Амфитеатров Александр Валентинович - Переписка М. Горького с А. Амфитеатровым

и был направлен против тенденциозности горьковской повести, якобы уводящей от "реальной перспективы"⁵⁶.

   Казалось бы, высказав свое мнение о "Матери" как произведении схематичном, в котором нивелируется человеческая личность и "люди вращаются с правильностью маховиков на приводных ремнях", Амфитеатров выступал как идейный противник Горького. Но и написав эти злые слова, Амфитеатров в письмах не раскрывал своего личного мнения о "Матери", а приводил восторженный отзыв о ней Лопатина (п. от 6 октября 1908 г.). Он не хотел терять расположения и доверия Горького. Не потому ли он "подыгрывал" Горькому в таких его начинаниях, как каприйская школа? Но опять-таки его политика была двойственной: участвовать в школе активно, т. е. стать одним из ее лекторов, он отказался (п. от начала сентября 1909 г.); правда, он оказал некоторую денежную помощь ее организаторам, как это видно из переписки.

   Горький шел навстречу Амфитеатрову. Возможно, желая разубедить его, рассеять предвзятое его мнение о социал-демократизме и социал-демократах, Горький настойчиво приглашал Амфитеатрова приехать в апреле 1908 г. на Капри, где должны были собраться лучшие силы российской социал-демократии. Он хотел поближе познакомить его с Луначарским и Богдановым, к которым тогда относился восторженно, считая, что они - "красота и сила" социал-демократической партии⁵⁷.

   Амфитеатров же, многократно приезжавший на Капри и имевший с Горьким длительные беседы, не терял надежды, что Горький отойдет от своих социал-демократических убеждений. Амфитеатров понял, что 1908-1909 гг. были для Горького годами мучительных поисков, противоречий, заблуждений, когда он написал "Исповедь", пережил увлечение богостроительством Луначарского и разрыв с Луначарским, пережил увлечение философией Богданова и разочарование в Богданове, пережил историю каприйской школы. Казалось, что в эти годы Горький все дальше отходил от Ленина и большевиков.

   Судьба каприйской школы, может быть, более всего укрепляла Амфитеатрова в надежде на окончательный разрыв Горького с Лениным. Поскольку Амфитеатров был в числе тех, кто внес определенную сумму на устройство школы (взносы были сделаны также Шаляпиным, самим Горьким, М. Ф. Андреевой, пароходчиком В. М. Каменским),- Горький порой достаточно откровенно высказывал ему неодобрение в адрес находившегося в Париже Большевистского центра, осудившего фракционный характер школы. Захваченный самой идеей создания школы для рабочих, возможностью на деле осуществить давнюю мечту о внесении культуры в широкие народные массы - а ученики школы и были для Горького представителями народа, пролетариата,- Горький не замечал, что некоторые организаторы школы с самого начала имели в виду совсем иные цели, нежели образование русских рабочих. В школе читались лекции не только по истории литературы и искусства, здесь не только приобщали слушателей к культуре прошлого, проводя с ними экскурсии по музеям Неаполя, Помпеев, Рима. Одновременно рабочие проходили курсы политической экономии, философии, истории, теории и истории профессионального движения, занимались вопросами современной политической борьбы. И эта курсы читались людьми, настроенными оппозиционно по отношению к Ленину и Большевистскому центру, организовавшими антипартийную группу "Вперед", - Богдановым (Максимовым), Базаровым, Луначарским, позже к ним присоединился Ст. Вольский,- людьми, проповедующими эмпириомонизм и богостроительство, а главное, стоявшими на позициях отзовизма и ультиматизма, позициях, которые противоречили гибкой реалистической тактике большевиков-ленинцев в тот сложный, послереволюционный период. После прохождения курса школы рабочие должны были вернуться в Россию (это было обязательным условием при зачислении в школу) и вести там широкую агитационную и пропагандистскую работу. Таким образом, отзовисты получали достаточно серьезное подкрепление для распространения своих идей в России. Естественно, что Ленин и Большевистский центр не могли примириться с таким положением дела и резко выступили против организации школы для рабочих на Капри. После многих переговоров и длительной борьбы было принято решение о том, что каприйская школа будет находиться под контролем Большевистского центра. Но отдаленность ее от Парижа, состав её лекторов (Ленин, Дубровинский, Л. Владимиров отказались приехать на Капри, настоятельно приглашая слушателей в Париж) - все это превращало контроль в формальность, и школа стала, по существу, центром новой фракции.

   Как известно, Ленин и Большевистский центр неоднократно обращались к ученикам школы и разъясняли им свою позицию. Однако всякий раз это вызывало сильнейшую реакцию со стороны лекторов школы и доходило до прямых призывов к борьбе с Лениным. "Атмосфера взаимной нетерпимости" - так характеризовал отношения между школой и Большевистским центром Луначарский⁵⁸. Со временем противоречия усугубились еще более, когда группа учеников выступила против лекторов и уехала в Париж, где встретилась с Лениным.

   Вся эта история удручающе действовала на Горького. Это очень хорошо понял Ленин, написавший ему сразу после беседы с приехавшим в Париж Михаилом (Н. Е. Вилоновым) большое, откровенное письмо, в котором дал глубокий и точный анализ того, что произошло в каприйской школе и что происходит с Горьким. "Из слов Михаила я вижу, дорогой А. М., что Вам теперь очень тяжело. Рабочее движение и социал-демократию пришлось Вам сразу увидать с такой стороны, в таких проявлениях, в таких формах, которые не раз уже в истории России и Западной Европы приводили интеллигентских маловеров к отчаянию в рабочем движении и в социал-демократии. Я уверен, что с Вами этого не случится, и после разговора с Михаилом мне хочется крепко пожать Вашу руку". На всем протяжении борьбы с фракционерами Ленин ни разу не упомянул имени Горького, бывшего одним из учредителей школы, хотя о других ее организаторах - о Богданове (Максимове), Луначарском, Базарове - отзывался нередко весьма нелестно. Более того, в этом, написанном в разгар борьбы, письме он дал замечательную характеристику Горькому, в которой заключалось и предостережение: "Своим талантом художника Вы принесли рабочему движению России - да и не одной России - такую громадную пользу, Вы принесете еще столько пользы, что ни в каком случае непозволительно для Вас давать себя во власть тяжелым настроениям, вызванным эпизодами заграничной борьбы"⁵⁹. (Несколько позже, в "Заметках публициста", Ленин расширит и разовьет эту характеристику, сказав, что Горький "безусловно крупнейший представитель пролетарского искусства, который много для него сделал и еще больше может сделать" ⁶⁰.)

