Амфитеатров Александр Валентинович - Переписка М. Горького с А. Амфитеатровым

   ⁶ А. Н. Тихонов был привлечен к сотрудничеству в "Современнике" в 1912 г.

   ⁷ В п. к Е. П. Пешковой от 14/27 декабря 1911 г. Горький весьма неодобрительно упомянул: "А Николай Ашешов - приглашен Амфитеатровым в "Современник". Скандал!" (Арх. Г. Т. IX. С. 130).

   ⁸ "Дневник никудышника".

   ⁹ Речь идет о романе Амфитеатрова "Дрогнувшая ночь", являющемся продолжением романа "Закат старого века". Напечатан с посвящением: "Памяти хорошего человека Саввы Тимофеевича Морозова..." (Современник. 1912, Кн. 9, 10, 11).

   ¹⁰ Повесть Куприна "Желтый монастырь" (неосуществленный замысел) была объявлена на 1912 г. как "большая повесть, освещающая нравы монашества подмосковных обителей" (Современник. 1911. Кн. 11). О работе над повестью есть ряд упоминаний в переписке Куприна 1912-1916 гг. См.: Куприн А. И. Забытые и несобранные произведения. Пенза, 1950. С. 310.

   ¹¹ Роман Шолом-Алейхема "Блуждающие звезды" печатался в "Современнике" (1912, кн. 1-12).

   ¹² Роман Поля Адана "Стефания" печатался в "Современнике" (1912, кн. 1-6).

   ¹³ Пришвин в "Современнике" в 1912 г. не печатался.

   ¹⁴ О каких добролюбовских бумагах идет речь, установить не удалось.

   ¹⁵ Речь идет об общественно-политической, экономической и литературной газ. "Голос современника", издававшейся в 1911-1912 гг.

   В объявлении о подписке на газету (Современник. 1911. Кн. 12) был дан список участников: Амфитеатров, Айзман, Водовозов, Гусев-Оренбургский, Коялович, Овсянико-Куликовский, Тэффи, Чердынцев, Чириков и др.

   ¹⁶ Николай Иванович Ракитников (Максимов) (род. 1884-?) - эсер, журналист, печатался в "Сыне отечества", "Наших днях", "Деле народа", "Голосе", "Мысли", "Возрожденной России" и других изданиях.

   ¹⁷ Речь идет о первых двух номерах газ. "Будущее", где почти все статьи были посвящены разоблачению деятельности Охранного отделения, создавшего сеть провокаторства. В ст. "К ответу за Азефа" (No 1) Бурцев писал об осведомленности правительства в лице его главных представителей в истинном характере деятельности Азефа, которую оно упорно не хотело разоблачать, Бурцев сообщал: "Я обращался с письмами лично к Николаю II-му, к вдове Сергея (убитого великого князя.- Ред.) - Елизавете Федоровне, и к Конст[антину] Константиновичу, к Михаилу Николаевичу и др. членам царской фамилии <...> Я указывал на то, что Б[оевая] о[рганизация], когда Азеф был ее главарем, предприняла три покушения на Николая II-го, неудавшиеся, помимо воли Азефа <...> Они получили мои письма, читали их <...> и молчали. Я обратился лично к Столыпину, Щегловитову и тому подобным лицам. Они тоже промолчали <...> Я обращался, и не раз, к "публицистам", как князь Мещерский, как А. С. Суворин,- и они молчали <...> Они тоже боялись прикоснуться к священной особе Азефа <...> Мне надо было для истории покрепче пригвоздить к скамье подсудимых всех укрывателей Азефа и сделать все так, чтобы они потом не могли оправдываться неведением".

   В первых двух номерах были также напечатаны ст.: "О Болеславе Бродском", "Полицейский чиновник, сбывавший фальшивые деньги", "Охранник Селезнев", ""Приемы" Трусевича" - о вербовке в охранку путем запугивания, ""Приемы" Кулябко-Корецкого" (руководителя киевского Охранного отделения), "О заграничной агентуре", "Охрана и охранная политика" и др.

   В ст. "Бурцев", включившей три выступления Амфитеатрова о деятельности Бурцева ("Зубатовщина", "Курьезное возражение", "Дядя Враль"), Амфитеатров, положительно оценивая публикации Бурцева, защищал его от нападок печати (На всякий звук. СПб.: изд-во "Энергия", <1913>).

  

  

  

  Дорогой Александр Валентинович!

   Очень я огорчен неожиданным вашим письмом.

   Нисколько не умаляя моего к вам уважения, я, по совести, должен сказать, что единоличное руководительство литературно-политическим журналом не считаю работой посильной для вас, и уверен, что вы с нею не справитесь. Мое убеждение подтверждают первые книжки "Современника", а особенно его неуместные манифесты.

   Лично я в журнале с единоличным руководителем - кто б он ни был - не стану сотрудничать. И я принужден просить вас: снимите мое имя из объявлений о подписке и сообщите издателю, чтоб он - уплатив мне за "Карjнина", если эта статья пойдет в октябре,- аванса не посылал.

