Чуйко Владимир Викторович - Шекспир, его жизнь и произведения

и вмѣстѣ съ писан³емъ унаслѣдовали отъ цивилизац³и народовъ до-христ³анскихъ. Эта ветхая закваска давала новое брожен³е м³рской, народной словесности, устной и письменной, народнымъ повѣр³ямъ и предан³ямъ; она же по господству религ³ознаго настроен³я въ ранн³е средн³е вѣка нечувствительно пробиралась и въ область церковныхъ интересовъ, распложая такъ называемыя отреченныя писан³я, или апокрифы, давала повѣствовательный матер³алъ для притчи, или назидательнаго примѣра проповѣднику и вообще украшала фантастическими образами религ³озную поэз³ю и иконограф³ю. Изъ сплошной массы общаго въ средн³е вѣка всѣмъ европейскимъ народностямъ двоевѣр³я, изъ этой чудовищной смѣси языческаго съ христ³анскимъ, варварскаго съ отголоскомъ цивилизац³и античной и восточной, устныхъ предан³й съ авторитетомъ Писан³я, вообще изъ этого мутнаго брожен³я въ сл³ян³и своего, народнаго съ чужимъ, привитымъ извнѣ, очень рано стали выдѣляться замѣтныя струи литературнаго движен³я, которыя шли съ одной страны въ другую, захватывая въ своемъ течен³и цѣлыя груды общаго всѣмъ народностямъ литературнаго матер³ала, будетъ ли то назидательная легенда о тлѣнности м³ра сего или шутливая повѣсть о женскихъ хитростяхъ и уверткахъ, суровая картина адскихъ мучен³й или пошлый анекдотъ скандалезнаго содержан³я, фантастическое сказан³е о геройской битвѣ съ чудовищнымъ зм³емъ или замысловатый вопросъ съ остроумнымъ на него отвѣтомъ. Никто не хотѣлъ знать тогда, изъ какихъ источниковъ вытекаетъ этотъ литературный потокъ легендъ, повѣстей, басенъ, анекдотовъ и какими путями вторгался онъ въ Итал³ю, Испан³ю, Герман³ю или Франц³ю и Англ³ю; но то, что онъ приносилъ въ своемъ мутномъ течен³и, повсюду признавалось за свое, родное, нечувствительно сливалось съ туземнымъ и съ нимъ ассимилировалось, потому что повсюду принималось только то, что было доступно и пригодно, что прилаживалось къ понят³ямъ и убѣжден³ямъ и, какъ здоровая пища, входило въ обращен³е всего народнаго организма. Внесенное извнѣ переставало быть чужимъ, пр³урочиваясь къ мѣсту и времени, и держалось прочно, застрѣвая тамъ и сямъ, то въ притчахъ испанскаго Conde Lucanor, то во французскихъ стихотворныхъ fabliaux или старинномъ итальянскомъ Новеллино (иначе, Сто новеллъ), то въ цѣломъ циклѣ поэмъ и романовъ Круглаго стола, или въ томъ же циклѣ церковныхъ сказан³й такъ называемой Золотой легенды. И когда многое изъ тѣхъ же общихъ всему историческому м³ру сюжетовъ брали въ свои произведен³я знаменитые поэты, какъ Боккач³о для "Декамерона", Сервантесъ для "Донъ-Кихота", Шекспиръ для драмъ или Лафонтенъ для повѣстей и басенъ, то этимъ заимствован³емъ они нисколько не вносили въ оборотъ понят³й своей публики какую-нибудь чужеземную новизну, а только силою своего дарован³я освѣщали то, что и до нихъ было всѣмъ извѣстно, давали знакомому только новый видъ; въ томъ, къ чему издавна всѣ привыкли и приглядѣлись, открывали они новые источники поэтическаго наслажден³я, озаряя свѣтомъ новыхъ идей давнишн³е вымыслы, вводя ихъ, какъ старыхъ знакомыхъ, въ привѣтливую обстановку жизненныхъ, современныхъ имъ интересовъ".

   Такова точка зрѣн³я современной науки, существенно разнящаяся отъ прежней, изучавшей изолированно произведен³я литературы и искусства, безо всякаго отношен³я въ общей культурѣ, безо всякаго вниман³я на характеръ и свойства художественнаго творчества, при анализѣ котораго не принимались въ разсчетъ взаимодѣйств³я окружающей среды. Съ тѣхъ поръ нашъ научный кругозоръ значительно расширился; мы убѣдились фактически, что истинныхъ элементовъ художественнаго творчества слѣдуетъ искать не столько въ фантаз³и писателя и художника, сколько въ томъ глухомъ, безличномъ и анонимномъ процессѣ, который создалъ матер³алъ для художника. Дѣло ген³я, какъ теперь мы знаемъ, заключается не въ "выдумкѣ", какъ говорилъ Тургеневъ, а въ умѣн³и выбрать уже готовый сюжетъ и придать ему глубину и содержан³е, наиболѣе соотвѣтствующ³я понят³ямъ времени. Въ особенности по отношен³ю въ величайшимъ писателямъ эта точка зрѣн³я современной науки совершенно необходима; въ противномъ случаѣ мы рискуемъ ничего не понять въ нихъ.

   Главными и единственными источниками перехожихъ сказан³й слѣдуетъ считать Инд³ю и въ особенности санскритск³й сборникъ, извѣстный подъ назван³емъ "Панчатантра" (Пятикнижье). Этотъ сборникъ возникъ, приблизительно, между вторымъ вѣкомъ до Р. X. и шестымъ по Р. X. Само собой разумѣется, что кромѣ Панчатантры, въ Инд³и были и друг³е подобные же сборники, да и сама она есть лишь сокращен³е болѣе обширнаго собран³я, не дошедшаго до насъ. Центромъ, откуда эти легенды распространялись, считается Перс³я, потому что эта страна, по своему географическому положен³ю и историческимъ судьбамъ была посредницей между Инд³ей, евреями, сир³йцами, арабами, которые въ свою очередь находились въ постоянныхъ сношен³яхъ съ Грец³ей и вообще съ Европой. Такимъ образомъ, эти сказан³я, зародивш³яся въ Инд³и, переходили въ Европу, съ одной стороны благодаря евреямъ и грекамъ, съ другой - благодаря арабамъ черезъ Испан³ю, мало по малу видоизмѣняясь, пр³урочиваясь въ понят³ямъ и психическому складу новой среди, ассимилируясь. Другая вѣтвь этихъ сказан³й прямо изъ Инд³и распространялась по Аз³и и Китаю главнымъ образомъ и, благодаря монголамъ и татарамъ, являлась въ обновленномъ видѣ въ ту же Европу съ востока, оставляя свои слѣды въ славянскихъ народностяхъ.

