Тургенев Иван Сергеевич - Письма 1862-1864

ного класса - и этого достаточно для ее торжества, если мы только самих себя истреблять не будем.

   Вообще весь адресс как бы написан задним числом; он отстал на целый год и едва ли найдет где-нибудь действительный отголосок - кроме партии крепостников: а этим {Было: а на этом}, я полагаю, самые составители адресса не останутся довольными.

   Я должен Вам признаться, что я сам ношусь с мыслию адресса и полагаю составить его в Париже⁸. Нечего и говорить, что я сообщу мой проект в Лондон. Программа адресса вкратце следующая:

   "Признав великое благо, основанное "Положением", указать на необходимость некоторых дополнений и улучшений - а главное, на настоятельную потребность привести весь остальной состав русского государства в гармонию с совершившимся переворотом - и для этого, раскрыв беспощадной рукой все безобразия нашей администрации, суда, финансов и т. д., требовать созвания {Вместо требовать созвания было: указать на созвание} Земского Собора, как единого спасения {Было: как на единое спасение от} России - одним словом, доказать правительству, что оно должно продолжать дело, им начатое",

   Я очень хорошо знаю, что правительство не примет подобного адресса - и даже будет готово наказать подписавшихся; но, так же как сообщенный мне адресс, он будет написан для возбуждения общественного мнения - и по крайней мере, всякий будет в состоянии пристать к нему, не изменяя своим убеждениям и не скрывая их.

   Оканчивая это письмо, повторяю одно: не должно забывать, что, какие бы ни были последствия от "Положения" для дворян, крестьянин разбогател и, как они выражаются, раздобрел от него - и знает, что он этим царю обязан... Безумно было бы не принимать этих фактов в соображение и, вслед за М. Безобразовым и другими, лепетать обвинения¹⁰, которые показывают или недобросовестность или незнание.

   Надеюсь увидеть Вас на днях в Гейдельберге¹¹. Откровенно Вам скажу, что был очень рад нашему знакомству и надеюсь, что оно продолжится. Дружески жму Вам руку.

  

  

   Милый А<лександр> И<ванович> - я оттого долго не отвечал, что всё собирался большое письмо написать; - но приезд Лугинина дал мне толчок - и я пишу тебе - не знаю, как выйдет: коротко или длинно. Прежде всего скажу тебе, что сам Л<угинин> мне понравился так, как давно молодой человек мне не нравился: это благородное и дельное существо. Насчет адресса я уже подробно отвечал ему - и ты, вероятно {Далее зачерпнуто: уже}, получил мой ответ. Я просил его переслать тебе его немедля¹.- Что те касается до моего ответа на письма, помещенные в "Колоколе"² - то уже несколько страниц было набросано - я тебе покажу их - но так как всем известно, что ты пишешь мне - я приостановился - тем более что получил под рукою - официозное предостережение не печататься в "Колоколе"³. Потеря в сущности не большая для публики - хотя для меня оно было бы важно. Главное мое возражение состояло в том, что ты в отношении собственно ко мне - не так поставил вопрос: не из эпикуреизма, не от усталости и лени - я удалился⁴, как говорит Гоголь, под сень струй⁵ европейских принципов и учреждений; мне было бы двадцать пять лет - я бы не поступил иначе - не столько для собственной пользы, сколько для пользы народа.- Роль образованного класса в России - быть передавателем цивилизации народу, с тем чтобы он сам уже решал, что ему отвергать или принимать - эта, в сущности, скромная роль - хотя в ней подвизались Петр Великий и Ломоносов⁶, хотя ее приводит в действие революция - эта роль, по-моему, еще не кончена. Вы же, господа, напротив, немецким процессом мышления (как славянофилы) абстрагируя из едва понятой и понятной субстанции народа те принципы, на которых вы предполагаете, что он построит свою жизнь - кружитесь в тумане - и, что всего важнее, в сущности отрекаетесь от революции - потому что народ, перед которым вы преклоняетесь, консерватор par excellence - и даже носит в себе зародыши такой буржуазии в дубленом тулупе, теплой и грязной избе, с вечно набитым до изжоги брюхом и отвращением ко всякой гражданской ответственности и самодеятельности - что далеко оставит за собою все метко верные черты, которыми ты изобразил западную буржуазию в своих письмах⁷. Далеко нечего ходить - посмотри на наших купцов. Я недаром употребил слово: абстрагировать. Земство, о котором вы мне в Лондоне протрубили уши⁸,- это пресловутое земство оказалось на деле такой же кабинетной, высиженной штучкой, как родовой быт Кавелина⁹ и т. д. В течение лета я потрудился над Щаповым¹⁰ (истинно потрудился!) - и ничего не изменит теперь моего убеждения. Земство - либо значит то же самое, что значит любое односильное западное слово - либо ничего не значит - и в щаповском смысле непонятно ровно ста мужикам изо ста¹¹. Приходится вам приискивать другую троицу, чем найденную вами: "земство, артель и община" - или сознаться, что тот особый строй, который придается государственным и общественным формам усилиями русского народа, еще не настолько выяснился, чтобы мы, люди рефлекции, подвели его под категории. А не то предстоит опасность то низвергаться перед народом, то коверкать его - то называть его убеждения святыми и высокими, то клеймить их несчастными и безумными, как это сделал, чуть не на одной странице, Бакунин в своей последней брошюре¹². Кстати о нем. На стр. 21-й он говорит: "В 1863-м году быть в России страшной беде, если царь не решит созвать всенародную Земскую думу"¹³. Если он хочет, я ему предлагаю какое угодно пари: я утверждаю, что царь ничего не созовет - и 1863-й год пройдет преувеличенно тихо. Es gilt? Я уверен, что и тут мое предсказание сбудется, как и сделанное мною, помнишь, весною в Лондоне насчет уставных грамот. Я ошибся только в том, что думал, что к концу года половина их будет представлена - а они теперь уже почти все представлены¹⁴. Эх, старый друг, поверь: единственная точка опоры для живой, революционной пропаганды - то меньшинство образованного класса в России, которое Бакунин называет и гнилыми, и оторванными от почвы, и изменниками¹⁵?. Во всяком случае, у тебя другой публики нет. Ну, а теперь довольно. Dixi et animam meam salvavi. A я все-таки люблю тебя от души и крепко жму тебе руку.

