Тургенев Иван Сергеевич - Письма 1862-1864, Страница 8 - Книги

ражений на мои возражения² - но я вижу, что ты и оскорбился и огорчился моими, сколько я помню, далеко не резкими и не непочтительными намеками на Огарева - или, лучше сказать - на его теорию³. Виноват, соглашаюсь, что лучше было не говорить об этом, и обещаюсь не задевать тебя ни единым словом с этой, для тебя столь чувствительной, стороны. Только могу тебя уверить, что в моем нерасположении к вышеупомянутой теории существует нечто не столь неразумное, как антипатии "брюхатой женщины". Я бы мог изложить тебе подробно причины, почему я так думаю - но убедить тебя я не надеюсь, а огорчить тебя опять - боюсь. Итак - пусть весь этот вопрос останется между нами вроде истукана в Саисе - под непроницаемым покровом⁴.

Не могу также принять твое обвинение в нигилизме⁵. (Кстати - вот судьба: я же швырнул этот камень - и меня же он бьет в голову.)⁶ Я не нигилист - потому только, что я, насколько хватает моего понимания, вижу трагическую сторону в судьбах всей европейской семьи (включая, разумеется, и Россию). Я все-таки европеус - и люблю знамя, верую в знамя, под которое я стал с молодости. Ты одной рукой рубишь его древко, а другою ловишь какое-то для нас еще невидимое древко - это твое дело - и, может быть, ты прав. Но ты менее прав, когда приписываешь мне какие-то побочные цели (вроде удовольствия кормить паразитов⁷) - или небывалые чувства, вроде раздражения против молодого поколения⁸. К чему это? Не похоже ли это на упреки, которые делают тебе в том, что ты, мол, говоришь и пишешь не из убеждения - а из тщеславия и т. д. Этого рода догадки и сплетни - скажу прямо - недостойны нас с тобой.

Засим жму крепко тебе руку и желаю тебе здоровья и бодрости. Я очень рад, что ты меня любишь, и уверен, что, поразмыслив хорошенько, ты увидишь, что негодовать на меня не за что.

Преданный тебе

Ив. Тургенев.

1406. А. И. ГЕРЦЕНУ

21 ноября (3 декабря) 1862. Париж

Париж.

3-го дек. 1862.

Rue de Rivoli, 210.

Любезный друг, не помню, какой-то мудрец сказал, что нет таких умных людей, которые умели бы освободиться от самых очевидных недоразумений. Неужели это изречение должно оправдаться над нами? Посуди сам: я, напр., пишу тебе, что обвинить меня в любви к паразитам так же нелепо, как искать в тщеславии причину твоей деятельности¹,- а ты с негодованьем доказываешь, что ты работаешь не из тщеславья²;- я называю Шопенгауера³- ты упрекаешь меня в поклонении авторитету⁴; - я прошу тебя не сердиться на меня за одно слово об Огареве и отвечать мне на мои вопросы⁵- ты иронически подозреваешь меня в сожалении о том, что я опроверг тебя "до безмолвия"...⁶ и т. д. Пожалуйста, бросим этот тон: будем лучше спорить горячо, но по-приятельски - безо всяких ricanements и недомолвок. Если я был этим грешен (sans le savoir), то прошу у тебя извинения - и basta cosi.

Ты требуешь, чтобы я тебе изложил причины моего нерасположения к Огареву как писателю. Я готов тебе повиноваться, но не могу не заметить, что на письме это непременно выйдет голословно. Ты сам хорошо поймешь, что приводить и пересчитывать на письме доказательства - невозможно; - прошу только тебя верить {Далее зачеркнуто: мне}, что они существуют для меня - и что я не подвержен никакой беременности ни физиологической, ни психологической⁷. Итак, Огареву я не сочувствую, во-1-х) потому, что в своих статьях, письмах и разговорах он проповедует старинные социалистические теории об общей собственности и т. д., с которыми я не согласен; * во-2-х) потому, что он в вопросе освобождения крестьян и тому подобных - показал значительное непонимание народной жизни и современных ее потребностей - а также и настоящего положения дел; в-3-х) наконец - потому, что даже там, где он почти прав (как напр.: в статье о судебных реформах⁸), он излагает свои воззрения языком тяжелым, вялым и сбивчивым, обличающим отсутствие таланта,- что, впрочем, ты, вероятно, сам если не чувствуешь, то подозреваешь - из несомненного факта постепенного падения "Колокола" и охлаждения к нему публики. Правда до политических изгнанников так же трудно доходит, как и до царей; обязанность друзей - доводить ее до них. ""Колокол" гораздо менее читается с тех пор, как в нем стал первенствовать Огарев" - эта фраза стала в России тем, что в Англии называется a truism. И это понятно: публике, читающей в России "Колокол", не до социализма: она нуждается в той критике, в той чисто политической агитации, от которой ты отступил, сам надломив свой меч. "Колокол", напечатавший без протеста 1/2 манифеста Бакунина⁹ и социалистические статьи Огарева¹⁰- уже не герценовский, не прежний "Колокол", как его понимала и любила Россия. Вот пока всё, что я могу тебе сказать.