   Теперь, объяснивъ, насколько это было возможно здѣсь, историческ³й процессъ литературныхъ заимствован³й, мы можемъ коснуться и легенды о венец³анскомъ купцѣ. Легенда эта, какъ мы сейчасъ увидимъ, имѣетъ весьма почтенный возрастъ и ведетъ свое происхожден³е изъ древней Инд³и; она побывала и въ Перс³и, и въ Китаѣ, и въ Тибетѣ, и въ Грец³и, и въ Испан³и и застряла, какъ мы уже знаемъ, въ "Gesta Romanorum". Для всякаго ясно, что легенда о венец³анскомъ купцѣ въ томъ видѣ, въ какомъ мы ее встрѣчаемъ даже у Шекспира, основана на параллелизмѣ возмезд³я, которое, по самому роду своему, должно соотвѣтствовать преступлен³ю, согласно ветхозавѣтной морали: око за око, зубъ за зубъ, На этомъ принципѣ основаны всѣ легенды, имѣющ³я прямыя или косвенныя отношен³я въ легендѣ о венец³анскомъ купцѣ. Первый, самый ранн³й слѣдъ этой легенды мы встрѣчаемъ въ Инд³и; Банфей указываетъ какъ на прототипъ (уже заимствованный изъ предполагаемаго инд³йскаго источника) на тибетское сказан³е изъ Дзанчуна и на сказку о каирскомъ купцѣ. Въ тибетской сказкѣ является бѣднякъ-браминъ; онъ попросилъ для работы быка и, когда воротилъ его хозяину, быкъ сбѣжалъ со двора. Когда хозяинъ повелъ брамина въ судъ, этотъ бѣднякъ упалъ и убилъ ткача. Сѣвъ отдохнуть на кучу разной одежи, онъ задавилъ лежавшаго тамъ ребенка. На судѣ рѣшаетъ дѣло самъ царь. Отвѣтчикъ, когда привелъ быка на дворъ, не сказалъ о томъ хозяину,- за то отрѣзать отвѣтчику языкъ, а такъ какъ хозяинъ долженъ былъ видѣть какъ быка привели, то и хозяину за то выколоть глаза. Жалобу вдовы убитаго ткача удовлетворить тѣмъ, чтобы браминъ, женившись на ней, замѣнилъ ей убитаго мужа, а по иску матери задавленнаго ребенка царь присудилъ брамину взять себѣ въ жены и ее, чтобы вознаградить ее другимъ ребенкомъ.

   Нельзя не видѣть самаго тѣснаго родства между этимъ инд³йскимъ сказан³емъ и русской народной шуткой о Шемякиномъ Судѣ, предан³е о которомъ вошло въ старинные рукописные сборники, въ лубочныя издан³я съ картинками и въ устныя сказки и пословицы. Мы получили это предан³е прямо съ востока, черезъ Тибетъ и Китай, благодаря монголамъ. Инд³йская сказка о каирскомъ купцѣ, вступившая на европейскую почву, вѣроятно, благодаря арабамъ, черезъ Испан³ю, повторяетъ тотъ же мотивъ, что въ сказкѣ о браминѣ и въ Шемякиномъ Судѣ, но съ прибавлен³емъ одной подробности, которой нѣтъ въ русской сказкѣ и въ сказкѣ о браминѣ. Подробность эта заключается въ услов³и заплатить кускомъ мяса отъ собственнаго своего тѣла, если отвѣтчикъ не возвратитъ денегъ въ срокъ. Банфей объясняетъ эту подробность будд³йской доктриной о самопожертвован³и. Если это такъ, то сказка о каирскомъ купцѣ болѣе поздняго происхожден³я, чѣмъ сказка о браминѣ. Во всякомъ случаѣ, мы имѣемъ двѣ вѣтви инд³йскаго сказан³я: одна вѣтвь, пришедшая черезъ Китай и выродившаяся въ Шемякинъ Судъ, другая - черезъ Испан³ю или Грец³ю, породившая цѣлый рядъ разсказовъ на Западѣ, и, въ концѣ концовъ, появившаяся какъ самостоятельный, отдѣльный мотивъ у Шекспира въ "Венец³анскомъ Купцѣ". Самымъ любопытнымъ вар³антомъ западной вѣтви является судъ Карла, извѣстный намъ изъ стихотворен³я одного миннезенгера. Купеческ³й сынъ, промотавъ отцовское наслѣдство, рѣшилъ остепениться и поправить свое состоян³е. Съ этой цѣлью онъ занялъ у жида тысячу гульденовъ, съ тѣмъ, что если къ сроку не отдастъ ихъ, то жидъ будетъ имѣть право вырѣзать у него фунтъ его тѣла. Купецъ спѣшитъ уплатить деньги къ сроку, но не застаетъ жида и только на трет³й день его отыскиваетъ. Жидъ утверждаетъ, что срокъ пропущенъ и ведетъ купца судиться къ императору Карлу. Дорогой купецъ вздремнулъ и не замѣтилъ какъ его лошадь раздавила ребенка; кромѣ того, заснувши на судѣ, онъ свалился за окно и, упавъ на сидѣвшаго стараго рыцаря, убилъ его. Такимъ образомъ, кромѣ жида, являются истцами - отецъ ребенка и сынъ рыцаря. Карлъ въ своемъ приговорѣ слѣдуетъ традиц³онному кодексу перехожихъ сказан³й, только старается покончить дѣло миролюбиво, уравновѣшивая слѣды правосуд³я снисхожден³емъ къ неумышленнымъ преступлен³ямъ обвиняемаго. При сравнен³и этого суда Карла съ Шемякинымъ Судомъ любопытно то, что въ то время, какъ русск³й Шемяка есть шутливая парод³я на судъ, съ сатирическими выходками противъ кривосуда, подкупаемаго посулами, сказан³е о судѣ Карла, пользуясь тѣми же самыми элементами тяжбы, влагаетъ въ уста императора рѣшен³е мудрой правды, смягченной милосерд³емъ и человѣколюб³емъ. Такимъ образомъ, въ то время какъ Западъ выработывалъ идеалъ справедливости, Востокъ только подшучивалъ надъ кривосудомъ. Ярче отмѣтить общественныя требован³я Запада и Востока - трудно.

   Шекспиръ, какъ мы знаемъ, разработалъ этотъ элементъ совершенно самостоятельно. По этому поводу въ нѣмецкой шекспировской критикѣ возникъ довольно любопытный вопросъ. Ульрици ("Ueber Shakespeare's dramatische Kunst") доказываетъ, что Шекспиръ въ "Венец³анскомъ Купцѣ" старался показать, что нѣтъ ничего истиннѣе и правдивѣе какъ старая латинская поговорка: Summum jus summa injuria. По мнѣн³ю Ульрици, этотъ выводъ ясно вытекаетъ изъ двухъ интригъ, переплетающихся вмѣстѣ въ пьесѣ. Съ одной стороны, Шейлокъ основывается на самомъ несомнѣнномъ формальномъ правѣ, требуя фунтъ мяса Антон³о, какъ было условлено; но такое требован³е - возмутительная несправедливость, потому что въ такомъ случаѣ. жидъ купилъ бы право законно убить христ³анина за извѣстную сумму денегъ. Слѣдовательно, исполнен³е услов³я, какъ требуетъ формальный законъ, есть величайшая несправедливость и лучше нарушить законъ, чѣмъ превратить его въ оруд³е несправедливости. Съ другой стороны, судьба Порц³и опредѣлена впередъ страннымъ завѣщан³емъ отца. Эта молодая дѣвушка не свободна въ выборѣ себѣ супруга; она должна подчиниться слѣпому случаю. Она должна выйти за того, кто отгадаетъ загадку; будь онъ старъ, безобразенъ, глупъ, золъ - все равно, она обязана выйти за него замужъ. Правда, судьба благопр³ятствуетъ ей: Бассан³о, котораго она любитъ, торжествуетъ надъ своими соперниками; но могло случиться иначе и тогда Порц³я принуждена была бы выйти за человѣка, къ которому она не чувствуетъ любви. Такимъ образомъ, по мнѣн³ю Ульрици, Шекспиръ хотѣлъ показать, что не формальнымъ закономъ живетъ общество, а взаимнымъ довѣр³емъ между людьми. Еслибы каждый, подобно жиду, требовалъ того, что ему слѣдуетъ по формальному закону, то никакой миръ не былъ бы возможенъ, и въ обществѣ воцарилась бы вѣчная война.

