Чуйко Владимир Викторович - Шекспир, его жизнь и произведения

нымъ изображен³емъ, по необходимости, долженъ былъ быть замѣненъ литературнымъ достоинствомъ самого изображен³я. Въ наше время роскошныхъ обстановокъ и доведеннаго до крайности сценическаго реализма, пьеса, написанная внѣшнимъ образомъ бойко, принаровленная болѣе или менѣе къ сценѣ, но лишенная въ то же время всякихъ литературныхъ достоинствъ, въ большинствѣ случаевъ имѣетъ успѣхъ, потому что даетъ пищу зрѣн³ю и является болѣе или менѣе интереснымъ зрѣлищемъ. Такъ, что можно установить какъ правило, что съ развит³емъ сценическаго реализма драматическая литература по необходиности понижается. Но не такъ было во времена Шекспира; тогда авторъ не имѣлъ возможности разсчитывать на какой либо сценическ³й эффектъ, не могъ полагаться на декорац³и и внѣшность; онъ долженъ былъ сосредоточивать все свое вниман³е на глубинѣ идеи, на обработкѣ д³алога, на поэз³и дѣйств³я. Самъ Шекспиръ отлично понималъ это, когда въ своемъ вступительномъ хорѣ "Генриха V" говорилъ: "О, еслибъ огненная муза вознеслась къ свѣтлѣйшему небу вымысла! еслибъ цѣлое королевство было сценой, принцы актерами, а короли - зрителями великаго представлен³я! Тогда воиственный Генрихъ явился бы въ своемъ настоящемъ видѣ,- въ видѣ Марса, и у ногъ его, какъ собаки на сворахъ, ползали бы голодъ, мечъ и пламя, ожидая работы. Но вы, добрѣйш³е, простите уму неразумному, слишкомъ мало возвышенному, что вздумалъ вывести на этотъ недостойный помостъ предметъ столь велик³й; можетъ ли этотъ курятникъ вмѣстить въ себѣ обширныя поля Франц³и? Можемъ ли мы втиснуть въ деревянный О хотя одни шлемы, ужаснувш³е воздухъ Азинкура? О, простите! вѣдь какая нибудь каракулька можетъ же выражать милл³онъ на самомъ маленькомъ клочкѣ,- почему же и намъ, нулямъ этой огромной выкладки, не дѣйствовать на ваше воображен³е? Представьте себѣ, что въ этихъ стѣнахъ совмѣщаются теперь два могуч³я государства, высок³е, почти соприкасающ³еся берега которыхъ раздѣляетъ узк³й, но опасный океанъ. Пополняйте наши недостатки вашимъ воображен³емъ: дѣлите одного человѣка на тысячу, создавайте цѣлыя арм³и; воображайте, когда мы говоримъ о лошадяхъ, что вы видите, какъ онѣ оттискиваютъ гордыя копыта свои на воспр³имчивой землѣ. Вашему воображен³ю придется теперь убирать нашихъ королей и переносить ихъ то туда, то сюда, и перескакивать времена, и сбивать событ³и многихъ лѣтъ въ одну часовую стклянку".

   Отецъ поэта,- мистеръ Джонъ Шекспиръ,- умеръ въ началѣ сентября 1601 года, вѣроятно, въ домѣ, находящемся на Henley Street. Онъ умеръ, насколько можно предположить, не оставивъ завѣщан³я, и поэтъ унаслѣдовалъ ему въ качествѣ старшаго сына. Вводъ во владѣн³е недвижимымъ имуществомъ, конечно, требовалъ его личнаго присутств³я, такъ что не будетъ слишкомъ рискованнымъ заключить, что Шекспиръ провелъ нѣкоторое время въ Стратфордѣ осенью этого года.

   Другое событ³е точно также значительно повл³яло на судьбу Шекспира. Королева Елисавета умерла 24-го нарта 1603 г. За нѣсколько времени до этого событ³я, уже тогда, когда здоровье королевы внушало самыя серьезныя опасен³я, а именно 2-го февраля 1603 г., компан³я актеровъ, къ которой принадлежалъ Шекспиръ, была приглашена въ Ричмондъ дать представлен³е въ день Срѣтен³я Господня (Caudlemas Day). Болѣе чѣмъ вѣроятно, что во время этого ричмондскаго представлен³я поэтъ имѣлъ случай видѣть королеву въ послѣдн³й разъ. Среди множества стихотворен³й, написанныхъ по поводу ея смерти, мы, однако, не находимъ ни одной строчки, которая бы принадлежала Шекспиру. Это молчан³е нашего поэта въ данномъ случаѣ,- молчан³е, о которомъ сожалѣетъ одинъ изъ тогдашнихъ писателей,- можетъ быть объяснено различнымъ образомъ. Могло случиться, что компан³я Шекспира не находилась тогда въ Лондонѣ и давала представлен³я въ провинц³и. Съ другой стороны, трудно предположить, чтобы Шекспиръ относился особенно. сочувственно къ Елисаветѣ. Независимо отъ общихъ причинъ недовольства ея правлен³емъ, у Шекспира были и личные поводы относиться къ ней враждебно: въ 1601 году, т. е. за два года до ея смерти случился бунтъ графа Эссекса, его друга и покровителя; слѣдств³емъ этого бунта была казнь Эссекса и продолжительное заключен³е въ Тоуэрѣ графа Соутгэмптона. Гал³уэль Филиписъ, однако, полагаетъ, что дѣло было нѣсколько иначе. Компан³я актеровъ, въ которой принадлежалъ Шекспиръ, дорожила, конечно, покровительствомъ новаго короля; слишкомъ явное обнаружен³е печали по поводу смерти Елисаветы могло быть объяснено при дворѣ какъ сожалѣн³е о перемѣнѣ династ³и. Какъ бы то ни было, но новый король, Яковъ III, прибылъ въ Лондонъ 7-го мая 1603 г., а черезъ десять дней послѣ этого онъ далъ позволен³е Шекспиру и другимъ членамъ компан³и играть въ лондонскомъ "Глобусѣ" и въ провинц³и. Вслѣдств³е-ли чумы, свирѣпствовавшей въ то время въ Лондонѣ, или вслѣдств³е личнаго нежелан³я короля, но его торжественное вступлен³е въ англ³йскую столицу состоялось только черезъ годъ послѣ смерти Елисаветы. Шеств³е началось изъ Тоуэра и направилось къ Вестминстеру, при шумныхъ и восторженныхъ привѣтств³яхъ толпы. Въ королевской свитѣ заняли мѣста девять актеровъ, которые за годъ вередъ тѣмъ получили позволен³е играть въ Лондонѣ и въ провинц³и; значитъ между ними находились: Шекспиръ и три его друга, Борбеджъ, Геминджъ и Кондель. Каждый изъ нихъ былъ одѣтъ въ платье изъ красной матер³и,- парадная форма, присвоенная актерамъ королевскаго двора. Поэтъ и его товарищи были переименованы въ королевскихъ слугъ,- King's Servants.

