Чуйко Владимир Викторович - Шекспир, его жизнь и произведения

тобы стремиться къ опредѣленной цѣли, придерживаться извѣстной системы, подчиняется лишь своему временному расположен³ю духа, смѣется или плачетъ, волнуется или мечтаетъ, согласно указан³ямъ единственнаго своего властелина - каприза".

   Такъ понимаютъ слово юморъ французы. На англ³йской почвѣ оно принимаетъ совершенно другое значен³е. Въ англ³йскомъ смыслѣ слово юмористъ означаетъ эксцентрика, оригинала. Такимъ, напримѣръ, былъ извѣстный докторъ Самуилъ Джонсонъ, любопытный портретъ котораго мы находимъ у Тэна въ его "Histoire de la littérature anglaise": "Это былъ громаднаго роста человѣкъ, похож³й на быка, неуклюж³й, съ мрачнымъ, грубымъ лицомъ, съ постоянно моргающими главами, съ лицомъ, покрытымъ золотушными язвами, въ коричневомъ костюмѣ и грязной рубашкѣ, меланхоликъ отъ рожден³я и, кромѣ того, маньякъ. Среди оживленнаго разговора онъ вдругъ ни съ того, ни съ сего, начиналъ бормотать какой нибудь латинск³й стихъ или какую нибудь молитву. Иной разъ у амбразуры окна онъ моталъ головой, дѣлалъ странные жесты всѣмъ туловищемъ, приподнималъ, потомъ судорожно опускалъ ногу. Его другъ разсказываетъ, что однажды ему вздумалось подойти къ извѣстному мѣсту такъ, чтобы послѣдн³й шагъ былъ шагъ правой ноги; не успѣвши въ этомъ въ первый разъ, онъ начиналъ опытъ снова, съ глубочайшимъ вниман³емъ считая шаги. Садились за столъ. Вдругъ онъ, неизвѣстно почему, наклонялся и снималъ башмакъ съ ноги своей сосѣдки... Когда, наконецъ, его аппетитъ былъ въ достаточной мѣрѣ удовлетворень, онъ начиналъ говорить, спорилъ, кричалъ, напускался на своихъ собесѣдниковъ съ крикомъ и бранью, навязывалъ имъ свои мнѣн³я безцеремонно и авторитетно и говорилъ рѣзкости: "Милостивый государь, я вижу, что вы просто пошлый вигъ! - Сударыня, не говорите лучше объ этомъ; глупость можно защитить только глупостью.- Милостивый государь, я намѣренно былъ съ вами рѣзокъ, полагая, что вы хотѣли быть со мной невѣжливы". Французск³й esprit de société - врагъ этой индивидуальной эксцентричности, и въ этомъ смыслѣ онъ д³аметрально противоположенъ юмору. Малѣйшее отступлен³е отъ принятыхъ манеръ, отъ установленныхъ въ обществѣ прилич³й считается во Франц³и невоспитанност³ю; необходимость походить на всѣхъ въ зародышѣ убиваетъ оригинальность. Стендаль говоритъ, что во Франц³и боязнь быть смѣшнымъ все замораживаетъ. Извѣстная г-жа Жоффренъ сравнивала парижское общество съ кучей медалей, находящихся въ кошелькѣ; эти медали, вслѣдств³е постояннаго трен³я другъ о друга, представляютъ совершенно гладкую поверхность и, какъ двѣ капли воды, похожи другъ на друга.

   Попробуемъ, однако, вникнуть глубже въ особенности юмора. Въ XV вѣкѣ нѣкто графъ Кильдаръ, ирландецъ, обвиненный въ богохульствѣ вслѣдств³е того, что сжегъ Кастельск³й соборъ, сказалъ въ формѣ извинен³я, что онъ это сдѣлалъ, полагая, что арх³епископъ находится въ церкви. Такая шутка называется юмористической. Въ чемъ же заключается существенная особенность такой шутки? Въ томъ, что это есть наивность совершенно безсознательная; въ юмористической фразѣ глупость и остроум³е до такой степени перепутаны, что ихъ невозможно отдѣлить другъ отъ друга. Фонтенель однажды сказалъ слѣдующее о Лафонтенѣ: "Г. де-Лафонтенъ такъ глупъ, что серьезно увѣренъ, будто древн³е умнѣе его". Вотъ чисто юмористическая выходка. Такую фразу невозможно привести къ логическому предложен³ю. Въ этомъ смыслѣ можно сказать, что въ юморѣ заключается элементъ безконечнаго, между тѣмъ какъ въ простомъ остроум³и или комической чертѣ все совершенно ясно и опредѣленно.

   Видимая нелѣпость и логическое противорѣч³е, входящ³я въ юморъ, убѣдили многихъ, что достаточно сказать какую нибудь явную глупость, чтобы прослыть юмористомъ. Но это далеко не такъ. Гейне разсказываетъ въ "Reisebilder", какъ однажды одна жительница Берлина хвасталась передъ нимъ великимъ количествомъ остроумныхъ людей, живущихъ въ Берлинѣ. Гейне отвѣчалъ: "Мой другъ, юморъ - не пиво, а изобрѣтен³е берлинцевъ, умнѣйшихъ людей въ м³рѣ, которымъ было очень досадно, что они явились на свѣтъ слишкомъ поздно и порохъ былъ уже изобрѣтенъ; поэтому они постарались сдѣлать открыт³е, которое было бы столь же важно и особенно полезно для тѣхъ, кто не выдумалъ пороха. Прежде, когда кто нибудь дѣлалъ глупость, какъ было быть? Сдѣланнаго не воротишь и люди говорили: "Парень сглупилъ". Это было непр³ятно. Въ Берлинѣ, гдѣ люди умнѣе, чѣмъ гдѣ либо, и гдѣ больше всего говорится глупостей, глубоко чувствовалось это неудобство. Министерство старалось принять серьезныя мѣры... Оно позволило печатать только больш³я глупости, маленьк³я же допускались только въ разговорахъ. Это послѣднее дозволен³е касалось только профессоровъ и высшихъ сановниковъ, люди же не важные имѣли право говорить глупости только тайно. Но всѣ эти мѣры не послужили ни къ чему: подавленныя глупости тѣмъ сильнѣе появлялись при особенныхъ случаяхъ; имъ даже втайнѣ покровительствовали и онѣ открыто поднимались; бѣда да и только! Наконецъ, было изобрѣтено дѣйствительное средство, которое можетъ каждую глупость тотчасъ же уничтожить и даже превратить въ мудрость. Средство самое простое: стоитъ только объявить, что такая-то глупость сдѣлана или сказана лишь изъ ирон³и. Такъ-то, дитя мое, преуспѣваетъ все въ этомъ свѣтѣ: глупость становится ирон³ей, неудавшееся лизобдюдство - сатирой, врожденная глупость - искусной насмѣшкой, настоящее безум³е - юморомъ, невѣжество - блестящимъ остроум³емъ; наконецъ, и ты сдѣлаешься Аспаз³ей новыхъ Аѳинъ".