   Объяснен³е Ульрици, несомнѣнно, остроумно, но имъ остался недоволенъ Гервинусъ, который поэтому предложилъ свою теор³ю, взамѣнъ теор³и Ульрици. Онъ думаетъ, что поэтъ въ "Венец³анскомъ Купцѣ" хотѣлъ изучить отношен³е людей къ богатству, показать какъ каждый, согласно своему темпераменту, характеру, индивидуальнымъ особенностямъ, общественному положен³ю, смотритъ на богатство. Такъ, для Шейлока деньги - кумиръ; Бассан³о нуждается въ нихъ для мотовства; Порц³я дорожитъ деньгами, потому что хочетъ обогатить любимаго человѣка; Антон³о презираетъ деньги и жертвуетъ ими ради дружбы. Даже второстепенные персонажи драмы сгруппированы вокругъ этой основной идеи. Друзья Антон³о, ухаживающ³е за нимъ когда онъ богатъ, оставляютъ его когда онъ сталъ бѣденъ. Салан³о и Саларино, видя какъ онъ печаленъ, думаютъ, что онъ безпокоится о своихъ корабляхъ; имъ и въ голову ее приходитъ, что у него могутъ быть друг³я причины грусти. Джессика безумно бросаетъ деньги, накопленныя ея отцомъ. Даже слуги становятся на сторону бѣдняка противъ богатаго ростовщика. Въ концѣ концовъ, Шекспиръ показалъ,- говоритъ Гервинусъ,- что не слѣдуетъ увлекаться внѣшностью и что подъ маской богатства скрываются самыя ужасныя страдан³я, примѣръ чему мы видимъ на самомъ Шейлокѣ.

   Эта теор³я Гервинуса, такъ же остроумна, какъ и теор³я Ульрици: надобно отдать справедливость нѣмецкимъ критикамъ, что въ данномъ случаѣ они превзошли другъ друга. Несомнѣнно, что какъ то, такъ и другое, можно увидѣть въ "Венец³анскомъ Купцѣ"; но таковы ли были намѣрен³я Шекспира, когда онъ писалъ свою драму? Дѣйствительно ли онъ хотѣлъ изслѣдовать сущность юридическаго вопроса и указать на несостоятельность формальнаго закона? Старался ли онъ разсмотрѣть вопросъ объ отношен³яхъ людей къ деньгамъ и, такимъ образомъ, хотя бы стороной, забраться въ область политической эконом³и? Я думаю, что на всѣ подобнаго рода вопросы можно смѣло отвѣчать отрицательно. Во-первыхъ, всѣ фактическ³е элементы драмы были имъ заимствованы, онъ не измѣнялъ ихъ, а только воспользовался ими. Во-вторыхъ, еслибы поэтъ задался какимъ-нибудь философскимъ или инымъ тезисомъ, то, конечно, постарался бы выдвинуть его на первый планъ, ярко, такъ чтобы никто не могъ сомнѣваться въ его намѣрен³яхъ, въ томъ, что именно онъ хотѣлъ сказать; между тѣмъ, мы видѣли, что Гервинусъ и Ульрици не сходятся въ пониман³и того, что хотѣлъ сказать Шекспиръ своей драмой: одинъ говоритъ, что онъ погрузился въ юридическ³я тонкости; другой - что онъ хотѣлъ разобраться въ вопросѣ соц³альнаго порядка; значитъ, или драма Шекспира никуда не годится (чего, однако, не думаетъ ни тотъ, ни другой), или же поэтъ такъ тщательно скрылъ свой тезисъ, что даже самые изворотливые умы не могутъ открыть его и путаются въ предположен³яхъ, противорѣчащихъ другу другу. Не проще ли, поэтому, заключить, что вина всей этой путаницы - не въ Шекспирѣ, который не думалъ ни о какихъ тезисахъ, а въ его, ужъ слишкомъ проницательныхъ критикахъ, приписывающихъ ему свои собственныя теор³и? Шекспиръ не имѣлъ никакихъ коварныхъ намѣрен³й; онъ не думалъ проповѣдывать и морализировать; онъ нашелъ разсказъ, который показался ему удобнымъ для перенесен³я на сцену, и воспользовался имъ, обращая лишь вниман³е на то, чтобы сдѣлать фигуры живыми и правдивыми и придать драмѣ поэтическ³й колоритъ. Онъ достигъ этого и остался, вѣроятно, доволенъ собой. Будучи ген³емъ и великимъ умомъ, онъ обогатилъ драму такимъ множествомъ глубочайшихъ идей, тронулъ так³е важные вопросы общества и человѣческой жизни, что драма и теперь еще поражаетъ ими, какъ поражала его современниковъ. Но все это онъ дѣлалъ мимоходомъ, случайно, не придавая своимъ идеямъ особеннаго значен³я. Однимъ словомъ, онъ билъ поэтъ, а не философъ. Его драма до такой степени производитъ впечатлѣн³е жизненности и правды, что тотъ уголокъ м³ра и природы, который онъ задѣлъ, производитъ впечатлѣн³е чего-то непосредственнаго, первичнаго, до такой степени живучаго, сложнаго, объективнаго, что этотъ уголокъ представляется въ одномъ освѣщен³и, когда вы на него смотрите съ одной точки зрѣн³я, и въ другомъ - когда вы на него смотрите съ другой точки. Вотъ почему и Гервинусъ правъ, и Ульрици правъ; можетъ быть правы и друг³е, усматривающ³е въ драмѣ друг³я стороны, другое освѣщен³е, другую мысль. Въ этомъ-то именно и заключается величайшее достоинство "Венец³анскаго Купца", какъ и всякаго другого произведен³я Шекспира. Въ его произведен³яхъ, какъ и въ природѣ, явлен³я и факты такъ переплетены между собой, въ такой высокой мѣрѣ отражаютъ безконечное разнообраз³е жизни, что къ нимъ можетъ быть примѣнима всякая, самая широкая доктрина, но никакая доктрина не можетъ исчерпать всей сложности и всей глубины ихъ. Охватить и резюмировать весь почти безконечно-сложный матер³алъ, нашедш³й себѣ мѣсто въ произведен³яхъ Шекспира,- не представляется никакой возможности. "Мы всегда будемъ находиться внѣ шекспировскаго мозга",- сказалъ Эмерсонъ.