   Къ этому времени относится и создан³е "Юл³я Цезаря". Драма эта впервые была напечатана въ издан³и in-folio 1623 года; но Дел³усъ, вмѣстѣ съ большинствомъ англ³йскихъ комментаторовъ, полагаетъ, что она была написана въ 1603 году. И въ самомъ дѣлѣ, не трудно убѣдиться, что "Юл³й Цезарь" непосредственно слѣдуетъ за "Гамлетомъ". Очевидно, что воображен³е поэта было сильно занято Юл³емъ Цезаремъ въ то время, когда онъ писалъ "Гамлета". Въ самомъ началѣ "Гамлета", на платформѣ Эльсинора, Горац³о говоритъ: "Песчинка это, засоряющая глазъ вниман³я. Въ великомъ побѣдоносномъ Римѣ, незадолго до паден³я могучаго Юл³я, пустѣли могилы, и мертвецы въ саванахъ визжали и бормотали на улицахъ; явились звѣзды съ огненными хвостами, падала кровавая роса, покрывалось солнце пятнами и влажное, управляющее царствомъ Нептуна свѣтило (луна), хворало почти до рокового дня затмѣн³я"... Нѣсколько далѣе (въ третьемъ актѣ) Полон³й хвастаетъ тѣмъ, что въ бытность свою въ университетѣ онъ съ успѣхомъ игралъ Юл³я Цезаря: "Я былъ убитъ,- говоритъ онъ,- въ Капитол³и. Брутъ убилъ меня". Наконецъ въ пятомъ актѣ въ сценѣ могильщиковъ, Гамлетъ говоритъ; "Почему-же его воображен³ю, выслѣживая благородный прахъ Александра, не найти его наконецъ замазывающимъ втулочное отверст³е какой-нибудь бочки?... Александръ умеръ, Александръ похороненъ, Александръ превратился въ прахъ, прахъ - въ землю, въ глину; почему-же этой глиной, въ которую онъ превратился, не могли замазать пивную бочку?

  

   И грозный Цезарь, превратившись въ прахъ,

         Теперь замазка дыръ въ стѣнахъ.

   И тотъ, кто м³ръ собою устрашалъ,

         Защитою отъ вѣтровъ сталъ!"

  

   Но не только эти детали сближаютъ "Юл³я Цезаря" съ "Гамлетомъ". Обѣ драмы родственны по духу. Обѣ драмы, очевидно, написаны подъ вл³ян³емъ однѣхъ и тѣхъ-же умственныхъ и душевныхъ заботъ, въ нихъ замѣтенъ одинъ и тотъ-же строй идей. Гамлетъ и Брутъ - это два брата по возвышенности своихъ стремлен³й, по невозможности осуществить ихъ. Оба - люди мысли, созерцатели, призванные обстоятельствами къ дѣятельности, въ которой они не чувствуютъ никакой склонности и въ которой они оказываются несостоятельными. Между ними нѣтъ никакой существенной разницы, но судьба ихъ неодинакова: послѣ долгихъ размышлен³й, Брутъ приступаетъ наконецъ къ дѣйств³ю, ошибается, падаетъ, но не теряетъ нашего уважен³я; Гамлетъ, напротивъ того, продолжая мучиться сомнѣн³ями; оставаясь бездѣятельнымъ, ошибается еще больше, но онъ такъ низко падаетъ, что теряетъ наше уважен³е.

   Извѣстно, что матер³алъ "Юл³я Цезаря" былъ данъ Шекспиру Плутархомъ. Онъ читалъ Плутарха въ англ³йскомъ переводѣ Норта, который перевелъ его съ французскаго перевода Ам³о. Мног³я ошибки или неточности Ам³о и Норта остались и у Шекспира, поэтому для насъ нѣтъ никакого сомнѣн³я, что греческ³й подлинникъ былъ ему неизвѣстенъ. Вообще слѣдуетъ замѣтить, что Шекспиръ почти ни на шагъ не отступаетъ отъ Плутарха, такъ что безъ всякаго преувеличен³я можно сказать, что жизнь Цезаря, Брута, Антон³я, Кор³олана онъ только драматизировалъ, буквально придерживаясь текста. Это тѣмъ болѣе странно, на первый взглядъ, что Шекспиръ, какъ намъ извѣстно, не особенно церемонился съ своими источниками и съ тѣми матер³алами, которыми пользовался. А между тѣмъ, по отношен³ю къ херонейскому философу нашъ поэтъ чрезвычайно почтителенъ; онъ не позволяетъ себѣ никакого существеннаго уклонен³я отъ разсказа; кажется, что вся его цѣль - превратить въ драму разсказъ Плутарха - и больше ничего. Но это понятно: причина такого почтительнаго отношен³я къ херонейскому философу заключается въ самомъ талантѣ Плутарха,- въ его поэтическомъ воображен³и, въ инстинктѣ моралиста. Болѣе интересующ³йся нравственными принципами, чѣмъ фактами истор³и, Плутархъ писалъ не истор³ю, а жизнь великихъ людей древности. Это-то именно обстоятельство и прельстило, по преимуществу, Шекспира, который могъ бы сказать вмѣстѣ съ Монтенемъ: Ceux qui écrivent des vies d'autant qn'ils s'amusent plus aux conseils qu'aux événements, plus à ce qui part du dedans, qu'à ce qui arrive au dehors, ceux-là me sont plus propres. Voila pourquoi, en toutes sortes, c'est mon homme que Plutarque. Шекспиръ, какъ и Плутархъ, въ гораздо большей степени интересовался тѣмъ, что происходитъ внутри человѣка, чѣмъ тѣмъ, что происходитъ внѣ его. Понятно, что Шекспиру, въ большинствѣ случаевъ и не приходилось отступать отъ текста херонейскаго философа. Но любопытно взглянуть, какимъ образомъ Шекспиръ оставался вѣрнымъ Плутарху, превращая его разсказъ въ драму. Привожу одинъ примѣръ.