   Недостаточно, слѣдовательно, сказать глупость, чтобы прослыть юмористомъ. Глупость - глупостью, а юморъ - юморомъ. Безсознательная наивность есть лишь одна черта юмора. Въ это сложное, умственное явлен³е входятъ друг³е элементы, столь же существенные. И прежде всего остроум³е въ чувствѣ. Таково именно опредѣлен³е юмора, сдѣланное Шлегелемъ. Это - то же самое, что и гоголевское "смѣхъ сквозь слезы". Во всякой, дѣйствительно, юмористической чертѣ всегда можно отыскать элементъ чувствительности и доброты. Обыкновенный комическ³й писатель обращается къ одному лишь уму и сознан³ю; сердца онъ никогда не трогаетъ. Юмористъ, напротивъ того, обладаетъ удивительной способностью интересовать сердце по отношен³ю къ самымъ смѣшнымъ и страннымъ лицамъ. Въ юмористической литературѣ много найдется примѣровъ такого юмора. Донъ-Кихотъ у Сервантеса, Мармеладовъ ("Преступлен³е и наказан³е") и капитанъ Снегиревъ ("Братья Карамазовы") у Достоевскаго, капитанъ Кутль ("Домби и Сынъ") у Диккенса, клоуны у Шекспира, нѣкоторыя лица въ "Панѣ Тадеушѣ" Мицкевича, дядя Тоби у Стерна. Дядя Тоби, напримѣръ, старый ребенокъ, чрезвычайно смѣшной, со странными привычками; но онъ такъ безусловно добръ, что во всей всем³рной литературѣ не найдется, можетъ быть, другого лица, къ которому мы бы чувствовали такую любовь и такое уважен³е. Теккерей и Карлейль, говоря о юморѣ, въ особенности настаиваютъ на этой чертѣ. "Истинный юморъ,- говоритъ Карлейль,- юморъ Сервантеса и Стерна, имѣетъ своимъ источникомъ сердце въ гораздо большей степени, чѣмъ голову... Это точно бальзамъ, прикладываемый великодушнымъ человѣкомъ къ язвамъ сердца. Понимаемый такимъ образомъ, юморъ мирится съ самыми возвышенными, самыми нѣжными чувствами или, вѣрнѣе, онъ не существуетъ безъ нихъ... Мы присутствуемъ при какомъ нибудь ничтожномъ случаѣ и улыбаемся, но эта улыбка печальнѣе слезы... иногда простая, незатѣйливая фраза глубже проникаетъ въ нашу душу, чѣмъ цѣлый томъ сантиментальностей. Всѣ любимые герои Жанъ-Поль Рихтера имѣютъ что-то смѣшное въ положен³и и характерѣ; часто это самые заурядные люди, даже ничтожные, тщеславные, невѣжественные, слабодушные, но мы ихъ любимъ, хотя и не знаемъ почему. Они проникаютъ въ наши привязанности, въ наше сердце и часто тамъ мы находимъ для нихъ мѣсто, въ которомъ упорно отказываемъ самымъ великимъ героямъ трагед³и и истор³и".

   Съ другой стороны Тэнъ говоритъ, что юморъ заключается въ томъ, чтобы говоритъ самыя смѣшныя вещи благороднымъ стилемъ, напыщенными фразами. Таково, напримѣръ, одно мѣсто въ "Путешеств³и Гулливера" Свифта. Гулливеръ прощается въ странѣ Гуингмовъ съ своимъ господиномъ-лошадью: "Когда я хотѣлъ нагнуться,- говоритъ онъ,- чтобы поцѣловать копыто, онъ сдѣлалъ мнѣ честь и поднесъ его въ моимъ устамъ. Я знаю, сколько осужден³й навлекаю на себя, сообщая этотъ фактъ: хулители пусть считаютъ невѣроятнымъ, что столь знатная особа снизошла до оказан³я мнѣ такой милости. Я не забылъ, какъ мног³е путешественники любятъ хвастаться получаемыми ими милостями, но еслибы мои критики были лучше знакомы съ благороднымъ и добродушнымъ характеромъ Гуингмовъ, они измѣнили бы свое мнѣн³е". Въ русской литературѣ мы имѣемъ великолѣпные образчики такого юмористическаго стиля. Напомнимъ читателямъ только "Носъ" Гоголя, "Крокодилъ" Достоевскаго, "Истор³я одного города" Щедрина.

   Но и эта черта не исчерпываетъ еще всѣхъ особенностей юмора. Юмористъ избѣгаетъ общихъ выражен³й, всегда употребляетъ выражен³я живописныя, самыя точныя подробности, дѣлитъ и подраздѣляетъ выражен³я мысли до самыхъ ничтожныхъ мелочей. Такъ, напримѣръ, Стернъ не скажетъ просто: мой отецъ покраснѣлъ; онъ не скажетъ даже: мой отецъ покраснѣлъ до ушей; онъ выразится такъ: "мой отецъ покраснѣлъ семью красками съ половиной, а то и всей, можетъ быть, октавой своего естественнаго цвѣта". Вмѣсто того, чтобы сказать многотерпѣн³е ²ова, Стернъ говоритъ: треть, четверть; половина или три пятыхъ многотерпѣн³я ²ова, указывая такимъ образомъ, какая именно доза добродѣтели этого патр³арха необходима для того, чтобы перенести ту или другую непр³ятность. Въ одномъ мѣстѣ своего знаменитаго романа ("Тристрамъ Шенди") Стернъ вознамѣрился выразить юмористически слѣдующую мысль: когда въ домѣ находится женщина въ родахъ, то всѣ друг³я женщины дома принимаютъ особенно важный видъ. Онъ передаетъ эту мысль въ фразѣ, которая можетъ считаться шедевромъ юмористическаго стиля: "Изъ всѣхъ загадокъ брачной жизни,- сказалъ мой отецъ, переходя площадку съ тѣмъ, чтобъ облокотиться спиной о стѣну въ то время, когда онъ будетъ излагать свою мысль дядѣ Тоби,- изъ всѣхъ затруднительныхъ загадокъ брачной жизни,- а ты, братъ Тоби, можешь мнѣ повѣрить, ибо въ этомъ союзѣ больше ослицъ, чѣмъ могла вмѣстить вся ослиная конюшня ²ова,- нѣтъ такой загадки, которая-бъ казалась мнѣ столь переполненной неизъяснимыхъ тайнъ, какъ слѣдующая: почему, какъ только барыню понесутъ въ постель, всѣ домашн³я самки, начиная съ горничной и кончая дѣвушкой, выметающей соръ, почему выростаютъ онѣ на цѣлый дюймъ и важничаютъ больше отъ этого одного дюйма, чѣмъ отъ всѣхъ прочихъ дюймовъ, взятыхъ вмѣстѣ?"