   Жаль, что Гервинусъ, развивая свою теор³ю относительно "Венец³анскаго Купца", не вспомнилъ нѣкоторыхъ б³ографическихъ подробностей, имѣющихся у насъ за то время, когда драма, по всей вѣроятности, была написана; въ этихъ подробностяхъ онъ увидѣлъ бы кажущееся подтвержден³е своихъ взглядовъ. И дѣйствительно, въ этотъ пер³одъ, несмотря на свою энергическую литературною дѣятельность, Шекспиръ много занимался также и практическими дѣлами. Мы уже знаемъ, что онъ хлопоталъ о гербѣ своего отца; съ другой стороны мы знаемъ, что около того же времени онъ купилъ Нью-Плэсъ. Въ томъ же году онъ издержалъ значительную сумму денегъ съ цѣлью снова возбудить процессъ противъ Ламбертовъ относительно возвращен³я Ашбайсъ. Чѣмъ кончилось это дѣло - намъ неизвѣстно. Нѣсколько позднѣе, Шекспиръ прикупилъ еще сады, примыкавш³е къ Нью-Плэсъ, и, такимъ образомъ, сталъ однимъ изъ самыхъ видныхъ домохозяевъ города.

   О состоян³и денежныхъ дѣлъ за это время мы можемъ довольно точно судить изъ того, что стратфордцы считали его вл³ятельнымъ человѣкомъ въ Лондонѣ и часто обращались къ нему за ссудами денегъ. Нѣкто Ричардъ Куини былъ отправленъ городомъ Стратфордомъ въ Лондонъ съ поручен³емъ хлопотать о дарован³и городу нѣкоторыхъ преимуществъ. Пр³ятель этого Куини, Сторли, писалъ ему въ Лондонъ, совѣтуя обратиться къ поэту, который можетъ помочь ему въ этомъ дѣлѣ, благодаря своимъ связямъ. Письмо это сохранилось. Сохранилось также и письмо Куини къ Шекспиру (единственное письмо, уцѣлѣвшее изъ всѣхъ писемъ, адресованныхъ поэту). Вотъ оно: "Любезный землякъ, осмѣлюсь просить васъ оказать мнѣ помощь въ XXX фунтовъ, за которые можетъ поручиться мистеръ Бошель и я, или мистеръ Майтенсъ со мною. Мистеръ Россуэль еще не прибылъ въ Лондонъ и я нахожусь въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ. Вы окажете мнѣ большую дружескую услугу, если поможете мнѣ разсчитаться съ моими лондонскими кредиторами и, дастъ Богъ, возвратить мнѣ то внутреннее спокойств³е, котораго лишили меня мои долги. Я намѣренъ обратиться къ суду, и надѣюсь получить отъ васъ отвѣтъ, благопр³ятный для исхода моей просьбы. Черезъ меня, Богъ свидѣтель, вы не потеряете ни кредита, ни денегъ. Обратите только вниман³е на степень надеждъ, возлагаемыхъ на васъ мною, и не сомнѣвайтесь; съ сердечной благодарност³ю въ назначенный срокъ я уплачу вамъ мой долгъ. Время торопитъ меня окончить; поручаю себя вашей заботливости и ожидаю вашей помощи. Боюсь, что въ эту ночь я не возвращусь изъ суда. Спѣшите. Да будетъ Богъ съ вами и со всѣми нами. Аминь". Мы не знаемъ, какое послѣдовало рѣшен³е Шекспира на эту просьбу. Гал³уэль-Филиписъ предполагаетъ, что письмо Куини никогда не попало въ руки Шекспира. Оно написано на клочкѣ бумаги мелкимъ почеркомъ, красивымъ и разборчивымъ, и было найдено вмѣстѣ съ другими бумагами Куини въ архивѣ стратфордской городской корпорац³и. Вѣроятно, оно туда попало послѣ смерти Куини вмѣстѣ со всей перепиской его. Но если Шекспиръ зналъ объ этой просьбѣ, то у насъ нѣтъ повода думать, что онъ не исполнилъ ея. Могло случиться, что Шекспиръ пришелъ къ Куини передъ тѣмъ, какъ этотъ послѣдн³й собирался идти въ судъ; это обстоятельство сдѣлало лишнимъ отправку записки.

   Въ этомъ быстромъ ростѣ благосостоян³я поэта нѣтъ ничего удивительнаго. Онъ имѣлъ богатыхъ покровителей, которые, конечно, помогали ему,- напримѣръ, лорда Соутгэмптона, который, по увѣрен³ю Роу, далъ ему на какое-то предпр³ят³е тысячу фунтовъ; кромѣ того, онъ былъ не только драматическ³й писатель, получавш³й доходъ съ своихъ произведен³й, но и актеръ, а въ то время актеры заработывали очень много. Въ пьесѣ "Возвращен³е съ Парнаса", студентовъ, желающихъ сдѣлаться актерами, привѣтствуютъ слѣдующимъ образомъ: "Радуйтесь, юноши! Что касается наживы денегъ, то вы посвятили себя самому превосходному изъ всѣхъ призван³й въ м³рѣ". Въ одномъ памфлетѣ, въ которомъ усматриваютъ намекъ на Шекспира, одно дѣйствующее лицо даетъ странствующему актеру совѣтъ идти въ Лондонъ: "Когда ты почувствуешь, что твой карманъ набитъ довольно туго, то купи себѣ помѣстье, чтобы, благодаря своимъ деньгамъ, пользоваться уважен³емъ, послѣ того какъ тебѣ надоѣстъ актерская жизнь; потому что я, въ самомъ дѣлѣ, слыхалъ, что они приходили въ Лондонъ бѣдняками, а тамъ съ течен³емъ времени становились очень богатыми". Кромѣ всего этого, Шекспиръ былъ еще членомъ компан³и, владѣвшей театромъ, и это обстоятельство, больше чѣмъ всякое другое, могло сдѣлать его человѣкомъ состоятельнымъ. Во всякомъ случаѣ, несомнѣненъ фактъ, что Шекспиръ не только жилъ въ заоблачномъ м³рѣ поэтическихъ грезъ, какъ мы представляемъ себѣ всякаго поэта, но также былъ человѣкомъ положительнымъ и практичнымъ и съумѣлъ обезпечить себя. "Идеалисты, нѣмцы,- говоритъ Кохъ ("Shakespeare"),- не могущ³е простить Рихарду Вагнеру, что онъ, подобно Моцарту и Клейсту, не довелъ себя до голодной смерти, еще съ большимъ правомъ могли бы сдѣлать этотъ упрекъ Шекспиру, который всѣми силами стремился къ тому, чтобы предохранить себя отъ судьбы Спенсера и Грина". Вообще, странно требовать, чтобы поэтъ былъ непремѣнно нищ³й или полагать, что онъ не въ состоян³и заботиться о своемъ благосостоян³и. Это странное, сантиментальное заблужден³е унаслѣдовано нами отъ романтизма, воспѣвавшаго несчаст³я поэтовъ на всѣ лады, и проповѣдывавшаго, что между грубо-матер³альной дѣйствительност³ю и изощреннымъ чувствомъ идеала у поэта существуетъ непримиримая вражда. (Вспомнимъ хотя бы "Chatterton'a" Альфреда де Виньи). Но въ данномъ случаѣ, романтизмъ взводилъ напраслину на поэтовъ; неспособность поэтовъ и художниковъ быть практическими людьми,- фактъ далеко не такой распространенный, какъ это можетъ показаться на первый взглядъ. И Гете, и Гюго, и Теннисонъ, и Байронъ, и Диккенсъ, и Тургеневъ умѣли заботиться о своемъ благосостоян³и, и въ этомъ отношен³и нѣкоторые изъ нихъ, такъ напр., Гюго, достигали такихъ результатовъ, как³е недоступны и самымъ тонкимъ практикамъ, не имѣющимъ ни малѣйшаго соприкосновен³я съ поэз³ей; а неудачники въ практической жизни вездѣ бываютъ. Возвращаясь къ Шекспиру, слѣдуетъ однако же прибавить, что было бы несправедливо и несогласно съ фактами слишкомъ преувеличивать его способность къ пр³обрѣтен³ю благъ м³ра сего. Нѣкоторые ученые критики, увлеченные слабостью къ гипотезамъ или къ смѣлымъ предположен³ямъ, обративъ вниман³е на черту практическаго человѣка въ характерѣ Шекспира, переступаютъ за предѣлы строго научной критики и дѣлаютъ предположен³я болѣе, чѣмъ рискованныя. Кохъ, напримѣръ, обращаетъ вниман³е на слово "ростовщикъ" (usurer), находящееся въ предсмертномъ памфлетѣ Грина, сопоставляетъ его съ извѣстнымъ уже намъ обстоятельствомъ, что къ Шекспиру обращались съ просьбами о ссудахъ, наконецъ, съ дѣломъ какого-то Роджерса, привлеченнаго Шекспиромъ въ суду за неплатежъ ему, Шекспиру, одного фунта, пятнадцати шиллинговъ и десяти пенсовъ,- и приходитъ къ странному заключен³ю, что Шекспиръ, очевидно, увеличилъ свое состоян³е, отдавая свои деньги въ ростъ, и что авторъ Шейлока былъ, поэтому, ростовщикъ. Такой выводъ болѣе чѣмъ смѣлъ, онъ просто нелѣпъ и напоминаетъ собой упражнен³я бэконьянцевъ, всѣми силами старающихся доказать, что не Шекспиръ писалъ шекспировск³я драмы, а лордъ Бэконъ. Выводъ Коха не основанъ вы на какихъ данныхъ. Напротивъ, все, что мы знаемъ, рѣшительно говоритъ противъ него. Стоитъ только обратить вниман³е на письмо Куини къ Шекспиру, только что нами приведенное: въ такомъ тонѣ и въ такихъ выражен³яхъ не пишутъ въ ростовщикамъ. Сынъ этого Куини,- человѣкъ извѣстный своею порядочностью,- впослѣдств³и женился на дочери Шекспира. Могло ли это случиться, еслибы Шекспиръ пользовался въ своемъ родномъ городѣ такою не завидною репутац³ей?

