую страну, откуда ни одинъ путникъ не возвращался еще, и при видѣ которой счастливый улыбается, а несчастный - осужденъ. Безъ этого, безъ надежды на будущее блаженство, кто захотѣлъ бы переносить обиды и лесть людей, презрѣн³е богатаго, проклят³е бѣднаго, притѣснен³е вдовъ, несправедливость къ сиротѣ? Кто захотѣлъ бы переносить голодъ, господство тирана и тысячи другихъ бѣдств³й? Кто захотѣлъ бы стонать и обливаться потомъ подъ тяжестью этой жизни, еслибы могъ навсегда освободиться отъ нея при помощи простого шила? Кто переносилъ бы все это безъ опасен³я чего-то послѣ смерти, опасен³я, которое тревожитъ мозгъ, смущаетъ чувства и заставляетъ насъ переносить бѣдств³я, которыми мы окружены, изъ опасен³я попасть въ друг³я, о которыхъ мы ничего не знаемъ. О, вотъ это-то сознан³е и дѣлаетъ насъ всѣхъ трусами".

   Такимъ образомъ, Шекспиръ вѣрно и точно передаетъ направлен³е идей Сократа въ верс³и Монтеня. Но во второй редакц³и этого монолога, въ окончательной передѣлкѣ, въ которой мы и знаемъ въ настоящее время "Гамлета", существуетъ любопытное и очень характерное измѣнен³е. Въ этой новой редакц³и, Шекспиръ ни однимъ словомъ не упоминаетъ о томъ, что уничтожен³е (anéantissement) нашего быт³я есть улучшен³е. Онъ изображаетъ эту мысль словами, что смерть была бы "концомъ желаннѣйшимъ, еслибы мы знали, что сномъ этимъ (смертью) мы кончаемъ всѣ скорби, тысячи естественныхъ, унаслѣдованныхъ тѣломъ противностей",- но именно этого-то мы не знаемъ. Такимъ образомъ, то, что для Шекспира было несомнѣнно въ 1603 году, то онъ подвергнулъ значительнымъ сомнѣн³ямъ въ 1604 году и съ этой цѣлью передѣлалъ монологъ. Но и основная мысль всего монолога подверглась измѣнен³ю такого же порядка. Для того, чтобы представить себѣ все поступательное движен³е мысли Шекспира и его постепеннаго освобожден³я изъ-подъ вл³ян³я Монтеня, необходимо сличить первую редакц³ю монолога со второй, окончательной. Вотъ эта вторая редакц³я въ переводѣ Кетчера:

   "Быть или не быть! Вопросъ въ томъ, что благороднѣй: сносить ли пращи и стрѣлы злобствующей судьбины, или возстать противъ моря бѣдств³й и, сопротивляясь, покончить ихъ. Умереть,- заснуть, не больше, и зная, что сномъ этимъ мы кончаемъ всѣ скорби, тысячи естественныхъ, унаслѣдованныхъ тѣломъ противностей - конецъ желаннѣйш³й. Умереть,- заснуть! - Заснуть! но можетъ быть и сны видѣть? вотъ затруднен³е: как³я могутъ быть сновидѣн³я въ этомъ смертномъ снѣ затѣмъ, какъ стряхнемъ съ себя земныя тревоги; вотъ что останавливаетъ насъ. Вотъ что дѣлаетъ бѣдств³я такими долговѣчными; иначе, кто же сталъ бы сносить бичеванье, издѣвки современности, гнетъ властолюбцевъ, обиды горделивыхъ, муки любви отвергнутой, законовъ бездѣйств³е, судовъ своевольство, ляганье, которыми терпѣливое достоинство угощается недостойными, когда самъ однимъ ударомъ кинжала можетъ отъ всего этого избавиться? Кто, кряхтя и потѣя, несъ бы бремя тягостной жизни, еслибы страхъ чего-то по смерти, безвѣстная страна, изъ-за предѣловъ которой не возвращался еще ни одинъ изъ странниковъ, не смущалъ воли, не заставлялъ скорѣе сносить удручающ³я васъ бѣдств³я, чѣмъ бѣжать къ другимъ, невѣдомымъ? Такъ всѣхъ насъ совѣсть дѣлаетъ трусами; такъ блекнетъ естественный румянецъ рѣшимости отъ тусклаго напора размышлен³я, и замыслы великой важности совращаются съ пути, утрачиваютъ назван³е дѣян³й". Въ этомъ измѣнен³и смысла мы можемъ прослѣдить самый прогрессъ мысли Шекспира. Въ первомъ монологѣ онъ еще стоитъ на точкѣ зрѣн³я Монтеня или, вѣрнѣе, на точкѣ зрѣн³я христ³анскаго богослов³я. Во второй редакц³и, велик³й поэтъ тщательно избѣгаетъ всякаго намека на религ³озное м³ровоззрѣн³е и его скептицизмъ пр³обрѣтаетъ характеръ мучительнѣйшихъ сомнѣн³й на фонѣ чрезвычайно мрачной житейской картины.