С большим удовольствием увижу здесь твоих милых дочек¹¹ и сделаю для них всё возможное. Жму тебе руку и остаюсь любящий тебя

Ив. Тургенев.

* Бакст в Гейдельберге, напр., объявил мне, что "Николай Платонович не потому опровергает "Положение", что оно несправедливо для крестьян, а потому что им освящается принцип частной собственности в России".

1407. ФРИДРИХУ БОДЕНШТЕДТУ

28 ноября (10 декабря) 1862. Париж

Paris.

Се 10 décembre 1862.

Rue de Rivoli, 210.

J'ai mille excuses à vous faire pour le retard que j'ai mis à vous envoyer les 500 thalers promis. Une foule de circonstances imprévues en a été la cause. Mais aujourd'hui elles sont écartées et j'écris au banquier F. Mayer de Bade de vous envoyer l'argent en question. Vous le recevrez dans deux ou trois jours au plus tard - et vous aurez l'obligeance de m'en accuser réception¹. J'espère aussi que vous me donnerez des nouvelles de votre travail et de vous-même, surtout. J'ai à vous remercier pour votre aimable envoi, qui ne m'est parvenu que ce matin. Je me fais une véritable fête de lire votre livre².

Présentez, s'il vous plaît, mes compliments à toute votre famile, à Mme Nelidoff et à Mr Heyse et recevez pour vous-même l'expression de mes sentiments les plus distingués.

J. Tourguéneff.

1408. M. H. КАТКОВУ

28 ноября (10 декабря) 1862. Париж

Париж.

10-го дек. н. с. 1862.

Rue de Rivoli, 210.

Любезнейший Михаил Никифорович, позвольте попросить Вас от имени Марьи Александровны Маркович переслать немедленно находящиеся в редакции "Русского вестника" ее тетрадки в Петербург, Александру Карловичу Пфёлю, на Галерной в доме Утина, для передачи М<арье> А<лександровне>¹. Этим Вы весьма обяжете и Марью Александровну и меня. В случае же, если эти тетрадки были взяты у Вас г. Соколовым² или кем-нибудь другим_г то будьте так добры и уведомьте меня об этом.

Засим прошу Вас принять уверение в искренней моей преданности и совершенном уважении.

Ив. Тургенев.

1409. ИЗДАТЕЛЮ "СЕВЕРНОЙ ПЧЕЛЫ"

28 ноября (10 декабря) 1862. Париж

Милостивый государь!

В фельетоне Вашей газеты от 22 ноября (No 316), подписанном буквами А. Ю., находится следующая фраза:

"Пусть... г. Некрасов жертвует... гг. Тургеневым, Дружининым, Писемским, Гончаровым и Авдеевым и издает "Современник"!"

Мнение, выраженное г. А. Ю., встречалось мною в печати не раз. Оно проникло даже в программы журнала, издаваемого г. Некрасовым¹. Я до сих пор не считал нужным обращать внимание на подобные "заявления"; но так как из слов г. А. Ю. я должен поневоле убедиться,-что молчание, особенно продолжительное, действительно почитается знаком согласия, то позвольте мне изложить перед Вами в коротких словах, как совершилось на самом деле собственно мое отчуждение от "Современника".

Я не стану входить в подробности о том, когда и почему оно началось; но в январе 1860 года "Современник" печатал еще мою статью ("Гамлет и Дон-Кихот"), и г. Некрасов предлагал мне, при свидетелях, весьма значительную сумму за повесть, запроданную "Русскому вестнику"², а весною 1861 года тот же г. Некрасов писал мне в Париж письмо, в котором с чувством, жалуясь на мое охлаждение, возобновлял свои лестные предложения и, между прочим, доводил до моего сведения, что видит меня почти каждую ночь во сне³.

Я тогда же отвечал г. Некрасову положительным отказом, сообщил ему мое твердое решение не участвовать более в "Современнике" и тут же прибавил, что "отныне этому журналу не для чего стесняться в своих суждениях обо мне"⁴.

И журнал г. Некрасова немедленно перестал стесняться. Недоброжелательные намеки явились тотчас же и, с свойственной всякому русскому прогрессу быстротой, перешли в явные нападения⁵. Всё это было в порядке вещей, и я, вероятно, заслуживал эти нападения; но предоставляю Вашим читателям самим судить теперь, насколько справедливо мнение г. А. Ю. Увы! г. Некрасов не принес меня в жертву своим убеждениям, и, вспомнив имена других его жертв, перечисленных г. А. Ю., я готов почти пенять на г. издателя "Современника" за подобное исключение. Но, впрочем, точно ли гг. Дружинин, Писемский, Гончаров и Авдеев пали под жертвенным его ножом? Мне сдается, что в течение своей карьеры г. Некрасов был гораздо менее жрецом, чем предполагает г. А. Ю. Примите и пр.