   P. S. Насчет адресса скажу одно: мне достаточно того факта, что к нему могут приложить руки М. Безобразов и Паскевич¹⁶, чтобы не прикладывать моей.

  

  

   Ma chère fillette, j'ai reèu ta lettre et celle de Mme InnLs. Tâchez de vous débarrasser des saletés que nous ont léguées nos prédécesseurs¹. Je reviens à Paris dans une semaine au plus tard - mais vous saurez exactement le jour et l'heure. J'espère que vous êtes allées voir ces dames de la pension² et les Tourguéneff³, s'ils sont à Paris. Envoyez-moi l'adresse de Mme Rackette, que je vous recommande comme étant une très bonne et douce personne. Reprends vite ton piano; dis à Mme Innis de faire les achats nécessaires - et si l'argent manque, vous n'avez qu'à m'écrire: je vous en enverrai sur-le-champ.

   Ainsi, dans une semaine! Que de bonnes embrassades alors - en attendant portez-vous bien, toutes les deux.

   P. S. Vous n'avez pas oublié d'aller chez mon bottier?

  

  

   Я перед Вами виноват - не отвечал на Ваши два письма! Но отвечать было нечего. Я здоров, ем, сплю и увы! больше ничего не делаю!! А все-таки спасибо за Ваши письма, хотя собственно в них не было никаких известий!! Но драгоценные строки прелестной руки достаточно усладили мою душу!!! Через неделю я еду в Париж и буду жить на прежней квартире: rue de Rivoli, 210. Поклонитесь Тютчевым¹ и Александре Балтаза<ровне>, когда они вернутся. Захару скажите, что я ему завтра вышлю желаемую им бумагу для дяди и что дядя уже извещен². А главное! скажите Анненкову, чтоб он непременно написал мне тотчас! Я желаю возобновить с ним переписку. В противном случае проклятия раздраженного любовника обрушатся и на Вашу голову и на его!! Слышите Вы, Дария??

   Ваш коварный обольститель

  

  

   Любезный друг А<лександр> И<ванович>. Так как Лугинин сообщил тебе подробный перечень всего того, что происходило между нами по поводу известного тебе адресса¹, то я не считаю нужным повторять то, что ты уже знаешь. Ограничусь несколькими словами для объяснения, или, лучше сказать, для точнейшего определенья причин, лежащих в основании моего воззрения.

   Во-1-х) я полагаю, что взять "Положение"² исходной точкой отрицательного или революционного противудействия - и непрактично, и несвоевременно, и несправедливо. Так ли, сяк ли, вследствие ли усталости, отсутствия ли строгой логики, свойственной всякому народу, желания ли примириться на малом - если это малое все-таки до некоторой степени выгодно,- но "зелия приняла "Положение""; скажу более: она в весьма скором времени сольет свое понятие о свободе с понятием о "Положении" - и будет видеть в его врагах - своих врагов; чему, между прочим, служит доказательством новое явление перехода крестьян вместо оброка - на выкуп. Нападать при таких обстоятельствах на "Положение", как на источник всей совершающейся неурядицы - и из этого выводить необходимость Земского Собора³ - это значит - играть игру правительства⁴ - и, пожалуй, окончательно разорвать связь с народом {Далее зачеркнуто: Тем же людям, которые недовольны "Положением" потому, что оно упрочивает личную собственность, я даже отвечать не буду <2 нрзб.>. До этого шага}.