   Установилось вообще мнѣн³е, что этотъ мрачный скептицизмъ ярче всего выразился въ "Гамлетѣ". Но это далеко не вѣрно. Шекспиръ въ этомъ отношен³и гораздо сильнѣе высказался въ "Мѣра за мѣру". Вообще эта драма имѣетъ много аналог³й съ "Гамлетомъ"; чтобы замѣтить эти аналог³и, стоитъ только сдѣлать нѣсколько сличен³й. Такъ напримѣръ, слова Гамлета: "То die, to sleep" (умереть,- заснуть), почти дословно повторены Клавд³емъ: "Ау, but to die, and go we know not where..." (Такъ, но умереть, отправиться невѣдомо куда...). Затѣмъ, опасен³я Гамлета относительно того, что будетъ по смерти, соотвѣтствуютъ словамъ Изабеллы, которая повторяетъ ту же самую мысль: "the sense of death is most in apprehension" (Ощущен³е смерти болѣе всего въ опасен³и); наконецъ, слова Гамлета, обращаемыя къ Офел³и: "He thou as chaste as ice, as pure as snow, thou shalt not escape calumny" (Будь ты цѣломудренна какъ ледъ, чиста какъ снѣгъ - не избѣжать тебѣ клеветы), напоминаютъ слова Герцога: "No might nor greatness in mortality can censure escape: backwounding calumny the whitest virtues strikes" (Ни власть, ни санъ не избавляютъ въ этомъ м³рѣ отъ нарекан³я; не щадитъ грозящая съ тыла клевета и чистѣйшей добродѣтели). Наконецъ, сомнѣн³я относительно того, что будетъ послѣ смерти, выражены въ "Мѣра за Мѣру" гораздо сильнѣе, чѣмъ въ знаменитомъ монологѣ Гамлета. Клавд³о говоритъ: "Такъ, но умереть, отправиться невѣдомо куда; лежать и гнить подъ холодной насыпью; утратить эту теплую, полную ощущен³й жизненность, чтобы обратиться въ сваленный комъ, между тѣмъ какъ ликовавшему духу придется купаться въ огненныхъ волнахъ; или пребывать въ бросающихъ въ дрожь пространствахъ толсторебраго льда, или заключенному въ незримыя вѣтры носиться безъ устали вкругъ висящаго въ воздухѣ м³ра; или сдѣлаться худшими изъ тѣхъ худшихъ, которыхъ своевольное, безпорядочное воображен³е представляетъ воющими!.. Слишкомъ это ужасно! И тягчайшая, горестнѣйшая жизнь, на какую могутъ только осудить лѣта, болѣзни, нищета и заключен³е - рай въ сравнен³и съ тѣмъ, чего мы въ смерти боимся!"

   Извѣстно, что Пушкинъ пересказалъ "Мѣра за Мѣру" въ поэмѣ "Анжело". Вообще надобно сказать, что Пушкинъ держится очень близко шекспировскаго подлинника, но мѣстами отступаетъ отъ него. Такъ случилось и съ только что приведеннымъ монологомъ Клавд³о. Пушкинъ значительно сократилъ его и передалъ только смыслъ, какъ бы намѣренно избѣгая мрачныхъ картинъ:

  

         Такъ.... однакожъ... умереть,

   Идти невѣдомо куда, во гробѣ тлѣть,

   Въ холодной тѣснотѣ... увы! земля прекрасна

   И жизнь мила. А тутъ: войти въ нѣмую мглу,

   Стремглавъ низвергнуться въ кипящую смолу,

   Или во льду застыть, иль съ вѣтромъ быстротечнымъ

   Носиться въ пустотѣ, пространствомъ безконечнымъ...

