Амфитеатров Александр Валентинович - Переписка М. Горького с А. Амфитеатровым

fy">   27/ХII

   912

  

   ¹ См. также п. Лопатина Горькому от 30 декабря 1912 г.

  

  

  

  Дорогой Алексей Максимович.

   Пишу Вам, вероятно, последнее в этом году письмо, что явствует из даты.

   Помирает год. Не очень мне его жалко.

   Получили ли деньги с "Дня"? Если нет, телеграфируйте им, пожалуйста, да и мне тоже.

   Очень устал.

   Относительно амнистии Вам писал Герм[ан] Ал[ександрович]¹. Часть его письма, в которой он говорит об опасности протестом забежать вперед и очутиться в неловком положении, признаю. Рассуждения же об амнистии по категориям кажутся мне слишком юридическими, но не убеждающими внутреннее сознание. Об амнистии 1905 года можно было говорить как о политической, потому что она была вырвана страхом пред революционным движением. Эта амнистия была только скреплена царем, а шла от народа. Но сейчас?! Помилование по случаю семейного торжества, которое мы, вдобавок, не стесняясь, признавали, признаем и признавать будем самозванным и мошенническим актом? Не говорю уже об амнистии в порядке частного именного помилования, а мне кажется, и общею-то амнистией воспользоваться - совершеннейшая неловкость, а по отношению, напр., нас с Вами, и того более. "Амнистирован по случаю высочайше-шулерского празднества" - как-то нехорошо звучит в послужном списке, хотя бы отметку эту разделили десятки тысяч человек. Нет, мне сдается, что в случае общей ли, частной ли, гуртовой ли, одиночной ли амнистии самое и, быть может, единственное достойное поведение это - Виктора Гюго... "Если останутся в изгнании двое, одним из них буду я, если останется один - это буду я..." Гюго выдержал характер - и дождался, что Бонапарты полетели вверх тормашками, и вернулся в республиканскую Францию². Вернемся и мы в свободную или, по крайней мере, открыто, по-настоящему деятельно-революционную Россию...

   Ваша точка зрения (о Вас как о преступнике) легко может быть оспорена с враждебной стороны. Вам возразят, что дело совсем не в том, как Вы на себя смотрите, а как амнистирующая сила на Вас смотрит. Поэтому я не играл бы на этой струне. Для такого грубого дела она слишком тонка. А где тонко, там и рвется. Нет, уж давайте лучше по старой музыке чувствовать себя разбойниками. Наверное, отказ наш озадачит многих и, вероятно, мы потеряем в Петербурге многих друзей, которые будут ругать нас донкихотами, а может быть, и хуже... Ну, и пусть...

   А вот уже дописываю и в 1913 году - 1 час 25 минут.

   Здрав буди, Алексие, ибо любим тебя очень!

   Будем, дорогой мой, жить и любить. Все, что соприкасаются с нами, то прежде всего - любить! А остальное - приложится! С Новым годом!.. Еще раз:

   - Здрав буди Алексiе! Ибо любим еси нами!

   Так устал, что, ей-богу, не могу хорошо писать. Простите, если что...

  

   ¹ Речь идет о п. Лопатина от 30 декабря 1912 г. См.: Г-Л.

   ² Виктор Гюго (1802-1885) был изгнан из Франции за выступления против Наполеона III, превратившего французскую республику во Вторую империю. Вернулся на родину в 1870 г., после падения Наполеона III.

  

  

  Дорогой Александр Валентинович!

   Спасибо вам сердечное за письмо, и - не обессудьте меня, что не догадался первый поздравить вас с Новым годом,- не чувствую еще Нового года, хотя и встречал оный. Все это время у меня внутри - будни, да еще уездно-русские, будни и - ноль хороших впечатлений.

   Слагается на Руси какая-то очень свежая, добрая сила - так! - а поддержать ее, организовать - некому, своего же уменья - нет еще, и силишка это - нервничает, раздражается, тратится зря.

   Нужны три рабочие газеты: в Московском районе¹, на юге, на Урале - некому поставить.

   Хочу просить вас: не дадите ли для с.-д. "Правды", питерской², какой-нибудь фельетон небольшой? Газета расходится в 40/т, а веселой литературы - нет у нее.

   Был у меня, на днях, харьковский бактериолог Недригайлов³, довольно широко известный ученый за границею и, должно быть, превосходный человек. Рассказывал действительные анекдоты из современной русской жизни - матушки мои! Нехорошо.

   Видный человек в Харькове, он берет своих из гимназии - нельзя учиться.

   Вообще - чувствую я себя неважно, чему помогает овечий кашель, от коего у меня разламывается череп.

   Пишу, конечно, но - пишу не то, что нужно и хотел бы.

   Материальные дела мои - Содом и Гоморра.

   "День" денег, разумеется, не прислал ⁴, и это он зря делает. Писать им я не буду - неловко как-то, может, сами вспомнят.

   Ну, будьте здоровы, будьте бодры духом и приезжайте на остров Капри, где сегодня ночью был потопный дождь изумительной силы! Ей-богу, я думал, что остров разобьет в кашу и мы съедем в море.

   Поздравляю всех ваших с Новым годом, да будет он всем радостен и легок!

   А вам, дорогой, любимый и уважаемый человек,- особенно хочется пожелать всего, всего доброго! И - отдыха! Крепко обнимаю.

   Герману Александровичу - привет и почтительно кланяюсь, поздравляя!