   Важными для Горького были заключительные слова письма: "...теперь у меня есть надежда, что нам с Вами придется встретиться еще не врагами"⁶¹. И Горький сразу откликнулся на это письмо Ленина: "...знаете что, дорогой человек. Приезжайте сюда, до поры, пока школа еще не кончилась, посмотрите на рабочих, поговорите с ними. Мало их. Да, но они стоят Вашего приезда. Отталкивать их - ошибка, более чем ошибка"⁶². Правда, письмо это было достаточно резким, и Ленин в ответном письме возражал Горькому по многим пунктам. Правда и то, что сближения их тогда не произошло, и в марте 1910 г. Ленин писал Вилонову: "С Горьким переписки нет"⁶³. Переписка возобновилась чуть позже, но это не означало, что Горький оставил без внимания письма Ленина. Он переживал тяжелый духовный кризис. М. Ф. Андреева с тревогой писала Н. Е. Буренину: "...здоровье Алеши очень плохо: изнервничался так, что неделями не спит, почти не ест, худ и бледен, как я не знаю что. Он тоже страшно огорчен и удивлен, так как такого разочарования и он не ждал" ⁶⁴.

   Амфитеатров чувствовал смятение Горького, зная о его разрыве с Богдановым и Луначарским, догадываясь о расхождении с Лениным. К тому же в печати стали распространяться слухи об исключении Горького из партии. И он решился в письме к Горькому поиронизировать по поводу его "социализма" и "большевизма". 7 января 1910 г., прочитав "Городок Окуров", он с развязностью, которую редко допускал в письмах к нему, заявил: "Буду, ох, буду я писать об Окурове этом! Хороший, добротный городок. И без эрфуртской программы даже! Не сердитесь! Уж очень я Вас люблю, когда Вы изобразитель, а не школьный учитель". Горький ответил Амфитеатрову незамедлительно: "Что Вы меня все "большевизмом" шпыняете? Вы же внимательный читатель! Большевизм мне дорог, поскольку его делают монисты, как социализм дорог и важен именно потому, что он единственный путь, коим человек всего скорее придет к наиболее полному и глубокому сознанию своего личного человечьего достоинства. Иного пути - не вижу. Все иные пути - от мира. Один этот - в мир. Требуется, чтоб человек, однажды, сказал сам себе: аз есмь создатель мира. Именно отсюда - и только отсюда! - может родиться новый человек и новая история.

   Не трогайте мой социализм".

   Слова об "эрфуртской программе", об "учительстве", перенесенные из статьи "Новый Горький" в личное письмо, и вызвали резкую отповедь Горького. Горький мог не отвечать на публичные выступления Амфитеатрова, но оставить без внимания грубый выпад в письме, адресованном ему лично, он не захотел. Не захотел он и просто "одернуть" Амфитеатрова. Объясняя, почему ему дороги большевизм и социализм, и отвечая на упорное и последовательное стремление Амфитеатрова оторвать его от идей социализма, Горький утверждал связь нового человека с этими идеями и, следовательно, органичность "большевизма" в своем художественном творчестве. Это был ответ и на утверждение Амфитеатрова о неизбежной нивелировке человека социалистическими доктринами.

   Нельзя не видеть, что художник Горький сформулировал в своем ответе Амфитеатрову мысль, близкую той, которая чуть позже прозвучит в письме В. И. Ленина Горькому: "...после 1905 г. всерьез говорить о политике без выяснения отношений к марксизму и к социал-демократии нельзя, невозможно, немыслимо"⁶⁵. Для Горького "без выяснения отношений к марксизму и к социал-демократии нельзя, невозможно, немыслимо" было быть художником.

   "Исповедь" Горького на какое-то время поселила в Амфитеатрове надежду на отход писателя от социал-демократических идей к "анархизму" (по мнению критика) "На дне". Но "Лето" и образ Егора Досекина несколько разочаровали Амфитеатрова. Написав о "Лете" "преогромную статью", полную безудержных похвал (""Лето" - большая и прекрасная былина в прозе", "чудесная поэма", "грандиозная", "гениальная", "шекспировская" фигура стражника Семена и пр.), Амфитеатров не преминул вернуться к "просчетам" "Матери" и отметить, что ему Егор Досекин "нравится меньше других фигур, как главное вместилище <...> теоретической дидактики <...> неумеренного заезда публицистического резонерства в художественную изобразительность..." ⁶⁶

   Несмотря на неоднократные обещания написать о "Городке Окурове", Амфитеатров отдельной статьи об "Окурове" так и не написал, хотя в одной из своих статей и дал общую высокую оценку повести.

   "...Наша критика не может простить Вам того, что Вы социалист",- писал Плеханов Горькому 21 декабря 1911 г.⁶⁷ Амфитеатров был в числе этих критиков.

   Письма 1910-1911 гг. выявляют всё растущие разногласия Горького и Амфитеатрова. Горький не пишет ему о многом, что чрезвычайно важно и дорого для него. В первую очередь не пишет о Ленине, о своих встречах и разговорах с ним, о тех проблемах, которые поднимаются в их возобновившейся переписке. Однажды Амфитеатров прямо вызвал Горького на разговор о Ленине. "Когда Вы у меня были, то о школе (каприйской.- Н. Д.) говорили довольно много,- писал он Горькому 4 декабря 1909 г.,- <...> а Ленина, помнится, Вы мне очень хвалили". Горький в своем ответе не откликнулся на эти слова.