   И позвольте мне, А. В., посетовать вам: пренебрежно относитесь вы ко мне, "ближайшее участие" в журнале принимающему сотруднику.

   До свидания и желаю всего хорошего!

  

   Датируется по п. Амфитеатрова от 1 и 9 ноября 1911 г.

  

  

  

  Дорогой Алексей Максимович.

   Когда из четырех в обществе трое оказываются недовольны одним, то уйти из общества надо этому одному, а не тем трем. Поэтому я отстраняюсь от "Совр." и подаю в отставку. Начатое дело мне очень дорого, много дороже каких либо счетов самолюбия. Если Вы считаете, что оно может процвести только в руках коллектива (в чем и я не сомневаюсь, при условии, что коллектив будет действительным и действенным, а не номинальным), то я готов, когда угодно, сдать "Совр." в руки группы, которую Вы составите, хотя бы и той же, что была, и даже готов быть посредником между нею и издателем, чтобы уладить вопрос в материальном отношении. Сам я в этой группе возможной, конечно, принять участия не могу, ибо с откровенностью скажу: в возможности коллективного управления журналом из четырех разных мест ¹ разуверился совершенно и предпочел бы этому хаосу какие угодно непосильные труды, потому что большого и более неблагодарного труда, чем при фиктивном коллективе, человек достать себе уже не может.

   Вот все, что я могу предложить и сделать по существу дела. Получив Ваш ответ, поступлю сообразно ему.

   Теперь два слова на Ваши упреки.

   Что касается "неуместных манифестов", о которых Вы пишете, то из них на себя я мог бы принять полную ответственность только за первый, в январской книжке, который был составлен мною, при участии и некоторых указаниях Герм. Ал. Но этот манифест был необходим как вступление к журналу. Второй манифест, разосланный в проспекте полугодовой подписки, целиком написан Черновым. Третий, помещенный в июльской книжке, 1) остался в ней только потому, что мы пришли к соглашению не печатать его слишком поздно и письмо мое с отменою застало книжку уже готовою, 2) он представляет собою краткое извлечение из большой статьи Чернова. Мне в ней принадлежат, да и то не полностью, только 30 начальных строк. Так что, видите ли, один из факторов, слагающих Ваше неблагоприятное для меня убеждение, обязан происхождением своим отнюдь не мне, но коллективу. Свидетельствую это с тем большею легкостью, что сам я не отношусь к манифестам так отрицательно, как Вы, и видел на опыте, что они принесли журналу некоторую пользу, были широко перепечатываемы и, за исключением правой прессы и небольшой кучки подворотных врагов, злобствующих, что бы мы ни сделали, были приветствуемы.

   О первых книжках журнала - не грех ли Вам говорить? Ведь Вы же знаете, что мне приходилось делать их хуже, чем из ничего, при совершенном отсутствии сотрудников, при необходимости заполнять столько дыр и нехваток, что и подумать теперь жутко. Я в письмах после каждой книжки плакался Вам на невозможные условия, в которых она выходила, и не мне защищать то полугодие. И, при всем том, они, эти первые книжки, собрали тот капитал, который доказал жизнеспособность "Совр." и которым живет второе полугодие, пошедшее в убыток.

   Строк о "пренебрежном отношении" к Вам как ближайшему сотруднику журнала, извините меня, я просто не понял - с какой бы стороны ни подойти к ним в догадках, все недоумевать приходится. Вы и Ваше участие в журналах всегда были на первом плане всех моих редакторских забот. За это время, с апреля по октябрь, мы с Вами обменялись не менее чем двумя десятками писем. Не думаю, чтобы хоть одна, сколько-нибудь яркая и значительная черта в жизни "Совр." осталась в них без освещения с моей стороны, хотя очень часто я недоумевал, надо ли это делать, потому что Ваши письма редко проявляли интерес к ходу журнала и иногда молчали о нем так выразительно, что я уже думал, приятен ли он Вам. Все желания, которые Вы выражали, исполнялись немедленно, как только к тому представлялась возможность. Достаточно Вам было заметить, что хорошо было бы иметь такого-то сотрудника,- я его приглашал. Словом, поскольку Ваши интересы соприкасались с "Совр.", я всегда стоял на их страже и ставил их в первую очередь. И, признаюсь, Ваш упрек в мнимой небрежности отношения к Вам - единственное место в письме Вашем, которое меня обидело. Потому что, может быть, я и бываю иногда небрежен к людям, но не к Вам, не к Вам, Ал. М. У меня мало друзей, и я не напрашиваюсь на дружбы, но когда я кого полюблю, то крепко. Вы для меня и были, и остаетесь одним из немногих, истинно дорогих мне, близко чувствуемых людей. Наши хорошие отношения такая большая радость моей жизни, что когда я замечаю в них хрупкость и трещины, то становлюсь сам не свой от опасений... А Вы говорите о небрежности.