   3/I

   913

  

   ¹ В п. В. И. Ленину 25 января 1913 г. Горький сообщал: "На днях собрали несколько сотен рублей на московскую газету, в феврале еще найдем немного" (Ленин и Горький. С. 104). В Москве была создана легальная большевистская газ. "Наш путь", первый номер которой вышел 25 августа/7 сентября 1913 г.

   ² В большевистской газ. "Правда" Горький редактировал отдел литературы и искусства. 17 октября 1912 г. Ленин писал Горькому: "На днях получил из редакции "Правды" в Питере письмо, в котором они просят меня написать Вам, что чрезвычайно рады бы были постоянному Вашему сотрудничеству" (В. И. Ленин. Т. 48. С. 100).

   В 1912-1913 гг. Горький напечатал в "Правде" (1912, No 131, 30 сент.) "Сказку" (XI из цикла "Сказки об Италии"); из повести "Большая любовь" (Там же. 1913. No 1. 1 янв.); "Вездесущее" (Там же. 1913. No 58. 10 марта); "Сказку" (XXV из цикла "Сказки об Италии") (Там же. 1913. No 87. 14 апр.).

   ³ В. И. Недригайлов (1865-1923) - известный бактериолог, ученик И. И. Мечникова.

   ⁴ Речь идет о гонораре за рассказ Горького "Случай с Евсейкой".

  

  

  Дорогой Алексей Максимович.

   Завтра, если ничто не задержит, я рассчитываю выехать в Рим и, значит, на днях у Вас буду. В Риме приостановлюсь понюхать что-нибудь на Форуме и в Museo Nationale.

   Прочитал вчера Винниченкова "На весах жизни" и, знаете ли, очень сконфужен. Это гораздо лучше первого его романа, который был мне отвратителен до тошноты¹. Гораздо чище мыслью, а правда, к сожалению, страшная. Он, Винниченков роман, привел меня вчера в такую, говоря Бальмонтовым языком, раздавленность, какой давно я не испытывал... Это не Ропшин! Буду о нем писать и много с ним ругаться и спорить, ибо любимые его герои (Фома, напр.) совершенные идиоты,- но писатель он с большим дарованием и серьезно-наблюдательный. Если бы из него пессимистическую труху вытрясти, большим человеком мог бы быть.

   Бедному Леон[иду] Ник[олаевичу] что-то не везет, и он, с горя, делает глупость за глупостью ². Хотя, все же, Алек[сандра] Ив[ановича] с торжественным письмом о поруганных доблестях Васьки Регинина ему не перешибить!³

   Итак, до скорого свидания. Желаю Вам всего хорошего.

  

   ¹ Роман "Честность с собой".

   ² Амфитеатров порицал поведение Андреева. "...Коллекция андреевских инцидентов пошла не на убыль, а на прибыль...",- писал он в ст. "Над посмертными строками", имея в виду полемику Андреева с киевскими журналистами по поводу "Профессора Старицына" и запрещение киевским театрам ставить его пьесы (см.: А-Г, п. от 28 нояб. 1912 г., прим. 3), телеграмму Вл. И. Немировичу-Данченко с резким выпадом против публики Художественного театра, якобы не оценившей пьесу Андреева "Екатерина Ивановна", и т. п. Амфитеатров называл Андреева "четвертым партнером в винте дежурного российского скандала: Илиодор, Шаляпин, Ропшин, Андреев..." Вместе с тем Амфитеатров выражал надежду вновь увидеть Андреева-художника, "когда-то чутко схватившего творческим вниманием своим последнее предсмертное бормотание XIX века и первый лепет новорожденного века ХХ-го и давшего им вдохновенные выражения, которые не забудутся в истории русской не только литературы, но и жизни общественной" ("На всякий звук", с. 178).

   ³ Василий Регинин - псевдоним журналиста Василия Александровича Раппопорта (1887 (?)-1952). Речь идет о п. Куприна, напечатанном в газ. "Вечернее время" (1912, No 330, 17/30 дек.) в связи с заявлением Регинина о том, что он больше не редактирует "Синий журнал", и появлением в "Сатириконе" заметки, в которой издевательски комментировалось заявление Регинина.

  

  

  

  Дорогой Алексей Максимович.

   Этакая же незадача! Не судьба мне попасть сейчас к Вам на Капри. Свидание, ради которого я сижу в Риме, отсрочилось, благодаря неаккуратности соотечественника (издательской породы), до понедельника, а в среду я должен всенепременно быть дома, так как назначил этот день двум приезжающим из Швейцарии компатриотам для некоторого совещания. Ехать к Вам на одни сутки не модель: только истреплешься, а и поговорить толком не успеем. Так что переношу визит до февраля, если позволите. Тогда выберу дни более свободные и удобные.