Ив. Тургенев.

10 дек. н. ст. 1862 г.

Париж.

1410. М. А. МАРКОВИЧ

Вторая половина октября-ноябрь ст. ст. 1862. Париж

Любезнейшая Марья Александровна, я нездоров и должен сидеть дома - зайдите-ка ко мне вечерком - Мицкевича почитаем.

Ваш

Ив. Тургенев.

Понедельник.

1411. А. И. ГЕРЦЕНУ

4(16) декабря 1862. Париж

Париж.

16-го дек. 1862.

Rue de Rivoli, 210.

Гневен же ты, любезный А<лександр> И<ванович>, уж как гневен, что и сказать нельзя! И в конце письма поставил такое неразборчивое слово¹. Я решился прочесть: засим кланяюсь - хотя по-настоящему выходит: засим плююсь. Едва осмеливаюсь почтительнейше доложить, что статьи Огарева я действительно прочел сам (этот факт нельзя забыть, как вообще всякую преодоленную трудность)²; что П. В. Анненков, конечно, великий преступник, но что он, отдавая свою невинную статью "Русскому вестнику" в начале года, не мог с достоверностью предвидеть, что ее поместят в конце года рядом с виновной³; что протест К<авелина> с моею подписью ты можешь напечатать когда и где угодно⁴- и что наконец ты, вероятно, смешал А. А. Фета, у которого вовсе нет деревни, с известным английским богачом и аристократом, Sir Athanasius Feth'ом, которого, впрочем, никогда не существовало⁵.

А дочки твои прелестные; особенно Тата, такое славное, умное, здоровое и здравое существо! Моя дочь просто в нее влюбилась в течение получасового ее посещения⁶. Все наши просьбы не могли убедить Mlle Meysen-bug остаться в Париже день лишний - и нам пришлось только пожелать им счастливого пути.

А засим препоручаю себя тебе не в часы гнева, а в часы кротости и подписуюсь

Ив. Тург...

Что я! Совсем забыл. По твоему определению, я должен впредь подписываться следующим манером:

"Частица навоза золотушного

гипопотама, страдающего холерой".

Длинно немножко - но я не министр и резолюций не подмахиваю.

1412. П. В. АННЕНКОВУ

20 декабря 1862 (1 января 1863). Париж

1-го января 1863 (20-го декабря 1862).

Rue de Rivoli, 210.

Пишу Вам, как говорят англичане - a few lines,- чтобы благодарить Вас и за помещение моего письма, и за сделанный выпуск. Всё это умно, рассудительно, одним словом, хорошо¹. Надеюсь на Вас и вперед. Вы мне скажете, если нужно будет, что сделать, а нападений я не боюсь. Фактов они не опровергнут (кстати, Некрасов предлагал мне 8000 р. за "Накануне", в присутствии А. Н. Островского и Е. Я. Колбасина - и письмо его хранится у меня²), а всё остальное - пустяки. Сообщенные Вами факты все до крайности интересны - и Боткин слушал чтение Вашего письма, облизываясь. Я непременно сам напишу Писемскому, а Вы пока поклонитесь ему от меня - и скажите, что я жажду прочесть его роман, предчувствуя заранее, что буду хохотать и любоваться мастерством. Островского вещь тоже меня интересует³, хотя я несколько охладел к изображениям добродетельных людей в дегтярных тулупах и с суконным языком⁴.

Вы, может быть, пожелаете иметь какие-нибудь сведения о моей деятельности. Увы, мой почтенный друг,она прекратилась и едва ли скоро возобновится. Я должен Вам сказать (но это между нами), что я сильно и глубоко потрясен. То, что я давно подозревал, теперь оказалось несомненным: Райе {В публикации ошибочно: Ройе} (здешний известный доктор) открыл у меня давно таившуюся, застарелую болезнь, и я не в состоянии оторваться от мысли об этой неизлечимой болезни, которая лишает меня сил, состарила меня и готовит мне самую печальную будущность. Тут уже не до сочинительства, не до творчества, как выражаются гг. эстетики и критики. А издатели журналов, словно сговорившись, бомбардируют меня письмами.

Вот, любезный П<авел> В<асильевич>, каким я унылым концом завершил мое письмо. Делать нечего - надо покориться...

1413. И. П. БОРИСОВУ

3, 22 декабря 1862 (15 декабря 1862, 3 января 1863). Париж

Париж.

3/15-го декаб. 1862.

Rue de Rivoli, 210.

Неисповедимы судьбы нашей... почты, дорогой Иван Петрович! Ваши два письма - одно от 26-го окт<ября>,другое от 22-го ноябр<я>¹ - пришли в Париж почти в один день! Мне они принесли двойную радость - и я спешу отвечать Вам.