   В июле 1910 г. Ленин две недели жил у Горького на Капри, и 14 июля Горький уехал вместе с Лениным. До конца июля он пробыл в Аляссио, у Екатерины Павловны и Максима, недалеко от Кави ди Лаваньи, где жили тогда Амфитеатровы, которые неоднократно звали Горького к себе. Но - "опять мною прострелило мимо вас, дорогой Александр Валентинович, а, ей же богу, не я в этом повинен! Наша жизнь нам судьбой суждена и т. д.",- писал он Амфитеатрову, вернувшись на Капри, в начале августа.

   В 1911 г. "круто", по словам Горького, разошлись его и Амфитеатрова взгляды на "дело" Шаляпина⁶⁸, драматическим разрывом завершилась история с "Современником". Но переписка, отразившая сложные нюансы отношений двух таких разных людей, продолжалась. В этом заключен ее нравственный, психологический, общественно-исторический интерес.

  

  

   В 1906 г. Горький стал сотрудничать в амфитеатровском "Красном знамени". Он печатал здесь свои очерки, памфлеты, открытые письма, воззвания: "Господину Анатолю Франсу", "Не давайте денег русскому правительству", "Дело Николая Шмита", "Русский царь", "Послание в пространство", "Солдаты" и др. Это были публицистические произведения, насыщенные глубоким революционным пафосом, верой в силу интернациональной борьбы трудящихся, гневным чувством непримиримости к русскому правительству. Между тем платформа "Красного знамени" не отличалась последовательной революционностью. Журнал значился как "политический и литературный", но политическая линия "Красного знамени" была шаткой и расплывчатой. Единственно последовательной была его "антидинастическая" направленность. Литературный отдел был слабым - на это указывал Амфитеатрову сам Горький, когда прочел первые книги журнала, он советовал звать в журнал больше писателей. Но, как ни старался Амфитеатров привлечь к "Красному знамени" известных русских писателей, это ему не удавалось. Андреев отказался от участия в "Красном знамени". Рукописи Куприна застряли где-то в дороге или были задержаны.

   Много печатался в журнале лишь Бальмонт, живший тогда в Париже, и, разумеется, сам Амфитеатров, заполнявший все отделы журнала. При этом оказалось, как верно отмечал И. Кугель, что "Амфитеатрову, получившему полную возможность говорить, и сказать-то нечего" ⁶⁹.

   Но Горький многое, написанное в Америке, посылал в "Красное знамя", потому что журнал, выходивший в Париже на русском языке, был одной из немногих тогда для Горького трибун, с которой он мог говорить с русским читателем: в России эти его произведения не могли быть полностью напечатаны. "Вот ответы Олару и журналистам вообще <...> Если ничего не имеет против - пошлите вторые экз[емпляры] Амфитеатрову, за него очень ходатайствуют, уверяя, что он якобы может быть зело полезен. Участие Плехан[ова] и Тарле в "Кр[асном] зн[амени]" объясняется сими же соображениями",- писал Горький Ладыжникову⁷⁰. При этом он прекрасно понимал, что Амфитеатров в "Красном знамени" не отказался от некоторых принципов нововременской журналистики. Весной 1912 г. Андреев напомнил Горькому: "Есть один почти несомненный признак, по которому можно узнать продажного писателя: он пишет не для себя, а для хозяина, кто бы им ни был - правительство, публика, толпа. Таков характер всего "Нового времени" и нововременцев; в крайнем случае они меняют только хозяев, но лакейский облик сохраняют всюду. Я помню, как ты разбирал первую книжку "Красного знамени" Амфитеатрова и находил в нем лакейские черты нововременства" ⁷¹.

   Но участием Горького в "Красном знамени" и мимолетным союзом Амфитеатрова со "Знанием" не ограничились их общие издательские дела. К концу 1910 г. Горький и Амфитеатров выяснили, что решительно расходятся в своих оценках марксизма, социал-демократии, большевизма. Выявились и их разногласия по вопросам художественного творчества. Ведь именно в статьях о Горьком Амфитеатров постоянно рассуждал о "художественном реализме" и романтике, противопоставляя их и отдавая предпочтение "правде художественного реализма, призывающей общество к наглядному и осязательному самопознанию", а творчеству Горького приписывал он "реторику <...> обличительной романтики"⁷². И при всем этом, задумав в конце 1910 г. создать новый журнал "Современник", он стал настойчиво звать Горького. Идейная программа нового журнала, как это объявляла редакция, была "внепартийной", т. е. далекой от идей социал-демократизма. Художественная платформа - "реализм", как его понимал Амфитеатров,- также расходилась с позицией Горького-художника. И все же Амфитеатров пригласил Горького в "Современник", а Горький это приглашение принял. Что было нужно Амфитеатрову от Горького? Имя, которое привлечет внимание к новому журналу? Или он еще не расстался с мыслью "завоевать" Горького, сделать его своим единомышленником? Но ведь он был достаточно умен, чтобы надеяться на успех. Так или иначе, Горький согласился участвовать в новом журнале.

   "Переписка Горького свидетельствует о том, что в 1910-1911 гг. у него возникает план издания дешевой демократической газеты и социал-демократического журнала",- отмечала К. Д. Муратова⁷³. Приглашение Амфитеатрова к участию в "Современнике" давало Горькому возможность отчасти реализовать этот замысел. Горький надеялся, что журнал сможет объединить левые, демократические силы литераторов. К тому же именно в конце 1910 г., прочитывая присылаемые ему рукописи "писателей-самоучек", Горький размышлял о путях развития новой литературы и рассчитывал, что "Современник" поможет объединению молодых писателей. А. Перепеч, автор вступительной заметки к первой публикации писем Горького и Амфитеатрова, не без основания замечает, что "Горькому хотелось использовать новый журнал для печатания произведений начинающих писателей" ⁷⁴.