   Ну, вот и всё. Буду ждать Вашего немедленного, по возможности, ответа, а затем поступлю по Вашим указаниям. Повторяю Вам: вопрос о деле, в данном случае, серьезнее самолюбия, и если Вы находите, что для устройства "Совр." другие люди нужнее меня, то я отойду, а Вы с другими останьтесь и ведите дело каким хотите коллективом. Я же как всю жизнь работал в одиночку, так и теперь найду себе какую-нибудь одинокую тропку, которую буду пробивать, как умею.

   До свидания. Желаю Вам всего хорошего. Привет М. Ф.

  

   В дате Амфитеатрова -1911.IX.9 - месяц обозначен ошибочно, следует читать - 1911, 9 ноября. Дата уточнена по письмам Амфитеатрова от 1 и 14 ноября 1911 г.

  

   ¹ Амфитеатров неоднократно писал о трудностях ведения журнала, когда члены редколлегии жили в разных местах. В конце 1911 г. Миролюбов, болевший туберкулезом, жил в Давосе (Швейцария), Чернов - в Сестри (Италия), Водовозов - в Петербурге.

  

  

  Александр Валентинович, дорогой мой!

   Я, конечно, решительнейшим образом отказываюсь "составлять группу и брать "Совр." в свои руки", ибо к такому делу совершенно не считаю себя способным.

   Начало вашего второго письма, включительно до фразы "Вот все, что я могу предложить", я сообщу в копии Чернову, и это все, что считаю нужным сделать в данном случае¹. Чернов здесь был, но разумеется, я не говорил с ним по поводу первого вашего письма².

   Дорогой А. В. - позвольте мне выяснить мою точку зрения на эти вещи и дела: в не меньшей мере, чем и вы, я тоже всегда стоял одиноко, несмотря на то, что входил во всяческие "окружения" и что впредь от этого не откажусь, предоставляя всем, кому это нравится, смотреть на меня как на человека, руководимого с.-деками, с.-эрами и прочими - скажем - "могущественными силами русской истории". По моему глубокому убеждению, необходимо работать коллективно и поступаясь личными интересами: мы люди из страны, где преобладающим населением являются анархисты и нигилисты и где только дружная, упорная, коллективная работа способна возбудить дух социальной солидарности, необходимый нам.

   Вы - думаете иначе, как это явствует из вашего первого письма, где вы подробно доказываете необходимость для журнала единовластия.

   Собственно говоря: второе письмо ваше явилось для меня неожиданным, и, на мой взгляд, оно стоит в прямом противоречии с первым, ну, да это уже неважно теперь.

   Я очень подавлен этим развалом, и вредным, и несвоевременным; мне казалось, что журнал налаживается, последние книжки становились интересны, заслужили лестные отзывы.

   До свидания, жму руку, желаю всего доброго.

  

   Датируется по п. Амфитеатрова Горькому от 9 и 14 ноября 1911 г.

  

   ¹ Т. е. начало п. Амфитеатрова от 9 ноября 1911 г. См. также: Г-Ч. п. 6.

   ² П. Амфитеатрова от 1 ноября 1911 г.

  

  

  Дорогой Алексей Максимович.

   Очень рад был я Вашему второму письму, хотя конечный результат его и очень огорчителен. По крайней мере, теперь я чувствую, что между нами нет личного разрыва, о котором заставил меня думать характер и тон Вашего первого письма¹. А это для меня дороже всего.

   Не знаю, почему Вы находите два мои письма противоположными одно другому, и оно для меня совсем не так неважно, хотя бы даже и "теперь". Оба мои письма и вызваны одною идеей, и проводят один и тот же принцип: фактический коллектив - дело прекрасное и желательное паче всего; фиктивный ни к чёрту не годится - разрушает напрасно капитал, ложится бременем на плечи наиболее способных и трудолюбивых работников, тормозит и ослабляет производство. У нас фактического коллектива не вышло, а получился фиктивный из фиктивных. Причин тому много. Исчислять их было бы все равно, что жаловаться. Этого я не хочу. Поэтому укажу лишь одну, но основную, которую называл и в первых письмах: нашу разнотерриториальность и отсутствие живого общения. Вот - для того, чтобы обменяться с Вами, живущим на Капри, сравнительно близко, письмами espresso {спешной почтой (ит.).}, надо пять дней: мое письмо пошло к Вам в четверг, а на Ваше я отвечаю немедленно, только что получив его, во вторник. Какое же коллективное решение вопросов в таком деле, как ежемесячный журнал, возможно, если для ответов нужно меняться письмами не с одним Капри, но и с Давосом, Сестри и Петербургом? Естественно, что единоличное влияние поползет в такой коллектив непременно, хотя бы и при всем добром желании соблюдать коллективную конституцию, как, смею сказать, старался соблюдать ее Ваш покорнейший слуга. Кто больше заинтересован в деле, кто больше его любит, кто больше других в нем работает, тот и, естественно, его централизует, в конце концов, на себе. В данном случае, такою центральною фигурою оказываюсь, хорош ли, худ ли, я. Положение это совсем меня не пленяет: оно ничего не дает мне, кроме безумной сверхсильной работы и журавлей в небе, ради которых разогнаны и забвенны все "синицы в руки". Когда весною выяснилась возможность коллектива, я искренно ей обрадовался и пошел навстречу. Но коллектив вышел апплике {составленный из кусков (фр.).}. Не касаясь опять-таки причин к тому, повторяю с чего начал: к октябрю журнал оказался и материально, и морально в своей апрельской позиции, а я - под бременем всей ответственности за него и труда, который, вместо того чтобы облегчиться, стал двойным, тройным. Остальное - спор о словах, а не о деле.