   Плутархъ (въ переводѣ Ам³о и Норта) слѣдующимъ образомъ разсказываетъ о сверхъестественныхъ явлен³яхъ, предшествовавшихъ смерти Юл³я Цезаря: "Конечно, судьба могла быть легче предсказана, чѣмъ избѣгнута, ибо появились знамен³я и предсказан³я чудесныя. Что касается небесныхъ огней и видѣн³й, летавшихъ въ воздухѣ, а также ночныхъ птицъ, которыя днемъ садились на большую площадь, то так³я знамен³я не стоятъ вниман³я въ такомъ великомъ событ³и. Но философъ Страбонъ пишетъ, что были замѣчены люди, расхаживавш³е среди пламени, и что одинъ солдатъ изъ своей руки выкидывалъ много пламени, такъ что тѣ, которые смотрѣли на это, думали, что онъ будетъ обожжонъ, но когда пламя потухло, то оказалось, что онъ остался живъ и невредимъ. Когда Цезарь, однажды, приносилъ жертву богамъ, то оказалось, "что умерщвленное животное не имѣло сердца; это было странно и непонятно, ибо животное не можетъ быть безъ сердца". Таковъ простой, наивный, безъискусственный и сухой разсказъ Плутарха. Посмотримъ теперь, что сдѣлалъ изъ этого разсказа Шекспиръ. Сцена представляетъ улицу ночью; громъ и молн³я. Съ разныхъ сторонъ сходятся Цицеронъ и Каска. "Цицеронъ.- Добрый вечеръ, Каска. Ты до дома проводилъ Цезаря?... Но отъ чего ты такъ запыхался? Что смотришь такъ дико? - каска.- А ты развѣ можешь оставаться спокойнымъ, когда вся земная твердь колеблется, какъ слабая былинка? О, Цицеронъ, видалъ я бури, видалъ какъ ярые вихри расщепляли суковатые дубы, видалъ какъ гордый океанъ вздымался, неистовствовалъ, пѣнился, силясь достигнуть до грозныхъ тучъ; но никогда до этой ночи, до этого часа, не видалъ я бури, дождившей огнемъ. Или на небесахъ междоусобная война, или м³ръ до того раздражилъ боговъ своей кичливостью, что они рѣшили разгромить его.- Циц.- развѣ ты видалъ что нибудь еще чудеснѣйшее? - Каска.- Простой рабъ, котораго ты знаешь,- видалъ, покрайней мѣрѣ,- поднялъ вверхъ лѣвую руку, и она запылала ярче двадцати факеловъ; и не смотря на то, рука его, нечувствительная къ пламени, осталась невредимой. Близь Капитол³я я встрѣтилъ льва - съ тѣхъ поръ я не вкладывалъ уже меча въ ножны,- онъ поглядѣлъ на меня и прошелъ мимо, не тронувъ. Затѣмъ, я наткнулся, я думаю, на сотню блѣдныхъ, обезображенныхъ ужасомъ женщинъ, столпившихся въ кучу; онѣ клялись, что видѣли людей, облитыхъ отъ головы до ногъ пламенемъ, ходившихъ взадъ и впередъ по улицамъ. А вчера птицы ночи, въ самый полдень усѣлись на площади и долго оглашали ее зловѣщимъ крикомъ своимъ. Когда столько чудесъ стекается вдругъ - не говорите: "вотъ причина этому, все это совершенно естественно". Я убѣжденъ, что не добро предвѣщаютъ они странѣ, въ которой появляются.- Циц.- Дѣйствительно, наше время какъ-то странно; но люди, объясняя вещи по-своему, часто придаютъ имъ значен³е, котораго онѣ не имѣютъ. Что, Цезарь придетъ завтра въ Калитол³й? - Каска.- Какъ же, онъ поручилъ Антон³ю извѣстить тебя, что будетъ.- Циц.- Такъ доброй ночи, Каска. Не время прогуливаться, когда небеса возмущены.- Каска.- Прощай, Цицеронъ".

   Сколько движен³я, красокъ, субъективнаго элемента въ этомъ разсказѣ Каски! Это не простое сообщен³е факта, мертвое и сухое, это - переживан³е его въ дѣйствительности. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, въ этой сценѣ есть то, чего нѣтъ въ разсказѣ Плутарха: глубокая гармон³я природы съ взволнованнымъ духомъ человѣка и съ приготовляющимся трагическимъ событ³емъ. Таковъ основной законъ человѣческаго духа: въ физическомъ и духовномъ м³рѣ все тѣсно связано. Понимая это, Шекспиръ съ удивительною точност³ю и торжественност³ю отмѣчаетъ каждый проходящ³й часъ съ вечера наканунѣ смерти Цезаря вплоть до того момента, когда первый изъ двадцати трехъ ударовъ кинжала поразилъ великаго человѣка: ночь, заря, восемь часовъ, девять часовъ... Но въ этомъ отношен³и также чрезвычайно замѣчательна одна незначительная сценка, вставленная какъ бы случайно, сценка, составляющая уклонен³е отъ Плутарха, но придающая особенное значен³е драмѣ и рисующая съ особенной яркостью состоян³е духа заговорщиковъ. Заговорщики,- Касс³й, Каска, Дец³й, Цинна, Метеллъ Цимберъ и Требон³й,- входятъ ночью въ садъ Брута, ожидающаго ихъ. Касс³й уводитъ Брута въ сторону, и въ то время какъ они шепчутся, второстепенные персонажи остаются на нервомъ планѣ сцены. Что станутъ они говоритъ между собой? Декламировать противъ тирана и тиран³и? Клясться съ поднятыми вверхъ мечами, чтобы зритель не сомнѣвался въ томъ, что они дѣйствительно заговорщики второстепеннаго разряда? Всяк³й другой поэтъ непремѣнно такъ бы и поступилъ (напр., такъ поступилъ В. Гюго въ "Кромвелѣ"). Но Шекспиръ - не "всяк³й" поэтъ; на него находятъ так³е ген³альные капризы, которые смущаютъ всякую логику: "Востокъ вѣдь здѣсь,- говоритъ Дец³й, указывая на горизонтъ.- Начинаетъ, кажется, свѣтать? - Нѣтъ,- отвѣчаетъ Каска.- Извини,- говоритъ въ свою очередь Цинна,- свѣтаетъ. Эти сѣдыя полосы, врѣзывающ³яся къ облака - предвѣстники дня.- Вы сейчасъ согласитесь, что оба ошибаетесь,- возражаетъ Каска. Солнце, если возьмете въ разсчетъ юность года, восходитъ вонъ тамъ, куда указываетъ мой мечъ, а это гораздо южнѣе. Мѣсяца черезъ два оно будетъ восходить ближе къ сѣверу; самый-же востокъ - вотъ здѣсь, за Капитол³емъ".- Казалось бы, что можетъ быть проще и естественнѣе? Люди, озабоченные какимъ либо очень важнымъ для нихъ событ³емъ, избѣгаютъ говорить объ этомъ между собой, но не могутъ также и молчать; поэтому, они болтаютъ о мелочахъ, о вещахъ постороннихъ, о фактахъ, нисколько не интересующихъ ихъ въ эту минуту. Психологическ³й фактъ хорошо извѣстный и эксплуатируемый драматическими поэтами. У Мольера, напримѣръ, въ "Ecole des femmes", Арнольфъ хочетъ поговорить съ Агнессой о дѣлѣ, имѣющемъ для него первостепенную важность. Онъ прохаживается съ нею:

  

             .....La promenade est belle.

   - Fort belle.

             - Le beau jour!

                       - Fort beau.

                                 - Quelle nouvelle?

   - Le petit chat est mort.

                   - C'est dommage; mais quoi?

   Nous sommes tous mortels, et chacun est pour soi.

   Lorsque j'étais aux champs n'a-t-il point fait de pluie?

  

   Но въ сценкѣ Шекспира, мы видимъ нѣчто больше, чѣмъ простое, хотя и мѣткое наблюден³е. Этотъ минутный споръ заговорщиковъ, которые утромъ, въ самый день трагической катастрофы, разсуждаютъ о томъ, въ какой именно точкѣ должно взойти солнце, не указываетъ-ли на важность этого дня въ истор³и человѣчества? Наконецъ, послѣдн³я слова Каски: "Востокъ вотъ здѣсь, за Капитол³емъ",- не предвѣщаютъ-ли, такъ сказать, новую эру, которая, по мысли Каски, должна послѣдовать за смерт³ю Цезаря,- эру свободы?