   Судя по переписке Горького c разными корреспондентами, он хорошо понимал, что его союз с Амфитеатровым будет настороженно воспринят его друзьями. "Издали, конечно, мало сделать можно, и, думаю, долго этот журнал не выстоит, а попробовать - надо. Репутация моя, конечно, пострадает, но пусть ее, ничего. Работать хочется, а - негде",- признавался он Е. К. Малиновской⁷⁵. Но мгновенная решительная реакция В. И. Ленина на объявление о "постоянном сотрудничестве" Горького в "Современнике" заставила Горького вновь и вновь обдумывать свои отношения с новым журналом. Горький понимал правоту Ленина, высмеявшего нелепость журнала "без направления".

   "Вырезки, аналогичные вами присланной, я уже получал - штук пять, и обруган за "постоянное сотрудничество" - достаточно. "Постоянное" - миф, а сотрудничество - факт",- писал он Малиновской ⁷⁶. И в письме Боголюбову: "Слух о том, что "Совр[еменник]" издаю я,- не весьма приятен мне, и, по возможности, надобно его опровергать"⁷⁷.

   Переписка показывает, что участие Горького в "Современнике" в 1911 г. так и не стало "постоянным". Первые номера журнала разочаровали Горького, а напечатанная во второй книге статья Амфитеатрова "Литературные впечатления" вновь показала полную идейную несовместимость его и Горького позиций.

   В начале 1911 г. шестым изданием вышла книга И. Родионова "Наше преступление". Книга возмутила Горького, в ней содержалась грубая клевета на крестьян, на деревню, якобы погрязшую в невежестве, пьянстве, разврате, дикую, темную, страшную. В своем предисловии Родионов призывал нести "во глубину России мир, свет и знания", но, как свидетельствовала его книга, единственным радикальным средством для пресечения преступлений, пьянства, разврата автор признавал виселицу. Горький считал, что книга Родионова должна быть освещена в печати так, как она этого заслуживает. Тем более что уже появились статьи, разоблачающие личность самого Родионова, подъесаула, земского начальника, зверски избившего крестьянина.

   Амфитеатров собирался написать о книге Родионова в "Современнике". Горький почти одновременно просил о том же М. К. Куприну-Иорданскую и объяснял: "...напечатать такую рецензию - долг порядочных людей и демократов. Организация демократии - очередная задача, Вы это понимаете, конечно; действуйте же в этом направлении определеннее и резче <...> Помещенная в одной книге с моею статьей, рецензия произведет чудесное впечатление и даст книжке хороший вкус и запах" (Г-СМ, п. 9).

   "Современный мир" поместил во второй книге журнала статью Е. Смирнова "Чье преступление?", здесь же была напечатана статья Горького "О писателях-самоучках".

   Надо вспомнить, что в феврале 1911 г. царское правительство широко отмечало пятидесятилетие "великой реформы", и помещенные в февральских номерах журналов статьи так или иначе откликались на это событие. Но для Горького точкой отсчета был не 1861 год, а 1905: он писал о рукописях, присланных ему в 1906-1910 гг., эта дата указана в статье не случайно. Не касаясь подробно самой статьи, скажем о некоторых важных выводах Горького. "...Мне чувствуется,- писал Горький,- что непосредственно из самой массы русского народа возникает к жизни новый тип человека, это - человек бодрый духом, полный горячей жажды приобщиться культуре, вылечившийся от фатализма и пессимизма, а потому - дееспособный" (XXIV, 127).

   Разительный контраст словам Горького представлял процитированный им диалог из книги Родионова:

   "- Послушать вас - народ, выходит, совсем зверь.

   - Помноженный на скота.

   - Господа, не обижайте скотов и зверей. Мужик куда гаже" (XXIV, 134).

   Амфитеатров, которому Горький высказывал в письмах свое мнение о книге, в "Литературных впечатлениях" (в Собрание сочинений эта статья вошла под названием "Родионовщина") анализировал "Наше преступление" наряду с прозой А. Толстого, "Деревней" Бунина и рассказами Е. Милицыной. Этот "литературный ряд" не мешал ему обращаться к явлениям общественной жизни. Но если для Горького отклик на книгу Родионова был поводом для "организации демократии", как писал он М. К. Куприной-Иорданской, то для Амфитеатрова он послужил поводом для очередного выпада против марксистов и социал-демократов.

   Размышляя о революции 1905 г., он высказывал мысль о ее преждевременности, поскольку это была революция "города" и город провалился "на роковом мучительном экзамене". "Городское "древо свободы" не нашло укрепы в деревенском корне"⁷⁸. Ужасы современной деревенской жизни, считал Амфитеатров, и явились следствием революции, ожесточившей народ: "...восставшая деревня жжет, ломает и убивает" ⁷⁹.

   Критикуя Родионова язвительно, остро, со всем присущим ему блеском опытного фельетониста, Амфитеатров не слишком протестовал против родионовской характеристики деревни, его возмущение вызывали лишь меры, предлагаемые Родионовым,- "вытрезвить народ виселицей". И в произведениях А. Толстого и Бунина народ представал, казалось Амфитеатрову, в сходном диком, страшном обличье. У Толстого "народ расплылся неясным пятном, остался только зловещим мутно-красным, задним фоном", на котором проходит усадебная жизнь, которая столь же ужасна, тупа, развратна.

   В "Деревне" Бунина, писал Амфитеатров, жизнь народа нарисована еще более страшными красками, чем в книге Родионова. "Нечего и говорить, что умный, изящный, либеральный г. Бунин ни виселиц, ни розог, ни смирительной рубашки для народа не требует. Но городской, господский перепуг его пред новым мужиком едва ли не глубже еще, чем в книге г. Родионова", - писал Амфитеатров, не принимая во внимание, что Буниным владели чувства неизмеримо более сильные, нежели "перепуг",- боль, гнев, страдание.