   Таковы частичныя опредѣлен³я юмора. Юмористъ любитъ эксцентричность, онъ издѣвается надъ логикой и разумомъ, онъ надѣляетъ своихъ смѣшныхъ героевъ такими высоконравственными чертами характера, что мы ихъ невольно любимъ; онъ часто циникъ и грубъ; онъ окружаетъ самой высокой поэз³ей самые низк³е предметы, онъ избѣгаетъ абстрактныхъ и напыщенныхъ выражен³й, любитъ живописную простоту и точныя подробности. Всѣ эти отдѣльные черты Стапферъ соединяетъ въ одну характеристику, которую можно резюмировать слѣдующимъ образомъ. Юмористъ ни въ чему не относится серьезно, ни къ людямъ, ни къ предметамъ, ни въ самому себѣ. Почему? Потому ли, что ему противна эта лживая серьезность, которая въ концѣ концовъ сводится на лицемѣр³е? Или потому, что онъ не въ состоян³и подняться до истинной серьезности? Ни то, ни другое. Онъ все видѣлъ, все понялъ и рѣшилъ, что жизнь есть фарсъ, не болѣе. Убѣжден³е во всем³рномъ ничтожествѣ лежитъ въ основѣ его философ³и. Онъ все презираетъ или, вѣрнѣе, онъ надо всѣмъ издѣвается, безъ злобы, безъ горечи, безъ страсти, потому что и страсть серьезна. На его взглядъ нѣтъ такого предмета, такого чувства, такой мысли, которые бы заслуживали чести быть выдѣленными изъ той отвратительной, громадной кучи тщеслав³я, которая образуетъ нравственную вселенную; въ особенности онъ не различаетъ безум³я отъ мудрости. Нѣтъ ни мудрыхъ, ни безумныхъ; весь м³ръ безуменъ и онъ - въ такой же степени, какъ и всѣ остальные: и это потому, что онъ и на себя не смотритъ серьезно. Одной изъ характеристическихъ особенностей юмориста является вѣчная внутренняя насмѣшка надъ самимъ собой; юмористъ въ высшей степени обладаетъ искусствомъ раздвоиваться и одну половину себя выставлять на позорище другой половинѣ. Этой особенностью юмористъ радикально отличается отъ обыкновенныхъ сатириковъ и комическихъ писателей. Сатирикъ громитъ пороки, вышучиваетъ слабости, и все это онъ дѣлаетъ язвительно и рѣзво, какъ бы выдѣляя себя изъ картины изображаемыхъ имъ пороковъ. Комическ³й писатель выводитъ на сцену различные пороки,- скупость, аффектац³ю, лживость, невѣжество и проч. Передъ кѣмъ выводитъ онъ на сцену все это? Передъ зрителями, сознающими свою мудрость и добродѣтель, высокомѣрно смѣющимися надъ глупостью или порокомъ дѣйствующихъ лицъ, радующимися тому, что они не похожи на этихъ людей. Эту мысль прекрасно отмѣчаетъ Жанъ-Поль Рихтеръ въ своемъ "Введен³и къ эстетикѣ": "Обыкновенный комическ³й писатель,- говоритъ онъ,- пигмей, взобравш³йся на подмостки; онъ нападаетъ на индивидуальную глупость и безпощадно ее преслѣдуетъ: самолюб³е, аристократическое или мѣщанское тщеслав³е, шарлатановъ, жеманницъ, кокетокъ, дураковъ, плутовъ, болвановъ. Онъ, точно побѣдитель, унижаетъ то, что низко, умаляетъ то, что мало, повергаетъ на землю то, что уже лежитъ на землѣ,- и все это онъ дѣлаетъ съ тѣмъ, чтобы самому взобраться на пьедесталъ. Безумецъ, нѣсколько менѣе безумный, чѣмъ всѣ друг³е обитатели сумасшедшаго дома, называемаго земнымъ шаромъ, онъ гордо произноситъ съ высоты своего безум³я, не сознаваемаго имъ, торжественную проповѣдь противъ своихъ братьевъ сумасшедшихъ. Юмористъ же, безусловно равнодушный къ индивидуальнымъ порокамъ или нелѣпостямъ, подымается на тарпейскую скалу, съ высоты которой его мысль сбрасываетъ все человѣчество. Таковъ Свифтъ въ "Гулливерѣ"; таковъ Стернъ. Они надѣваютъ на голову человѣчества вѣнокъ изъ цвѣтовъ и, улыбаясь, ведутъ его... въ желтый домъ".

   Не это ли положен³е составляетъ основную мысль "Доктора Крупова?" - "Всѣ наблюден³я мои,- разсказываетъ докторъ,- вели постоянно къ мысли, поразившей меня при созерцан³и спавшаго Левки, т. е. что оффиц³альные, патентованные сумасшедш³е, въ сущности, и не глупѣе, и не поврежденнѣе всѣхъ остальныхъ, но только самобытнѣе, сосредоточеннѣе, независимѣе, оригинальнѣе, даже можно сказать, ген³альнѣе тѣхъ. Странные поступки безумныхъ, раздражительную ихъ злобу объяснялъ я себѣ тѣмъ, что все окружающее нарочно сердитъ ихъ и ожесточаетъ безпрерывнымъ противорѣч³емъ, жесткимъ отрицан³емъ ихъ любимой идеи. Замѣчательно, что люди дѣлаютъ все это въ домахъ умалишенныхъ, внѣ ихъ существуетъ между больными какое-то тайное соглашен³е, какая-то патологическая деликатность, по которой безумные взаимно признаютъ пункты помѣшательства другъ въ другѣ. Все несчаст³е явно безумныхъ,- ихъ гордая самобытность и упрямая неуступчивость, за которую повально поврежденные, со всею злобою слабыхъ характеровъ, запираютъ ихъ въ клѣтки, поливаютъ холодной водой и пр." Герценъ, въ этой замѣчательной повѣсти-памфлетѣ, самъ становится на точку зрѣн³я юмориста и съ изумительною послѣдовательностью, пользуясь всѣми пр³емами точной науки, выводитъ неизбѣжныя слѣдств³я такого взгляда. Выводъ, разумѣется, безотрадный, полный отчаян³я и самаго безусловнаго скептицизма по отношен³ю къ человѣчеству, но выводъ не случайный: онъ лежитъ въ основѣ всего м³ровоззрѣн³я Герцена и ярко обнаруживается во многихъ его произведен³яхъ, между прочимъ и въ его беллетристическомъ отрывкѣ "Поврежденный".Такимъ образомъ, Герценъ является однимъ изъ самыхъ блестящихъ русскихъ юмористовъ; его можно поставить на ряду съ Гейне и Жанъ-Полемъ Рихтеромъ. Но еще гораздо раньше Герцена сдѣлалъ то же самое Свифтъ и, въ сущности, то же самое дѣлаетъ, въ большей или меньшей степени, всяк³й истинный юмористъ. И дѣйствительно,- полный скептицизмъ,- вотъ окончательный, существенный элементъ, въ которому приводитъ анализъ юмора. Юмористъ - скептикъ, иногда мрачный, иногда веселый, но всегда скептикъ. Происходить ли этотъ скептицизмъ отъ понижен³я идеала у юмориста, или оттого, что идеалъ этотъ слишкомъ висовъ, слишкомъ недосягаемъ и не можетъ осуществиться,- это все равно.