  

   Далѣе слѣдуютъ точки, послѣ чего Изабелла восклицаетъ: "О, Боже!* Изъ этого мы можемъ заключить, что Пушкинъ для впечатлѣн³я на Изабеллу считалъ продолжен³е монолога нужнымъ, но остановился, какъ бы не желая придавать слишкомъ мрачный оттѣнокъ поэмѣ.

   Как³е сильные корни пустило разочарован³е жизнью въ душѣ Шекспира, видно съ особенной отчетливост³ю въ слѣдующемъ монологѣ Герцога ("Мѣра за Мѣру", III, 1,5-41): "Разсчитывай на одну только смерть; и смерть, и жизнь будутъ тогда сноснѣе. Веди такую бесѣду съ жизн³ю: лишусь я тебя - лишусь того, о чемъ никто, кромѣ глупцовъ, не пожалѣетъ; раболѣпное ты всякому воздушному вл³ян³ю дыхан³е, ежечасно тревожащее жилище, въ которомъ пребываещь; прямая шутиха ты смерти, потому что, стараясь спастись отъ нея бѣгствомъ, постоянно на нее натыкаешься; неблагодарна ты, потому что и все, что есть въ тебѣ обаятельнаго, вскармливается самымъ низкимъ; нисколько ты и не мужественна, потому что боишься даже нѣжнаго, раздвоеннаго жала жалкаго червя; лучш³й твой отдыхъ - сонъ, который ты часто и призываешь, и трепещешь смерти, тогда какъ она - тотъ-же сонъ. Ты и не сама, потому что существуешь многими тысячами порошинокъ, порожденныхъ перстью; не можешь назваться и счастливой, потому что безпрестанно добиваешься того, чего не имѣешь, и то, что имѣешь - забываешь. И не вѣрна ты, потому что здоровье твое страшно мѣняется по мѣсяцу; и бывши богатой - бѣдна ты, потому что, подобно ослу, выгибающему спину подъ свитками, несешь тяжелыя свои сокровища какой нибудь только день, и смерть развьючиваетъ ужъ тебя; нѣтъ у тебя и друга, потому что твои собственныя внутренности, зовущ³я тебя матерью, прямое порожденье твоихъ собственныхъ нѣдръ, клянутъ ломоту, проказу и простуду за то, что не кончаютъ тебя скорѣе. Нѣтъ у тебя ни юности, ни старости,- есть только нѣчто въ родѣ послѣобѣденнаго сна, о той и о другой грезящаго; потому что и благословенная твоя юность также старѣется, прося милостыни у параличной дряхлости, а состарѣлась и разбогатѣла - нѣтъ ужъ ни пыла, ни страстности, ни силъ, ни красоты для наслажден³я богатствомъ. Что же еще есть въ томъ, что называется жизн³ю? Тысячи еще смертей кроются въ этой жизни, и мы боимся смерти, весь этотъ разладъ кончающей".

   У Пушкина весь этотъ монологъ пропущенъ. Нашъ поэтъ замѣнилъ его слѣдующими стихами:

  

   Старикъ доказывалъ страдальцу молодому,

   Что смерть и быт³е равны одно другому,

   Что здѣсь и тамъ одна безсмертная душа,

   И что подлунный м³ръ не стоитъ ни гроша.

   Съ нимъ бѣдный Клавд³о печально соглашался,

   А въ сердцѣ милою Джильетой занимался.

  

   Замѣчательно, что Пушкинъ во всей поэмѣ избѣгаетъ мрачныхъ картинъ; собственно самую драму онъ сократилъ насколько было возможно и слишкомъ большое мѣсто удѣлилъ мелодраматической развязкѣ. Вслѣдств³е этого самый характеръ произведен³я совершенно измѣнился: въ то время какъ у Шекспира мы видимъ мрачную драму съ цѣлымъ рядомъ трагическихъ положен³й, у Пушкина, благодаря преобладан³ю эпическаго тона, напротивъ того, является спокойный разсказъ, въ которомъ нѣтъ ничего трагическаго.