   Жалею о том, что Вас не увижу - во-первых, потому, что Вас не увижу. А во-вторых, потому, что не могу поговорить с Вами по вопросу, о котором давно хочется и надо поговорить, а не хотелось писать, все уповал на личное свидание. Это о Зине и Лиде. Им ужасно скверно в Америке, и, откровенно говоря, следовало бы нам их вернуть и как-нибудь устроить здесь в Европе. О положении их я узнал в подробности совершенно случайно, так как Лидия - она не из жалующихся и в письмах к нам все больше остроумничает и бодрится. Но Иллария Владимировна прочитала ее письма к Жене¹ и, хотя Лида и там старается выдерживать характер, пришла в великий ужас, который, по ознакомлении с этою литературою, разделил и я. В Alassio я говорил Вам, что несколько сердит на Зину за то, что он преждевременно выписал к себе жену и ребенка, не устроившись еще на месте сам. Действительно, результаты этого, как и следовало ожидать, получились плачевные, и даже в большей мере, чем можно было ожидать. Потому что даже не достигнута близость географическая. Лида с ребенком мается в Торонто на фабрике, а Зина в Британской Колумбии скваттерствует, погибая в борьбе с обстоятельствами и природою, которые любопытны в рассказах Джека Лондона, но ему пришлось туго очень. И добраться им друг к другу - дороже, чем, напр., Лиде вернуться в Европу! Действительно, какие-то чудовищные расстояния! Герман Алекс. мерил по карте, так даже плюнул. Хуже Сибири. Впрочем, Вы это знаете много лучше меня. Денег ни гроша, девочка долго болела, сама Лида тоже больна сильно была и плохо поправляется - по той причине, что плохо ест. Я давно сказал Жене, что, если Лида хочет возвратиться в Европу, я охотно помогу ей в этом. Но она отвечала буквально, что не может спокойно ходить по итальянским мраморным лестницам, зная, что муж пропадает где-то в землянке под снегом. Это очень благородно и трогательно, но сдается мне, что, в таком случае, лучше было бы вернуться им обоим. Я Зину очень люблю и считаю хорошим парнем. Жаль, право, что "так жизнь молодая проходит бесследно", да еще и не одна, а сам третей. Вы, по времени и обстоятельствам, не успели приглядеться к Лиде, а ведь она человечина превосходнейшая, как и все сестры Бураго, смелая, веселая, работящая, и хотелось бы очень, чтобы так хорошо задуманное природою создание не измыкалось в роде человеческом ни за понюх табаку. Ибо шитье штанов по ¥ доллара в день - карьера и цель жизни не блистательная.. Словом, по-моему, хорошо было бы вытащить это трио оттуда и, если Вы с тем согласны, давайте-ка мы это сделаем? То, что между Вами и Зиною были пред его отъездом маленькие трения, - полагаю, в Ваших глазах не может иметь большого значения, тем более что я уверен: достаточно было бы Вам однажды в то время встретиться и поговорить, чтобы недоразумения исчезли, ибо, по существу, ни он, ни Вы в них нисколько не виноваты, а виноват лаконизм пера и бумаги, на фоне женских неладов. Отвечайте мне на это письмо, пожалуйста, возможно скорее. Так или иначе, хотелось бы мне сказать Жене что-либо определенное и успокоительное относительно Лиды. Вдвоем нам, я думаю, поднять это было бы нетрудно. Взять на себя одного их переселение и устройство я боюсь не столько по нежеланию материальной ответственности, это я осилил бы, сколько - моральной. У меня нет достаточно работы, которую я мог бы им предложить, а они, как народ молодой и гордый, даровой услуги, конечно, не примут, и начнется на этой почве необходимое и плачевное окисление, чего я терпеть не могу и отнюдь не желаю. Для 2-го издания "Зверя из бездны" у меня будет довольно много переводной и справочной английской работы, которую я мог бы предоставить Зине или Лиде, если последняя овладела английским языком. Русским-то она владеет великолепно, письма ее почти литературны. Думаю, что, при множестве международной корреспонденции, которою Вы обременены, Зина, в качестве секретаря с языками, тоже был бы Вам небесполезен... Да, вообще, как-нибудь и что-нибудь придумать к устройству этих канадских бобров было бы очень хорошо, а по-моему, даже и необходимо.

   Посылаю Вам No журнала "Eroica", который вез Вам по просьбе синьора Этторе Кодзани, его редактора, энергичнейшего и симпатичнейшего юноши, который без гроша в кармане, но, работая чуть не 24 часа в сутки, умудряется вершить вот, видите, какие чудеса. Если можно, разрешите перевести для "Эроики" Евсейку на дне моря ². Кодзани умоляет меня выпросить у Вас какую-нибудь маленькую вещичку. Дайте, пожалуйста, если не жаль. Парень уж очень хорош - того стоит! Бьется, как рыба об лед, а работает, пылает надеждами и верою в торжество своего искусства и нисколько не унывает, хотя жутко ему среди мещан-соотечественников - до чертиков и терпит он от них муку мученическую...

   До свидания, дорогой мой! Очень мне жаль и грустно, что так нелепо сложились обстоятельства и обманула меня близкая надежда Вас повидать. Значит - до февраля! Ужасно это нелепо, что мы живем так, казалось бы, близко, а на самом деле так далеко друг от друга. Я все мечтаю о переселении в Рим, да как-то не слагается это, не выходит.

   Желаю Вам всего хорошего.

  

   ¹ Женя - Е. П. Бураго.

   ² Т. е. рассказ "Случай с Евсейкой".

  

  Дорогой Александр Валентинович!

   На днях я получил от З[иновия] письмо, в котором он просит меня прислать денег и рассказывает о своей нелепой покупке негодной и ненужной ему земли,- значит - все тот же. Да, хороший парень, но - пора быть серьезным человеком.

   Я ответил ему, что сейчас не могу послать денег. То же принужден ответить и вам: сейчас я в самом тесном плену безденежья. Если б вы могли дать мне заимообразно 500 р., послав эти деньги Лиде,- я был бы очень благодарен вам. Деньги эти я мог бы возвратить к апрелю, не ранее, т. е. только в конце марта. Деньги нужно послать именно Лиде, а не Зиновию, а то он на них купит море и сядет на берегу своей собственности в ожидании благоприятной погоды.