   Отсюда ясно, что юморъ въ крайнемъ своемъ развит³и есть практическое отрицан³е искусства. Презрѣн³е къ жизни и въ людямъ, презрѣн³е, лежащее въ основѣ юмора, охватывая собой все существующее, охватываетъ вмѣстѣ съ тѣмъ и искусство. Дѣйствительно, мног³е юмористы открыто признаются въ своемъ презрѣн³и къ художественнымъ формамъ, въ которыя одѣваютъ свою мысль. Они съ какою-то страстью портятъ красоту своихъ произведен³й, нарушая гармон³ю частей капризными вставками, ненужными разсужден³ями, странностями, эксцентрическими выходками. Если они недостаточно эксцентрики для этого по натурѣ, то дѣлаются ими намѣренно. Украсивъ свою голову дурацкимъ колпакомъ, надѣвъ костюмъ арлекина, они привѣтствуютъ почтенную компан³ю, явившуюся ихъ слушать, повертываясь къ ней спиной, "тѣмъ мѣстомъ,- какъ говоритъ Рабле,- которое араба называютъ аль-катимъ". Рабле на шести страницахъ угощаетъ читателя одними лишь прилагательными. Стернъ постоянно отступаетъ отъ своего сюжета, уходитъ въ сторону, болтаетъ всяк³й вздоръ и забываетъ о главномъ, какъ бы дразня читателя. Затѣмъ, онъ начинаетъ главу буквально слѣдующимъ образомъ: "Pt...r...ing - twingt - twing - prut - trut (прескверная скрипка). Tra...а...e...i...o...u - twang - Diddle, diddle, diddle, diddle, diddle, diddle, dum, dum... twadle diddle, twidle, diddle, twoddle, diddle, twoddle diddle - prut - trut - krich - krash - krush". Но очевидно, что въ этомъ своемъ стремлен³и къ безобразному и безформенному, юморъ принужденъ ставить себѣ границы, умѣрять себя, сдерживать, потому что въ противномъ случаѣ онъ бы неизбѣжно пришелъ къ возбужден³ю неудовольств³я и скуки - къ искажен³ю содержан³я и формы, въ полному, безразличному нулю. И дѣйствительно, у юмориста есть мѣра, хотя и скрытая, благодаря которой онъ спасаетъ свое произведен³е отъ гибели. Такимъ образомъ въ юморѣ существуютъ два течен³я, постоянно сталкивающ³яся: стремлен³е отрицать искусство и стремлен³е удержаться въ предѣлахъ художественныхъ формъ. Тутъ мы наталкиваемся на внутреннее противорѣч³е, существующее въ юморѣ. Въ юморѣ есть элементъ естественности и безсознательности, но рядомъ съ этимъ есть и элементъ искусственности и преднамѣренности. Точка примирен³я этихъ двухъ противорѣчивыхъ началъ не можетъ быть указана; она - тайна ген³я.

   Гегель въ своей эстетикѣ замѣтилъ этотъ разрушительный характеръ юмора и осудилъ его съ чрезвычайной строгост³ю. Въ юморѣ Гегель видитъ смерть романтизма и окончательное разрушен³е искусства. Безконечная субъективность или, вѣрнѣе, чувство духовнаго я, составляющее основу новѣйшаго искусства, роковымъ образомъ доходитъ до самыхъ нелѣпыхъ излишекъ. Юморъ - это личность художника, намѣренно вздутая, расплывшаяся по всему произведен³ю. Юмористъ - это писатель полной самонадѣянности, считающ³й себя самымъ интереснымъ и самымъ значительнымъ героемъ своихъ произведен³й или, вѣрнѣе, единственно интереснымъ и значительнымъ. Для него всѣ сюжеты одинаково хороши и одинаково никуда негодны. Моисей и евреи, переправляющ³еся черезъ Чермное море, Леонидъ и триста спартанцевъ, погибающихъ при Ѳермопилахъ, для него такъ же интересны, какъ старая метла, карманный платокъ или разбитая трубка, потому что вся сущность искусства, съ точки зрѣн³я юмориста, сводится на остроум³е, воображен³е, фантаз³ю, чувствительность.- Такой приговоръ, несомнѣнно, справедливъ, но Гегель ошибается, думая, что юмористъ вѣритъ лишь въ себя и не вѣритъ ни во что другое; если онъ выдвигаетъ свою личность впередъ, то не изъ тщеслав³я или гордости, а лишь съ тѣмъ, чтобы вышутить и ее вмѣстѣ со всѣмъ остальнымъ.

   Во всякомъ случаѣ существенный характеръ юмора заключается въ тѣсномъ органическомъ соединен³и веселаго темперамента съ мысл³ю о ничтожествѣ существован³я и жизни. Истинный юмористъ думаетъ какъ Эклез³астъ, что все "суета суетъ", но вмѣсто того, чтобы говорить это съ рыдан³ями, онъ хохочетъ; повременамъ къ этому хохоту примѣшивается грустная нота, какъ внезапный порывъ чувства, и такой "меланхолическ³й" юморъ встрѣчается чаще, чѣмъ юморъ исключительно веселый. Въ итальянской литературѣ, напримѣръ, чувствуется недостатокъ веселости; даже Джусти, одинъ изъ остроумнѣйшихъ поэтовъ XIX столѣт³я, смѣется съ горечью. Леопарди можетъ считаться однимъ изъ самыхъ язвительныхъ юмористовъ итальянской литературы, въ особенности въ своихъ прозаическихъ памфлетахъ. Между нимъ и Вольтеромъ нѣтъ ничего общаго; Вольтеръ очень часто шутитъ ради шутки, конечно, не безъ того, чтобы не посмѣяться болѣе или менѣе ѣдко надъ людьми. Ничего подобнаго нѣтъ у Леопарди; онъ и въ шуткѣ остается серьезнымъ, и эта особенность сближаетъ его съ англ³йскими юмористами. Юмористомъ, однако, его можно назвать только въ самомъ общемъ значен³и этого слова; онъ никогда не бываетъ ни эксцентриченъ, ни неприличенъ, какъ большинство англ³йскихъ юмористовъ. Чувство гармон³и, вкуса, пропорц³и у него такъ велико, что онъ никогда не выходитъ за извѣстные, всѣми признанные предѣлы, и никогда не выступаетъ впередъ съ своимъ я, какъ это дѣлаетъ всяк³й юмористъ. Леопарди, который такъ часто говорилъ о страдан³и, о смерти, о печаляхъ, казалось, долженъ бы былъ изображать ихъ во всемъ ихъ реальномъ ужасѣ; но этого никогда не бываетъ; даже смерть является у него въ красивомъ облачен³и, превращенною въ благодѣтельнаго ген³я, въ сестру любви. То же самое можно сказать и по отношен³ю къ любви. Скептику и мизантропу легко было бы сорвать всѣ украшен³я съ любви, смѣшать ее съ животнымъ инстинктомъ, видѣть въ ней грубый обманъ природы, привлекающей свои жертвы на отравленный пиръ жизни, осмѣять цинично одну изъ самыхъ высокихъ человѣческихъ иллюз³й. Несмотря на всю мизантроп³ю, Леопарди никогда не дѣлаетъ этого; напротивъ, онъ постоянно воспѣваетъ магическое обаян³е любви, помѣщаетъ ее въ идеальную сферу, съ высоты которой она освѣщаетъ и украшаетъ жизненный путь человѣка. Леопарди - мизантропъ и скептикъ по чувству, а не по логикѣ; онъ оплакиваетъ печальную судьбу человѣка, но не станетъ издѣваться надъ нимъ, не станетъ его топтать въ грязь. Не онъ возьметъ волшебную палочку Цирцеи, чтобы сдѣлать каррикатуру рода человѣческаго; не онъ, подобно Карлейлю, серьезно напишетъ очеркъ философ³и съ точки зрѣн³я поросенка.