   2.) Тебе известно новое решение правительства насчет губернских сеймов⁵ - этого первого шага к парламентским формам. Не знаю, какой тут проект восторжествует: милютинский, отличающийся относительной шириною и свободой своих начал - или изуродованный и иезуитский Валуева⁶. Если, как следует предполагать, будет принят второй - то вот тут дельная и живая и практическая исходная точка для протестующего адресса, такого адресса, который предназначен поднять и расшевелить общественное мнение. Во всяком случае, мне кажется, теперь необходимо обождать: а.) как именно окончательно разрешится вопрос о "Положении" - это же должно совершиться очень скоро⁷ - и b.) какое значение будут иметь постановления правительства о децентрализации и усилении провинциальной самодеятельности⁸. Всякий адресс, представленный именно теперь - кроме вреда, принести ничего не может - особенно адресс вроде вашего; - сверх того, я уверен, что и подписей - именно теперь - вы наберете очень немного - и произведете выстрел - хуже, чем на воздух - себе в лоб.

   Вот, милый А<лександр> И<ванович>, мое откровенное - unumwunden - мнение. Ты, я надеюсь, настолько меня знаешь, что не припишешь этого мнения ничему другому, кроме самого искреннего убеждения. Я не трус - я не люблю вилять ни перед собою, ни перед другими - а тебя я слишком уважаю и люблю, чтобы не сказать тебе всей истины. Согласишься ли ты со мною или нет - я не знаю; но я уверен, что это нисколько не изменит наших отношений.

   Дружески жму тебе руку и остаюсь

   Гейдельберг.

   16-го октяб. 1862.

  

  

   Милая Наталья Николаевна, через неделю, если бог даст, я в Париже и увижу Вас. Я был в долгу перед Вами за Ваше милое письмо из Женевы - а пересланная ко мне Ваша записка еще увеличила этот долг. Надеюсь, что Вы теперь огляделись, не скучаете и не волнуетесь. Не могу только я себе представить, где этот Cours la Reine. Авось не слишком далеко от меня. Я недавно ездил в Гейдельберг и нашел там следы юного поэта¹ - т. е. говорил с людьми, которые его знали: оказывается, что он всё так же любезен и легко - как юноша в "Черной шали" ("Когда легковерен и молод я был"²). Чем он теперь занимается - стихотворениями, социализмом или тригонометрией?

   Я писал моим дамам³, чтобы они взяли мне место в Concerts populaires⁴, и надеюсь сидеть рядом с Вами. Там же Вы увидите Вашего друга Боткина.

   Вы очень хорошо сделали, что взяли к себе сироту на воспитание⁵; это добрая мысль - да и, кроме того, занятие. Утомлять себя можно и должно - оно и для здоровья полезно, но истреблять себя, т. е. самого себя кушать - не надо: а Вы немного к этому склонны. Но мы скоро увидимся - и я постараюсь, насколько могу, наставить Вас на путь истины.

   Но всё шутки - а серьезно то, что я искренно Вас люблю и желаю Вам всего хорошего на свете. Поклонитесь от меня быстрому Случевскому - и примите уверение в дружеской моей преданности.

  

  

   Я получил Ваше последнее письмо в Спасском - Вы меня извещали в нем о Вашем отъезде из Петербурга¹, но не говорили мне, куда именно Вы ехали, так что я не знал, куда писать Вам. В Петербурге, где я пробыл всего один день (в начале августа), мне сказали, что Вы в Париже - но по собранным справкам Вас там не оказалось. Я всё это говорю Вам для того, чтобы объяснить и извинить мое молчание (я всё еще ласкаю себя надеждою, что Вы его замечаете); но теперь я предполагаю, что Вы уже наверное возвратились в Петербург - и посылаю мое письмо в знакомый домик на Фурштатской. Мне было бы очень горестно, если б между нами прекратились те живые сообщения, к которым я привык и которыми так дорожу; а потому Вы бы меня очень обрадовали, если б ответили мне, хотя в двух словах - в Париж, rue de Rivoli, 210. Я здесь зажился - но я через два дня отсюда выезжаю и проведу большую часть зимы в Париже, где дочь моя уже меня ожидает вместе с своей гувернанткой.