   Возьмемъ теперь какое нибудь исключительное состоян³е души,- напримѣръ, безпокойство Порц³и, когда Брутъ ушелъ въ Капитол³й. Плутархъ въ нѣсколькихъ строкахъ описываетъ это состоян³е живо и ярко: "Порц³я, охваченная заботой о будущемъ, не будучи настолько сильна, чтобы перенести такую душевную пытку, не могла оставаться спокойною дома; при всякомъ шумѣ или крикѣ, слышанномъ ею, она дрожала отъ ужаса, въ родѣ того, какъ дѣлаютъ тѣ, кто охваченъ бѣшенствомъ вакханал³й,- спрашивая всѣхъ возвращавшихся изъ Капитол³я, что дѣлаетъ Брутъ, и ежеминутно посылая туда своихъ слугъ за справками".- Этимъ нѣсколькимъ строкамъ Шекспиръ посвящаетъ цѣлую сцену. "Прошу,- говоритъ Порц³я своему слугѣ Луц³ю,- бѣги скорѣе въ Сенатъ; ни слова - бѣги! Что же ты стоишь? - Луц³й. Жду, чтобы ты сказала - зачѣмъ? - Порц³я. Я желала-бы, чтобы ты сбѣгалъ туда и вернулся прежде, чѣмъ успѣю сказать зачѣмъ. О, не измѣняй мнѣ твердость; воздвигни громадную гору между сердцемъ и языкомъ моимъ! Духъ у меня мужской, но силы женск³я. Какъ трудно женщинѣ хранить тайну! Ты здѣсь еще? - Луц³й. Да что же мнѣ дѣлать? Бѣжать въ Капитол³й ни зачѣмъ, возвратиться ни съ чѣмъ? - Порц³я. Посмотри здоровъ ли твой господинъ; онъ чувствовалъ себя не хорошо. Замѣть въ то же время, что дѣлаетъ Цезарь и как³е просители тѣснятся къ нему. Слышишь шумъ?- Луц. Я ничего не слышу.- Порц³я. Прошу, прислушайся хорошенько. Мнѣ послышался какъ бы шумъ битвы, и вѣтеръ несъ его отъ Капитол³я.- Луц. Я, право, ничего не слышу. (Входитъ Предсказатель).- Порц³я. Скажи, любезный, откуда ты?- Предск. Изъ дому, почтенная госпожа.- Порц³я. Который часъ? - Предск. Около девяти.- Порц³я. Цезарь отправился уже въ Капитол³й? - Предск. Нѣтъ еще. Я для того вышелъ, чтобы посмотрѣть его шеств³е въ Капитол³й.- Порц³я. У тебя какая-нибудь просьба до Цезаря? - Предск. Да, если Цезарь будетъ настолько расположенъ къ Цезарю, что выслушаетъ меня, то я попрошу его быть позаботливѣе о самомъ себѣ.- Порц³я. Какъ? Развѣ ты знаешь какой-нибудь злой умыселъ противъ него? - Предск. Не знаю никакого, но страшусь многихъ. Прощайте, здѣсь улица слишкомъ узка: толпа сенаторовъ, преторовъ, просителей, слѣдующихъ вездѣ за Цезаремъ, задавитъ слабаго старика. Поищу мѣста попросторнѣе, чтобы сказать слова два Цезарю, когда онъ пойдетъ мимо меня. (Уходитъ).- Порц³я. Возвращусь домой. Какъ-же слабо сердце женщины! О, Брутъ, да помогутъ тебѣ боги въ твоемъ предпр³ят³и!.. Луц³й навѣрное слышалъ это... У Брута есть просьба, на которую Цезарь не соглашается... О, боги, я совсѣмъ растерялась... Бѣги, Луц³й, и поклонись отъ меня твоему господину, скажи, что я весела, и тотчасъ же возвратись, чтобы пересказать мнѣ, что онъ тебѣ скажетъ".- Въ этихъ нѣсколькихъ словахъ выразилось не только состоян³е души Порц³и, но и вся ея индивидуальность, чрезвычайная женская впечатлительность, неумѣн³е владѣть собой, наплывъ чувства, ослабляющ³й волю, характеръ вполнѣ женственный, обаятельный въ своей цѣльности.

   Такъ пересказываетъ Шекспиръ Плутарха. Не всегда, однако, онъ такъ точно передаетъ повѣствован³е херонейскаго философа, но эти уклонен³я, можетъ быть, еще любопытнѣе. Такъ, напримѣръ, Антон³й у Плутарха - отвратителенъ и гадокъ; это вполнѣ откровенный мерзавецъ. Двумя-тремя штрихами Шекспиръ совершенно измѣнилъ этотъ характеръ, придавъ ему черты симпатичныя и объяснилъ его поступки не злою волею, а натурою, извѣстною индивидуальностью, извѣстнымъ строемъ мысли и чувства. Въ этомъ видѣ, это - одинъ изъ лучшихъ характеровъ Шекспира. Затѣмъ, Плутархъ разсказываетъ, что послѣ умерщвлен³я Цезаря, Брутъ нашелъ убѣжище въ Капитол³ѣ, и что онъ тогда только вышелъ на площадь, когда убѣдился, что народъ не вооруженъ противъ него. Герой Шекспира не такъ трусливъ, онъ прямо и рѣшительно отправляется на форумъ, пренебрегая всякими предосторожностями. Ссылаясь на скандальные слухи, ходивш³е въ Римѣ (слухи, которыми воспользовался очень неудачно Вольтеръ въ своей трагед³и: "La mort de Jules Cœsar"), Плутархъ указываетъ на родство Брута съ Цезаремъ (будто бы Брутъ былъ незаконный сынъ Цезаря). Шекспиръ совершенно устранилъ этотъ намекъ и, такимъ образомъ, измѣнилъ всѣ отношен³я Брута въ Цезарю.