   Среди этихъ заботъ чисто практическаго свойства, случилось обстоятельство, интересное въ б³ографическомъ отношен³и и бросающее нѣкоторый свѣтъ на характеръ Шекспира. Въ сентябрѣ 1598 года, извѣстная комед³я Бенъ Джонсона "Еѵегу Man in his Humour" была представлена слугами лорда Камергера. Мы имѣемъ право заключить, что этимъ Джонсонъ главнымъ образомъ обязавъ Шекспиру. "Его знакомство съ Бенъ Джонсономъ,- говоритъ Роу,- началось съ замѣчательно гуманнаго и добраго поступка поэта. Мистеръ Джонсонъ, который въ то время былъ еще совершенно неизвѣстенъ, предложилъ компан³и одну изъ своихъ пьесъ; лица, въ руки которыхъ рукопись попала, пересмотрѣвъ ее поверхностно, рѣшили возвратить ее автору, съ отвѣтомъ, что его комед³я не можетъ быть поставлена. Случайно рукопись попала на глаза Шекспиру; онъ заинтересовался ею и, прочитавъ, рекомендовалъ мистера Джонсона и его сочинен³е публикѣ". Утвержден³е Роу, что въ то время Бенъ Джонсонъ былъ совершенно неизвѣстенъ,- невѣрно; Борбеджу и его товарищамъ не могли не быть извѣстными его первые литературные опыты; но въ то время Джонсонъ находился въ очень несчастныхъ обстоятельствахъ и принят³е его комед³и было дѣйствительнымъ для него благодѣян³емъ. Нѣсколько мѣсяцевъ раньше онъ работалъ у Генсло, но къ этому времени поссорился съ нимъ и пересталъ писать для театра Розы. Самъ Джонсонъ говоритъ о Шекспирѣ въ выражен³яхъ самой горячей привязанности: "Я любилъ этого человѣка и чту его память какъ никто". Но эта привязанность и уважен³е относились только къ личности поэта, а не къ его произведен³ямъ, такъ какъ сейчасъ же послѣ этой строфы слѣдуетъ отзывъ не совсѣмъ одобрительный о пьесахъ Шекспира. Во всякомъ случаѣ, мы не имѣемъ основан³я недовѣрчиво относиться къ случаю, разсказанному Роу.