   Я приехал сюда прямо из деревни, где я провел около трех месяцев. Там всё шло хорошо - и я уверен, с каждым годом будет идти лучше. Вы, может быть, помните, что в деле освобождения крестьян я всегда был оптимистом и не верил никаким черным предсказаниям.- Впрочем, и в Петербурге дела, кажется, принимают более удовлетворительный оборот: телеграф сообщил известие о преобразовании суда у нас - и это тем особенно утешительно, что показывает твердую решимость государя: его не запугали происшествия нынешнего года² - дай бог ему и вперед идти тем же шагом!

   Здесь я жил очень хорошо: видался постоянно с моими старинными приятелями³, разъезжал, охотился, читал - и ничего не писал сам. Край здесь прекрасный - погода не совсем была благоприятная,- но выдавались дни чудесные. Под старость я начинаю уподобляться мухе: солнце светит, ничего не болит - так и ничего больше не нужно. Видно, всякому приходится петь песенку Фонтенеля: "Jeune, j'étais trop sage" и т. д.⁴ В Париже я предвижу необходимость зажить другою жизнью - надо будет работать... или, говоря правильнее, писать сказочки; пока я ничего другого для себя не предвижу⁵.

   Поклонитесь от меня Вашему мужу - и сообщите мне какие-нибудь сведения о гр. К. Ламберте. Что его здоровье? Что же касается до Вас самих, то примите от меня самое дружеское и искреннее рукожатие и будьте уверены в совершенной преданности

  

  

   Chère Madame, je reviens à l'instant même de la chasse et me vois dans l'impossibilité de profiter de l'invitation que la Grande Duchesse daigne me faire. Veuillez présenter à Son Altesse l'expression de mes remereîments ainsi que celle de mes regrets - et agréez, je vous prie, l'assurance de mes sentiments sympathiques et dévoués.

   Dimanche.

   6 1/2 h. du soir.

  

   На конверте:

  

  

   Il est 8 1/2 h. et j'arrive de la chasse, complètement exténué cette fois - il me serait impossible de me rendre au désir de Madame la Grande Duchesse, d'autant plus que l'heure indiquée par Son Altesse est déjà passée. Veuillez être auprès d'Elle l'interprète de mes sentiments de reconnaissance et de regret et acceptez pour vous-même l'expression de mon dévouement bien sincère.

   Vendredi.

  

  

   Au lieu d'aujourd'hui je pars demain matin à 8 h. 20 m. et j'arriverai à Paris, s'il plaît à Dieu, vers 9 h. du soir. Ainsi, ne vous inquiétez pas et au revoir demain.

  

  

   Любезный друг, я вчера сюда приехал, вчера получил твое письмо¹ - и сегодня пишу тебе два слова, для того чтобы уверить тебя, что я немедленно приступлю к исполнению того, что ты желаешь, насчет твоей жены² и Н<албандова>³, и, по мере возможности, буду стараться тебя успокоить наконец. В этом, как и во всем другом, ты можешь твердо надеяться на мою старинную приязнь, не зависящую, слава богу, ни от каких политических воззрений⁴.

   Скажи Герцену, что я жду от него ответа и присылки последнего No "Колокола"⁵. Если он сердится на меня за мои письма к нему об адрессе⁶- то всё же не до такой степени, чтобы не писать. Я вчера в постели прочел его рассказ в "Полярной звезде" о процессе Бартелеми и Бернара⁷ - и раза два так принимался хохотать, что разбудил дочь, спавшую в соседней комнате. Это прелесть - и отличная вещь.

   Прощай, жму тебе руку. Может быть, скоро увидимся.

  

  

   Mon cher Monsieur Bodenstedt, je suis arrivé à Paris depuis deux jours et l'on m'a remis la lettre que vous m'aviez écrite au mois de mai, et qui jusqu'à présent a dû rester sans réponse, car elle ne m'a pas trouvé ici. J'étais parti pour la Russie, sans pouvoir, à mon grand regret, traverser Munich. Me voici de retour pour l'hiver et je m'empresse de me remettre en communication avec vous.