   И я не начинал этого спора о словах и не начал бы, но когда со мною начали, то я сделал то, что, по моему глубокому убеждению, и должен был сделать: указал на совершенную фиктивность нашего коллектива. Может быть, это было неполитично. Верю. И это - правда. А я стар, чтобы в жмурки играть.

   Ответом на нее, т. е. высказанную правду положения, является если не разрушение журнала, то вполне определенный, сознательный и обдуманный шаг к тому. Разговор ровно в 15 минут, от 11 ¡ до 12, в котором ровно никто ничего не мог выяснить и мотивировать, обращается, так сказать, в coup d'etat {государственный переворот (фр.).}. Что же мне тут прикажете делать? Вы когда-то написали один из моих любимых афоризмов: "кто работает, тот и хозяин"². В хозяева я отнюдь не стремлюсь, хотя и заинтересован в "Совр." материально. Но я полагаю, что когда труд облекается в такую ответственность, как моя, то эта ответственность должна сопрягаться и с известными решающими правами. Только об этом и речь, только в том и дело. Остальное - игра слов. Если заведующий отделом режет ухо, а редактор отдела его ласкает - сделай, душа моя, одолжение! хоть императором отдела буду тебя звать! От слова не станется - и вот именно тут-то и несчастие, что от слова не станется. Ибо дело журнала создается работою и именами, а не словами.

   Когда я получил Ваше письмо с отказом, я решил так:

   - Значит, я не сумел наладить дело коллектива, не сумел, хотя оно Ал. Макс, кажется возможным и необходимым. Так как я не верю, что, в данных условиях, коллектив может быть действительным и действенным, то я должен отойти в сторону и предоставить действовать тому, кто верит.

   Вы не хотите взяться за организацию такого дееспособного коллектива и говорите, что к тому не способны. Что же мне теперь делать с журналом?

   Прекратить его? Слишком некрасиво пред издателем, усадившим в него весь свой трудовой капитал.

   Продолжать его "единолично"? Это значит прибавить к ужасу работы, под которою я задыхаюсь, еще лютую вражду всевозможных "могущественных сил русской истории", как Вы выражаетесь. А мне, знаете, в жизни моей пришлось уже съесть столько зависти, ненависти, оскорблений и клевет, что, право, сыт по горло, довольно.

   Передать его тому или иному коллективу без Вашего участия? Для этого пришлось бы составить новый капитал, так как если в деле не окажется ни Вас, ни меня, то переобуваться из сапогов в лапти старый издатель, конечно, не согласится.

   Вы счастливее меня на отзывы о последних книжках "Совр." Я, кроме очень резких замечаний, ничего не получал, а то, что сообщил мне Певин, привело меня в совершенное смущение, потому что, как я Вам уже писал, я это хотя предчувствовал, но в такой мере не ожидал. Затем - что значат наши профессиональные отзывы для хода журнального дела? Важно, растет ли потребность публики в данном журнале или падает. Как я уже писал Вам, она покатилась под гору, что и было причиною просьб ко мне Певина нажать педаль личного производства и управления. Помните разговор М. К. Куприной с Милюковым - может быть, и анекдотический, но выразительный: - П[авел] Н[иколаевич]! У нас всего 200 подписчиков остается. - Да! Но каких подписчиков: самые интеллигентные люди России!..³ Это, может быть, и гордо - с собственным миллионом за спиною, но без него - вышла юмористика. То же и в данном случае "Совр.". Для того чтобы вести во славу коллектива борьбу с анархизмом и нигилизмом русской натуры, о которой Вы говорите, нужна фактическая платформа прежде всего. Я упорно строил ее целый год. Когда я ее выстроил и, видя ее недостатки, хочу ее сберечь и выправить, мне ее разрушают в 15 минут... Как хотите, а это не дело, и никаких коллективных интересов тут не достигается, а вечный русский тормоз личных досад и самолюбивых претензий - в полном ходу.

   Невозможно писать вместо писем целые тетради, а переговорить лично с Вами я не могу - в особенности сейчас, когда на голову мою свалилось еще все не доделанное Черновым, ибо не выпустить очередной книжки и тем убить начинающуюся подписку я почел бы профессиональною низостью. Но я глубоко уверен, что, если бы мы с Вами виделись ранее и если бы Вы знали все, с чем приходилось мне считаться в работе, Вы не написали бы так легко и быстро Вашего отказного письма. Пишу я не для того, чтобы убедить Вас взять его обратно, хотя, разумеется, большей радости я не мог бы и ожидать - я знаю, что эти вещи не так-то просты. Но необходимо мне выяснить пред Вами то, что Вам кажется мнимо противоречивым в двух моих письмах и что, в конце концов, сводится всецело к одному: в первом письме я говорил о неудачном конкретном опыте, который - это суть второго письма - совсем не отрицает возможности нового опыта, удачного на почве того же, всецело признаваемого мною, коллективного принципа.