   Но, издеваясь над Родионовым, забавляясь испугом "академика И. А. Бунина", сочувствуя изображению А. Толстым усадебной жизни, Амфитеатров не находил ничего, что можно было бы противопоставить этой общей зловещей картине. Не спасало его и обращение к рассказам Е. Милицыной или упоминание о том, что, находясь вдали от России, он все же мог увидеть "прекрасных и здоровых" людей, вышедших из крестьян. Он назвал учеников каприйской школы (впрочем, тут же оговорившись, что это "политики, своего рода сектанты") и ... русскую прислугу, жившую в Феццано у русских эмигрантов⁸⁰. Но это заявление звучало неубедительно, подчеркивало, как всегда у Амфитеатрова, единичность факта, его исключительность. Возможно, это был жест в сторону Горького, рассчитанный на забывчивого читателя: ведь совсем недавно Амфитеатров обвинял Горького, создавшего образы революционеров, первых русских социал-демократов, в "слащавой фальши".

   Любопытно, что среди названных Амфитеатровым произведений о деревне не упоминалось "Лето" Горького, произведение, в котором, по словам В. Воровского, нашла свой "отзвук" новая деревня⁸¹.

   В статье "О писателях-самоучках" Горький утверждал: "Один ряд людей в самых тяжелых условиях и положениях упрямо ищет и находит нечто ободряющее, человечье; другой - явно склоняется ощущать мрачное, подчеркивать скотское и зверское" (XXIV, 131). Это написано одновременно с "Родионовщиной" Амфитеатрова. Естественно, что Горький не мог поместить свою статью в "Современнике": слишком резким диссонансом прозвучала бы она рядом со статьей Амфитеатрова.

   В сущности, в течение всего 1911 г., когда журналом фактически правил Амфитеатров, Горький не проявлял к нему особенного интереса. Правда, он посылал Амфитеатрову рукописи, нередко это были рукописи начинающих писателей. Сам же печатался на страницах "Современника" не чаще, чем в "Современном мире", и при чтении его писем о "Современнике" не возникает ощущения того, что это для него свой, близкий по духу журнал. Горький стоял как бы вне редакторских дел⁸². "И не обещал я постоянства, и невозможно оно для меня",- возражал он Амфитеатрову на его упреки в том, что он отдает свои произведения в другие журналы (п. от декабря, не ранее 16, 1910 г.). "Я не могу отдать себя целиком "Современнику", чего хотели бы Чернов и К®, не могу даже посвятить этому делу много времени, его у меня - нет, оно потребно на целый ряд других, не менее важных задач",- писал он Е. П. Пешковой 5 марта 1911 г.⁸³

   Горького беспокоило то обстоятельство, что фактическим хозяином журнала становился один Амфитеатров. Даже на обложке журнала с третьей книги не указывался состав редакционно-издательского комитета, как это было сделано в первых номерах, но крупным шрифтом было напечатано, что "Современник" выходит при "ближайшем участии А. В. Амфитеатрова", а далее мелким шрифтом перечислялись литераторы, сотрудничавшие в журнале.

   Сначала Горький настоял на приглашении в журнал в качестве литературного редактора В. С. Миролюбова. В апреле 1911 г. он вел в Париже переговоры с В. М. Черновым о возможной реорганизации "Современника" и о вхождении Чернова в редакцию (см. Г-Ч). Очевидно, Горький думал и об уходе из "Современника". Во всяком случае, косвенно об этом свидетельствует письмо Миролюбова к Е. П. Пешковой от 27 мая 1911 г.: "От "Современника" А. М. не отказывается" ⁸⁴. Но летом того же года Горький намеревался пригласить на Капри Н. И. Иорданского, с тем чтобы обсудить план "объединения вокруг какого-нибудь органа"⁸⁵.

   Когда в июне в Феццано вместе с издателем журнала П. И. Певиным собралась новая редакция "Современника", чтобы выработать "конституцию" журнала и "новый манифест", Горький в этой работе участия не принял и раздраженно писал Миролюбову после выхода седьмой книги: ""Манифест" - конечно - излишен. Это становится смешно: на протяжении полугода дважды громогласно объявили - "мы вам зададим!" Никто не откликнулся ни в первый, ни во второй раз" (XXIX, 176).

   31 августа 1911 г. Горький признавался Е. П. Пешковой уже более определенно: "Угнетает "Современник" своими "манифестами". Нет, с осени я налажу другой журнал, это необходимо"⁸⁶.

   Любопытно, что 30 августа, т. е. почти одновременно с этим письмом Горького, Амфитеатров сообщал Г. А. Лопатину: "Соредакторы мои, кажется, не весьма довольны мною, что я менее глуп, чем кажусь, и веду свою собственную линию..."⁸⁷ Эта линия велась Амфитеатровым, в сущности, в одном направлении: он хотел стать единоличным редактором "Современника". В октябре 1911 г. он встретился в Париже с издателем журнала Певиным и, очевидно, обо всем с ним договорился.

   В свою очередь, Чернов и в особенности Миролюбов были недовольны поведением Амфитеатрова, и 1 ноября 1911 г. Миролюбов заявил Амфитеатрову о своем уходе из "Современника". Чернов высказался против его ухода, на это Амфитеатров заявил, что "на коллективную редакцию он не согласен, что ведение журнала он должен взять в свои руки", а Чернову и Миролюбову предложил только сотрудничество. Так излагал ход событий Миролюбов⁸⁸. Примерно так же описывала конфликт в редакции жена Амфитеатрова - Иллария Владимировна в письме к Е. П. Пешковой, но, естественно, виновником "инцидента" она считала только Миролюбова: "Собственно, все произошло из-за Миролюбова, с которым А. В. оказалось работать несподручно. За эту трепетную лань вступился Чернов и поехал на Капри, откуда и получено было огорчившее нас письмо. Теперь уже кое-что посклеено, и даже Алексей Максимович написал, что ввиду некоторых выяснившихся обстоятельств он вряд ли будет участвовать в журнале, который мастерили Миролюбов и Чернов за спиной А. В."⁸⁹

   М. Ф. Андреева считала, что главной причиной ухода Горького из "Современника" был Миролюбов, и осуждала его и Чернова: "С Амфитеатровым гг. Чернов и Миролюбов А. М-ча поссорили" ⁹⁰,- сетовала она в письме А. Н. Тихонову. Пятницкий, напротив, считал виновником конфликта Амфитеатрова. "Он (Чернов.- Н. Д.), Миролюбов и Горький выходят из журнала. Властолюбие и неискренность Амфитеатрова"⁹¹,- записал он в дневнике 26 октября/8 ноября 1911 г.