Прежде всего чувствую потребность пожалеть о бедном Фетушке, которому непременно напишу на днях, хотя он и не ответил мне на моих два письма². Каким образом эта беда с ним приключилась... уж не замешался ли злодей Редерер? Во всяком случае я надеюсь, что дальнейших последствий не будет - и он останется с обеими своими красивыми ручками³.

3-го янв. нов. ст. 1863./22-го дек. ст. ст. 1862.

Виноват, любезнейший Иван Петрович! Письмо это залежалось, как видите, около 20 дней. Не то чтобы я был очень занят - а разные не совсем веселые случаи помешали. Теперь, хотя в нескольких словах, но заплачу свой долг.

Меня искренно обрадовало известие о женитьбе Толстого и то, что Вы пишете об его жене⁴, которую я, помнится, видел почти ребенком у ее отца, А. Е. Берса⁵. Желаю ему счастия - мира и тишины. Я не хотел бы с ним встречаться, но я никогда не переставал принимать самое живое участие во всем, что касается до него - и теперь мне особенно было бы приятно услышать, что он снова принялся за литературную деятельность, которой ему никогда не следовало бы покидать⁶.

Известия, сообщаемые Вами о ходе крестьянского дела, вообще утешительны и совпадают с известиями, приходящими из других источников. Весной, я надеюсь, всё окончательно успокоится - и когда я, в мае месяце, отъявлюсь в Спасское, дело будет сделано и начнется новая жизнь⁷. Но и старая не забудется - а именно: поездки в Новоселки и в Степановку, Редерер и т. д.

Желал бы я сообщить Вам что-нибудь о моих литературных занятиях - но на нет суда нет. Я решительно ничего не могу делать - кое-что вертится в голове, но ничего не ложится на бумагу. Что будет далее - неизвестно - но пока - неурожай {Так в подлиннике, ошибочно вместо: урожай} плохой, вроде того, которым, как слышно, грозит нам будущий год, по причине бесснежья.

До свиданья, добрейший Иван Петрович. Крепко жму Вам руку - дружески кланяюсь Вашей жене - и целую Петю в его умную голову. Будьте здоровы.

Преданный Вам

Ив. Тургенев.

1414. M. H. КАТКОВУ

22 декабря 1862 (3 января 1863). Париж

Париж.

3-го янв. 1863./22-го дек. 1862.

Rue de Rivoli, 210.

Любезнейший Михаил Никифорович, спешу отвечать на Ваше письмо¹. Начну с благодарности за ответ о тетрадках г-жи Маркович²: она сама уехала в Россию и уже распорядится там с ними как знает. Что же касается до повести моей, то, к истинному моему сожалению, ничего положительного сказать не могу: в последние три месяца я не написал ни единой строчки,- и не знаю, когда примусь за перо: на меня нашло расположение духа темное и к работе неудобное {Было начато: нерас<полагающее>}; отчасти оно зависит от физических причин. Могу Вас уверить, что меня это огорчает более, чем кого-нибудь: но насиловать себя уже потому нельзя, что ничего путного все-таки не выйдет. Повторяю мое обещание отдать Вам эту повесть, как только она будет готова: но когда это исполнится, не знаю - и уже наверное не в январе³.

Пожалуйста, не пеняйте на меня и верьте искренности моих слов.

Засим желаю Вам, при наступающем новом годе,всего хорошего и остаюсь

преданный Вам

Ив. Тургенев.

1415. К. К. СЛУЧЕВСКОМУ

28 декабря 1862 (9 января 1863) (?). Париж

Любезнейший К<онстантин> К<онстантинович> - у меня завтра в субботу детский обед, и потому будьте непременно с Маней в 3/4 5-го у меня. Всех детей будет 5 - ее лет. До свидания.

Преданный Вам

Ив. Тургенев.

Пятница.

Rue de Rivoli, 210.

P. S. Если нельзя, зайдите до 11 часов.

1416. Н. А. МЕЛЬГУНОВУ

1856-1862 (?). Париж

Любезный Николай Александрович,

Делаво передал мне Ваше желание - и, поверьте мне, я бы с великим удовольствием исполнил его (это не фраза) - но я сам сижу без копейки и каждые два дня хожу справляться на почту, не пришли ли ко мне деньги. Я их жду со дня на день - и, если бы они пришли сегодня, я завтра бы Вам отнес желаемую Вами сумму. Если Вы можете подождать - то еще дело может устроиться.

Во всяком случае, прошу Вас все-таки рассчитывать на меня и верить в искреннюю преданность

Вашего Ив. Тургенева.

Воскресение утром.

1863

1417. НЕИЗВЕСТНОМУ

1(13) января 1863(?). Париж

Я должен просить у Вас позволения отложить наш сегодняшний обед до пятницы или субботы. Будьте так добры, извините меня и скажите, какой Вам день удобнее.

Примите уверение в моем совершенном уважении.

Ив. Тургенев.

Вторник.

13-го янв. Rue de Rivoli, 210.

1418. П. В. АННЕНКОВУ

7(19) января 1863. Париж

Париж.