   Въ этомъ же 1598 году появилась въ Лондонѣ знаменитая "Palladis Tamia" Миреса, въ которой упоминается о пьесахъ Шекспира, уже извѣстныхъ въ это время. Между этими пьесами мы встрѣчаемъ пьесу подъ заглав³емъ "Love Labour Won" (Вознагражденныя усил³я любви). Пьеса съ такимъ заглав³емъ намъ совершенно неизвѣстна: ее нѣтъ ни въ in-folio 1623 года, ни въ отдѣльныхъ издан³яхъ in-quarto. Благодаря этому обстоятельству, возникъ любопытный вопросъ: потеряно ли совсѣмъ для насъ это произведен³е Шекспира, или же пьеса, упоминаемая Миресомъ, извѣстна намъ подъ другимъ заглав³емъ? Весьма невѣроятно, чтобы какое-либо изъ произведен³й Шекспира было совершенно потеряно и погибло; скорѣе предположить, что "Love Labour Won" есть пьеса, извѣстная намъ подъ какимъ-нибудь другимъ заглав³емъ. Большинство критиковъ склоняются къ мысли, что упоминаемая Миресомъ пьеса "Love Labour Won" есть романтическая драма, извѣстная намъ теперь подъ заглав³емъ: "Все хорошо, что хорошо кончается", впервые напечатанная въ in-folio. Догадка эта, въ сущности, основана лишь на томъ, что оба назван³я одинаково вѣрно опредѣляютъ пьесу, въ которой героиней является Елена. Критики не обратили, однако же, вниман³я на одно обстоятельство, которое, по моему мнѣн³ю, рѣшительно не говоритъ въ пользу этой догадки. Если "Все хорошо, что хорошо кончается" есть та же самая пьеса, что и "Love Labour Won", то значитъ эта пьеса написана въ pendant въ извѣстной намъ комед³и: "Love Labours Lost" (Потерянныя усил³я любви); оба заглав³я, очевидно, параллельны и составляютъ pendant другъ къ другу. Слѣдовательно, такая же связь должна быть и въ содержан³и. Между тѣмъ, это далеко не такъ. "Потерянныя усил³и любви" - легкая комед³я, не имѣющая претенз³и на глубину содержан³я; характеры въ ней чуть-чуть намѣчены и совершенно не отдѣланы; ни по цѣлямъ, ни по плану, ни по основной мысли, ни по разработкѣ деталей, она не имѣетъ ничего общаго съ "Все хорошо, что хорошо кончается". Эта послѣдняя пьеса задумана и исполнена въ формѣ "Венец³анскаго Купца". Источники ея мы находимъ у Боккач³о въ "Истор³и Джильеты Нарбонской", которая была переведена на англ³йск³й языкъ Пэйнтеромъ въ его "Palace of Pleasure". Исключительно Шекспиру принадлежатъ лишь характеры матери графа Руссильонскаго, стараго французскаго дворянина Лафе (Lafeu) и Пароля. Весь интересъ сосредоточенъ на характерѣ Елены; онъ задуманъ и исполненъ съ удивительнымъ совершенствомъ и характеръ этотъ тѣмъ болѣе интересенъ, что онъ не часто встрѣчается, но составляетъ тѣмъ не менѣе какъ бы сущность женскаго психическаго организма. Выдающаяся черта Елены - воля, перешедшая въ какое то упрямое упорство; благодаря этому упорству и поразительной энерг³и характера, Елена стремится къ своей цѣли совершенно прямолинейно, не разбирая средствъ и топча ногами нравственные принципы, если таковые встрѣчаются ей на пути; такая прямолинейность, такое отсутств³е нравственнаго инстинкта могутъ встрѣчаться только у женщины. Цѣль Елены - бытъ женой графа Руссильона; она его любитъ и это слово: "любовь* опредѣляетъ всѣ дальнѣйш³е ея поступки. Она не съумѣла внушить ему къ себѣ любви и теперь стремится къ этому всѣми средствами. Как³я средства она употребляетъ? Она заставляетъ его жениться на себѣ вслѣдств³е королевскаго повелѣн³я; видя, что и это не помогаетъ, что Руссильонъ бѣжитъ отъ нея, она добивается того, что онъ дѣлаетъ ее матерью. Этого, конечно, достаточно: онъ связанъ на этотъ разъ не однимъ лишь формальнымъ закономъ, но и нравственною обязанностью порядочнаго человѣка. Разсматриваемый безотносительно, такой поступокъ отталкиваетъ, особенно въ женщинѣ; мы не можемъ примириться съ такимъ полнымъ отсутств³емъ всякаго нравственнаго идеала и, чтобы ни говорили критики, наше нравственное чувство возмущено такимъ характеромъ. Еслибы Шекспиръ завѣдомо и во всякомъ случаѣ стоялъ на сторонѣ Елены, то мы имѣли бы право обвинить его въ недостаткѣ нравственнаго чутья; но изъ пьесы вовсе не видно, чтобы Шекспиръ принималъ сторону Елены. Въ этой пьесѣ онъ такъ же безусловно объективенъ, какъ въ "Венец³анскомъ Купцѣ". Его интересуетъ Шейлокъ не своими нравственными тенденц³ями, а чертами характера, и онъ изучаетъ его съ такимъ же интересомъ, съ какимъ изучаетъ натуралистъ какое-нибудь рѣдкое животное. Съ той же точки зрѣн³я его интересуетъ и Елена: для него она рѣдкое животное, представляющее любопытную аномал³ю. Характеръ Елены онъ изучилъ съ поразительнымъ знан³емъ человѣческаго сердца, такъ же глубоко, какъ изучилъ характеръ Клеопатры,- другого нравственнаго женскаго урода. Но не слѣдуетъ забывать ни на одну минуту, что въ "Все хорошо, что хорошо кончается" Шекспиръ не преподаетъ какого-либо житейскаго правила, но остается объективнымъ художникомъ.

   Вслѣдъ за этой пьесой, Шекспиръ, по всей вѣроятности, написалъ "Much Ado About Nothing" (Много шуму изъ ничего), но, относя эту комед³ю въ группѣ двухъ другихъ комед³й Шекспира: "Какъ вамъ угодно" и "Двѣнадцатая Ночь", имѣющихъ много общаго между собой, я прежде всего долженъ коснуться "Виндзорскихъ Кумушекъ", комед³и, представляющей особенный интересъ и отличающейся спец³альнымъ характеромъ. Комед³я эта впервые появилась въ 1602 году съ необычно длиннымъ заглав³емъ: "А Most pleasant and excellent conceit comedie, of Sir John Falstaff, and the merrie Wiues of Windsor. Entermixed with stindrie variable and pleasing humors, of Syr Hugh the Welch Knight, Justice Shallow, and his wise Cousin M. Slender. With the swaggering vaine of Auncient Pistoll and Carporall Nym. By William Shakespeare" (Очень занимательная и необыкновенно остроумная комед³я о сэръ Джонѣ Фальстафѣ и о виндзорскихъ кумушкахъ, перемѣшанная съ разнообразными и забавными выходками сэра Гуга, валл³йскаго рыцаря, мирового судьи Шалло, и его мудраго двоюроднаго брата мистера Слендера и съ тщеславнымъ хвастовствомъ прапорщика Пистоля и капрала Ника. Написана Вильямомъ Шекспиромъ". Это издан³е въ сравнен³и съ текстомъ перваго in-folio чрезвычайно неполно, это какъ бы первый, далеко еще не оконченный и не созрѣвш³й набросокъ того, что мы видимъ въ in-folio. Вслѣдств³е этого весьма вѣроятно, что комед³я въ этомъ первоначальномъ своемъ видѣ есть первая лишь редакц³я, которую Шекспиръ впослѣдств³и передѣлалъ и во многомъ дополнилъ. Первоначальный эскизъ комед³и страдаетъ слишкомъ безпорядочнымъ накоплен³емъ эпизодовъ, они слѣдуютъ другъ за другомъ безъ перерыва и несчастный сэръ Джонъ Фальстафъ не имѣетъ времени опомниться; едва лишь онъ выскочилъ изъ корзины съ грязнымъ бѣльемъ, какъ ему приходится переодѣваться въ старуху и получать побои; не успѣлъ онъ опомниться отъ палки Форда, какъ его ведутъ въ паркъ, гдѣ онъ получаетъ окончательное возмезд³е за свои подвиги. Въ окончательной обработкѣ ходъ дѣйств³я измѣненъ. Послѣ эпизода съ корзиной - сцена съ Анной Пэджъ; затѣмъ совѣщан³е Фальстафа, Куикли и Форда; послѣ совѣщан³я является вводный эпизодъ, гдѣ мистриссъ Пэджъ ведетъ своего мальчика въ школу и заставляетъ сэра Гуга Эванса экзаменовать его. Тѣ же предосторожности употреблены были Шекспиромъ и для фарса въ Виндзорскомъ паркѣ. Въ первоначальномъ эскизѣ фарсъ побоевъ отдѣленъ отъ фарса въ паркѣ только четырьмя сценами; теперь комед³я имѣетъ семь сценъ. Къ первоначальному сценар³ю Шекспиръ прибавилъ три сцены съ цѣл³ю подготовить окончательную мистификац³ю. Даже заключительная фантастическая сцена была значительно измѣнена. Въ сценар³и, стихи, пѣтые предполагаемыми эльфами вокругъ горнскаго дуба, имѣютъ по преимуществу сатирическ³й оттѣнокъ и, вѣроятно, намекаютъ на личности и особенности времени; эльфы уговариваютъ другъ друга щипать служанокъ, отправляющихся спать, не вымывъ посуды, нещадно мѣшаютъ сну прокуроровъ и сыщиковъ "съ лисьими глазами". Шекспиръ вычеркнулъ эту послѣднюю насмѣшку и замѣнилъ ее знаменитой одой, внушенной ему велич³емъ виндзорскаго парка:

  

                   About, about!