   Во всякомъ случаѣ оказывается,что по отношен³ю къ Антон³ю и Бруту, Шекспиръ послѣдовалъ системѣ Шиллера,- идеализировалъ историческую личность. Но любопытно, что по отношен³ю къ самому Цезарю, поэтъ поступилъ какъ разъ наоборотъ,- и опять-таки вопреки Плутарху,- онъ намѣренно его умалилъ, какъ умалилъ Гете своего Эгмонта. Историческ³й Эгмонтъ гораздо выше, героичнѣе Эгмонта трагед³и, точно также, въ дѣйствительности, Юл³й Цезарь не такъ ничтоженъ, какъ изображаетъ намъ его Шекспиръ. Первыя слова, произносимыя имъ со сцены, указываютъ на трусливый, суевѣрный характеръ; ни умнаго, ни интереснаго, ни глубокаго онъ ничего не говоритъ; онъ только проходитъ. Тогда Касс³й разсказываетъ Бруту случай, бывш³й съ Цезаремъ: "Разъ въ сурово-бурный день,- говоритъ онъ,- когда возмущенный Тибръ сердито ратовалъ съ берегами, Цезарь обратился ко мнѣ съ такимъ вопросомъ: "А что, Касс³й, осмѣлишься ли ты броситься со иной въ разъяренныя волны и переплыть, вонъ, къ тому мѣсту?" - Вмѣсто отвѣта я ринулся въ рѣку во всей одеждѣ, крикнувъ только, чтобы онъ слѣдовалъ за мною; онъ и послѣдовалъ. Потокъ ревѣлъ, но мы разсѣкали его мощными дланями, отбрасывали въ сторону, напирая соперничествующими грудями; прежде однакожъ, чѣмъ мы достигли назначенной цѣли, Цезарь закричалъ мнѣ: "Помоги, Касс³й, тону!" - и я, какъ Эней, нашъ велик³й праотецъ, на плечахъ вынесш³й стараго Анхиза изъ пылающей Трои, вытащилъ изъ волнъ Тибра выбившагося изъ силъ Цезаря. И этотъ человѣкъ теперь богъ, а Касс³й,- жалкое создан³е,- долженъ сгибать спину, если Цезарь даже небрежно кивнетъ ему головой. Въ Испан³и, когда онѣ захворалъ лихорадкой, я видалъ какъ онъ дрожалъ въ ея приступахъ,- да, этотъ богъ дрожалъ; трусливыя губы блѣднѣли и взоръ, приводящ³й цѣлый м³ръ въ трепетъ, терялъ весь блескъ свой. Я слышалъ какъ онъ стоналъ, какъ языкъ, заставлявш³й римлянъ внимать, записывать его рѣчи,- вопилъ подобно больной дѣвчонкѣ: "пить, пить, Титин³й!" При второмъ появлен³и Цезаря на сценѣ, впечатлѣн³е получается еще болѣе непр³ятное; онъ глухъ на одно ухо, онъ точно растерянъ, боязливъ, хотя и утверждаетъ, что ничего не боится. Указывая на Касс³я, онъ говоритъ Антон³ю: "Онъ слишкомъ сухъ и тощъ, слишкомъ много думаетъ; так³е люди опасны. Я желалъ бы, чтобы онъ былъ потучнѣе, но не боюсь его. И все-таки, еслибы мое имя вязалось со страхомъ,- ни одного человѣка не избѣгалъ бы я такъ, какъ сухого Касс³я... Перейди на правую сторону, я глуховатъ на это ухо". Цезарь уходитъ со своей свитой. На сценѣ остаются: Каска, Брутъ и Касс³й; изъ ихъ бесѣды мы узнаемъ, что съ героемъ случаются обмороки, что на одномъ публичномъ собран³и съ ними сдѣлалась падучая, "изо рта выступила пѣна, языкъ онѣмѣлъ". Въ самое утро идъ марта, все что онъ говоритъ и дѣлаетъ - не отличается ни послѣдовательност³ю, ни искренност³ю, ни смѣлост³ю. Онъ, очевидно, встревоженъ сновидѣн³емъ Кальфурн³и, онъ приказываетъ немедленно приступить къ жертвоприношен³ю, съ цѣлью узнать волю боговъ. Авгуры совѣтуютъ ему не выходить, но онъ не слушаетъ ихъ, щеголяя спокойств³емъ, котораго у него въ сущности нѣтъ, лучшимъ доказательствомъ чего служитъ его аффектированная, напыщенная рѣчь; онъ говоритъ о себѣ въ третьемъ лицѣ, какъ о богѣ, употребляя въ то же время самыя нелѣпыя гиперболы: "Цезарь,- говоритъ онъ о себѣ,- былъ бы животнымъ безъ сердца, еслибы изъ боязни остался сегодня дома. Нѣтъ, Цезарь не останется; опасность знаетъ очень хорошо, что Цезарь опаснѣе ея самой. Мы - два льва, рожденные въ одинъ день; я старш³й и страшнѣйш³й. Цезарь выйдетъ изъ дома". Но Кальфурн³я настаиваетъ, чтобъ онъ остался, и онъ сейчасъ же сдается: "Изволь, говоритъ онъ,- Маркъ Антон³й скажетъ, что я нездоровъ; въ угожден³е тебѣ я остаюсь дома". Тогда является Дец³й, одинъ изъ заговорщиковъ, и, прибѣгнувъ къ самой элементарной хитрости, измѣняетъ его рѣшен³е еще разъ. "Какъ глупы кажутся мнѣ теперь твои опасен³я, Кальфурн³я! Я стыжусь, что уступилъ тебѣ! Давайте одѣваться - я пойду". Въ Сенатѣ, въ роковую минуту, онъ, правда, обнаруживаетъ нѣкоторое величье, но - величье восточнаго деспота, котораго опьяняетъ безграничная власть. Онъ умираетъ въ началѣ третьяго акта и появляется передъ зрителями всего въ трехъ сценахъ. Вотъ герой трагед³и. Въ немъ нѣтъ ни характера, ни смѣлости, ни воли, ни глубины мысли,- однимъ словомъ, нѣтъ ничего, что составляетъ принадлежность всякаго великаго человѣка. И это Юл³й Цезарь? Все это до такой степени странно, что критики долгое время не могли переварить этой фигуры Цезаря, изображеннаго Шекспиромъ почти въ каррикатурномъ видѣ. Поэта упрекали въ томъ, что онъ изобразилъ Цезаря со стороны лишь его слабостей, надѣлилъ его напыщенной рѣчью, нисколько не похожей на чудеснѣйш³й по своей простотѣ языкъ "Комментар³евъ" и что, въ концѣ концовъ, велик³й драматургъ не обнаружилъ въ этой трагед³и той "поэтической справедливости*, которой мы вправѣ ожидать отъ него. Рюмелинъ подшучиваетъ надъ обычнымъ пр³емомъ второстепенныхъ драматурговъ, пр³емомъ, котораго, по его мнѣн³ю, не избѣжалъ и Шекспиръ, характеризовать великихъ людей напыщенными и надутыми фразами. Но такъ ли это въ дѣйствительности, и заслуживаетъ ли Шекспиръ этого упрека?