7-го (19-го) января 1863.

Rue de Rivoli, 210.

Очень меня удивило, любезнейший Павел Васильевич, известие, сообщенное Вашим письмом. Я убежден, что этот слух не имеет основания, потому что он слишком нелеп¹. Вызывать меня теперь (в Сенат), после "Отцов и детей", после бранчивых статей молодого поколения², именно теперь, когда я окончательно - чуть не публично - разошелся с лондонскими изгнанниками³, т. е. с их образом мыслей,- это совершенно непонятный факт. Здесь мне никто об этом не говорил,- никто, начиная с нашего теперешнего посланника, Будберга, с которым я познакомился в Новый год, и кончая прежним посланником, Киселевым, у которого я обедал на днях. Разумеется, если меня вызовут, я немедленно поеду - смешно даже прибавлять: с спокойной совестью; одно мне будет неприятно - зимняя поездка, которая, при моем нездоровье, не представляет ничего отрадного; ну, да и дочь мою здесь оставить не совсем весело. Но до сих пор я ничего ни от кого не слышал и надеюсь, что это всё окажется пуфом. А все-таки имею самонадеянность думать (экой галлицизм!), что мой образ мыслей должен быть известен и государю, и правительственным лицам у нас.

А если придется ехать, так и то меня утешает, что я Вас увижу и других добрых друзей. Неосмотрительного же или необдуманного поступка, как Вы пишете, я за собой не знаю⁴; вся моя жизнь как на ладони, и скрывать мне нечего.

До свидания, если не теперь, так в апреле...

1419. Ф. И. БИЗЮКИНУ

15(27) января 1863. Париж

Париж.

15/27 января 1863.

Rue de Rivoli, 210.

Любезный Б<изюки>н,- я получил твое письмо с месяц тому назад и тотчас написал в Спасское о высылке тебе 50 рублей серебром¹. Прошу тебя известить меня тотчас, как только ты их получишь.

Я всегда с участием следил за ходом твоего воспитания и радовался твоим успехам. Надеюсь, что теперь, когда ты вступишь на поприще действительной жизни, ты по-прежнему оправдаешь мое доверие. Времена, слава богу, наступили теперь другие, и всякий человек с головой и с поведением может проложить себе дорогу². Будь уверен, что ты найдешь всегда во мне готовность быть тебе полезным. Помни, что первые шаги особенно важны и трудны, но они облегчены для тебя теми познаниями, которые ты приобрел³.

Засим остаюсь доброжелательный твой

Иван Тургенев.

1420. В. Я. КАРТАШЕВСКОЙ

15(27) января 1863. Париж

Париж.

15/27-го янв. 1863.

Rue de Rivoli, 210.

Я так виноват перед Вами, любезнейшая Варвара Яковлевна, что даже извиняться совестно - а потому я даже не извиняюсь - а просто рассчитываю на Ваше добродушие и Вашу снисходительность¹. Я должен принести Вам искреннее спасибо за высылку глинкинской музыки², которая, может быть, будет со временем представлена на суд здешней публики. Все мои поручения были исполнены Вами идеально³.

Благодарю Вас также за участие, которое Вы принимаете в моем здоровье: оно теперь немного лучше. Что же касается до моего вызова в Петербург, то я уже писал Анненкову, что я считаю подобный слух пуфом - и действительно он им оказывается⁴: я видел нашего посланника⁵, обедаю завтра у него - и он ничего не знает и не слыхал об этом вызове.

Видно мне суждено быть предметом самых неправдоподобных сплетен.

Надеюсь увидеть Вас в апреле месяце, а пока желаю Вам всего хорошего, дружески жму Вам руку и кланяюсь всем Вашим.

Искренно Вам преданный

Ив. Тургенев.

1421. ФРИДРИХУ БОДЕНШТЕДТУ

17(29) января 1863. Париж

Mon cher Monsieur Bodenstedt,

Je vous ai envoyé hier le manuscrit qui s'était égaré pendant si longtemps à la rédaction du "Contemporain" - et j'espère qu'il vous sera parvenu sain et sauf¹. Je ne puis m'empêcher de regretter qu'un travail aussi consciencieux ait été perdu pour vous et pour le public - et je vous réitère mes excuses en mon nom et en celui de ces messieurs de Pétersbourg². J'espère en même temps que vous pourrez encore l'utiliser.

Je serais bien enchanté de recevoir de vos nouvelles: vous vous plaigniez de votre santé dans votre dernière lettre³; vous allez bien maintenant, n'est-ce pas?

Quant à moi, je reste encore ici jusqu'au mois de mai - puis je retourne en Russie en traversant Munich, où je compte bien avoir le plaisir de vous voir.

En attendant un mot de réponse, je vous prie, cher Monsieur, d'accepter l'expression de mes sentiments les plus affectueux.

J. Tourguéneff.

Paris.

Rue de Rivoli, 210.

Ce 29 janvier 1863.

На конверте:

Munich (Royaume de Bavière).