   Я думаю, что, в том ли, в другом ли виде, завоеванная платформа не должна быть утеряна и "Совр." следует сохранить. Сколько бы промахов и недостатков он ни сделал, но это первый толстый ежемесячник, который мог основаться после десятилетнего перерыва⁴, - вспомните только, как много было опытов сорганизоваться с капиталами и без капиталов! И все вотще. Он нашел себе и особую аудиторию, и, при самых неблагоприятных условиях, начал укрепляться на ногах. Я глубоко верю в будущность этого журнала - разумеется, если не бить его по ногам вместо того, чтобы поддержать, когда он спотыкается. Зачеркивать возможность уже осуществленную, в то время как возможности вообще стали так редки в России, и, из-за некоторого несогласия в словах, губить полезный факт - что хотите, представляется мне тактикою не весьма целесообразною и благоразумною. Как бы то ни было, машина заведена и идет. Передать ее в случайные петербургские руки - не только огромная потеря силы, но и риск сдачи выгоднейшей позиции тем самым силам, с которыми мы только что сражались. Потому что наш лагерь почти весь за границей либо в тюрьмах и Сибири, и обеспечить "Совр." в Петербурге гарантией революционного коллектива невозможно.

   Ноябрьская книжка "Совр." выйдет не раньше 30/13 ноября. Следовательно, снять с нее Ваше ли, мое ли, оба ли наши имена остается времени еще много, а распоряжение, чтобы обложка и первый лист не печатались до моей телеграммы, я уже дал. Для октября я, конечно, не мог этого сделать, так как отказное письмо Ваше получилось, как Вы знаете, 9 ноября - 27 октября, когда вся книга была отпечатана (да в ней же и Ваша статья), кроме последних двух листов. Поэтому, раз уж суждено разразиться над "Совр." моральному удару, то очень прошу Вас - подумайте еще раз, в какой форме он должен быть нанесен. Загубить дело - одна минута, воскресить же его будет невозможно. Я, с своей стороны, полагаю, что наилучшим и единственным, собственно говоря, спасительным исходом является тот, который я предлагал Вам в предыдущем письме. Но, раз Вы не хотите, надо поискать каких-либо иных комбинаций, в которых журнал бы не погиб и все мы, прикосновенные к нему, расстались, если уж зачем-то надо расставаться, с чувством хоть малого удовлетворения в сознании, что сделали все, что могли.

   Желаю Вам всего хорошего. До свидания.

   P. S. - вечером. Сейчас у меня был Чернов и сообщил мне, что Вы и он начинаете с января новый журнал⁵. Это, конечно, особая статья. Если дело состоится, то желаю Вам полного успеха. Я с Черновым ни о чем не говорил, бывшем в нашей переписке, потому что он произвел на меня впечатление человека, пришедшего к мирному расставанию уже с готовым решением и планом. Рукописи от него получил. Как о сотруднике весьма сожалею.

  

   ¹ П. Горького от ноября, не ранее 4, не позднее 7, 1911 г. _а

   ² Амфитеатров имеет в виду слова Нила в пьесе Горького "Мещане": "хозяин тот, кто трудится". Между тем в ст. о "Мещанах" Амфитеатров критически отозвался о пьесе, а образ Нила оценил как "слишком сухую, головную прямолинейность" (Амфитеатров. Т. 22. С. 164).

   ³ М. К. Куприна-Иорданская - издательница журн. "Мир божий", позже "Современный мир".

   ⁴ По всей вероятности, Амфитеатров имеет в виду литературный, научный и политический журн. "Жизнь", издававшийся в Петербурге в 1897-1901 гг., с конца 1898 выходил под руководством В. А. Поссе. Наряду с произведениями К. Маркса и Ленина в журнале печатались статьи М. И. Туган-Барановского, П. Б. Струве и др.

   Горький сплотил вокруг журнала группу писателей-демократов, в которую входили: Бунин, Гусев-Оренбургский, Андреев, Н. Гарин-Михайловский, А. Серафимович, Скиталец, Чехов, Чириков, Н. Тимковский, И. Франко, Коцюбинский, О. Кобилянская и др.

   Революционная деятельность Горького и ряда других участников привела к закрытию журнала в июне 1901 г. Ненадолго журнал возродился в Лондоне и Женеве в 1902 г.

   ⁵ Чернов заехал в Феццано по дороге в Париж, куда направлялся в связи с организацией нового журнала. Проектируемый журнал позже получил название "Заветы". См.: Г-Ч, Г-Ив-Р.

  

  

  Дорогой Александр Валентинович!