   Je ne puis m'empêcher de commencer par vous parler de la traduction de ma nouvelle "Faust"¹ - quoique ce soit un peu égoïste de ma part. Je Viens de la lire et je suis resté ravi à la lettre - elle est tout simplement parfaite. (Je parle naturellement de la traduction, non de la nouvelle). Il ne suffit pas de connaître à fond le russe - il faut encore être grand styliste soi-même, pour faire quelque chose d'aussi complètement réussi. Cette bonne fortune m'a fait venir l'eau à la bouche - et voici ce que je me permets de vous proposer. Je serais très heureux de me faire connaître au public allemand par {Далее зачеркнуто: l'introduct} l'entremise d'un introducteur aussi excellent et aussi populaire que vous l'êtes - et si vous vouliez faire un choix de mes nouvelles pour les publier, je serais enchanté de tenir à votre disposition la somme que vous jugeriez suffisante pour vos honoraires - car je sais bien que les éditeurs actuels ne sont guère disposés pour tout ce qui est russe et ne se chargeraient tout au plus que de la publication. Si cette idée vous paraît acceptable, dites-moi un mot².- Quant à moi, je pourrais aller aisément aller {Так в подлиннике.} jusqu'à mille thalers. Ce n'est pas trop pour avoir la chance de {В подлиннике ошибочно: de de} se faire apprécier par un public pareil au vôtre. En tous cas, vous seriez bien aimable de m'en dire votre avis.

   Quant à cet infortuné article que vous avez envoyé à Pétersbourg - c'est une autre affaire. Il faut avouer que nous y avons joué de malheur³. Dans l'espace d'une année - cette revue ("Le Contemporain") a perdu ses deux rédacteurs les plus influents par la mort⁴, deux autres ont été emprisonnés (Tchemichefski va être jugé par le sénat)⁵ - enfin elle a été suspendue pour 8 mois - ce qui signifie - pour toujours⁶. Il y a toujours eu un peu de désordre dans ses papiers - maintenant c'est un chaos - et je crains fort ne pas pouvoir retrouver cet article. Cependant dans ce moment même, un de mes amis est activement occupé à cette recherche⁷ - et je ne désespère pas encore. Je vous écrirai immédiatement, dès que j'en aurai des nouvelles positives.

   J'espère que votre santé est bonne et que vos yeux ne vous font pas souffrir. Présentez, s'il vous plaît, mes compliments à votre famille et rappelez-moi au bon souvenir de Mr P. Heyse. Si vous voyez Mme Nelidoff, dites-lui que j'attends une réponse à la lettre que je lui ai écrite de Bade⁸. Je lui ai envoyé en même temps un exemplaire de mon dernier roman - "Отцы и дети". Demandez-le-lui, si cela vous intéressait de le lire - ou bien je vous en enverrai un d'ici. Je compte sur une prompte réponse et vous serre bien cordialement la main.

   P. S. Dans votre traduction, p. 69, ligne 15 d'en haut - il y a probablement une faute d'impression. Dans l'original - il y a: zu starr (пристальный - fixe) fur Kinderaugen - et non pas feurig, ce qui serait en contradiction avec ce qui a été dit précédemment⁹.

  

  

   Любезнейшая Варвара Яковлевна, не обращайте внимания на французский заголовок этого письма - но обратите внимание на русские чувства благодарности (за Вашу память обо мне), преданности (за Ваши хорошие качества) и стыда (за собственную лень и продолжительное молчание), которые я намерен выразить Вам в этом письме.

   Я, как Вы уже, вероятно, знаете из моего послания к Анненкову, пущенного через Ваши руки¹, нахожусь здесь с 28/16 октября - и пробуду здесь до "х", то есть до замужества моей дочери, которое неизвестно когда и как совершится. Хотелось бы вернуться в Петербург еще зимою - но это всё во власти судеб. Намереваюсь работать - но пока еще только глазами хлопаю.

   Позвольте обратиться к Вам с следующими двумя просьбами: а.) поезжайте к книгопродавцу - купите себе экземпляр "Отцов и детей" - переплетите оный отличным образом, приклейте на первый лист прилагаемый клочок бумаги² - и деньги за всё это возьмите с Анненкова, которому я их возвращу. b.) Другой экземпляр, не переплетенный, а также и один экземпляр "Дневника девочки", с моим предисловием³ - пришлите на мое имя сюда, по почте, под бандеролью. А я вознесу молитвы ко всевышнему о Вашем благоденствии.

   Засим будьте здоровы и веселы. Кланяюсь Вашему мужу, Вашему брату (кстати, чем кончилось порученное мною ему дело о взыскании денег с княгини Куракиной⁴? Если ничем, пусть он пришлет сюда бумаги) - и всем петербургским друзьям - а Вам крепко-накрепко жму руку и остаюсь

   P. S. Портрет я Вам все-таки вышлю.

  

  

   Милый А<лександр> И<ванович>, твое краткое письмецо¹ меня пространно порадовало - сказал бы автор "Мизераблей"² - и я желаю тебе сообщить, что я прибыл сюда на днях и поселился на своей старой квартере. Я не думал, что ты сердишься на меня за мое несогласие на адресс, но за то, что я - хотя на некоторое время - помешал другим подписаться под него. Не могу также согласиться с тем, что ты говоришь о моих колебаниях, смятениях и объяснениях: мне помнится, я весьма решительно и безо всяких "консидеранов" изъявил мое неодобрение сообщенного мне продукта. Я мог ошибиться - но я очень ясно знал, какого я был мнения. Я вполне согласен с тобою, что я - не политическая натура³; но коли уж на то пошло, признаюсь, лучше быть неполитиком в моем роде, чем политиком в роде Огарева или Бакунина.