Mr F. Bodenstedt.

Karlstrasse, No 38₄

in München.

1422. Е. Е. ЛАМБЕРТ

17(29) января 1863. Париж

Париж.

Rue de Rivoli, 210.

17/29-го янв. 1863.

Милая графиня, моя дочь показала мне письмо, которое она вчера получила от Вас¹ - и я узнал в нем Вашу добрую душу и нежный и тонкий ум. Ваш образ живо возник во мне, и я пишу к Вам несколько строк не для того, чтобы потревожить Вас в Вашем уединении, но для того, чтобы благодарить Вас за память обо мне, сохраняемую Вами среди отчуждения ото всего прошедшего - и в то же время уверить Вас, что Вы по-прежнему остались неизменно дороги для меня.- Всё это время я собирался к Вам писать. Я полагал, что Вы не получили моего последнего письма²; но из некоторых Ваших выражений я должен заключить,-что Вы сами почли за лучшее умолкнуть. Я не смею даже пытаться нарушить Ваше решение - никто не имеет права трогать заветные струны чужой души, даже самой близкой: - но Вы мне позволите подавать иногда о себе весть - и я надеюсь, что если Вам вздумается снова беседовать со мною - Вы не остановитесь перед чувством ложной стыдливости, которая овладевает человеком, когда ему приходится изменить решению, самим им на себя наложенному. Вы все-таки ничего дурного не сделаете - и наконец - что же может быть непреложного и неизменного в нашей бренной и быстрой жизни³?

Как бы то ни было, благодарю Вас еще раз за Ваши добрые слова - и жму Вам руку с чувством, близким к умилению. Мы, может быть, увидимся в Петербурге, весной. Во всяком случае я знаю, наши сношения не прекратятся. До свидания.

Преданный Вам

Ив. Тургенев.

1423. П. В. АННЕНКОВУ

19(31) января 1863. Париж

Париж.

19-го (31-го) января 1863.

Rue de Rivoli, 210.

Любезнейший П<авел> В<асильевич>, прошло две недели с лишком с тех пор, как я получил Ваше письмо¹, в котором Вы сообщили мне распространившиеся обо мне слухи. Я с тех пор имел личную беседу с нашим посланником, бароном Будбергом, и, как говорится,- ни слуху ни духу,- что подтверждает окончательно мои первоначальные впечатления насчет неправдоподобности самого факта². Вы все-таки были бы очень любезны, если бы написали мне несколько слов об этом деле.

Теперь скажу Вам несколько слов о самом себе - и, как водится, дам несколько поручений. Слова будут следующего содержания: здоровье мое несколько улучшилось, и я, хотя вяло, но принялся за работу. Лекции о Пушкине³ я все-таки не могу выслать или, лучше сказать, я могу их выслать, но с тем условием, чтобы они были напечатаны после вещи, которую я оканчиваю для "Времени"⁴ и которая также пойдет через Ваши руки - для замечаний, критик и пр., как я это постоянно делал до сих пор. Это Вам не должно, однако, помешать взять у Корша, в счет будущих благ, 100 руб., которые Вы отдайте Захару, когда он явится к Вам с письмом от меня⁵, за что я Вам заочно в ножки кланяюсь. Ведь я, кажется, еще ничего не брал у Корша?

Поручение состоит в покорнейшей просьбе - немедленно выслать мне, по книгопродавческому пути, книгу Костомарова "Северные народоправства" и книгу Беляева "Домашний быт русских царей". Я видел объявление о них в "Северной пчеле"⁶, единственном журнале, аккуратно доходящем до Парижа; из "С.-Петербургских ведомостей" пришел только один 9-й нумер, а "Московские" вовсе не пришли. Миленькая перспектива! Мне тем более хотелось получать "С.-Петербургские ведомости", что Вы в них участвуете. Вы бы очень были великодушны, если б обратили внимание на наше сиротство. С другой стороны, именно теперь, при разрушении железных дорог и т. п., это трудно, но ведь все мы надеемся, что эти беспорядки долго продолжаться не могут⁷.

Здесь всё идет потихоньку; я присутствовал на трех чтениях Диккенса⁸ и пришел в совершенно телячий восторг. Перед этой гениальностью все наши чтецы: Писемский, Островский, превращаются в нечто менее мухи. Какая веселость, сила, грация и глубина! Этого передать невозможно. Даже Боткин расколыхался и готовит в наш журнал статью⁹.

Мы здесь с Виардо перевели "Онегина", и он будет напечатан¹⁰.

Поклонитесь от моего имени Писемскому и скажите ему, что я жажду прочесть его роман; если он напечатает его в январской книжке "Б<иблиотеки> для чт<ения>", то я умоляю его прислать мне оттиск по почте, на мой счет¹¹...