   Испанецъ гораздо веселѣе и беззаботливѣе итальянца. Викторъ Шербулье былъ пораженъ этой веселостью несчастной нац³и, которая имѣетъ столько историческихъ, политическихъ и общественныхъ причинъ быть печальной, скептически относиться къ себѣ и въ судьбѣ своей. Однако, этотъ-то именно контрастъ врожденной веселости съ причинами быть печальнымъ и составляетъ, по преимуществу, особенности юмористическаго темперамента. Не даромъ Сервантесъ, самый несчастный человѣкъ въ жизни, былъ однимъ изъ величайшихъ юмористовъ.

   Тѣ же самыя услов³я - по крайней мѣрѣ, отчасти,- образуютъ и русск³й юморъ. Юморъ этотъ - "смѣхъ сквозь слезы". Русск³й юмористъ прежде всего отрицаетъ самого себя, а затѣмъ - и всѣхъ. Это - скептикъ по преимуществу, хотя далеко не пессимистъ. Гоголь, Достоевск³й, даже Щедринъ - оптимисты, но всѣ они - скептики. Если русск³й юмористъ скептически относится къ человѣчеству, то только потому, что пересталъ вѣрить въ себя. Въ этомъ отношен³и нѣкоторыя невольныя признан³я, отрывочныя фразы, цѣлыя разсужден³я Достоевскаго въ "Братьяхъ Карамазовыхъ" проливаютъ удивительно ярк³й свѣтъ на сущность русской натуры. Иванъ Карамазовъ въ разговорѣ съ своимъ братомъ, Алешей, говоритъ, между прочимъ, что онъ никогда не могъ понять, какъ можно любить своихъ ближнихъ. "Именно ближнихъ-то, по-моему, и невозможно любить, а развѣ лишь дальнихъ". "Нищ³е, особенно благородные нищ³е, должны бы были наружу никогда не показываться, а просить милостыню черезъ газеты. Отвлеченно еще можно любить ближняго и даже иногда издали, но вблизи почти никогда. Еслибы все было какъ на сценѣ, въ балетѣ, гдѣ нищ³е, когда они появляются, приходятъ въ шелковыхъ лохмотьяхъ и рваныхъ кружевахъ и просятъ милостыню, грац³озно танцуя, то тогда можно было бы еще любоваться ими. Любоваться, но все-таки не любить". Шутка у Достоевскаго почти всегда имѣетъ мрачный, иногда жесток³й характеръ. Онъ жестокъ и къ людямъ, и къ себѣ, но въ этой жестокости есть много любви. Его "Крокодилъ", его "Скверный анекдотъ", его "Мужъ подъ кроватью",- чрезвычайно жесток³я шутки, за которыми скрывается мрачный, безотрадный взглядъ на людей, на которыхъ Достоевск³й смотритъ, какъ на клоуновъ и шутовъ. Иногда его шутка переходитъ прямо въ водевиль или даже въ совершенно нелѣпый фарсъ. Отчасти тотъ же характеръ имѣетъ юморъ и Гоголя. Что такое его "Носъ", какъ не издѣвательство надъ всякимъ здравымъ смысломъ? Его "Записки Сумасшедшаго" - мрачный фарсъ и въ немъ велик³й юмористъ стоитъ почти буквально на точкѣ зрѣн³я доктора Крупова. Въ отрывкѣ изъ письма по поводу "Ревизора" встрѣчается характерная фраза, объясняющая типъ Хлестакова. "Всяк³й хоть на минуту,- говоритъ Гоголь,- если не на нѣсколько минутъ, дѣлался или дѣлается Хлестаковымъ, но натурально въ этомъ не хочетъ только признаться; онъ любитъ даже посмѣяться надъ этимъ фактомъ, но только, конечно, въ кожѣ другихъ, а не въ собственной". Чичиковъ - колоссальная юмористическая фигура, нѣкоторыми своими сторонами напоминающая Фальстафа. На мой взглядъ, одной изъ самыхъ глубокихъ юмористическихъ сценъ въ русской литературѣ является разговоръ Чичикова съ Коробочкой по поводу мертвыхъ душъ. Оба разговаривающ³е обнаруживаютъ поразительный нравственный цинизмъ, который, однако же, не внушаетъ отвращен³я, потому что оба - и Чичиковъ, и Коробочка,- торгуясь изъ-за мертвыхъ душъ, не сознаютъ всей своей нравственной гадости.

   Совершенно напрасно, по моему мнѣн³ю, Щедринъ считается сатирикомъ: онъ не сатирикъ, а юмористъ въ русскомъ значен³и этого слова. Для того, чтобы быть сатирикомъ ему недостаетъ ѣдкости и,- скажемъ прямо,- негодован³я противъ отрицательныхъ сторонъ жизни. Онъ недостаточно спокоенъ, чтобы быть внимательнымъ изслѣдователемъ "язвъ", онъ слишкомъ поэтъ и художникъ, чтобы быть только моралистомъ и, въ концѣ концовъ, слишкомъ благодушенъ по натурѣ, чтобы быть сатирикомъ. Воскресите въ памяти всѣ наиболѣе удавш³еся ему типы,- типы прокуроровъ, адвокатовъ, чиновниковъ, помпадуровъ, ташкентцевъ, Разуваевыхъ, Удавовъ, Дыбъ,- что найдете вы въ нихъ подъ скорлупой невѣжества, дрянности, пошлости, и всякаго рода мерзости? Несомнѣнно найдете извѣстную долю добродуш³я и наивности,- добродуш³я и наивности, свойственныхъ по преимуществу натурамъ, въ которыхъ не возникъ еще процессъ дифференцирован³я добра и зла, творящимъ зло не вѣдая, что творятъ, "непосредственно* ворующимъ потому, что плохо лежитъ, "непосредственно" берущимъ взятки, потому что даютъ, и такъ дальше. Щедринъ почти всегда приступаетъ въ своихъ очеркахъ съ цѣлями сатирическими, но воображен³е и фантаз³я его увлекаютъ, онъ забываетъ о морализующемъ значен³и сатиры и создаетъ фантастическ³й м³ръ какихъ-то естественныхъ уродовъ, съ которымъ невозможно примѣнять какую-либо нравственную мѣрку. Повременамъ фантаз³я и дѣйствительность такъ перемѣшаны у Щедрина, что ихъ невозможно отдѣлить другъ отъ друга. Вспомните, напримѣръ, какъ Щедринъ въ "Пошехонскихъ разсказахъ" объясняетъ возникновен³е въ дореформенное время секты мздоимцевъ. Жилъ-былъ одинъ добродѣтельный становой приставъ, который, мучимый раскаян³емъ, удалился въ лѣсъ. Долгое время онъ питался тамъ злаками, не имѣя пристанища и не зная иного покрыт³я, кромѣ старенькаго вицъ-мундира, украшеннаго пряжкою за тридцать пять лѣтъ. Но во времени онъ выстроилъ въ самой чащѣ хижину, въ которой предположилъ спасти свою душу. Скоро объ этомъ провѣдали окрестные раскольники и начали стекаться въ нему. Разнесся слухъ, что въ лѣсу поселился "мужъ святъ", что отъ него распространяется благоухан³е и что надъ хижиной его (которую уже называли кел³ей) по ночамъ виденъ свѣтъ. Мало-по-малу въ лѣсу образовался раскольнич³й скитъ, въ которомъ бывш³й становой былъ много лѣтъ настоятелемъ, подъ именемъ блаженно-мздоимца Арсен³я. Затѣмъ, обыватели скита образовали особенный раскольнич³й толкъ, подъ назван³емъ "Мздоимцевскаго", а себя называли "мздоимцами", въ отлич³е отъ перемазанцевъ и перекувырканцевъ. Но въ эпоху гонен³я полиц³я узнала о существован³и скита и нагрянула. Арсен³я заковали въ кандалы и заточили въ дальн³й монастырь, а мздоимцевъ разселили по разнымъ мѣстамъ. Тамъ они всяко размножились, и съ помощью пропаганды, и естественнымъ путемъ сожит³я. Такъ что теперь, куда ни обернись - вездѣ мздоимцы. Таковъ почти всегда пр³емъ Щедрина. Зная какъ никто, можетъ быть, русскую дѣйствительность, онъ никогда не изображаетъ ее реальными красками, а окружаетъ ее такими фантастическими образами и деталями, которые отнимаютъ у нея всякое значен³е факта. Такая ли бываетъ настоящая сатира, претендующая на практическое, морализующее вл³ян³е? Но то, что составляетъ относительное безсилье Щедрина, какъ сатирика, дѣлаетъ его оригинальнѣйшимъ изъ русскихъ юмористовъ.