   Но обратимся к переписке. 1 ноября 1911 г., очевидно сразу после разговора с Миролюбовым и Черновым, Амфитеатров написал Горькому огромное письмо, к которому сделал еще приписку: "Для Вас одного", имея в виду, безусловно, что, поскольку речь идет о коренных переменах в журнале, письмо его будет рассматриваться как документ официальный и потому будет читаться не только Горьким. Письмо свое Амфитеатров начал издалека, с поездки в Париж и встречи там с Певиным. Рассказывая об этой встрече, во время которой выяснилось, что тираж "Современника" падает, Амфитеатров передал Горькому претензии Певина: "журнал строится скучно и неинтересно", публика против "завала журнала эс-эрскими теоретическими статьями и плохою, мелкою беллетристикою", сам Амфитеатров мало печатается и не редактирует "журнала с той самостоятельностью, на которую он (Певин.- Н. Д.) рассчитывал, памятуя мое уменье и опыт". Таким образом, оказывалось, что претензии Амфитеатрова к Чернову и особенно к Миролюбову совпадали с претензиями Певина. Амфитеатров не скрывал, что "великим облегчением" явилось для него заявление Миролюбова об уходе.

   Реакция Горького на декларацию Амфитеатрова была незамедлительной и вполне определенной: "Нисколько не умаляя моего к вам уважения, я, по совести, должен сказать, что единоличное руководительство литературно-политическим журналом не считаю работой посильной для вас и уверен, что вы с нею не справитесь. Мое убеждение подтверждают первые книжки "Современника", а особенно его неуместные манифесты. Лично я в журнале с единоличным руководителем - кто б он ни был - не стану сотрудничать. И я принужден просить вас: снимите мое имя из объявлений о подписке...",- твердо заявил Горький в ответном письме, официальном, предельно четко формулирующем и общую позицию Горького (нежелание сотрудничать в журнале с единоличным руководителем), и оценку Горьким Амфитеатрова-редактора. В том же духе, только более лаконично, Горький объяснил суть "инцидента" с "Современником" в письме к Б. П. Пешковой: "Амфитеатров желает вести его единолично, сам, своими талантами. Чернов и Миролюбов уходят, я, конечно, тоже" ⁹².

   На письмо Горького Амфитеатров ответил быстро и, к удивлению Горького, заявил, что готов сам отойти от "Современника", если его действия вызвали такое недовольство. Горький признавался Чернову, что "был застигнут врасплох сим неожиданным оборотом дела". Однако Чернов справедливо расценил предложение Амфитеатрова как "красивый жест для успокоения отчасти общественной, отчасти же, может быть, и личной совести" (Г-Ч, п. 5).

   Несколько иначе объяснял Амфитеатров события в "Современнике" в письме к Е. П. Пешковой. Сначала он, как и его жена, сетовал на вмешательство посторонних сил: "Между нами брошен весьма большой черный кот на почве несогласий по "Современнику"". Но в следующем письме, от 30 ноября 1911 г., он, по существу, возложил на Горького всю ответственность за происшедшее. "Что касается роли А. М. в этой истории, то его поведение мне лично рисуется таким образом. Будучи духовным отцом той путаницы, которая возникла в виде фиктивного коллектива "Современника", он охладел к сему безнадежному чаду, как только потерял его из глаз, то есть на второй день по рождении. Между тем на Капри за "Современник" на него дулись - кто за меня, кто за якшанье с эс-эрами, кто за новую неверность "Знанию". Все это по совокупности создавало атмосферу неприятную и густую, из которой Максимычу хотелось выйти, но не было причины. Таковая так и не представилась, но явился повод. А. М. за него и ухватился"⁹³. В амфитеатровском анализе поведения Горького отсутствует важный факт - история с Шаляпиным, значительно ускорившая и приблизившая разрыв, о чем свидетельствуют многие письма Горького Амфитеатрову (см. статью Б. А. Бялика).

   Стоит напомнить в этой связи и признание Горького в одном из писем к Е. П. Пешковой: "Буду уговаривать Амфитеатрова вступиться за Федора, а если А[лександр] В[алентинович] не согласится - разойдусь с ним и "Современником" так, чтоб публика знала причину разрыва. Для меня Федор дорог не только сам по себе, а как некий символ". Причины для разрыва, таким образом, существовали, они накапливались исподволь, постепенно, углубляя трещины, появлявшиеся в отношениях Горького с Амфитеатровым и другими членами редакции. "Нет, примирить нельзя - я пробовал,- писал он Е. П. Пешковой.- Г. г. А. Б. В.- и т. д.- весь алфавит - люди не столько талантливые, сколько самолюбивые; их главнейшее стремление - выскочить вперед, на позиции "вождей" общественного мнения. Их отношения друг к другу - отношение лихачей-кучеров: катай вперед во всю мочь и, во что бы то ни стало, дави встречных, опрокидывай друг друга - лишь бы обогнать! Их лошадки - их дарованьица: они нахлестывают свои талантики безжалостно, кормят их не овсом серьезных знаний, а газетной трухой и быстро истощают. Очень жалкий народ. Наиболее потерпевшим и материально и морально в этой истории - являюсь я. Обе стороны относились ко мне так небрежно, как только могут" ⁹⁴.