   Роль Герцога въ "Мѣрѣ за Мѣру" въ особенности любопытна въ томъ отношен³и, что въ ней Шекспиръ излагаетъ свои личныя чувства и взгляды; это видно изъ крайне субъективнаго элемента этой роли, а также и изъ того, что въ этой роли онъ ничего не заимствовалъ изъ пьесы Ветстона, которая послужила прототипомъ драмы "Мѣра за Мѣру". Простота, любовь къ правдѣ, доброта и снисходительность являются основой характера Герцога. Все существо его есть существо человѣка умѣреннаго, кроткаго, терпѣливаго; все стремлен³е его есть стремлен³е осмотрительнаго мудреца. Онъ любитъ народъ, но не любитъ, чтобъ народъ тѣснился вокругъ него и громко выражалъ ему свое сочувств³е; людей, которые ищутъ этого, онъ не считаетъ людьми зрѣлаго разсудка. "Я люблю народъ,- говоритъ онъ въ одномъ мѣстѣ (1, 1), но не люблю выставляться на показъ ему; хотя его громк³е восторги и неистовые клики и лестны, но не доставляютъ мнѣ удовольств³я; не думаю даже, чтобы тотъ, кому они правятся, былъ вполнѣ благоразуменъ". Было сдѣлано предположен³е, что въ Герцогѣ Шекспиръ набросалъ портретъ короля Якова I. Дѣйствительно, очень вѣроятно, что Шекспиръ, выводя Герцога, имѣлъ въ виду Якова I, который, подобно Герцогу, не любилъ шумныхъ овац³й и предпочиталъ уединен³е,- точно такъ-же, какъ Шекспиръ, изображая Анжело, имѣлъ въ виду пуританъ, своихъ враговъ. Извѣстно, что Яковъ I не любилъ фанатиковъ и въ сущности былъ гораздо лучше ихъ. Но Шекспиръ, набрасывая этотъ портретъ, вскорѣ оставляетъ свой оригиналъ и придаетъ своему изображен³ю типическ³я черты благороднѣйшей личности, которую можно только сравнить съ личностью самого поэта. Впрочемъ, дѣйствительная красота драни сосредоточена не столько въ характерѣ и драматическихъ ситуац³яхъ, сколько въ нравственной возвышенности чувствъ и въ удивительномъ изобил³и философскихъ идей. Интрига пьесы нѣсколько запутанна, сложна и не совсѣмъ правдоподобна. Къ тому же, Шекспиръ ввелъ въ драму комическ³й элементъ, который мѣшаетъ дѣйств³ю; этотъ комическ³й элементъ напоминаетъ буффонады Мольера. Въ этомъ обстоятельствѣ, вѣроятно, заключается причина того, что "Мѣра за Мѣру" не имѣла успѣха на. сценѣ, даже въ Герман³и, гдѣ такъ любятъ Шекспира. Въ чтен³и, напротивъ того, "Мѣра за Мѣру" имѣетъ особенную прелесть и этимъ обстоятельствомъ я объясняю то, что Пушкинъ пересказалъ ее въ поэмѣ.

   "Отелло" не былъ напечатанъ отдѣльнымъ издан³емъ при жизни Шекспира; въ in-quarto онъ появился только въ 1622 году, за годъ до появлен³я in-folio. Это in-quarto вышло съ слѣдующимъ заглав³емъ: "The Tragoedy of Othello, The Moore of Venice. As it hath beene diuers times acted at the Globe and at the Black-Friers, by his Maiesties Semants. Written by William Shakespeare. London, Printed by N. О. for Thomas Walkley and are Sold at his shop, at the Eagle and Child in Brittans Boursse. 1622°. (Трагед³я Отелло, венец³анскаго Мавра, какъ она была играна нѣсколько разъ въ театрахъ Глобусъ и Блэкфрайерсъ слугами его величества. Написана Вильямомъ Шекспиромъ; Лондонъ. Напечатана въ типограф³и N. О. для Томаса Вельклея). Съ этому издан³ю Вельклей счелъ необходимымъ предпослать слѣдующее, написанное въ довольно развязномъ тонѣ, предислов³е: "Книга, появляющаяся безъ предварительнаго послан³я, похожа, какъ говоритъ старинная англ³йская пословица, "на кафтанъ безъ галуна". Такъ какъ авторъ умеръ, то я счелъ нужнымъ позаботиться объ его сочинен³и. Я не думаю рекомендовать его, ибо, что хорошо, то и само рекомендуетъ себя всякому, безъ посредничества" Я въ этомъ тѣмъ болѣе увѣренъ, что имя автора достаточно для того, чтобы обратили вниман³е на его сочинен³е. Итакъ, оставляя за каждымъ свободу сужден³я, я рѣшился напечатать эту пьесу и предлагаю ее на общую цензуру. Вашъ Томасъ Вельклей".