   Въ англ³йскомъ юморѣ, наоборотъ, нѣтъ и тѣни добродуш³я и недостаетъ веселости, за исключен³емъ, можетъ быть, одного лишь Стерна. Еще Фруассаръ въ XIV столѣт³и говорилъ, что "англичане смѣются печально". Разочарован³е, мрачная мечтательность, врожденное сознан³е тщеты всего,- вотъ элементы, изъ которыхъ слагается англ³йск³й юморъ. Свифтъ ежегодно праздновалъ день своего рожден³я, читая то мѣсто библ³и, гдѣ ²овъ проклинаетъ день, въ который было сказано въ домѣ его отца, что сынъ людей родился. Шутка Свифта имѣетъ чрезвычайно мрачный характеръ. Онъ ненавидитъ и презираетъ человѣчество. По его мнѣн³ю, человѣкъ это - эгоистическое, завистливое, лживое, подлое, кровожадное животное. Поэтому въ шуткѣ Свифта больше ирон³и, чѣмъ юмора. Въ этомъ отношен³и съ нимъ никто не можетъ сравниться; Свифтъ - Гомеръ ирон³и. За то пр³емъ его чисто юмористическ³й. Этотъ пр³емъ есть не что иное, какъ совершенно научное опровержен³е per absurdum. Такъ напр., его "Искусство проваливаться въ позз³и" имѣетъ видъ настоящаго руководства риторики; принципы установлены, рац³ональность отдѣловъ доказана, примѣры мѣтко подобраны; это, если можно такъ выразиться, здравый смыслъ, употребленный какъ оруд³е сумасбродства. Нѣтъ ничего сильнѣе и доказательнѣе разсужден³я, въ которомъ Свифтъ доказываетъ, что одна изъ шутовъ Попа есть кровавый памфлетъ на церковь и государство. Его "Искусство лгать въ политикѣ" - цѣлый дидактическ³й трактатъ, написанный совершенно серьезно. Когда Свифтъ встрѣчаетъ смѣшное, онъ не забавляется имъ, не вышучиваетъ его, какъ сдѣлалъ бы Вольтеръ; Свифтъ изучаетъ его серьезно, выводя изъ него путемъ строгой логики всѣ нелѣпыя или омерзительныя слѣдств³я. "Нелѣпой сказкѣ,- говоритъ Тэнъ,- Свифтъ придаетъ положительный характеръ истор³и, достовѣрность которой доказана... Никакое велич³е, ложное или истинное, не можетъ устоять передъ нимъ; вещи, обстоятельно изслѣдованныя внутри и снаружи, тотчасъ теряютъ свое обаян³е и цѣнность. Разсматривая ихъ, онъ показываетъ намъ ихъ реальное безобраз³е и отнимаетъ у нихъ фиктивную красоту... Взгляните, какъ онъ, на науку, церковь, государство, и низведите ихъ на степень обыденныхъ явлен³й, и вы увидите, какъ онъ, въ наукѣ - Бедламъ мечтателей, узкихъ химерическихъ мозговъ, которыхъ занят³е заключается въ томъ, чтобы противорѣчить другъ другу, собирать въ заплесневѣлыхъ старыхъ книгахъ пустыя фразы; въ церкви - толпу энтуз³астовъ, бормочащихъ фразы, которыхъ смысла они не понимаютъ...; въ государствѣ - стадо ид³отовъ, отдающихъ свою кровь и свои богатства на служен³е капризамъ и разсчетамъ господина въ каретѣ, которую они же ему дали"...