   Что онъ умалилъ Цезаря,- и умалилъ намѣренно,- въ этомъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣн³я. Но если внимательно разсмотрѣть дѣло, то вѣдь и историческ³й Цезарь не такъ великъ, какимъ мы себѣ его обыкновенно представляемъ. Я, конечно, говорю здѣсь не о его исторической роли, а лишь о его характерѣ. Даже Плутархъ говоритъ, что передъ самого смертью,- т. п. въ тотъ именно моментъ, когда онъ является передъ нами въ трагед³и,- въ характерѣ Цезаря стали обнаруживаться больш³я странности. Нѣсколько анекдотовъ, разсказанныхъ Светон³емъ, какъ нельзя болѣе подтверждаютъ эти слова. Онъ былъ безумно самонадѣянъ и тщеславенъ, и эта черта была, какъ кажется, выдающеюся особенностью его характера,- faculté maitresse, какъ сказалъ бы Тэнъ. Онъ, если можно такъ выразиться, страдалъ ман³ей велич³я. Эту-то именно черту и подчеркнулъ Шекспиръ. Относительно его физическихъ недуговъ, Светон³й такъ же какъ и Плутархъ разсказываетъ, что Цезарь страдалъ безсонницей, съ нимъ случались обмороки, онъ просыпался подъ впечатлѣн³емъ паническаго ужаса. Однимъ словомъ, велик³й человѣкъ былъ слабъ тѣлесно. Понятно, что Шекспиръ воспользовался этими чертами и прибавилъ къ нимъ еще и друг³я,- глухоту, лихорадку,- воспользовался не только потому, что это давало ему богатый матер³алъ для характеристики темперамента, но также и съ тѣмъ, чтобы ярче и нагляднѣе выставить ничтожество даже и великаго человѣка, неизбѣжно и роковымъ образомъ превращающагося въ ту глину, тотъ прахъ, ту грязь, по поводу которыхъ философствуетъ Гамлетъ. Эта мысль,- о ничтожествѣ человѣка,- долго преслѣдовала Шекспира, онъ не разъ надъ нею призадумывался, не разъ высказывалъ ее,- въ "Макбетѣ", въ "Лирѣ", въ "Тимонѣ Аѳинскомъ"; мы ее видѣли въ "Гамлетѣ"; въ еще болѣе яркой и опредѣленной формѣ увидимъ ее въ "Мѣра за мѣру".

   Но въ характеристикѣ Цезаря поэтъ пошелъ еще дальше. Цезарь слабъ не только физически, но и умственно: онъ суевѣренъ, въ немъ нѣтъ ни твердости, ни воли, онъ тщеславенъ и нелѣпо напыщенъ; умственное понижен³е очевидно. И, однако, заговорщики, умерщвляя этого ген³я, уже умирающаго и физически, и умственно, не принесли никакой пользы республикѣ; она, во всякомъ случаѣ, умирала уже,- и мы потому, что ее придушилъ Цезарь, а потому что, съ Цезаремъ или безъ Цезаря, въ ней уже не было жизненныхъ соковъ. Съ проницательност³ю ген³я почти непонятной, Шекспиръ хотѣлъ показать, что для Рима время свободы безвозвратно прошло, и что это зависѣло не отъ случайности того, или другого деспота, а отъ перемѣны въ правахъ и въ духѣ времени. Еслибы, убивая Цезаря, Брутъ могъ убить и духъ цезаризма, то, конечно, дѣло республики было бы спасено, но въ несчаст³ю цезаризмъ коренился глубже, въ самомъ народѣ, а Цезарь былъ лишь простой мар³онеткой, въ которой сосредоточились требован³я времени. Совершенно очевидно, что въ физической и умственной слабости Цезаря Шекспиръ хотѣлъ показать наростающую силу цезаризма и въ понижен³и личности неизбѣжное развит³е цѣлой системы. Вотъ основная мысль трагед³и, и вотъ почему эта странная трагед³я, гдѣ Цезарь является только въ трехъ коротенькихъ сценахъ, не говоритъ ничего умнаго, не дѣлаетъ ничего путнаго, называется "Юл³й Цезарь", а не "Маркъ Брутъ".

   Эта основная мысль ярко просвѣчиваетъ чуть ли не въ каждой сценѣ. Въ общемъ и въ частностяхъ, вся трагед³я расположена такъ, чтобы выдвинуть эту мысль съ особенной яркост³ю. Въ первой же сценѣ мы видимъ народъ, разгуливающ³й по улицамъ, бражничающ³й, праздный, толпящ³йся, чтобы поглазѣть на торжество Цезаря. Два трибуна возмущаются этимъ зрѣлищемъ. Но духъ ли республики говоритъ ихъ устами? Нисколько, это просто старые приверженцы Помпея, негодующ³е на то, что народъ промѣнялъ ихъ господина на другого. "Чему радуетесь? - спрашиваютъ они, обращаясь въ толпѣ,- съ какимъ завоеван³емъ возвращается онъ (Цезарь) на родину? Как³е данники слѣдуютъ за нимъ въ Римъ, въ цѣпяхъ, украшая собою колесницу его? О, чурбаны о, камни! Вы хуже даже всего безчувственнаго! Сердца суровыя, жесток³е римляне, не знали вы развѣ Помпея? Сколько разъ, какъ часто взлѣзали вы на стѣны и на зубцы ихъ, на башни и даже на вершины трубъ, съ дѣтьми на рукахъ, и просиживали тамъ цѣлый день, терпѣливо ожидая шеств³я великаго Помпея по улицамъ Рима! И не поднимали-ль вы, какъ только завидите его колесницу, криковъ радости до того сильныхъ, что и самый Тибръ волновался въ своемъ ложѣ, отъ громкого повторен³я голосовъ вашихъ пещеристыми берегами? А теперь вы облеклись въ лучш³я одежды, сочинили себѣ праздникъ, усыпаете цвѣтами путь возвратившагося съ торжествомъ подъ кровью Помпея! - что стоите, бѣгите домой, падите на колѣни и молите боговъ, чтобы они отвратили отъ васъ страшную кару, которой не можетъ не.вызвать такая неблагодарность!" - У Плутарха есть сцена, которая могла бы обмануть всякаго другого поэта относительно настроен³я народа; но Шекспиръ не поддался ловушкѣ, и, передавая ее цѣликомъ, совершенно измѣнилъ ея смыслъ, "Антон³й,- разсказываетъ Плутархъ,- остановился предложить Цезарю царск³й вѣнецъ... при видѣ котораго въ толпѣ раздались слабыя рукоплескан³я нѣсколькихъ человѣкъ, для этого именно и поставленныхъ. Но когда Цезарь отказался принять вѣнецъ, весь народъ единодушно захлопалъ. А когда вторично Антон³й предложилъ ему вѣенцъ,- опять нашлось нѣсколько человѣкъ, радовавшихся этому, но послѣ вторичнаго отказа Цезаря, весь народъ снова выразилъ свою радость громкими рукоплескан³ями". Плутархъ, очевидно, вѣритъ, что римляне еще дорожили свободой; но вѣритъ ли этому Шекспиръ? Вотъ разсказъ Каски: "Брутъ. Разскажи подробнѣе какъ это случилось.- Каска. Ну, подробно-то, хоть повѣсь, не могу разсказать; пошлѣйшая комед³я; я и не обращалъ на нее особеннаго вниман³я. Видѣлъ какъ Маркъ Антон³й поднесъ ему корону,- и не корону, а коронку,- что онъ, какъ я уже сказалъ, оттолкнулъ ее, но какъ мнѣ казалось, съ крайнимъ сожалѣн³емъ. Засимъ, Антон³й предложилъ ему ее во второй разъ, и онъ опять оттолкнулъ ее, но, какъ мнѣ казалось, пальцы его отдѣлились отъ нея страшно неохотно. Послѣ этого, Антон³й поднесъ ему ее въ трет³й разъ, и онъ въ трет³й разъ оттолкнулъ ее, и за каждымъ отказомъ толпа поднимала громк³е клики, хлопала заскорузлыми руками, бросала вверхъ сальные колпаки и, отъ радости, что Цезарь отказался отъ короны, такъ наполнила воздухъ своимъ вонючимъ дыхан³емъ, что Цезарь задохся, потому что лишился чувствъ и упалъ. Я не хохоталъ только отъ боязни раскрыть ротъ и надышаться гадкимъ воздухомъ" (I, 2). Шекспиръ понялъ, что всѣ эти восторги толпы не только не серьезны, но даже не сознательны; еслибы Цезарь, вмѣсто того, чтобы оттолкнуть корону, принялъ ее, то и тогда не обошлось бы безъ такихъ же точно овац³й. Глубокая ирон³я, сквозящая сквозь всю сцену, обнаруживаетъ эту мысль совершенно ясно. Такъ впрочемъ поняли дѣло и заговорщики.