   Что касается до твоего последнего письма в "Колоколе" - оно, как все прежние, умно, тонко, красиво - но без вывода и применения. Мне начинает сдаваться, что в столь часто повторяемой антитезе Запада, прекрасного снаружи и безобразного внутри - и Востока, безобразного снаружи и прекрасного внутри - лежит фальшь, которая потому еще держится даже в замечательных умах - что она, во-первых, не сложна и удобопонятна, а во-вторых - a l'air d'être très ingénieuse et neuve. Но уже на ней мне видятся белые нитки и истертые локти - и всё твое красноречие не спасет ее от зияющей могилы, где она будет лежать entres bonne compagnie вместе с философией Гегеля и Шеллинга, французской республикой, родовым бытом славян и - дерзну, прибавить - статьями великого социалиста Николая Платоновича⁴.

   Тот самум, о котором ты говоришь, дует не на один Запад - он разливается и у нас,- но ты, в течение почти четверти столетия (16 лет) отсутствуя из России, пересоздал ее в своей голове⁵. Горе, которое ты чувствуешь при мысли о ней, горько; - но, поверь, оно в сущности еще горше, чем ты предполагаешь - и я на этот счет - больше мизантроп, чем ты. Россия - не Венера Милос-ская в черном теле и в узах; это - такая же девица, как и старшие ее сестры - только что вот задница у ней пошире - и она уже <- - -> - и так же будет таскаться, как и те. Ну - рылом-то она в них не вышла, говоря языком Островского. Шопенгауера, брат, надо читать поприлежнее, Шопенгауера.

   Однако, довольно. Все-таки жду твоего будущего письма с нетерпением и дружески жму тебе руку.

   P. S. Ханыкова еще нет в Париже - я ему сообщу, что ты мне написал⁶. Боткин здесь - и благоговейно служит слабому желудку, глазам, носу, ляжкам и т. д.

  

  

   Votre lettre m'a fait beaucoup de plaisir, mon cher Monsieur Bodenstedt, et je suis heureux de vous voir accueillir si favorablement ma proposition¹. Je le répète - c'est une véritable bonne fortune pour moi - de trouver un traducteur tel que vous et j'en suis tout fier d'avance. Quant au choix que vous me demandez de faire parmi mes productions, je crois que vous seriez beaucoup plus compétent que moi pour juger ce qui peut convenir au public allemand. Cependant je vais vous indiquer quelques titres pour me conformer à votre désir - à savoir: "La Nichée de gentilshommes" ("Дворянское гнездо"), "Rou-dine" ("Рудин"), "L'Auberge de grand chemin" ("Постоялый двор"), "Le journal d'un homme de trop" ("Дневник лишнего человека"), "Un premier amour" ("Первая любовь"), "Annouchka" ("Ася"), "Les trois rencontres" ("Три встречи"), "L'Antchar" ("Затишье"). Sans compter "Moumou" et "Faust", que vous avez déjà traduits. On pourrait aussi y ajouter mon dernier roman: "Les Pères et Enfants" ("Отцы и дети")². Je vous l'enverrai dans deux ou trois jours. Je puis aussi vous envoyer la dernière édition complète de mes œuvres, si vous ne l'avez pas³. Je le répète, vous ferez ce que vous jugerez convenable - et cela sera très bien fait. Si vous voulez m'envoyer les manuscrits, je vous promets de les garder le moins possible - et je ne sais pas même, si c'est nécessaire. Mais je ne demande pas mieux que de me mettre à votre disposition. Si vous aviez besoin d'une partie de la somme indiquée⁴, vous n'avez qu'à me le faire savoir.

   Je vous remercie pour l'envoi du journal que je vous expédie sous bande. J'ai lu votre article avec le plus vif intérêt⁵.

   Je prends la plus grande part au malheur qui vient de frapper ce pauvre Heyse⁶.

   Présentez mes compliments à Mme Nelidoff, si vous la voyez, et recevez pour vous-même l'assurance des mes sentiments les plus distingués.