   Работы у меня ему - или кому-либо другому, все равно! - не найдется. Я человек "конспиративный", секретарей - боюсь и все делаю сам.

   "Евсейка" - переводится уже Марией Федоровной и будет напечатан в "Primavera" - для "Eroica" я дам что-нибудь другое¹.

   Не согласен с вами в отношении к повести Винниченка² - я знаю, какова она была в рукописи. Это - злопыхательство "Бесов" сильнейшее! Фома, который мстит своей жене за ее сожительство с жандармом тем, что за 10 т. рублей обязывает ее провести ночь с коридорным - "полячком", - это, знаете, "черта" такая, что и Достоевскому не снилось, а уж как зол был, старый демон!

   Вообще - с меня довольно "ропшинизма", вехизма и прочих признаков духовного разложения, я и без Винниченки по Винниченке вижу, что окончательно загнили, с корней! Разоблачение внутренней дряблости россиян-революционеров превратилось уже в оплевание русской истории. Винниченки, Ропшины и прочие, может быть, очень хорошие, вполне искренние люди, но они никогда не ставили пред собою вопроса о праве итога и, кажется, никогда не поставят.

   А - надо бы. Им, столь бойким на обобщения, особенно серьезно следовало бы подумать на тему, как велико их право итога?

   Не люблю я этот народ.

   Видели вы книжку Георгия Гребенщикова "В просторах Сибири?" ³ Поглядите - хорошо.

   Будьте здоровы, будьте счастливы. Очень опечален я тем, что вы повернули назад,- так хотелось видеть вас.

   Шолом-Алейхем прислал ваше письмо ко мне непосредственно сюда.

   Всего доброго!

  

   Датируется по п. Амфитеатрова от 10 и 17 января 1913 г.

  

   ¹ "Primavera" ("Весна") - итальянский журнал для юношества. Ранее в этом журнале Горький напечатал автобиографический рассказ "Musica" (1911, No 1). См.: 15, 533.

   ² Речь идет о романе "На весах жизни". Крайне отрицательно было и отношение В. И. Ленина к творчеству Винниченко. Несколько позже он писал И. Ф. Арманд по поводу романа "Заветы отцов": "По-одиночке бывает, конечно, в жизни все то из "ужасов", что описывает Винниченко. Но соединить их все вместе и таким образом - значит, малевать ужасы, пужать и свое воображение и читателя, "забивать" себя и его" (В. И. Ленин. Т. 48. С. 295).

   ³ Г. Гребенщиков "В просторах Сибири. Рассказы" (СПб., изд. т-ва писателей, 1913).

  

  

  Дорогой Алексей Максимович.

   Письмо Ваше получил. Зачем же, собственно говоря, будем мы проделывать столь сложную процедуру? Если весь вопрос сводится к материальной помощи, то я просто пошлю Лиде денег из ближайшего моего получения, вот и все. При этом мне кажется, что обязывать ее к пользованию деньгами независимо от Зины было бы несколько обидно для обоих, а в особенности для Зины, и даже могло бы дать начало неприятному чувству между супругами. Я говорил о том с Женею, и она того мнения, что на подобном условии Лида вряд ли примет ссуду. Да, как я писал уже Вам, материальная сторона в данный момент не так важна, потому что помочь им перебыть беду и даже, в случае надобности и их желания, возвратить их в Европу - это я осилю. А вот как их дальше устраивать? - вот в чем я уже совершенно бессилен к помощи, ибо, как Вам известно, связей заграничных у меня совершенно нет, а призраками работы молодых людей недолго продержишь... Эта сторона гораздо важнее насущного их материального затруднения. Воспалительный острый процесс молодые силы выдержат при некоторой поддержке, а вот как быть, чтобы он не стал хроническим? Ну, да - раз Вы не можете вмешаться в судьбу молодой канадской пары, то, стало быть, поставим здесь точку. Попробую написать кое-кому - авось, что-нибудь сладится.

   Вероятно, для печати Винниченко сильно переработал свою вещь, потому что я, уж более чем нелюбитель ропшинизма, решительно не нахожу в его романе следов этого весьма противного мне недуга. А - что вещь мрачная - верно. Преувеличений и желания стоять в романтической позе - тоже слишком много, равно как и достоевщины и андреевщины. Вы говорите: сам Достоевский не выдумывал подобного. Конечно, не выдумывал и не мог выдумать: жизнь попроще была, не прошла сквозь сверхчеловеческую школу-то. А - что касается фактического материала, то, к сожалению. В. грешит скорее чрезмерно фотографическим натурализмом, иногда до портретизма. В некоторых его страницах я узнал лица и деяния, о коих в архиве моем имеются "человеческие документы"... Главные герои и фабула, конечно, фальшиво задуманы и сделаны, а проходящие типы почти сплошь живые, да и живопись, вообще, превосходная. Словом, что хотите, а это не Ропшин.

   Получил большое письмо от Айзмана. Очень хвалит Ваш рассказ в "В[естнике] Евр[опы]"¹. Измаялся он, бедняга, скитаясь в Питере без "правожительства" ². Но весел и бодр. Виделся с Куприным и говорит, что не мог удержаться от слез: до того ужасное впечатление.

   Я в Риме слушал "Валькирию" и 2 симфонических концерта. Хорошо. Сколько русской музыки стали в Италии играть! Давно не слыхал 4-ой симфонии Чайковского. Не очень ее люблю, а рад ей был.