   Личные мои отношения к вам остаются в том же порядке, как были, но имя мое с журнала снимите тихо, очень прошу.

   Будет ли с января новый журнал - это гадательно, буду ли я сотрудничать в нем - это требует многих соображений, ибо за истекшие дни кое-что изменилось¹.

   Посылаю вам рассказ² - не подойдет ли? Парень, кажется, обещающий. В случае, если и не годится,- возвратите рукопись скорее.

   Желаю всего лучшего.

   Читали о русско-японском договоре по поводу Манчжурии?³ Вот каша!

   Приехал Бунин⁴.

  

   Датируется по п. Амфитеатрова от 14 и 18 ноября 1911 г.

  

   ¹ См.: Г - Ив.-P., п. 2.

   ² О каком рассказе идет речь, установить не удалось.

   ³ Имеется в виду японо-русское секретное соглашение о разделе сфер влияния и взаимной защите интересов в Маньчжурии, по которому Россия сохраняла контроль над северной частью Маньчжурии, Япония - над южной. Соглашение было направлено против США и Англии.

   ⁴ Бунин приехал на Капри 16 ноября 1911 г.

  

  

  Дорогой Александр Валентинович!

   Вот человек, которого мне рекомендовали как способного вести литературно-критическое обозрение журналов. Он из провинциальных работников, я, лично, не знаю его¹.

   Певин прислал мне аванс в 500 р. - могу я возвратить эти деньги вам, чтоб не пересылать их в Петербург?

   Желаю всего доброго.

  

   Датируется по ответному п. Амфитеатрова от 18 ноября 1911 г. Письмо передано Амфитеатрову Недригайловым.

  

   ¹ Речь идет о Недригайлове.

  

  

  

  Дорогой Алексей Максимович.

   В печалях моих был сегодня, наконец, рассмешен.

   Снять Вас с журнала тихо, это все равно что требовать:

   - Выдерните из-под курьерского поезда рельсы так, чтобы поезд не слетел с насыпи и никто не слыхал.

   Правда, был у нас в Fezzano такой инцидент:

   - Володя! куда мама побежала?

   - Дети орут.

   - Отчего же не слышно?

   - Они тихо орут.

   Но боюсь, что искусство "тихо орать" к Вашему уходу из "Совр." неприложимо. Шум будет, и самый, конечно, неприятный и оскорбительный для нас шум. Но что же с Вами делать? Насильно мил не будешь. Решили нас истратить - Ваше дело, тратьте.

   Рассказа еще не получил.

   Был у меня Недригайлов. Предложил ему "закрытый дебют" - больше из разговора не могло ничего воспоследовать: он еще совсем новичок. Отнесусь со всем благожелательством.

   Относительно аванса. Если уж Вы непременно решили так остро отмежеваться от "Совр.", то, конечно, можете переслать его мне. Но - зачем Вы это делаете - так, извините, и не понимаю. Тем более что вчера читал Вашу сказку в "Киевской мысли"¹, органе гораздо более единоличной редакции, чем был, есть и когда-либо может быть "Современник".

   Как прикажете снять Ваше имя? Из ближайшего сотрудничества или сотрудничества вообще? Первому исключению я еще могу найти объяснения, но относительно второго могу только вопиять:

   - За что?

   Ваше имя объявляется в сотруднических списках многих журналов, никогда не имевших с Вами иной связи, кроме материальной. Неужели Вы хотите отнять у "Совр." то право, которого не лишены ни Иона Кугель, ни Архипов-Бешптейн², ни Хейфец?! Тогда, повторяю, я ни на чем не настаиваю, но уже не только могу, но и имею право вопиять:

   - За что?!

   До свидания, дорогой мой Ал. Макс! Желаю Вам всего хорошего.

  

   ¹ Речь идет о IX сказке из "Сказок об Италии" напечатанной в газ. "Киевская мысль" (1911, No 301, 31 окт. / 13 нояб.).

   ² Николай Архипович Архипов (Бенштейн) (1880-1942) вместе с П. А. Берлиным редактировал ежемесячный журн. "Новая жизнь" и литературно-общественно-политический "Журнал для всех", издававшийся Поссе в Петербурге с 1908 по 1916 г.

  

  

  Дорогой Александр Валентинович.

   Редакция "Киев[ской] мысли" - коллективная!

   Вы знаете, что фактически я у Кугеля не сотрудничал, а что издает Хейфец - не знаю.

   Вы знаете также, что из "Новой жизни" и "Нового журнала для всех" - я ушел, об этом я Вам писал. Таким образом, эти Ваши указания отпадают.

   Вопрос "за что" - не должен иметь место в данном деле, может быть вопрос - "почему"?

   На этот вопрос я уже дал Вам объяснения.

   В Х-ой книге "Совр." напечатана моя фраза из частного письма к Вам¹, в IX-ой книге вычеркнута заключительная фраза IV-ой "Жалобы" ² - это, конечно, мелочи, но - чем я гарантирован, что не дождусь более крупных нарушений моего права печатать то, что я хотел бы видеть напечатанным, и не печатать того, что для печати мною не предназначалось?