   У Шекспира юморъ далеко не преобладающая черта; это - одинъ лишь изъ многочисленныхъ элементовъ его творческаго ген³я. Онъ поглощаетъ въ себѣ всѣ элементы поэз³и, и въ немъ они сочетаются въ одно органическое цѣлое. Въ его творчествѣ юморъ играетъ лишь свойственную ему роль, никогда не заслоняя собою другихъ элементовъ. Но повременамъ онъ выступаетъ чрезвычайно ярко и тогда онъ имѣетъ характеръ чисто англ³йскаго юмора. Въ "Антон³и и Клеопатрѣ" есть сцена, которая можетъ считаться одной изъ самыхъ юмористическихъ сценъ всем³рной литературы (II, 7). Секстъ Помпей угощаетъ тр³умвировъ (Октан³я, Антон³я и Лепида) на палубѣ своего корабля. Антон³й и Октан³й постоянно подливаютъ вина въ кубокъ Лепида; въ то время какъ Лепидъ напивается пьянъ и подъ конецъ засыпаетъ, Антон³й привыкш³й къ вину, ведетъ съ почти трезвымъ Октан³емъ поучительный разговоръ о правахъ и географ³и Египта. "Такъ уже заведено у нихъ, сударь. По степени разлит³я Нила, которая опредѣляется мѣтками на одной изъ пирамидъ, они угадываютъ будетъ ли урожай или неурожай. Чѣмъ больше разлит³е, тѣмъ больше надеждъ; когда онъ войдетъ въ берега, земледѣлецъ бросаетъ сѣмя въ илъ и тину, и жатва созрѣваетъ въ самое короткое время.- Лепидъ.- У васъ есть тамъ престранныя змѣи.- Есть, Лепидъ.- Ваши египетск³я змѣи выводятся вѣдь изъ ила или дѣйств³емъ вашего солнца, точно также и ваши крокодилы? - Да, Лепидъ.- Помпей.- Садитесь, здоров³е Лепида! - Лепидъ.- Я хоть и не совсѣмъ того,- не отстану, однакожъ.- Энобарбъ.- Пока не заснешь; боюсь только, что это случится раньше, чѣмъ отстанешь.- Лепидъ.- Да, я слышалъ, что Птоломеевы пирамиды очень замѣчательны; право я слышалъ это.- Менасъ (тихо Помпею).- На одно слово.- Что тамъ? говори на ухо.- Прошу, встань; на одно только слово.- Погоди, этотъ кубокъ Лепиду.- Лепидъ.- Что же это за штука - крокодилъ-то вашъ? - Антон³й.- Видомъ онъ совершенно походитъ на себя; толщиной нисколько не превосходитъ своей толщины, а ростомъ - своего роста; движется своими собственными членами, кормится тѣмъ, чѣмъ питается, а когда распадется на составныя начала - переселяется въ друг³я существа.- А цвѣта какого? - тоже своего собственнаго.- Странный змѣй.- Да; и слезы у него влажные.- Помпей (тихо Менасу)... Убирайся; дѣлай, что приказываютъ. Гдѣ кубокъ? - Менасъ.- Ради моей службы, встань и выслушай.- Пом. (отходя съ нимъ въ сторону).- Ты, кажется, съ ума сошелъ. Ну, что такое? - Менасъ.- Хочешь быть властелиномъ всего м³ра? - Что? - Хочешь быть властелиномъ всего м³ра, говорю я? - Какъ же это? - Согласись только и, какъ я ни бѣденъ,- я подарю тебѣ цѣлый м³ръ.- Ты пьянъ.- Нѣтъ, Помпей, я воздерживался. Дерзни - и будешь земнымъ Зевсомъ, захоти - и все, объемлемое океаномъ и небомъ, будетъ твоимъ.- Да какимъ образомъ? - Три властителя м³ра, три твои соперника на твоемъ кораблѣ; позволь перерѣзать канатъ; уйдемъ въ открытое море,- перерѣжь имъ горла, и все твое.- А! Зачѣмъ же ты не сдѣлалъ этого, не говоря мнѣ? Такое дѣло, соверши его я - будетъ гнусность; соверши ты - превосходнѣйшая услуга; выполненный безъ моего вѣдома, твой замыслъ былъ бы одобренъ мною впослѣдств³и, а теперь я не могу не осудить его. Забудь о немъ и пей.- Менасъ (про себя). Съ этого мгновен³я я не слѣдую уже за твоимъ блѣднѣющимъ счаст³емъ; кто ищетъ и не беретъ его, когда предлагаютъ,- не найдетъ его никогда".- Пьянство продолжается; наконецъ, уносятъ Лепида. "Вотъ такъ силачъ,- говоритъ Энобарбъ, видя какъ рабъ уноситъ на своихъ плечахъ Лепида.- Почему? - да вѣдь онъ несетъ треть м³ра; не видишь? - Опьянѣла, стало быть, третья часть"... Антон³й продолжаетъ пить за здоров³е Октав³я, который бы желалъ улизнуть; затѣмъ предлагаетъ проплясать вакханал³ю: "Беритесь же за руки.- Музыка, громи наши уши!..- Вотъ этотъ молодецъ будетъ запѣвалой, а припѣвъ мы грянемъ во всю мочь". Музыка играетъ; собесѣдники, взявшись за руки, пляшутъ. Осторожный Октав³й употребляетъ всѣ усил³я, чтобы не увлечься орг³ей. Хотя онъ и выпилъ, но еще не пьянъ и отдаетъ себѣ ясный отчетъ въ томъ, что происходитъ: "Доброй ночи, Помпей! Идемъ, братъ, прошу тебя; велик³я обязанности наши негодуютъ на такое легкомысл³е. Разойдемся, друзья. Вы видите, щеки горятъ, крѣпк³й Энобарбъ слабѣе вина и мой языкъ прилипаетъ. Буйный хмѣль сдѣлалъ насъ почти шутами. Что говорить еще? доброй ночи. Давай руку, любезный Антон³й". Пошатываясь, тр³умвиры спускаются съ палубы. Энобарбъ, видя это, кричитъ имъ: "Осторожнѣй, не упадите въ воду!" - Эта удивительная сцена, въ которой существован³е тр³умвировъ зависѣло одну минуту отъ того, будетъ ли перерѣзанъ канатъ или нѣтъ, сцена, въ которой Лепида, эту третью часть м³ра, мертвецки пьянаго, уноситъ рабъ на своихъ плечахъ,- резюмируетъ собою всю трагед³ю. И дѣйствительно, читая трагед³ю, чувствуешь, какъ постепенно рушится этотъ м³ръ среди орг³й; чувствуешь, что не одинъ лишь Антон³й, а цѣлая эпоха истор³и, весь античный Римъ близятся къ концу, смѣясь и отплясывая египетскую вакханал³ю. Таково неотразимое впечатлѣн³е, производимое трагед³ей.

   Чаще всего, однако, юморъ Шекспира сосредоточивается въ клоунѣ, въ шутѣ. Клоунъ - самое юмористическое лицо у Шекспира, не потому только, что онъ смѣшитъ, а главнымъ образомъ потому, что Шекспиръ сдѣлалъ клоуна выразителемъ своей собственной мысли. Въ немъ велик³й художникъ олицетворилъ свой юморъ или ирон³ю. "Клоунъ,- замѣчаетъ Ульрици,- сознательно является тѣмъ, чѣмъ безсознательно являются друг³я дѣйствующ³я лица,- сумасшедшимъ. Благодаря своей сознательности, онъ перестаетъ бытъ сумасшедшимъ, превращается въ юмориста и пр³обрѣтаетъ право сказать: "не тотъ безумецъ, кто кажется безумнымъ. Для другихъ лицъ - онъ зеркало истины". Галлимат³я Оселки (Touchstone) въ "Какъ вамъ угодно" заключаетъ въ себѣ основную мысль комед³и; въ ней Шекспиръ вышучиваетъ пастушескую жизнь, но его поэтическ³й инстинктъ въ то же время заставляетъ его лирически воспѣвать эту жизнь. "Ну, какъ же нравится тебѣ, почтеннѣйш³й Оселокъ, пастушеская жизнь эта? спрашиваетъ Коринъ.- Сказать тебѣ, пастухъ, правду? въ отношен³и къ самой себѣ жизнь эта, конечно, хорошая; но въ отношен³и къ пастуху - прежалкая. Какъ жизнь уединенная, она мнѣ нравится, но по разобщенности, куда какъ дрянна она. Ну, и потому, что проходитъ въ поляхъ, она мнѣ по сердцу; но потому что не при дворѣ - скучна она ужасно. Какъ жизнь скромная, она, видите ли, весьма соотвѣтствуетъ расположен³ю моего духа; но какъ чуждая всякаго обил³я, сильно претитъ моему желудку". Таковъ всегдашн³й юмористическ³й пр³емъ Шекспира: на разумъ онъ надѣваетъ маску безум³я. Съ особеннымъ пристраст³емъ онъ каждый разъ надѣляетъ величайшимъ остроун³емъ своихъ героевъ, пораженныхъ дѣйствительнымъ сумасшеств³емъ. Слушая бредъ Гамлета, Полон³й замѣчаетъ: "Какъ ловки, однако, его выражен³я! Сумасшеств³е часто далеко находчивѣй самаго здраваго ума".- "Смѣсь дѣла со вздоромъ! Здравый смыслъ въ безум³и!" восклицаетъ Эдгаръ, слушая короля Лира. Тѣмъ не менѣе, лучш³я комическ³я фигуры Шекспира не столько комичны, сколько остроумны; мы смѣемся не надъ ними, но вмѣстѣ съ ними, такъ что мы не только не можемъ презирать ихъ, а прямо сочувствуемъ имъ. Въ этомъ-то именно и заключается отличительная черта шекспировскаго юмора. Его пьяницы, развратники, плуты не ограничиваются одною лишь своею ролью; они независимы и смотрятъ на жизнь съ философской точки зрѣн³я. Шекспиръ окружаетъ ихъ поэтическимъ ореоломъ и влагаетъ имъ въ уста самыя глубок³я мысли. Таковъ и Фальстафъ, съ которымъ мы уже знакомы.