   Рука у меня болит ужасно. Уже и карандаш начинает изменять. Видите, какой гнусный почерк становится. Прошлое письмо писал Вам на подарке Шолом-Алейхема - агатовым карандашом по копировальной лощеной бумаге. Уверял он меня, что не буду чувствовать, как пишу. Нет, весьма почувствовал, обыкновенный способ легче.

   До свидания. Желаю Вам всего хорошего.

   Сейчас увидел по "Утру России", что у меня есть за ними деньги, и написал, чтобы их немедленно послали Лиде. Так что это дело слажено, авось, и дальше что-нибудь устроится.

  

   ¹ По-видимому, речь идет о рассказе "Ледоход". Впервые напечатан под названием "Из впечатлений проходящего" в журн. "Вестник Европы" (1912, No 12).

   ² В "Автобиографических заметках" (1914) Айзман писал: "До сих пор не имею определенного места жительства, не имею постоянной квартиры. Кочую, живу в гостиницах и меблирашках. Очень много терплю из-за неимения права жительства. Хотелось бы пожить в центральных губерниях - нельзя. В деревне бы пожить нужно - нельзя. Родной город Николаев повидать хотелось бы - нельзя: теперь он вне "черты"" (МИ. II. С. 346).

  

  

  Дорогой Алексей Максимович!

   Я только что возвратился из путешествия, в котором провел месяц, весьма отдохнув и оживившись за это время. Рука моя несколько поправилась, так что я в Зальцбурге принялся, было, даже писать Вам большое письмо. Однако, написав три открытки, не мог кончить своего послания, потому что в руке начались подозрительные подергивания. Путешествием своим я доволен свыше всякой меры, ибо как будто новый мир увидал. После весьма долгой разлуки с европейскою настоящею культурою Германия произвела на меня впечатление громадное. За восемь лет, что я ее не видал, она шагнула вперед невероятно во всех отношениях. Богаты, образованны, работники и даже благовоспитанны, чего прежде в немцах не замечалось. Всеобщее удивительное спокойствие и сознание национальной цельности своей и силы. Именно уж - "полный гордого доверия покой". Куда до них французам! Войско - так уж войско, рабочие - так уж рабочие, школа - так уж школа, искусство - так уж искусство. Войны не хотят, но и не боятся ее. А я забоялся: если будет такое несчастие, плохо нам придется. Цель моей поездки была, главным образом, познакомить сына Данилу с музыкальною жизнью Германии. И вот - тут-то я уж был совсем ошеломлен. До такой степени эта страна стоит впереди всех других. Не говоря уже о нашей любезной _И_т_а_л_и_и, _с_ _е_е_ _м_и_л_о_ю, _н_о_ _п_о_в_е_р_х_н_о_с_т_н_о_ю_ _и_ _г_р_у_б_о_ю_ _п_о_л_у_м_у_з_ы_к_а_л_ь_н_о_с_т_ь_ю {Здесь и далее разрядкой выделены слова, которые Горький подчеркнул красным карандашом.}, нельзя не сознаться, что даже и российское усердие в музыкальном отношении, при всем своем болезненном, почти маниакальном напряжении, не достигло и десятой доли тех результатов, которые имеются в Германии. Какие оркестры, какие капельмейстеры, сколько сделано для музыкального развития простого народа! И притом какая искренняя глубокая любовь к своему национальному творчеству! Думаю писать обо всем этом. Будет, пожалуй, интересно. Хотя обижу многих жрецов отечественного искусства, но это мне не впервой. Если бы Вы только слышали, что за прелесть новая опера Рихарда Штрауса "Розенкавалир"¹, какие она новые горизонты для искусства открывает, как выполняет то, о чем наш гениальный Мусоргский только мечтал еще в своей "Женитьбе" и в сцене корчмы в "Борисе Годунове"!

   По возвращении из путешествия нашел, конечно, кучу писем, из которых приятных весьма немного, а неприятных совершенно достаточно. Зина передал мне Вашего "Хозяина". Спасибо. Я его видел уже в окнах германских магазинов, равно как и "Записки проходящего"². Мне сейчас, после редкого отдыха, предстоит столько работы - нагонять запущенное, что просто голова кружится, как я справлюсь. Теперь, значит, привинчиваюсь к письменному столу на долгое время. Хорошо было бы нам повидаться, но обстоятельства так слагаются, а из России и вообще столько материальных запросов, что не могу сейчас и думать вновь тронуться с места. Быть может, у Вас окажется свободных несколько деньков - приехали бы провести их вместе? Хорошее было бы это дело, а то Вы на острове Кипри засиделись. Перед отъездом, пока еще читал журналы и газеты, видел, что Вы ужасно много работаете³. Вероятно, продолжается и теперь в том же духе? Злополучный мы народ на этом свете! Хотя, в конце концов, и счастливый своим злополучием.

   Очень уж хорош Зальцбург, Алексей Максимович! Удивительный город. Жаль, что Вам там нельзя было бы жить, так как место дождливое. А побывать в нем когда-нибудь однажды просто-таки необходимо. Гумбольдт⁴ был совершенно прав, когда находил, что на свете три истинно красивых места: Неаполь, Константинополь и Зальцбург. Да и то первое из них теперь уж слишком изгажено _н_е_о_п_р_я_т_н_о_ю_ _и_т_а_л_ь_я_н_с_к_о_ю_ _п_о_л_у_к_у_л_ь_т_у_р_о_ю. Так что остается два, а из них я, как природный северянин, конечно, все-таки предпочитаю Зальцбург. Притом хватил я сейчас месяц северной весны - и точно в Тульской и Калужской губернии побывал. Освежает, как говаривал Федор Шаляпин про морскую воду. И птица, и береза, и лужа настоящая, и вообще вся среднерусская природа, по которой так иной раз тоскуешь...