  

  

   Экая пошла у меня с тобою корреспонденция, любезнейший А<лександр> И<ванович>! Может быть, она тебе не по вкусу - да такой на меня стих нашел. Нынешнее письмо вызвано твоим последним письмом ко мне в "Колоколе". Оно очень замечательно - хотя написано несколько - не то что вычурно, а мудрено для многих читателей, которые не сразу поймут ни зарождение от Пана, ни допуническое - но это мелочи¹. Ты с необыкновенной тонкостью и чуткостью произносишь диагнозу современного человечества - но почему же это непременно западное человечество - а не "bipèdes" вообще? Ты точно медик, который, разобрав все признаки хронической болезни, объявляет, что {Далее зачеркнуто: эта} вся беда происходит оттого, что пациент - француз. Враг мистицизма и абсолютизма, ты мистически преклоняешься перед русским тулупом и в нем-то видишь - великую благодать и новизну и оригинальность будущих общественных форм - das Absolute, одним словом - то самое Absolute - над которым ты так смеешься в философии. Все твои идолы разбиты - а без идола жить нельзя - так давай воздвигать алтарь этому новому неведомому богу, благо о нем почти ничего не известно - и опять можно молиться, и верить, и ждать. Бог этот делает совсем не то, что вы от него ждете - это, по-вашему, временно, случайно, насильно привито ему внешней властью; - бог ваш любит до обожания то, что вы ненавидите - и ненавидит то, что вы любите,- бог принимает именно то, что вы за него отвергаете - вы отворачиваете глаза, затыкаете уши - и с экстазом, свойственным всем скептикам, которым скептицизм надоел - с этим специфическим, ультрафанатическим экстазом твердите о "весенней свежести, о благодатных бурях" и т. д.² История, филология, статистика - вам всё нипочем; нипочем вам факты, хотя бы, например, тот несомненный факт, что мы, русские, принадлежим и по языку и по породе к европейской семье, "genus Europaeum" - и, следовательно {Было: потому}, по самым неизменным законам физиологии, должны идти по той же дороге. Я не слыхал еще об утке, которая, принадлежа к породе уток, дышала бы жабрами, как рыба. А между тем, в силу вашей душевной боли, вашей усталости, вашей жажды положить свежую крупинку снега на {Далее зачеркнуто: ваш} иссохший язык, вы бьете по всему, что каждому европейцу, а потому и нам, должно быть дорого, по цивилизации, по законности, по самой революции, наконец - и, налив молодые головы вашей еще не перебродившей социально-славянофильской брагой, пускаете их хмельными и отуманенными в мир, где им предстоит споткнуться на первом шаге. Что вы всё это делаете добросовестно, честно, горестно, с горячим и искренним самоотвержением - в этом я не сомневаюсь - и ты уверен, что я не сомневаюсь... но от этого не легче. Одно из двух: либо служи революции, европейским идеалам по-прежнему - либо, если уж дошел до убежденья в их несостоятельности, имей дух и смелость посмотреть черту в оба глаза, скажи {Далее зачеркнуто: свое} guilty - в лицо всему европейскому человечеству - и не делай явных или подразумеваемых исключений в пользу новодолженствующего прийти россейского мессии, в которого, в сущности, ты лично так же мало веришь, как и в еврейского. Ты скажешь: это страшно, и популярность можно потерять и возможность продолжать деятельность... Согласен, но, с одной стороны, и так действовать, как ты теперь действуешь - бесплодно - а, с другой стороны, я в тебе, на зло тебе, предполагаю достаточно силы духа, чтобы не убояться никаких последствий от высказывания того, что ты считаешь истиной. Мы еще подождем, а теперь довольно.

   P. S. A твой друг и фаворит Панин?

   И Чевкин - туда же.

  

  

   Любезный друг, пишу тебе по нижеследующему делу и надеюсь на твою готовность исполнить мою просьбу. Вот в чем она состоит: здесь, как ты может быть знаешь, живет Марья Александровна Маркович (Марко Вовчок). Положение ее было сносно - т. е. она перебивалась кое-как - но теперь она внезапно очутилась в скверном казусе: пятьсот рублей серебр., которые она ожидала получить от некоего г. Лобко, за проданные ему малороссийские сочиненья¹, задержаны Белозерским, издателем "Основы" - за какой-то долг, сделанный мужем г-жи Маркович (об этом я пишу в Петербург²); но Солдатенков купил у нее ее русские сочинения и даже дал задатку 100 руб. сер.³ - а Соколов (живописец) хотел взять ее повести в редакции "Русского вестника"⁴, продать их и прислать деньги. Сделай одолжение, узнай от Солдатенкова, какие его намерения и приступил ли он к изданию; - а также, взял ли Соколов эти повести и что он с ними сделал - и где он находится. М. А. Маркович довольно безалаберная особа - но нельзя же допустить, чтобы ее засадили в Клиши⁵; пожалуйста, похлопочи - не может ли Солдатенков ей что-нибудь выслать в счет будущих благ. Ты очень ее и меня обяжешь, приступив, не мешкая, к разрешению этих затруднений: надеюсь на твою старинную дружбу и жду ответа.