1424. А. Ф. БУДБЕРГУ

21 января (2 февраля) 1863 (?). Париж

Je regrette vivement, Monsieur le baron, de ne m'être pas trouvé à la maison lorsqu'on a apporté la lettre que vous avez eu la bonté de m'écrire. J'aurai l'honneur de me présenter demain à deux heures à l'ambassade si cela convient à Votre Excellence.

Agréez l'expression de mon profond respect.

J. Tourguéneff.

Lundi soir.

1425. П. В. АННЕНКОВУ

25 января (6 февраля) 1863. Париж

Париж.

Rue de Rivoli, 210.

25-го янв. (6-го февр.) 1863.

Любезный друг Павел Васильевич, слухи, которые Бы мне сообщали и которым я, по их неправдоподобности, не хотел верить, оказались справедливыми¹. Меня действительно требуют назад в Россию. Немедленно я ехать не могу - семейные дела этому препятствуют², а потому, с одобрения нашего здешнего посланника, написал письмо государю³, в котором прошу его сделать мне милость и велеть выслать мне допросные пункты, на которые я отвечу с совершенным чистосердечием. Задача эта будет нетрудная, потому что скрывать мне нечего. Я не в состоянии себе представить, в чем собственно меня обвиняют. Не могу же я думать, что на меня сердятся за сношения с товарищами молодости, которые находятся в изгнании и с которыми мы давно и окончательно разошлись в политических убеждениях⁴. Да и какой я политический человек? Я - писатель, как я это представил самому государю,- писатель независимый, но добросовестный и умеренный писатель,- и больше ничего. Правительству остается судить, насколько я полезен или вреден, но должно сознаться, что оно немилостиво поступает со своим "тайным приверженцем", как Вы, помнится, меня называли⁵. Впрочем, я совершенно спокоен и буду спокойно ожидать ответа; не могу также не сообщить Вам, что барон Будберг (наш посол) показал себя в этом деле с самой лучшей стороны.

То, что Вы пишете мне о перемене к лучшему, заметной в нашем обществе, очень меня радует⁶. Дай бог, чтобы оно было так! Хотя, например, выход сочинений г. Всеволода Крестовского, разом в двух изданиях, великолепном и народном⁷, мало свидетельствует в пользу вкуса публики. Кстати, я с истинным удовольствием прочел Вашу статью об Успенском в "С.-Петербургских ведомостях"⁸. Известия из Польши горестно отразились и здесь. Опять кровь, опять ужасы... Когда же это всё прекратится, когда войдем мы, наконец, в нормальные и правильные отношения к ней?! Нельзя не желать скорейшего подавления этого безумного восстания, столько же для России, сколько для самой Польши⁹.

Мое здоровье по-прежнему малоудовлетворительно, и за работу я принимаюсь вяло. Вы, напротив, я вижу, молодец и находитесь в полной деятельности. Хороша ли подписка на "С.-Петербургские ведомости"?..

1426. Н. X. КЕТЧЕРУ

25 января (6 февраля) 1863. Париж

Париж.

Rue de Rivoli, 210.

25-го янв./6-го февр. 1863-го г.

Любезный Николай Христофорович, Марья Александровна Маркович, которая на днях приехала из России, просит меня обратить твое внимание на ее дело с Солдатенковым. Она, как ты знаешь, продала ему свои сочинения и получила вперед 100 р. сер. задатку¹: теперь же она бы желала знать, согласен ли Солдатенков на те условия, которые он сам ей предложил, т. е. на ту цену за лист. Г-н Тиблен послал Солдатенкову расписку в том, что он не препятствует изданию сочинений г-жи Маркович - а г-н Пфёль возьмет таковую же с Кожанчикова². Сделай мне дружеское одолжение, устрой это дело без замедления, так как г-жа Маркович нуждается в деньгах. Я тебе буду искренно за это благодарен. Это письмо будет тебе передано тем г-м Пфёлем, о котором я пишу выше. Одним словом, уговори Солдатенкова приступить, не теряя времени, к изданию.

Засим дружески жму тебе руку и еще раз прошу исполнить мою просьбу.

Преданный тебе

Ив. Тургенев.

1427. С. Н. ТОЛСТОМУ

26 января (7 февраля) 1863. Париж

Париж.

Rue de Rivoli, 210.

26-го января/7-го февраля 1863.

Любезнейший граф, я только сегодня получил Ваше письмо и деньги, 300 фр. Они были адрессованы poste restante - а мне и в голову не приходило сходить на почту - и если бы я сегодня случайно не завернул туда, их бы, пожалуй, отправили обратно. Но я их получил - и благодарю Вас.

Я слышал о свадьбе Вашего брата¹: помнится, я видел его жену еще молоденькой девочкой в доме ее отца². От души желаю ему счастья - и с нетерпеньем ожидаю его возвращения на литературное поприще: говорят, в "Русском вестнике" скоро явится его роман³.

Надеюсь, что Вы здоровы и веселы - дружески Вам кланяюсь и остаюсь

преданный Вам

Ив. Тургенев.

1428. А. А. ФЕТУ

26 января (7 февраля) 1863. Париж

Париж.