   Ну, вот, пока все, что на первых порах наплыло в голову и попросилось вылиться к Вам на Капри... Как живете-то? Ведь, по милости моей болезни, мы бог знает сколько времени не переписывались, потому что Вы вообразили, будто я на Вас сержусь. А я и не думал...

   До свидания. Желаю Вам всего хорошего. Пишите, пожалуйста, а ежели можно, то и приезжайте.

   ¹ "Кавалер розы" - музыкальная комедия в 3-х актах. Либретто Г. фон Гофмансталя. Одно из популярнейших произведений Рихарда Штрауса. Премьера (в январе 1911 г. в Дрездене) прошла с триумфальным успехом.

   ² М. Горький "Хозяин. Повесть", "Записки проходящего. Очерки. Часть первая". Обе книги были выпущены изд-вом Ладыжникова в марте 1913 г.

   ³ В "Современнике" (1913, кн. 2) был напечатан рассказ Горького "Кладбище"; там же (кн. 3, 4 и 5) - повесть "Хозяин"; в "Вестнике Европы" (1913, No 2) - "По Руси (из впечатлений проходящего)" - рассказ "Покойник"; в газ. "Правда" (jY" 87, 14/27 апр.) - "Сказка" (из цикла "Сказки об Италии"); в тот же день в газ. "Русское слово" (No 87) - рассказ "Слобода Толмачиха" ("Нилушка"); 28 апреля/11 мая в "Русском слове" - рассказ "Пепе" (из цикла "Сказки об Италии").

   ⁴ Очевидно, имеется в виду Александр Гумбольдт (1769-1859) - немецкий естествоиспытатель, географ и путешественник, иностранный почетный член петербургской Академии наук. Брат Вильгельма Гумбольдта (1767-1835) - филолога, философа, языковеда, государственного деятеля. Исследовал природу различных стран Европы, Центральной и Южной Америки.

  

  Дорогой Александр Валентинович!

   Отвечаю вам аккуратно, через десять дней после получения письма вашего, а собирался ответить в тот же день. Причины замедления: бронхит двенадцатидюймовый, кашляю так, что муниципальные часы на площади останавливаются в ужасе, потолки падают и ножки у стульев - у двух - сломались. Земляки при этом. Из Великое Скифи идет многое множество всякого народа, и все говорят, и всех надобно слушать. Хочется чего-нибудь понять, но - трудно! Очень путаная химия "текущий момент". Вот уж момент! Закон о печати - тоже¹. Склеп, гроб и смерть!

   Затем - покойники. Коцубинский помер², Чарушников³ - это все меня очень касается. Карл Габерман⁴ помер - и это тоже касается. Кстати: чудесно помер, очень просто, красиво.

   А вы пишете о Германии, которая "во всех отношениях шагнула вперед невероятно", но у которой нет литературы, скульптуры, архитектуры, живописи; музыка - сомнительна, о Кантах и Шопенгауерах не слыхать, а Геккель и Вейсман⁵ - древние старики. И которая - что там ни говорите,- продолжая развивать милитаризм, давит всю культуру Европы. Нет, не согласен с вашим суждением о Германии. И роста культуры ее не чувствую что-то. Кстати - этого не один я не чувствую, а вот Оствальд^б тоже и Фрейд⁷.

   Что вы думаете о свидании 3-х монархов?⁸ Жуткая штука, право! И - почему устранена Франция? Если даже - как пишут из Питера - свидание имеет задачей обсудить вопрос о японо-китайско-сиамском союзе,- Франция должна бы иметь в этом место и голос.

   Пишут из России, что к частичным мобилизациям нужно относиться серьезно, ибо они-де являются отдельными актами моб[илизац]ии общей. Жить становится все тревожней, а?

   Ехать? Я? Никакой поезд, и пароход, и аэроплан не возьмут меня пассажиром, ибо разрушу все машины и винты кашлем. У меня сапоги лопнули от кашля, серьезно говорю. И у меня нет костюма для выезда из дома, ибо все одежки Максим сносил. Он изнашивает в неделю два пиджака, четверо брюк и 14 пар сапог. Необходимо строить фабрику готового платья.

   Вообще, дела - по уши! Бывало, я летом рыбей ловил, а ныне и блоху поймать некогда. А как я всесторонне обобран - знали бы вы! Ни с кем этого не было, и я очень горжусь. В общем же - жить очень забавно, если не дует ветер и двери не хлопают.

   А в Германию я не верю, нет! У немцев даже пиво плохо придумано. И вскорости они будут нас толкать вон из Европы. Ступайте, скажут, за Урал, чего вы тут путаетесь? Пшли! Мы, конечно, сперва заартачимся, не пойдем, тут они нас пушками, пушками! Беда будет!

   Говорят о книге "И черти, и цветы" ⁹ - никогда не читал. Нет такой книги, и это враги мои дразнят алчность мою книжную.

   Как хорошо, что вы не выучились кашлять! Это так же надоедно и неопрятно, как курение турецкого табака фабрики Рыморенка. До свидания, А. В., будьте здоровеньки! Отрицаю Германию!

  

   Датируется по п. Амфитеатрова от 12 мая 1913 г. и по фразе письма: "Отвечаю вам аккуратно, через десять дней после получения письма вашего..."