   Мое "ближайшее" сотрудничество смущало меня с первого объявления о нем, и Вы, конечно, помните, что я протестовал против громогласного заявления об этом. Я не согласен с Вашим мнением о том, что уход мой из журнала вызовет шум, если я не заявляю об этом в газетах ³.

   Гаяз Исхаков прислал перевод своей повести "Дневник Шакирда"⁴- очень интересная вещь, если хотите ознакомиться - я вышлю рукопись.

   Будьте здоровы, не сердитесь на меня.

  

   Датируется по п. Амфитеатрова от 18 и 23 ноября 1911 г.

  

   ¹ См.: Г-А, п. от 14 или 15 октября 1911 г.

   ² При публикации в "Современнике" в тексте рассказа "Жалоба" IV были опущены слова: "Что вы делаете с людьми, будь вы прокляты? Опомнитесь!"

   ³ Первоначально Горький предполагал выступить вместе с Черновым и Миролюбовым с открытым заявлением в печати в выходе из "Современника". Но вскоре изменил это решение. См.: Г-Ч, п. 7.

   ⁴ Горький просил Исхакова прислать перевод его повести "Дневник Шакирда" в феврале - начале марта 1911 г.

   Получив рукопись, Горький сообщил Гаязу Исхакову 30 ноября 1911 г., что "Дневник Шакирда" передан в редакцию журн. "Современник" (АГ). Повесть в "Современнике" напечатана не была, по-видимому в связи с арестом и высылкой Исхакова. См.: ЛЖТ. Вып. 2. С. 187, 233; МИ. Т. III. С. 80.

  

  

  Дорогой Алексей Максимович.

   Решительно ничего не отпадает.

   Редакция "Киевской мысли" не коллективная, никогда ею не была, да вряд ли и будет. Хозяин литературной части - и полный, без него же ничто же бысть, еже бысть - Иона Рафаилович Кугель. Сотруднический коллектив имеет значение чисто совещательное, причем два-три сотрудника играют роль большую, чем другие, как всегда бывает в редакциях, в которых редактор сам не литератор. Но и только. Дела эти позвольте мне несколько знать, потому что с Лубковскими-то, капитализирующими эту газету, я свой человек, и достаточно Марья Мечиславовна излагала мне и устно, и письменно разные их редакционные неурядицы¹. Приходилось даже кое за что вмешиваться. Об Александре Кугеле я совершенно позабыл - имел в виду вышеупомянутого Иону.

   Хейфец редактор "Одесских новостей", куда Вы в прошлом году посылали свой рассказ². Знаю потому, что Хейфец запрашивал меня, не мало ли он заплатил.

   О "Новой жизни" и "Нов[ом] ж[урнале] для всех" Вы мне писали, но это нисколько не воспрепятствовало Бенштейну продержать Вас на объявлениях в течение всего подписного года.

   Заключительную фразу IV-й "Жалобы" струсил почему-то подписать Быков, бывший в то время в маразме от дикого страха, под влиянием 500 р. штрафа за VIII книгу и предстоящих тюремных уз за VI, арест которой утвержден. Певина эта штука привела в такое негодование, что он хотел, было, уже "выставить" Быкова, а меня просил объяснить Вам, в чем дело, что я и сделал бы при свидании, которое между нами предполагалось. Но поездка в Париж и дальнейшие происшествия, навалившие на меня дьявольскую работу, выдернули у меня это из головы, за что и извиняюсь весьма.

   "Фраза из частного письма" напечатана не как Ваше произведение, а как Ваше восклицание - это не от Вас, а о Вас. Она Вас решительно ни к чему не обязывает, совершенно невинна, а остроумна. Зачем же уступать остроумное крылатое слово, которое завтра же может полететь и сесть в другое место? В серьезных случаях, когда на Вас надо было сослаться (напр., в родионовском фельетоне) ³, я спрашивал Вашего разрешения. Но в данном случае дело шло о такой мелочи, что, грешный человек, никак я не думал, чтобы на сей почве мог возникнуть "инцидент". Тем более что фраза, повторяю, не Вами подписана, а Вам приписана, и Вы за нее не ответственны. Мало ли что Вам приписывается в русской печати!

   Протесты Ваши против объявления ближайшего сотрудничества помню, но - без Вашего ближайшего сотрудничества - я не мог бы согласиться на ближайшее сотрудничество Миролюбова и Чернова, ибо тщетно вывешивать брелоки, если не можешь показать часов.

   Ну, и шабаш, значит. Решили Вы изобидеть "Совр." и лишить меня своей поддержки едва ли не в самую трудную минуту издания, Ваше дело. Что, уходя из "Совр.", поступаете напрасно и вредите делу, в котором Вас любили и высоко ценили, это, я полагаю, Вы сами знаете. Распоряжения Ваши исполнены, проспект послан без Вашего имени. Но если Вы, хорошо взвесив положение, передумаете, то, конечно, счастливее меня не будет журналиста в России.