   Горький просил Амфитеатрова "тихо" снять его имя из числа сотрудников. Одновременно он решительно возражал против публичного оповещения об уходе из "Современника" через печать, как этого требовали Чернов и Миролюбов.

   "Роман" Горького с "Черновыми и Амфитеатровыми"⁹⁵ завершился уходом всех четырех - Горького, Чернова, Миролюбова и чуть позже самого Амфитеатрова - из "Современника", т. е. полным крахом редакции. Но переписка Горького и Амфитеатрова продолжалась. Сначала были неизбежные в связи со всем случившимся выяснения причин взаимного недовольства, затем переписка вошла, казалось бы, в прежнее русло, и Горький однажды даже написал Амфитеатрову, когда тот обиделся на отказ Горького сотрудничать в новых амфитеатровских сборниках "Энергия", теплые и прочувствованные слова: "Я вас люблю и уважаю, и очень высоко ставлю вашу неутомимую, всегда умную работу, всегда талантливую и, как-то по-русски, особенно честную. Не лесть, не комплимент, а от сердца говорю то, что думаю давно и что хорошо проверено: на редкость открытое лицо у вас - лицо души - и другой такой фигуры психической - не знаю" (письмо от 4 октября 1913 г.).

   И все же переписка затухала. "От Горького страшно давно нет вестей. Лопнула тут какая-то пружина, а почему - кто весть",- сетовал Амфитеатров в письме к Лопатину от 5 января 1914 г. И в письме от 12 мая 1914 г.: "От Алексея Максимовича имел одно письмо, весьма бессодержательное, из которого видно только, что Россия пришлась ему не сахарно. Во всяком случае, он засядет там, видимо, навсегда, так как жизнь на Капри совершенно ликвидирована. Приводят меня в большое огорчение слухи об его театральных предприятиях и затеях. Во-первых, прогорит он зверски на этом деле. Во-вторых, измотает оно его нервно всячески. В-третьих, возвратившийся в Россию Горький для того, чтобы заняться антрепризою, это как-то ужасно мизерно, все равно что Топтыгин чижика съел. Но писать ему обо всем этом, конечно, невозможно, ибо только родит недоразумения" ⁹⁶.

   В то же самое время Амфитеатров готовил к печати двадцать второй том Собрания сочинений "Властители дум", куда был включен раздел о Горьком, содержавший статью "Новый Горький". Примерно тогда же в статье о Чехове для тридцать пятого тома Амфитеатров в несколько завуалированной форме заявил, что "новый пролетарский романтизм Максима Горького", пришедший на смену "атомистическому реализму Чехова", ничего не дал русской литературе: "...строители пришли неважные. Строили плохо и ничего не выстроили" ⁹⁷.

   Переписка Горького и Амфитеатрова в 1912 - начале 1914 г. показывает всё углубляющиеся противоречия между ними во взглядах на русский народ и его исторические судьбы.

   Отразилась в переписке волновавшая в те годы Горького проблема национализма, особенно обострившаяся в связи с приближавшимся в 1913 г. трехсотлетием дома Романовых. "Удивительно, что на развитие националистического шовинизма наши журналы не обращают должного внимания <...> А в Москве на лекции националистов собираются по две тысячи человек и больше, и рабочим говорят: "В Донской области вы работаете на жидо-французов, в Кубанской на жидо-англичан, Урал захвачен весь иност[ранным] капит[алом], русские люди, опамятуйтесь!"", - писал он Ленину⁹⁸.

   23 сентября 1912 г. Горький напечатал в газете "Русское слово" статью "О русской интеллигенции и национальных вопросах" - ответ на анкету журнала "Украинская жизнь".

   В письме к Коцюбинскому он признавался: "Статью для "Украинской жизни" я написал плохо, и это мне стыдно. Но как меня ругают за нее патриоты великорусские!" (XXIX, 279). Среди этих "великорусских патриотов" был и Амфитеатров. "Имею некоторый зуб за вашу статью во славу малороссов",- писал он Горькому 29 октября 1912 г.

   Но деловые отношения между Горьким и Амфитеатровым сохранялись. Накануне первой мировой войны, 29 июля 1914 г., Горький отправил Амфитеатрову письмо, в котором сообщал: "...в близком будущем к вам, может быть, явится некий россиянин, довольно интересный парень, обладающий еще более интересными документами". Чуть ниже Горький писал о бегстве Илиодора. "Некий россиянин" и был тот самый Илиодор (С. М. Труфанов), о бегстве которого так много тогда писалось и говорилось.

   Перед бегством своим за границу Илиодор встречался с Горьким. Об этом он писал Амфитеатрову 16 марта 1915 г.: "Убегая за границу, я в Петрограде и Финляндии виделся с А. С. Пругавиным и А. М. Горьким. Эти господа своим авторитетным словом утвердили мое намерение разоблачить печатно подоплеку жизни династии Романовых; последний из них обещал оказать этому делу всяческое содействие, посоветовавши поселиться около Вас, г. Амфитеатров, ожидать берлинского издателя Ладыжникова и из Парижа адвоката по печатным и издательским делам. К сожалению, последовавшая война разрушила наладившиеся было планы и я на время поселился в Христиании". Далее Труфанов рассказал о своей встрече с Бурцевым, ехавшим в Россию, который обещал помочь изданию книги, но в России был арестован. Изложив содержание уже написанной к тому времени книги, Труфанов просил Амфитеатрова принять издание книги под свое покровительство. Это письмо было послано Труфановым через женевскую социал-демократическую организацию, так как адреса Амфитеатрова он не знал: "...в бытность мою у Горького супруга последнего дала мне Ваш адрес, но в пути по Швеции шведские лейтенанты так трусили меня, принимая мою личность за военного шпиона, что раструсили все бывшие при мне клочки бумаги, в том числе и сведения М[арии] Федоровны о Вашем местожительстве"⁹⁹.