  

   ¹ Имеется в виду законопроект о печати министра внутренних дел Н. А. Маклакова. Реакционная суть законопроекта, имевшего целью пресечь развитие демократической печати, была разоблачена "Правдой" в ст. "Закон или намордник" (1913, No 109, 14/27 мая) и др.

   ² Коцюбинский умер 12/25 апреля 1913 г. в Чернигове. "Большого человека потеряла Украина,- телеграфировал Горький В. И. Коцюбинской,- долго и хорошо будет она помнить его добрую работу" (XXIX, 300).

   ³ Александр Петрович Чарушников (1852-1913), вместе с С. П. Дороватовским, - первый издатель сочинений Горького ("Очерки и рассказы" М. Горького, т. I-III, 1898-1899). Умер 19 мая 1913 г. на Капри. В газ. "Правда" (1913, No 106. 10 мая) был помещен некролог "Смерть первого издателя Максима Горького".

   ⁴ Карл Габерман - немецкий писатель, умерший на Капри в апреле 1913 г.

   ⁵ Эрнст Геккелъ (1834-1919) - немецкий ученый, естествоиспытатель, автор широко известной в свое время кн. "Мировые загадки. Популярные очерки монистической философии".

   Август Вейсман (1834-1914) - немецкий ученый, естествоиспытатель, занимавшийся проблемами наследственности.

   ⁶ Вильгельм Оствальд (1853-1932) - немецкий естествоиспытатель и философ, один из основателей физической химии и электрохимии.

   ⁷ Зигмунд Фрейд (1856-1939) - австрийский врач и ученый, создатель метода психоанализа.

   ⁸ Речь идет о встрече Вильгельма II, Николая II и английского короля Георга V в Берлине 22-24 мая 1913 г.

   ⁹ Александр Амфитеатров "И черти, и цветы" (СПб., изд-во "Энергия", 1913). Название книги Амфитеатрова - парафраз строк комедии Грибоедова "Горе от ума":

   "Да, дурен сон; как погляжу,

   Тут все есть, коли нет обмана:

   И черти, и любовь, и страхи, и цветы..."

   В кн. "И черти, и цветы" помещены фельетоны, статьи и сатирические стихи ("Соломония бесноватая", "Лилит", "Родословная Мефистофеля", "Небо в луже", "О трагических мистификациях", "А. Н. Будищев", "В. В. Самойлов". "Последняя реальность", "О Саше Черном", "По прочтении одного процесса", "Из альбома", "Из песен о модерне", "Ожившие рифмы", "Ответы").

  

  

  

  Дорогой Алексей Максимович!

   Письмо Ваше получил и содержание его не одобрил - разумеется, в той части его, которая касается Ваших недомоганий. Читал ровно семь дней в "Киевской мысли", что Вас посетил Чаговец и предлагал Вам всё чрезвычайно мудрые вопросы¹. "И бысть утро, и бысть вечер - день первый". "И бысть утро, и бысть вечер - день вторый". Сей род ничем же не изымается, ниже (а не токмо) молитвою и постом. Я сейчас совершенно зарылся в сатирическую хрестоматию ², первый том которой сегодня наконец свалил с плеч и отослал издателю, и в четвертый том - "Зверя из бездны", который, к ужасу моему, приходится переделать чуть-чуть не сначала до конца. Так долго лежала эта рукопись в праздности и так много за этот промежуток сделала - увы, должен огорчить Вас - германская наука. Много, конечно, и вранья, но уж и наработали, дьяволы!.. В первый том хрестоматии вошли "беранжеровцы": братья Курочкины, Жулев, Кроль, Влас Точечкин. Прочитал "Хозяина" и чрезвычайно им утешен. В новизне твоей старина мне слышится, да еще и очень хорошая и яркая. Запой написан прямо поразительно. По приезде узнал о смерти Коцюбинского и был ею страшно поражен, и весьма сожалел, что поздно было уже выразить в какой-либо форме свои чувства по этому поводу. Это был человек, несомненно, талантливый и из тех, которые, действительно, могут явиться в молодой литературе, если еще не законоположниками, то, во всяком случае, подготовителями к периоду таковых. Да, народу валится - несть конца. В путешествии я просвистался хуже Ивана Александровича Хлестакова и теперь должен нагонять и деньги, и время, и запущенную работу. Все это "не весьма утешительно", как пишет в резолюциях обожаемый монарх. Недвижное сидение на Капри не одобряю. По опыту знаю, что, когда нападает инфлюэнца и всякие кашли, лучше всего на некоторое время переменить место жительства. Я в феврале и марте от этих радостей совсем пропадал, лишился голоса и не мог ни с кем говорить. И ничего не помогало. А - выехал, уже в Милане стал оправляться, а в Вене заговорил понемножку, человек человеком. Постигло нас событие, которое, право, не могу характеризовать иными словами, как - "большое горе". Дорогой наш Герман Александрович затеял уехать в Россию³. Сейчас-то он в Париже, и я мечтаю, что, авось, одумается и вернется. Но если он решился, то ведь удержать его нельзя. Боюсь не того, что это вовлечет его в большие осложнения и неприятности - это уж такая, видно, его присяга, от которой он подавать в отставку не намерен. А того, что не ко времени это: пользы он сейчас, постаревший чрезвычайно, много не принесет, да и кому там сейчас приносить эту его пользу? - Лагери разбиты, и склейки их покуда не предвидится. А запусто испортит себе конец жизни. Он сам мне сказал, что не рассчитывает ни на какую политическую роль: для того, чтобы войти в какую-нибудь партийную дисциплину или связать себя с какой-нибудь уже существующей организацией, считает себе не по характеру, он и в старину был властен; а для того, чтобы начать свою организацию и вообще повести свою линию, резонно считает себя и старым, и уставшим. Остается, значит, роль советника и юрисконсульта при более или менее симпатичных ему группах - пожалуй, левокадетских что ли, при народных социалистах и т. д. Весьма вероятно, что в этом отношении он будет и не лишний, так как умного практика там не обильно, но за такие, по существу, пустяки терять Гер. Алекс, уж очень обидно. Ведь я, не обинуясь, скажу, что это самый крупный человек, которого я знал в своей жизни, а я, как Вам известно, потолокся по земному шару достаточно и людей перевидал многих, и очень хороших... Конечно, "смерть в стране родной милей, чем слава на чужбине", но страшно думать, что он именно навстречу этой смерти и поехал... Уже и сейчас его ищут, и зарыскали шпики, обеспокоенные его внезапным исчезновением. Не ясно ли это предуказание, что ждет его в России. Даже не предполагая никаких специальных ужасов и преследований, я ведь знаю: при первом же аресте, а, может быть, даже при первом же обыске, он либо наделает таких чудес, что его пришибут на месте, либо надорвется сердцем, которое начало ему изменять, и пропадет ни за грош... А рассуждать так, что, мол, дожил до лет преклонных и лучше конец в честной драке, чем спокойное ожидание естественного конца существования,- теоретически могу, а практически применить именно к Герману Александровичу - ужасно жалко... Столкновение же его с властью неизбежно на первых же порах. Его сейчас, когда прозевали его отъезд, ищут, как иголку в сене, даже не заботясь прикрывать эти поиски, и в Феццано, и в Нерви, и в Неаполе: ясный знак, какое значение придает ему российская охранка и как она счастлива будет обнять его на границе. Отъезд его, конечно, был для меня большим огорчением и с эгоистической точки зрения, так как теперь я остался без товарища... Социально-политический интерес у нас в доме слаб, а Герман Александрович всегда весь им кипел и таким остался до последнего дня, что мы были вместе... Шесть лет прожить в соседних комнатах, ни разу не имев между собою какого бы то ни было, хотя бы малого, неудовольствия,- это не шутка, и с потерею этого не так-то легко примириться...