   Послѣ смерти Цезаря, вся забота народа заключалась въ томъ, чтобы на его мѣстѣ не появился другой, хуже его. Ничего другого римск³й народъ уже не желалъ. Было очевидно, что эра цезаризма наступила, и этого-то именно цезаризма Брутъ не могъ убить. Вотъ почему,- какъ это мы видимъ въ трагед³и,- послѣ смерти Цезаря, тѣмъ этого слабаго представителя новой эры непомѣрно выростаетъ и, въ концѣ концовъ, покрываеть собою все дѣйств³е. Въ послѣднихъ трехъ актахъ, хотя Цезарь уже не существуетъ, онъ тѣмъ не менѣе неизмѣримо могущественнѣе, неизмѣримо дѣятельнѣе, чѣмъ въ первыхъ двухъ. "Горе рукѣ, пролившей драгоцѣнную кровь эту,- восклицаетъ Антон³й;- подъ твоими ранами, которыя, разверши, подобно онѣмѣвшимъ устамъ, багровыя губы, просятъ голоса и слова у языка моего,- вотъ, что предвѣщаю я: страшное проклят³е поразитъ чресла мужей; домашн³е раздоры и свирѣпыя междоусобныя войны возмутятъ всѣ части Итал³и; кровь и разрушен³е будутъ такъ обыденны, и самое ужасное будетъ такъ обыкновенно, что даже матери, улыбаясь, будутъ взирать на четвертован³е дѣтей своихъ; привычка къ звѣрскимъ дѣламъ задушитъ всякое сострадан³е, и жаждущ³й мщен³я духъ Цезаря, вмѣстѣ съ вырвавшейся изъ ада Гекатой, не перестанетъ носиться надъ этимъ краемъ, царственнымъ голосомъ призывая на уб³йство, спуская псовъ войны, чтобы гнусное дѣло это разнеслось по всей землѣ смрадомъ отъ труповъ, стенающихъ о погребен³и".- Брутъ надъ трупомъ Касс³я восклийаетъ: "О, Юл³й Цезарь! Ты и теперь могущъ еще! твой духъ бродитъ здѣсь и устремляетъ наши мечи въ наши собственныя груди!" - Ночью духъ Цезаря является Бруту: "Что ты такое?" - восклицаетъ Брутъ.- "Я твой злой ген³й... Ты меня увидишь при Филиппи"...

   Таково положен³е вещей, съ которымъ приходилось бороться республиканской парт³и дѣйств³я. Убѣжденные, что все зло происходитъ отъ честолюб³я Цезаря, заговорщики вѣрили, что устраняя тирана, они могутъ спасти республику. Эта недальновидность принесла свои плоды при Филиппи. Но кто были предводители этого движен³я, люди, на которыхъ сосредоточились всѣ надежды республиканской парт³и? Брутъ и Касс³й. "Брутъ,- говоритъ Доуденъ,- это политическ³й жирондистъ. Ему противопоставленъ его зять, Касс³й - политическ³й якобинецъ. Брутъ - идеалистъ; онъ живетъ среди книгъ, питается философскимъ размышлен³емъ, уединился отъ непосредственнаго впечатлѣн³я фактовъ. нравственныя идеи и принципы имѣютъ для него большее значен³е, чѣмъ конкретная дѣйствительность; онъ стремится къ усовершенствован³ю, ревностно охраняетъ нравственную чистоту своей собственной личности, не желаетъ, чтобъ на эту чистую личность легло даже призрачное пятно поступка, ложно понятаго или представленнаго. Онъ, поэтому, какъ и всѣ подобные люди, слишкомъ занятъ объяснен³емъ своего поведен³я. Если бы онъ прожилъ дольше, онъ навѣрное бы написалъ аполог³ю своей жизни, приложивъ къ ней, въ своемъ спокойномъ превосходствѣ надъ людьми, свидѣтельства, доказывающ³я, что всяк³й его поступокъ истекалъ изъ побужден³й, достойныхъ уважен³я. Касс³й, наоборотъ, совсѣмъ не заботится о своемъ нравственномъ совершенствѣ. Онъ откровенно завистливъ и ненавидитъ Цезаря; но онъ не лишенъ благородства... Касс³й хорошо понимаетъ реальные факты. Онъ - не теоретикъ, какъ Брутъ, а наблюдательный человѣкъ, "быстро прозрѣвающ³й сокровенный смыслъ человѣческихъ дѣйств³й". Брутъ живетъ въ области отвлеченныхъ идей; Касс³й - въ м³рѣ конкретныхъ фактовъ".