   Веря в готовность Амфитеатрова при необходимости оказать поддержку и помощь, Горький, когда началась первая мировая война, именно к Амфитеатрову (и Вольнову) обратился с просьбой помочь Е. П. Пешковой и Максиму вернуться из Италии на родину. И Амфитеатров выполнил просьбу Горького. При этом надо помнить, что именно война, отношение к ней развели Горького и Амфитеатрова на полярные позиции. Расхождение по этому вопросу обозначилось со всей определенностью в 1913 г., когда, побывав весной в Германии, Амфитеатров написал Горькому восторженное письмо: "...Германия произвела на меня впечатление громадное. За восемь лет, что я ее не видал, она шагнула вперед невероятно во всех отношениях <...> Всеобщее удивительное спокойствие и сознание национальной цельности своей и силы" (п. от 12 мая 1913 г.). Ответ Горького был поразительным по своей глубине. Поверхностному, "газетному" суждению Амфитеатрова он противопоставил свою исторически точную оценку предвоенной Германии: "...вы пишете о Германии, которая "во всех отношениях шагнула вперед невероятно", но у которой нет литературы, скульптуры, архитектуры, живописи; музыка - сомнительна, о Кантах и Шопенгауэрах не слыхать, а Геккель и Вейсман - древние старики. И которая - что там ни говорите,- продолжая развивать милитаризм, давит всю культуру Европы. Нет, не согласен с вашим суждением о Германии и роста культуры ее не чувствую что-то... А в Германию я не верю, нет! У немцев даже пиво плохо придумано. И вскорости они будут нас толкать вон из Европы. Ступайте, скажут, за Урал, чего вы тут путаетесь? Пшли. Мы, конечно, сперва заартачимся, не пойдем, тут они нас пушками, пушками! Беда будет!"

   Позже, в статье "Не брат своих братьев", о которой речь пойдет ниже, Амфитеатров неузнаваемо извратит горьковскую позицию по отношению к будущей войне, изложенную в этом письме, о себе же напишет, что он был испуган и поражен готовностью Германии к войне.

   Разразившуюся войну Амфитеатров встретил едва ли не восторженно. В письме Горькому от 11 августа 1914 г. он признавался: "...дух бодр до чрезвычайности, и даже так скажу: никогда не был бодрее... Никогда, даже во время революции, не чувствовалась так ярко и страстно связь с Россией, потребность действовать и мучительность бездействия". Война, по мнению Амфитеатрова, явилась "могучим моментом вооруженного единения с народом и армией в общем национальном движении", и он призывал "драться с чертовыми немцами". Амфитеатров развил бурную деятельность, "германофильство", в котором упрекал его Горький, вытеснилось самым неприкрытым шовинизмом.

   9 августа 1914 г. в газете "Giornale d'Italia" было напечатано письмо Амфитеатрова, в котором он призывал русских эмигрантов перед лицом внешней опасности прекратить "все счеты внутренней политики". Те, кто может, должны вернуться в Россию, кто по политическим причинам вернуться не может - должен вступить во французскую армию, ибо, по его мнению,- "это война народная" ¹⁰⁰.

   В письме от 4 января 1915 г. французскому послу в Риме Ж. Барреру Амфитеатров напоминал об этом своем выступлении и добавлял: "Возможно, Вам будет интересно узнать, что первым русским волонтером из Италии во Францию был приемный сын нашего знаменитого писателя Максима Горького, Зиновий Пешков, молодой человек исключительных способностей, покинувший ради благородной цели свою молодую жену и своего ребенка, которые находятся в настоящее время у меня" ¹⁰¹. В дальнейшем Амфитеатров будет неоднократно восторженно писать о З. Пешкове, особенно после его ранения.

   В конце декабря 1915 г. вышел первый номер журнала Горького "Летопись". Через год, в декабре 1916 г., стала выходить газета "Русская воля", в которой большую роль играл Амфитеатров. Это были издания, диаметрально противоположные по направлению. Участие Амфитеатрова в "Русской воле" отразило закономерность все более открытого отхода его в лагерь реакции.

   Газета "Русская воля" создавалась на средства крупных промышленников и банкиров при участии департамента полиции. "Показания С. П. Белецкого от 20 июля 1917 г. (на заседании Чрезвычайной следственной комиссии.- П. Д.),- писал в статье ""Русская воля", банки и буржуазная литература" Ю. Г. Оксман,- позволяют установить, что <...> В. П. Литвинов-Фалинский, один из старейших и влиятельнейших дельцов министерства торговли и промышленности, познакомил руководителей департамента полиции с планом создания большой, по видимости прогрессивной, газеты, которая, мобилизовав вокруг себя при помощи крупных денежных средств и широких либеральных лозунгов виднейших деятелей литературы и журналистики, легко бы могла подавить остальные влиятельные петроградские газеты и затем, оставшись единственным крупным ежедневным изданием, встать на защиту интересов промышленности в борьбе с революционным движением в рабочей среде" ¹⁰².

   Этот план был принят А. Д. Протопоповым, в то время товарищем председателя Государственной думы, а вскоре министром внутренних дел. Выступая на организационном собрании 15 июля 1916 г., на котором присутствовали представители крупных банков, Протопопов говорил о цели новой газеты: "...давно уже возникла мысль о создании органа, который должен правильно освещать вопросы экономические и защищать промышленные и финансовые круги от неоправданных нареканий, которые ныне так часто раздаются в печати". Протопопов, как это было передано в газетном отчете, сказал, что он "заручился согласием А. М. Горького, Л. Андреева и В. Г. Короленко" участвовать в газете ¹⁰³.

   Очевидно, в тот же день, когда было напечатано сообщение о плане новой газеты, т. е. 21 июля 1916 г., Горький отправил Амфитеатрову телеграмму. Телеграмма эта не разыскана, но по публикуемому ответу Амфитеатрова можно предположить, что Горький хотел выяснить его отношение к газете Протопопова. Амфитеатров ответил уклончиво: "Не вошел пока ни в какие переговоры до полного выясне