   Бальмонта необычайно чествовали в Москве⁴, но не удержались, чтобы не смазать тряпкою по лицу в самый день торжества. Правда ли, что тяжело болен Леонид Андреев? Нечего сказать, везет русской литературе. А уж какую же дрянь, все-таки, напечатал он в "Совр[еменном] мире" ⁵. Не читал я журналов года три или больше, стал читать - опять брошу. Наводит уныние на фронт, а мне это качество неподходящее, ибо надо очень много работать и быть в хорошем расположении духа. Говорил мне Зина, что Вы пребываете в хроническом восторге от Бунина. Ну, знаете, скажу Вам стихами Алмазова: в этом пункте, я с Вами, "как Сталь с Наполеоном, хоть умру, а не сойдусь..." ⁶ Вообще до Бенвенутов Челлини я не чрезмерный охотник, а уж до челлиниевских изделий из лыка (да еще и лыка-то не настоящего, а папье-маше) тем паче. А народа он не любит - все врет, и на народ врет, и на язык врет... Если бы таков был народ, как его Бунин пишет, то только и оставалось бы молить небеса, чтобы пришли немцы и обтесали эту уродскую массу завоеванием: авось, на людей хоть сколько-нибудь станут похожи... Боже мой, как мало времени и как много труда! Но спасибо путешествию, оно меня здорово подстегнуло, и сейчас я совсем не устаю.

   До свидания, дорогой. Будьте здоровы. Жалко, что опять, значит, долго не увидимся. Осенью переезжаем в Леванто, как я уже, кажется, Вам писал, а через год - должно быть - в Лейпциг. Ничего не поделаешь: сыновний талант тянет. Ему расти, а нам умаляться, как Иоанн Предтеча сказал... А старший сын у меня женился - на ком, собственно говоря, не знаю. Что-то, говорят, высокодекадентское... Ну, что ж, каждому времени свой круг... Надо, однако, готовится к дедовскому положению и изучать соответственные ему позы... При переезде и пересмотре библиотеки я отложу целый воз разной литературы, которую в Леванто тащить ни к чему. Я уже просил Зину переправить Вам сие для взывающих к Вам библиотек и т. под. ...Откуда в "Киевскую мысль" попал Ваш с Гер. Ал-ем портрет?⁷ Мы тут, признаться, несколько обеспокоились - сейчас Г. А. гласность большая перед приездом не совсем-то удобна. Он очень рассчитывает на то, чтобы первое время прошло тишком, пока, словом, не осядет он в Вильно или Киеве, а потом уже, ожившись, думает махнуть в Питер. Ну, до свидания. Желаю Вам всего хорошего, а также сшить непременно новые штаны взамен тех, которые истребляет неистовый Максим. То-то, небось, сейчас вырос в слона. Или нет, впрочем: он ведь худощавый, значит, больше вроде жирафы... "И черти, и цветы" я Вам послал раньше, чем получил письмо,- как только прислали из Петербурга. Книга нелепая, но, быть может, Вас заинтересует мой анализ Соломонии бесноватой. Там кое-что говорится по-новому. А еще интерес этой книги в том, что она показывает степень трусости российской современной печати. Все, что там относится к Маклакову, Дурново и Кассо, не решилась напечатать ни одна газета, равно