   Search Windsor castle, elves, within and out...

  

   Внезапно обнаруживается поэтическое вдохновен³е, и въ лирическомъ порывѣ поэтъ призываетъ королей чтить это прошлое велич³е, среди которого они гостятъ, и высказываетъ желан³е, чтобы они всегда были достойны его. Потомъ, обращаясь къ аристократ³и, которой гербы хранятся въ капеллѣ св. Георга, онъ желаетъ, чтобы эти знаки земнаго велич³я были въ то же время знаками и нравственнаго подъема. По мнѣн³ю большинства комментаторовъ, эти стихи были написаны по случаю событ³я, которое должно было живѣйшимъ образомъ интересовать Шекспира. Въ полѣ 1604 года графъ Соутгэмптонъ билъ освобожденъ изъ тяжкаго заключен³я и сдѣланъ кавалеромъ ордена Подвязки. "Виндзорск³я кумушки" были снова представлены при дворѣ въ 1604 году и, очень вѣроятно, что во этому случаю Шекспиръ вставилъ эти стихи, какъ радостный привѣтъ тому, кого онъ называетъ въ сонетахъ "lord of my love". Вѣроятно также, что къ этому времени относится и окончательная обработка комед³и.

   Эта переработка замѣтна, впрочемъ, не столько въ цѣломъ, сколько въ деталяхъ. Каждое измѣнен³е или добавлен³е составляетъ новую, индивидуальную черту, объясняющую характеръ или типъ. Такъ напр., характерное выражен³е (не существующее въ сценар³и) прибавляетъ новую, любопытную черту къ характеру сантиментальной Анны: "Какъ? Выйти замужъ за доктора Каюса? Уже лучше пусть меня живой зароютъ или до смерти закидаютъ рѣпой!" Въ другомъ мѣстѣ поэтическая фраза объясняетъ предпочтен³е Анны къ Фентону: "Онъ порхаетъ, пляшетъ, смотритъ настоящимъ юношей, пишетъ стихи, говоритъ по праздничному, пахнетъ апрѣлемъ и маемъ!" Не менѣе яркое освѣщен³е получаетъ и Слендеръ, соперникъ Фентона: "У него маленькое лицо съ маленькой желтой бородкой, на подоб³е бороды Каина; онъ смирный, но по временамъ ловко работаетъ кулакомъ; онъ держитъ голову вверхъ и ходитъ фертомъ". Въ первоначальномъ эскизѣ Слендеръ сохраняетъ еще нѣкоторую нравственную иниц³ативу: онъ самъ вознамѣрился жениться на Аннѣ; у него сохранилось еще на столько ума, что онъ самъ говоритъ ей объ этомъ. Въ окончательной обработкѣ Слендеръ - полу-ид³отъ; его бракъ съ Анной придуманъ Эвансомъ. Этотъ проектъ, поддерживаемый Шалло, принятый Пэджемъ, тѣмъ не менѣе не ладится; несмотря на всѣ ихъ усил³я, они не могутъ объяснить Слендеру его роль; онъ никакъ не можетъ объясниться въ любви молодой дѣвушкѣ. Эта фигура самодовольнаго и глупаго провинц³ала,- самая оригинальная въ комед³и, по мнѣн³ю Газлита,- почти совершенно не существуетъ въ сценар³и или существуетъ только въ зародышѣ. Если Фордъ ревнуетъ свою жену, то потому, что его жена "много болтаетъ и дѣлаетъ глазки", объясняетъ Шекспиръ. Если Пэджъ спокоенъ на счетъ своей жены, то потому, что мистриссъ Пэджъ рѣшительно управляетъ мужемъ: "она дѣлаетъ и говоритъ все, что хочетъ, получаетъ все, платитъ за все, ложится и встаетъ, когда ей вздумается; все дѣлается по ея желан³ю и она этого достойна: она - самая милая женщина въ Виндзорѣ". Мистриссъ Пэджъ - вполнѣ почтенная женщина, но не жеманна; это одна изъ тѣхъ женщинъ, которыя не напяливаютъ на свою честность педантски-строгихъ формъ,- особенность характера, въ достаточной мѣрѣ объясненная восклицан³емъ ея во вкусѣ Раблэ, восклицан³емъ, которое было прибавлено Шекспиромъ въ окончательной редакц³и: "Ему (Фальстафу) все равно, что ни тиснуть, когда задумалъ притиснуть насъ обѣихъ. Но по мнѣ, лучше уже быть гиганткой и лежать подъ горой Пел³ономъ"^.

   Существуетъ предан³е, что "Виндзорск³я кумушки" были написаны спец³ально по приказан³ю королевы Елисаветы. Впервые это предан³е было сообщено Джономъ Деннисомъ въ 1702 году, затѣмъ въ 1709 г. Роу, а въ 1710 г. Джильдонъ подтвердили его. Роу разсказываетъ, что "королева была такъ восхищена чудесною ролью Фальстафа въ двухъ частяхъ "Генриха IV", что повелѣла поэту продолжать ее въ новой пьесѣ, сдѣлавъ Фальстафа влюбленнымъ; говорятъ, что по этой причинѣ комед³я была написана". Мэлонъ думаетъ, что это предан³е было разсказано Деннису Драйденомъ, а Драйдену - Давенантомъ. У насъ нѣтъ поводовъ сомнѣваться въ невѣрности этого предан³я. Не трудно опредѣлить время, когда эта комед³я была написана. Сэръ Томасъ Люси изъ Чарлькота, съ которымъ въ юности у Шекспира было столкновен³е въ Стратфордѣ по поводу убитаго оленя,- умеръ въ 1600 году. Между тѣмъ, въ "Виндзорскихъ кумушкахъ" мы встрѣчаемъ довольно злыя насмѣшки, направленныя противъ сэра Томаса Люси, который кромѣ того, изображенъ въ каррикатурномъ видѣ въ лицѣ Шалло. Едва-ли можно предположить, чтобы Шекспиръ вздумалъ публично осмѣять своего врага послѣ его смерти; во-первыхъ, такой поступокъ не вяжется съ благороднымъ и открытымъ характеромъ поэта, и во-вторыхъ, насмѣшка сдѣлалась бы безпредметной и не достигала бы цѣли. Значитъ, комед³я написана раньше 1600 г. или въ началѣ этого года. Съ другой стороны, ранѣе второй части "Генриха IV" (дата создан³я котораго - 1598 годъ) она точно также не могла быть написана, потому что именно "Генрихъ IV" и вызвалъ у королевы желан³е видѣть Фальстафа въ роли влюбленнаго. Такимъ образомъ, все заставляетъ насъ полагать, что "Виндзорск³я кумушки" были написаны около 1599 года. Но какое мѣсто эта комед³я должна занимать въ б³ограф³и Фальстафа? Слѣдуетъ ли полагать, что въ "Виндзорскихъ кумушкахъ" мы видимъ Фальстафа только выступающимъ на свое широкое поприще, которое впослѣдств³и приняло так³е громадные размѣры въ первой и второй частяхъ "Генриха IV"? Или же мы должны думать, что виндзорск³й эпизодъ случился между первой и второй частями этой хроники? Наконецъ, не слѣдуетъ ли предположить, что влюбленный Фальстафъ появляется передъ нами только послѣ смерти Генриха IV? Критики и комментаторы не согласны между собой относительно рѣшен³я этого вопроса. Удовлетворительно и окончательно этотъ вопросъ, конечно, не можетъ быть рѣшенъ за неимѣн³емъ какихъ-либо фактическихъ данныхъ. Мое же личное мнѣн³е заключается въ томъ, что виндзорск³й эпизодъ слѣдуетъ помѣстить раньше первой части "Генриха ²Ѵ"; этотъ эпизодъ - какъ бы введен³е къ хроникѣ. Въ пользу моего предположен³я можно было бы привести множество цитатъ, но я остановлюсь только на одномъ соображен³и.