   Когда могъ быть написанъ "Отелло"? Для разрѣшен³я этого вопроса у насъ есть только одинъ отрицательный признакъ. Мы несомнѣнно знаемъ, что "Отелло" не могъ быть написанъ раньше 1598 г., потому что Миресъ въ "Palladis Tamia" не упоминаетъ объ этой трагед³и. Положительное указан³е доставилъ Пенъ Кольеръ, открывш³й въ архивахъ Bridgewater-House одинъ любопытный документъ. Документъ этотъ - счетъ издержекъ, сдѣланныхъ леди Дерби и сэромъ Томасомъ Эджертономъ на пр³емъ королевы Елисаветы въ ихъ Гарфильдскомъ замкѣ въ 1602 году. Въ этомъ счетѣ, между прочимъ, сказано, что за представлен³е "Отелло* было уплачено Борбеджу и его труппѣ десять фунтовъ. Это обстоятельство въ счетѣ обозначено слѣдующимъ образомъ:

  

   Rewards to the Vaulters, players and dauncers.

   Of this X li to Burbidge's players for Othello, LXIIII^li XVIII^s. X^d.

  

   т. е. вознагражден³е акробатамъ, актерамъ и танцорамъ. Десять фунтовъ актерамъ Борбеджа за представлен³е Отелло, 64 фунта, 18 шиллинговъ и 10 пенсовъ". Другими словами: всѣмъ вообще - акробатамъ, танцорамъ и актерамъ,- было уплачено 64 фунта, 18 шиллинговъ и 10 пенсовъ, изъ которыхъ десять фунтовъ пришлись на долю труппы Борбеджа. Подлинность этого счета, правда, заподозрѣна; тѣмъ не менѣе, правдоподобность даты, указанной въ этомъ документѣ, можетъ быть доказана слѣдующимъ образомъ: Въ первой сценѣ перваго акта Яго говоритъ (въ издан³и 1622 года): "Sblood (сокращенное God's blood) but you will not hear me". т. е. "Кровь Господа! (брань, въ родѣ русскаго чортъ возьми!) вы меня не хотите слушать". Въ in-folio 1623 года, выражен³е 'Sblood выпущено, такъ что остался конецъ фразы: "Вы меня не хотите слушать". Эта поправка была сдѣлана вслѣдств³е королевскаго приказа 1604 года, въ которомъ запрещалось упоминать имя Божье со сцены. Но такъ какъ 'Sblood находится еще въ издан³и 1622 года, то мы принуждены заключить, что это издан³е было сдѣлано по рукописи, написанной раньше 1604 года. Друг³я соображен³я, напримѣръ: нѣкоторое сходство, замѣчаемое въ выражен³яхъ и оборотахъ рѣчи съ языкомъ "Гамлета", "Юл³я Цезаря", "Мѣра за Мѣру", приводятъ къ тому заключен³ю: "Отелло" могъ быть написанъ или въ 1602 году или вскорѣ послѣ этого года. Еще одно обстоятельство не менѣе рѣшительно указываетъ на тотъ же самый выводъ. Въ 1601 году въ Лондонъ прибыло посольство короля Мавритан³и. Это появлен³е мавровъ или арабовъ въ англ³йской столицѣ было событ³емъ дня; о маврахъ иного говорили, интересовались ими, и это обстоятельство могло внушить Шекспиру мысль написать пьесу, героемъ которой былъ бы мавръ, тѣмъ болѣе, что поэтъ имѣлъ подъ руками и сюжетъ для такой пьесы. Содержан³е и фабула заимствованы цѣликомъ изъ "Hecatomithi" Джиральдо Чинт³о. Въ итальянской новеллѣ героемъ является мавръ, хотя онъ и не названъ по имени. Имена Десдемоны и Яго, по всей вѣроятности, взяты поэтомъ изъ "God's Revenge against Adultery".