   Татарина, конечно, присылайте, почитаю.

   Что же сердиться? Сердцем тут не поможешь, а огорчения много - чтобы легко это было, не скажу, а как-нибудь и когда-нибудь переварить надо, ибо жизнь и дело не ждут, а хороших чувств у меня к Вам запас большой.

   До свидания. Желаю Вам всего хорошего.

   Кстати, о предпотопном. Перед самою парижскою поездкою, следовательно 5 недель тому назад, Вы мне писали: "прилагаю Вам копию письма", но никакой копии в письме не оказалось⁴, а было только запечатанное письмо на имя Лидии⁵. Очевидно, копия осталась на Вашем письменном столе. В чем было дело? Я отложил спросить, надеясь видеться с Вами в Риме, и потом, в нынешнем хаосе, позабыл. Мораль: не откладывать писем в долгий ящик!

  

   ¹ Р. К. и М. М. Лубковские.

   ² Рассказ Горького "Праздник" напечатан в "Одесских новостях" (No 8305, 29 дек. 1910 г. /10 янв. 1911 г.).

   ³ Речь идет о выдержке из п. Горького Амфитеатрову о Родионове, процитированной Амфитеатровым в ст. "Литературные впечатления".

   ⁴ См. п. Амфитеатрова от 17 октября 1911 г.

   ⁵ Л. П. Пешкова.

  

  

  Дорогой Алексей Максимович.

   Сейчас получил письмо от Н. А. Рубакина.

   Не зная о происшедшем распаде редакции "Совр.", он послал предназначавшуюся им для "Совр." статью В. С. Миролюбову, а тот почему-то вместо того, чтобы направить ее по адресу, послал ее Вам¹.

   Автор по сему случаю выражает недоумение и просит меня о скорейшем ответе.

   А я ему ответ дать не могу, потому что рукописи не видал. Пришлите, пожалуйста, поскорее.

   Очень хорошее письмо к монархисту напечатали Вы в "Будущем" ². Вот это так!

   До свидания. Желаю Вам всего хорошего.

  

   ¹ Рукопись, высланную Рубакиным в "Современник", Миролюбов в своем ответном п. Рубакину от 23 ноября 1911 г. называет рассказом. "Дорогой Николай Александрович! - писал Миролюбов.- Мы с Ч[ерновым] из "Современ." ушли. Я работаю в "Знании". Мне хочется дать прочитать этот рассказ Горькому, и я сегодня посылаю его ему.

   Желаю Вам всего лучшего. Ваш В. Миров" (ГБЛ, ф. 358, 254, 31).

   ² "Письмо монархисту" Горького, напечатанное в No 6 газ. "Будущее", представляет собой ответ на письмо председателя нижегородского отдела Союза русского народа В. И. Бреева от 21 октября / 3 ноября 1911 г., в котором Бреев убеждал Горького "покаяться" и просить у царя разрешения вернуться в Россию. Об этом Горький писал в очерке "Монархист", впервые напечатанном в кн. "Заметки из дневника. Воспоминания" (Берлин, изд-во "Книга". 1924).

   Особый отдел Департамента полиции в досье о революционной деятельности Горького охарактеризовал "Письмо монархисту" как "преступную статью" (ЛЖТ. Вып. 2. С. 231).

  

  

  Дорогой Александр Валентинович!

   Рукопись Рубакина была у меня от почты до почты, я полагал, что она прислана для "Знания", прочитал и тотчас же отправил В[иктору] С[ергеевичу].

   Пересылаю рукопись, присланную мне для "Совр." Прочитал ее - интересно, но требует внимательной корректуры, автор не силен в языке¹.

   Адрес автора - на последней странице рукописи.

   Здесь Бунин, Ганейзер ² и Черемнов.

   "Монархисты" меня одолели после статей в "Живом слове". Письмо мое послано Василию Иванову Брееву, земляку, прославившему себя устройством знаменитой выставки "в память событий 613 г." и получившему благодарность от царя. Его письмо ко мне - удивительно курьезно! ³

   Недавно монархисты города Ефремова закатили царю петицию о наделе кр[есть]ян землею без выкупа! А один гусь из Устюга пишет мне: "все революционеры - жиды, как вы знаете; ничего хорошего ждать у них нельзя, а если они хорошо подумали о земле, так это Христом раньше их сказано, у Христа ими украдено".

   Вот вам!

   Всего лучшего!

  

   Датируется по п. Амфитеатрова от 29 ноября 1911 г.

  

   ¹ Речь идет о рукописи "Дневник Шакирда" Гаяза Исхакова.

   ² Евгений Адольфович Ганейзер (1859-1938) - писатель, журналист, литературный критик.

   ³ Речь идет о выставке картин героической жизни Нижнего Новгорода в 1613 г., организованной В. И. Бреевым в ознаменование 300-летия основания династии дома Романовых.

  

  

  Амфитеатрову

   Рукопись послана¹ обратно Миролюбову на другой день.

  

   Телеграмма. Датируется предположительно по п. Амфитеатров