   Королева Елисавета желала видѣть Фальстафа влюбленнымъ; понятно, поэтому, что Шекспиръ, приступая въ "Виндзорскимъ кумушкамъ", намѣревался изобразить намъ жирнаго рыцаря болѣе молодымъ, чѣмъ мы видимъ его въ хроникѣ; въ противномъ случаѣ, фарсъ не имѣлъ бы никакого смысла. Весь комизмъ пьесы, конечно, долженъ былъ сосредоточиваться на противорѣч³и между жирнымъ рыцаремъ и чувствомъ любви, которое имъ овладѣло. Но чтобы это чувство было правдоподобно, оказалось необходимымъ сдѣлать Фальстафа нѣсколько менѣе циникомъ, менѣе истрепавшимся по тавернамъ, менѣе откровеннымъ мерзавцемъ, другими словами, необходимо было снять съ его плечъ нѣсколько лѣтъ житейскаго опыта. Въ этомъ заключалась существеннѣйшая необходимость комед³и, conditio sine qua non ея жизненности. Такъ и поступилъ Шекспиръ. Въ комед³и Фальстафъ уже не молодъ; онъ "видалъ виды"; покрайней мѣрѣ зерно будущей веселой шайки существуетъ уже и въ Виндзорѣ; но онъ гораздо болѣе подчиняется своимъ первымъ влечен³ямъ. Въ первой части "Генриха lV", находясь въ меланхолическомъ настроен³и духа, онъ вспоминаетъ прежнее время: "А вѣдь было время,- говоритъ онъ,- когда я жилъ какъ прилично дворянину; клялся мало, игралъ не болѣе семи разъ въ недѣлю, заходилъ въ публичные дома не болѣе одного раза въ часъ; даже случилось два раза заплатить свои долги. Словомъ, велъ себя добропорядочно. А теперь? Лучше и не говоритъ. Мое безпутство не знаетъ предѣловъ". Конечно, въ этихъ словахъ есть комическ³й шаржъ, составляющ³й одну изъ любопытнѣйшихъ чертъ характера Фальстафа, но они весьма примѣнимы въ виндзорской эпохѣ, если помѣстить ее раньше хроники. Тогда, будучи моложе, онъ не былъ еще такъ смѣлъ и, изыскивая средства выманивать деньги, платилъ, однако, долги,- правда, довольно туго,- и давалъ даже подачки мистриссъ Куикли. Во второй части той же хроники, верховный судья говоритъ Фальстафу: "Посмотрите на себя: ваши глаза слезятся, руки изсохли, щеки пожелтѣли, борода побѣлѣла, ноги укорачиваются, животъ растетъ, голосъ вашъ надорванъ, дыхан³е коротко, умъ помраченъ, старость отяжелѣла надъ вами окончательно, а вы хотите казаться молодымъ. Стыдитесь, сэръ Джонъ, стыдитесь!" Фальстафъ не опровергаетъ этого д³агноза, точности и вѣрности котораго могъ бы позавидовать самый опытный врачъ нашего времени; но возможно ли предположить, чтобы черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ этого д³агноза пац³ентъ вдругъ помолодѣлъ и затѣялъ любовныя шашни въ Виндзорѣ, вынося безъ всякаго ущерба своему здоровью побои Форда и насильственныя холодныя ванны? Очевидно, виндзорская истор³я происходила раньше этого пер³ода. Наконецъ, въ комед³и Фальстафъ говоритъ Форду: "Съ тѣхъ поръ какъ я щипалъ гусей, бѣгалъ отъ своихъ учителей и погонялъ кнутикомъ кубарь, до вчерашняго дня я не зналъ, что значитъ быть поколоченнымъ!" Итакъ, по свидѣтельству самого Фальстафа, въ Виндзорѣ его въ первый разъ поколотили; значитъ, виндзорская истор³я не могла происходить послѣ веселаго житья хроники, потому что это житье не обходилось для Фальстафа безъ побоевъ; она происходила раньше, и является, такимъ образомъ, первымъ шагомъ къ блестящей карьерѣ блестящаго рыцаря, полное изображен³е котораго мы имѣемъ въ хроникѣ.

   Можно было бы умножить подобныя доказательства въ пользу моего мнѣн³я, но я думаю, что это излишне. Подобныя доказательства, конечно, ни въ какомъ случаѣ не могутъ быть рѣшающими, такъ какъ Шекспиръ, вѣроятно, не подозрѣвалъ, что этотъ вопросъ сдѣлается со временемъ камнемъ преткновен³я критики. Для своей комед³и онъ выбралъ совершенно самостоятельный эпизодъ изъ жизни жирнаго рыцаря и, какъ кажется, намѣренно избѣгалъ намековъ на прежнюю жизнь своего героя, но эти намеки и сами по себѣ должны были бы быть весьма скудны, такъ какъ поприще Фальстафа только еще начиналось и могло доставить только весьма ограниченный матер³алъ остроум³ю жирнаго рыцаря и лицъ, окружающихъ его. Въ этомъ-то обстоятельствѣ кроется причина и сравнительно неполной характеристики Фальстафа въ "Виндзорскихъ кумушкахъ". Еслибы эта комед³я была написана Шекспиромъ прежде двухъ частей "Генриха IV", еслибы тогда образъ жирнаго рыцаря только возникалъ въ творческомъ воображен³и поэта, то, разумѣется, и въ комед³и онъ бы далъ намъ такую же полную и ген³альную характеристику, какую далъ въ "Генрихѣ IV; " но къ "Виндзорскимъ кумушкамъ" онъ приступилъ только тогда, когда фигура Фальстафа, благодаря "Генриху IV", была уже популярна; она пр³обрѣла извѣстныя, опредѣленныя, установивш³яся очертан³я; ничего новаго къ этимъ очертан³ямъ нельзя было прибавить даже Шекспиру. Ему оставалось только взять ихъ готовыми и приноровить къ новой обстановкѣ, ослабляя одни и усиливая друг³я и, желая нѣсколько обновить свой типъ, онъ сдѣлалъ Фальстафа нѣсколько моложе, и это единственное обстоятельство объясняетъ всю разницу,