Rue de Rivoli, 210.

26-го янв./7-го февр. 1863 г.

Драгоценный Афанасий Афанасьевич, Вы в сердце поразили меня Вашим упреком: Вы полагаете, что я - сержусь на Вас!!! и оттого молчу... а я воображал, что Вы меня забыли. Дело в том, что я только сегодня получил Ваше письмо¹, находившееся в poste restante (у Гомберга ничего для меня не было) - а Вы, вероятно, не получили ни одного из двух писем, пущенных мною к Вам². Теперь всё дело объяснилось - жаль только, что переписка наша покоилась на лаврах - а главное, жаль, что Вы могли приписать мне дурное чувство. Но о прошедшем толковать нечего - и давайте снова бомбардировать друг друга письмами.

Я очень рад, что Вы снова возвращаетесь в свое степное гнездо: а то Вы в Москве либо хандрите, либо слишком прилежно посещаете нашего старинного друга, впрочем почтенного и приятного человека, г. Редерера³. Кстати, посмотрел бы я на Вас в костюме мавританца или алжирца, которым вы облекли свои члены на бале у Боткиных! Все эти известия доходят до меня через Борисова, с которым мы изредка перекликиваемся⁴.

Мысль - издать все Ваши сочинения и переводы - отличная мысль⁵; должно полагать, что и публике она покажется таковою же - конечно, не той публике, для которой разом появляются два издания В. Крестовского, поэта Фрины, одно великолепное, другое народное...⁶Признаюсь - этот факт меня поразил. Дайте нам также продолжение Ваших милейших деревенских записок⁷: в них правда - а нам правда больше всего нужна - везде и во всем.

Боткин Вам уже писал, что г-жа Виардо положила на музыку: "Шепот, робкое дыханье" - и "Тихая звездная ночь". С тех пор она еще прибавила: "Я долго стоял неподвижно..."⁸. Музыка прелесть как хороша - и,бог даст, будет издана в нынешнем году в России⁹ - но послать Вам ее - пока она не напечатана - невозможно. Потерпите - а не то приезжайте теперь сюда или летом в Баден. Музыка до того хороша, что стоит путешествия.

Изо всех ныне существующих муз - ни одна так упорно не молчала, как моя - всё это время; даже Вашу перещеголяла. Что будет дальше, не знаю - но что-то совсем притихло. Здоровье зато порядочно - т. е. теперь: зимой было скверно. Ну да ведь это всё суета сует и всяческая суета.

Жму Вам крепко руку и усердно кланяюсь Вашей жене.

Преданный Вам Ив. Тургенев.

P. S. Боткин процветает и дает нам восхитительные музыкальные утра.

P. S. О главном-то я и забыл написать. Где здесь найти гувернантку! помилосердуйте! Лоретку за огромные деньги - это дело другое. Надо брать француженок, которые по тому ли, по другому ли резону уже попали на святую Русь; а посылать туда - дело невозможное. Уж Вы потрудитесь.

1429. Н. А. ОРЛОВУ

27 января (8 февраля) 1863. Париж

Париж,

rue de Rivoli 210.

8-го февраля 1863.

Любезнейший князь, брат мой¹ приехал вчера вечером и мы с ним долго беседовали о нашем деле². Я убежден, что оно кончится благополучно: письмо мое к государю, в котором я его прошу приказать мне выслать обвинительные пункты³, письмо и заступление самого Будберга⁴ мне в том порукой. Во всяком случае я не предприму никаких решительных мер до получения ответа. Но так как предосторожность все-таки не мешает и так как брат мой находится в Париже, то мы подумали о том, как бы предотвратить всякие возможные неприятности. Мы остановились на следующем: брат мой даст на себя (так как в этом случае я должен остаться в стороне) вексель на сумму, равняющуюся, положим, половинной ценности моего имения, какому-нибудь доверенному лицу. Но лицо, которое должно быть с состоянием и советом - оставит этот вексель у меня в руках и только в случае скорой кончины моего брата предоставит его ко взысканию для удовлетворения меня из наследства. Если же я не сделаюсь изгнанником (чего я нисколько не желаю) или если брат успеет перевести мое имение за границу - то этот вексель уничтожается и всему делу конец. Из этого выходит, что употребление в действии этого векселя весьма неправдоподобно - и что он служит только как бы гарантией на крайний случай. Теперь обращаюсь к Вам с откровенной просьбой. Хотите Вы быть тем доверенным лицом, которому брат мой даст на себя вексель? Отвечайте мне, не стесняясь, с полной откровенностью; я понимаю, что у Вас могут быть соображения, которые Вас заставят колебаться. Я даже думал прямо обратиться к кн. Трубецкому - но я знаю, что с Вами всегда посоветоваться не худо и вот я иду за советом. Именем нашей дружбы прошу Вас ответить мне - прямо, без церемонии. Если Вы согласны, то мы с братом приедем в Брюссель для устройства этого де