   Само собой разумѣется, что люди, подобные Бруту, не годятся въ предводители парт³и. Самъ по себѣ Брутъ, весьма вѣроятно, и не догадался бы пристать къ заговору. Онъ бы ограничился платоническими сожалѣн³ями. Слушая восторженные клики народа, привѣтствующаго Цезаря, онъ спокойно говоритъ: "Боюсь, не провозгласятъ ли его царемъ".- "Боишься, значитъ, ты этого не желаешь?" - спрашиваетъ Касс³й.- "Не желаю, хоть и очень его люблю". Съ этимъ меланхолическимъ сожалѣн³емъ такъ бы и остался Брутъ, еслибы не Касс³й. Заговоръ нуждался въ нравственномъ авторитетѣ а такой авторитетъ могъ доставить только Брутъ, и Касс³й, поэтому, рѣшилъ привлечь его. Но чѣмъ можно было привлечь Брута? Только однимъ: чувствомъ чести и долга. Отвѣтъ Брута Касс³ю очень характеристиченъ: "Въ твоей любви ко мнѣ, Касс³й, я не сомнѣваюсь; предугадываю отчасти и то, къ чему хочешь побудить меня, но что я думаю какъ объ этомъ, такъ и о настоящемъ времени,- я сообщу тебѣ послѣ; теперь же, прошу, не выпытывать меня. Сказанное тобой я обдумаю, что остается еще сказать,- выслушаю спокойно въ болѣе удобное время для бесѣды о такомъ важномъ предметѣ. А до тѣхъ поръ, благородный другъ мой, удовлетворись и тѣмъ, что Брутъ скорѣе согласится сдѣлаться селяниномъ, чѣмъ называться сыномъ Рима при тѣхъ тяжкихъ услов³яхъ, которыя это время, весьма вѣроятно, возложитъ на насъ". Убѣдившись въ необходимости дѣйствовать, онъ вступаетъ въ ряды заговорщиковъ. Тутъ-то и возникаетъ дѣйствительная трагед³я души Брута. Возникаетъ вопросъ первостепенной важности: какъ поступить съ Антон³емъ? Касс³й съ прямолинейностью чистокровнаго якобинца, въ родѣ Сенъ-Жюста или Робеспьера, прямо предлагаетъ убить и Антон³я вмѣстѣ съ Цезаремъ. Событ³я доказали, что онъ былъ правъ, предлагая эту жестокую мѣру. Но Брутъ рѣшаетъ дѣло иначе: "Нѣтъ, Касс³й, если мы, снесши голову, примемся отсѣкать и члены,- потому что Антон³й все-таки не больше, какъ членъ Цезаря,- то дѣйств³я наши покажутся уже слишкомъ кровожадными. Будемъ жертвоприносителями, Касс³й, а не мясниками. Вѣдь мы возстаемъ противъ духа Цезаря, а духъ человѣка не имѣетъ крови. О, еслибъ мы могли добраться до духа Цезаря, не убивая Цезаря! Съ несчастью, безъ пролит³я крови Цезаря, это невозможно; потому, друзья мои, сразимъ его смѣло, но не звѣрски; низложимъ его какъ жертву, достойную боговъ, не терзая, какъ трупъ, годный только для собакъ". Таковы мечты этого неисправимаго идеалиста: онъ хочетъ бороться съ идеями, не борясь съ людьми. Планъ Брута, если такой планъ когда-либо существовалъ, равнялся отсутств³ю всякаго плана, вслѣдств³е своей невыполнимости; онъ былъ построенъ на полномъ незнан³и людей, на полномъ отрицан³и дѣйствительности. Это былъ планъ идеалиста, полагающаго, что онъ живетъ въ платоновской республикѣ, а не въ дѣйствительномъ государствѣ. Отсюда цѣлый рядъ ошибокъ, которыя и приводятъ въ катастрофѣ при Филиппи. Первая и важнѣйшая изъ этихъ ошибокъ - позволен³е, данное Антон³ю, сказать публично рѣчь, надъ трупомъ Цезаря. Что же касается Брута, то и онъ говоритъ рѣчь и въ этой рѣчи сухо, дѣловымъ образомъ, излагаетъ причины смерти Цезаря. Онъ такъ мало знаетъ людей, что не догадывается, что логика не дѣйствуетъ на толпу. Его рѣчь - образецъ точности и безпристраст³я: "Римляне, сограждане, друзья! слушайте мое оправдан³е и не нарушайте молчан³я, чтобъ могли слышать, вѣрьте мнѣ ради чести моей и не откажите въ должномъ уважен³и моей чести, чтобъ могли вѣрить; судите меня по вашему разумѣн³ю и напрягите все ваше вниман³е, чтобъ могли судить справедливо. Если между вами есть хоть одинъ искренн³й другъ Цезаря - я скажу ему, что Брутъ любилъ Цезаря не меньше его. Если затѣмъ другъ этотъ спроситъ: отчего же возсталъ Брутъ противъ Цезаря? - я отвѣчу ему: не оттого, чтобъ я меньше любилъ Цезаря, а оттого, что любилъ Римъ больше. Что былобъ для васъ лучше: видѣть ли Цезаря живымъ и умереть всѣмъ рабами, или видѣть его мертвымъ, чтобы всѣмъ жить людьми свободными? Цезарь любилъ меня - и я оплакиваю его; онъ былъ счастливъ - и я радовался этому; онъ былъ доблестенъ - и я уважалъ его; но онъ былъ властолюбивъ - и я убилъ его. Тутъ все - и слезы за любовь, и радость счаст³ю, и уважен³е за доблести, и смерть за властолюб³е. Есть между вами человѣкъ столь подлый, что желаетъ быть рабомъ? Есть - пусть говоритъ: только онъ и оскорбленъ мною. Есть между вами человѣкъ столь глупый, что не желаетъ быть римляниномъ? Пусть говоритъ: только онъ и оскорбленъ мною. Я жду отвѣта". Каковъ же былъ отвѣтъ толпы? Въ то время какъ Брутъ говорилъ одно, толпа понимала другое; онъ говорилъ о свободѣ, о безкорыст³и, о справедливости,- толпа думала, что онъ хочетъ почестей и власти, и рѣшила увѣнчать въ немъ Цезаря и поставить ему статую! Не кровавая ли это ирон³я надъ неисправимыми идеалистами? Но будемъ справедливы къ нему. "Жизнь Брута,- говоритъ Доуденъ,- какъ и должна быть жизнь подобныхъ людей, была хорошей жизн³ю, несмотря на всѣ бѣдств³я... Идеалистъ былъ предназначенъ на неудачи въ м³рѣ фактовъ. Но для Брута собственно неудача была въ измѣнѣ его идеаламъ. Этой неудачи онъ не испыталъ. Октав³й и Маркъ Антон³й остались побѣдителями при Филиппи, но самый чистый вѣнокъ побѣды выпалъ на долю побѣжденнаго заговорщика".

   Съ спец³ально политической точки зрѣн³я, Касс³й неизмѣримо выше Брута. Цезарь прекрасно характеризовалъ его, когда говорилъ Антон³ю: "Онъ много читаетъ, наблюдателенъ, быстро прозрѣваетъ сокровенный смыслъ человѣческихъ дѣйств³й; онъ не любитъ игръ, какъ ты, Антон³й; не охотникъ и до музыки; улыбается рѣдко, а если и улыбнется, то такъ, какъ будто бы насмѣхается надъ самимъ собой или негодуетъ на то, что могъ чему нибудь улыбнуться. Так³е люди - въ вѣчномъ безпокойствѣ, когда видятъ человѣка стоящаго выше ихъ, и потому очень опасны". Брутъ слѣдующимъ образомъ объясняетъ смерть Цезаря Антон³ю: "По рукамъ и по совершенному мы должны казаться жестокими, кровожадными; но ты видишь только наши руки и кровавое дѣло ихъ,- ты не видишь сердецъ нашихъ, а они сострадательны, и сострадан³е къ бѣдств³ямъ Рима сразило Цезаря, потому что и сострадан³е уничтожается сострадан³емъ, какъ огонь огнемъ. Для тебя же, Маркъ Антон³й, остр³я мечей нашихъ - свинцовыя, и мы простираемъ къ тебѣ дружественныя руки, отверзаемъ тебѣ братски соединенныя сердца наши съ любовью и уважен³емъ... Дай только успокоить народъ, вышедш³й изъ себя отъ страха, и мы повѣдаемъ тебѣ, почему и я, любивш³й Цезаря и въ то самое мгновен³е, когда наносилъ ему смертельный ударъ,- полагалъ это необходимымъ". Напротивъ того, Касс³й произноситъ только одно слово, совершенно приспособленное къ обстоятельствамъ и къ характеру Антон³я, онъ ему льститъ и обѣщаетъ золотыя горы: "Въ раздѣлѣ новыхъ почестей твой голосъ будетъ столько же значителенъ, какъ и голосъ каждаго изъ насъ". Въ этомъ заключается существенная разница характеровъ Брута и Касс³я. Нравственно