   Фальстафъ, по своей веселости,- одно изъ привлекательнѣйшихъ лицъ въ произведен³яхъ Шекспира. Джэкъ въ "Какъ вамъ угодно" представляетъ другой юмористическ³й типъ,- юмориста съ грустнымъ, скептическимъ оттѣнкомъ. Его знаменитый монологъ есть какъ бы юмористическая философ³я жизни. "Весь м³ръ - сцена, и всѣ, и мужчины, и женщины - актеры; всѣ имѣютъ свои входы и выходы; и одинъ и тотъ же человѣкъ играетъ не одну роль въ семи дѣйств³яхъ, его возрастами образуемыхъ. Вначалѣ, роль дитяти, срыгивающаго и визжащаго на рукахъ кормилицы; потомъ, плаксиваго школьника, со свѣжимъ, утреннимъ личикомъ и съ сумочкой, неохотно, улиткой, ползущаго въ школу; потомъ, влюбленнаго, вздыхающаго, какъ печка, горестными сонетами къ бровямъ своей возлюбленной; потомъ воина, богатаго неслыханными проклят³ями и бородой леопарда, жаднаго къ почестямъ, задорнаго и бѣшеннаго въ ссорахъ, отыскивающаго мыльный пузырь славы въ самомъ жерлѣ пушекъ; затѣмъ, судьи съ кругленькимъ брюшкомъ, начиненнымъ каплуномъ, со строгимъ взоромъ, съ подобающею бородой, преисполненнаго мудрыхъ изречен³й и пошлыхъ доводовъ. Въ шестомъ, онъ является сухопарымъ Панталономъ въ туфляхъ, съ очками на носу и съ кошелемъ на боку; тщательно сбереженные штанишки юности страшно широки для высохшихъ его ногъ, и голосъ мужа перешелъ въ дѣтск³й дискантъ, и потому онъ пищитъ и визжитъ въ этомъ только тонѣ. Послѣдняя сцена всего этого, заканчивающая эту странную, богатую событ³ями повѣсть - второе дѣтство, полное забвен³я,- безъ зубовъ, безъ глазъ, безъ вкуса, безъ всего".- Къ этому можно еще прибавитъ слова Макбета, сказанныя имъ, когда онъ узналъ о смерти жены: "Завтра и завтра, и опять завтра тащится едва замѣтнымъ шагомъ отъ дня ко дню, до послѣдняго слога въ книгѣ судебъ, и всѣ наши вчера освѣщали глупцамъ дорогу къ пыльной смерти. Догорай же, догорай, крошечный огарокъ! Жизнь - это тѣнь мимолетная, это жалк³й комед³антъ, который пробѣснуется, провеличается свой часъ на помостѣ и затѣмъ не слышенъ; это сказка, разсказываемая глупцомъ, полная шума и неистовства, ничего не значущихъ".- Это уже безнадежный, мрачный скептицизмъ, оканчивающ³йся гамлетовскимъ "the rest is silence"! Такимъ образомъ и Шекспиръ приходитъ въ той же точкѣ зрѣн³я, на которой остановился передъ смертью другой велик³й юмористъ, Раблэ: "Tirez le rideau, la farce est jouée!"

   Велич³е Шекспира заключается въ томъ, что на человѣческую жизнь онъ смотритъ съ точки зрѣн³я вѣчности. Онъ не увлекался политическими страстями, подобно Аристофану; онъ не преклонялся съ почтен³емъ, подобно Мольеру, передъ политическими и религ³озными учрежден³ями; онъ не былъ вѣрующимъ, подобно Данте. Онъ внѣ нашихъ жизненныхъ дрязгъ, онъ выше нашей преходящей мудрости. "Un génie,- сказалъ Викторъ Гюго,- est un promontoire dans l'infini" (ген³й - мысъ, выдвинувш³йся въ океанъ безконечности). Тотъ мысъ (прибавляетъ Доуденъ), который мы называемъ Шекспиромъ, выдался далеко и врѣзался въ безконечное море, разстилающееся передъ нимъ, въ угрожающ³я тучи, которыя скопились надъ нимъ. Позади его лежитъ населенный материкъ, залитый свѣтомъ и оживленный двигающимися личностями,- мужчиной и женщиной...

  

  

   Теперь мы переходимъ къ пер³оду полной зрѣлости творчества Шекспира,- къ пер³оду трагед³й, который открывается величайшей изъ драмъ новой европейской культуры,- "Гамлетомъ" {Первое издан³е "Гамлета" in-quarto появилось въ 1603 году подъ слѣдующимъ заглав³емъ: "The Tragicall Historie of Hamlet, Prince of Denmarke. By William Shakespeare. As it bath beene diuerse times acted by bis Highnesse semants in tbe Cittie of London: as also in tbe two Universities of Cambrige and Oxford and elsewhere. 1603". (Трагическая истор³я Гамлета, принца датскаго. Сочинен³е Вильяма Шекспира. Въ томъ видѣ, какъ она была нѣсколько разъ представлена слугами его высочества въ Лондонѣ, а также въ университетахъ Кембриджскомъ и Оксфордскомъ, и въ другихъ мѣстахъ). Второе издан³е появилось въ 1604 г. съ прибавлен³емъ: "Newly imprinted and enlarged to almost as much againe as it was, according to the true and perfect Coppie". (Вновь напечатанная и увеличенная почти вдвое противъ прежняго по подлинной и полной рукописи). И дѣйствительно, между этими двумя издан³ями разница чрезвычайно велика: это - какъ бы двѣ совершенно независимыя пьесы. Поэтому было высказано предположен³е, что основой обоихъ издан³й послужила болѣе старая редакц³я пьесы, но что первое издан³е напечатано безъ вѣдома автора, мошенническимъ образомъ, неисправно и небрежно, а что подлинная пьеса находятся въ издан³и 1604 г. Съ этимъ предположен³емъ едва ли, однако, можно согласиться. Сравнен³е обоихъ издан³й доказываетъ скорѣе, что въ основу ихъ легли двѣ различныя обработки, сдѣланныя самимъ поэтомъ; другими словами, что поэтъ, написавъ трагед³ю, остался ею недоволенъ и черезъ никоторое время передѣлалъ ее; при этой передѣлкѣ она увеличилась почтя вдвое. О времени возникновен³я первоначальнаго текста мы ничего положитель