   Экземпляров "Отцов и детей" я еще не получал⁶ - а очень бы хотелось посмотреть на них - да они мне и нужны. Ты распорядился насчет высылки?

   Дружески жму твою руку, кланяюсь всем знакомым и остаюсь

  

  

   Милая графиня, спешу благодарить Вас за Ваше письмо¹ - и без дальнейших объяснений и оправданий - возобновить нашу переписку. Да и к чему они, эти оправданья - между людьми, которые, как мы с Вами - давно узнали и, смею прибавить, полюбили друг друга? Будем пользоваться тем невеселым фактом, что мы вообще попали на нашу планету - но попали в одно время - и не выпустим друг друга из вида: помощь всякому нужна и от всякого - и с первого до последнего дня жизни.

   Кстати, я заговорил о первом дне жизни. Нынешний день 28-го окт<ября> был именно этим первым днем для меня сорок четыре года тому назад. Почти вся жизнь уже позади - и я не могу сказать, с каким собственно ощущением я гляжу в прошедшее. Мне не то что жаль его, не то что досадно, не думаю я, что я бы мог лучше прожить, если б!.. Не страшно мне смотреть вперед - только сознаю я совершение каких-то вечных, неизменных, но глухих и немых законов над собою - и маленький ниск моего сознания так же мало тут значит, как если б я вздумал лепетать: "я, я, я"... на берегу невозвратно текущего океана. Муха еще жужжит - а через мгновенье - тридцать, сорок лет тоже мгновенье - она уже жужжать не будет - а зажужжит - та же муха, только с другим носом - и так {Далее зачеркнуто: до конца} во веки веков. Брызги и пена реки времен! Однако - довольно эдак философствовать - тем более, что Вам все эти сравненья и т. д. едва ли понравятся.

   То, что Вы мне говорите о Вас самих, меня и трогает и радует: я вижу, что Вы дошли до того спокойствия самоотрицания, которое столь же благодатно и благотворно - сколь спокойствие эгоизма - бесплодно и сухо. Ничего не хотеть и не ждать для себя - и глубоко сочувствовать другому - это и есть настоящая святость. Не хочу сказать, что Вы ее достигли; - но Вы на дороге - это уже великое дело. Вы, надеюсь, поймете меня, что, говоря: ничего не хотеть для себя - я не думаю отрицать забот Ваших о своей душе: любить свою душу - и любить себя - две вещи разные.- Вы упоминаете о "благодеянии", которое я Вам некогда оказал: уж коли я был такой великий человек, то позвольте мне потребовать себе награду: а именно - Вы никогда не должны допускать даже мысль о забывчивости, когда говорите о моих чувствах к Вам².

   Вы мне ничего не пишете о своем здоровье - надеюсь, что оно не хуже прошлогоднего. Известие о Вашем муже мне было очень приятно. Что касается до графа Карла - то нельзя не жалеть о нем - и это, я полагаю, самое тяжкое наказание для его непреклонной души³.- Почему Вы полагаете, что Полинька (которая Вам усердно кланяется) не ходит в церковь? Я не только "не отнял бога у нее" - но я сам с ней хожу в церковь. Я бы себе не позволил такого посягательства на ее свободу - и если я не христианин - это мое личное дело - пожалуй, мое личное несчастье. Полинька, напротив, очень религиозна.

   Прощайте, милая графиня; крепко и любовно жму Вашу руку и остаюсь

  

  

   Le choix que vous avez fait de mes œuvres me paraît excellent - et je le répète, je vous donne carte blanche¹. En même temps je me permets d'attirer votre attention sur un petit récit de quelques pages que mon dernier éditeur a inséré dans le 1-r volume parmi les "Записки охотника" et qui se nomme "Поездка в Полесье"². Cela a été traduit en franèais sous le titre: "Deux journées dans les Grands Bois"³.

   Quant à la somme en question je m'empresse de vous avertir qu'elle vous sera envoyée dans deux ou trois jours, sans faute⁴.

   Je vous prie de présenter mes meilleurs compliments à Mr et Mme Nelidoff et de recevoir pour vous-même l'assurance de mes sentiments les plus distingués.

  

  

   Любезный А<лександр> И<ванович> - мне очень жаль, что ты переменил свое намерение - и не послал мне своего злого письма¹: злое письмо все-таки лучше раздраженного. Но я не хочу вдаваться ни в какие рекриминации - и все-таки рад, что ты хоть как-нибудь отвечал. Признаюсь - я ожидал воз