Тургенев Иван Сергеевич - Письма (1850-1854)

умер⁸. Очень его жаль!

   Хоть я вовсе не рыбак, но в честь Вашу пойду сегодня удить карасей в пруде⁹. Другой рыбы у меня здесь нет.

   Прощайте, добрый С<ергей> Т<имофеевич>. Будьте здоровы с Вашими сыновьями и со всем Вашим семейством. И я скажу: когда-то бог приведет увидеться? Вместе поехали бы, между прочим, к Троице¹⁰ - вообразите - я в Троице никогда не бывал.- Крепко жму Вам руку и остаюсь навсегда

  

  

   Тысяча благодарностей за ваше доброе письмо¹. Я очень дорожу вашей памятью обо мне и очень счастлив видеть, что она не исчезает. Я вам пишу в Петербург, потому что вы мне говорите, что останетесь там до конца мая. Мое будущее письмо пошлю в деревню. Вы мне но говорите, которая из моих ньес удостоилась вашего одобрения; я знаю, что они все, более или менее, слабы; то, что может быть в них хорошего, это лишь замысел².

   Вы отдаете ему справедливость - и я очень доволен этим; конечно, я не злой человек, и когда-нибудь будут удивляться, что так мало было желчи в человеке, которого считали опасным.

   Я не прав, употребляя столь тщеславное выражение,- я просто только хотел сказать, что те, которые меня судили, ошиблись на мой счет.

   Я был бы очень доволен, если бы мог представить на ваше обсуждение те работы, которыми я занимался последнее время³ - я убежден, что это было бы для меня очень полезно,- так как я предполагаю в вас столько же вкуса, как и ума.

   Ваше затруднение писать по-русски доказывает только отсутствие привычки: невероятно, чтобы с такой тонкой наблюдательностью, какою одарила вас природа, вы но знали Россию и чтобы вы не сумели оценить труд, который пытается выказать некоторые из ее сторон. Но когда и где я вас увижу? Не думаю, чтобы я скоро увидел Петербург, а ваша деревня так далеко отсюда⁴.

   Вы мне говорите о графе Т<олстом>. Это человек сердечный, который возбудил во мне большое чувство уважения и благодарности. Он едва знал меня, когда случился со мной мой неприятный случай⁵, и, несмотря на это, никто мне не выказал столько сочувствия, как он, и сегодня еще он, может быть, единственный человек в Петербурге, который меня не забыл, единственный, по крайней мере, который это доказывает. Какой-то жалкий субъект выдумал говорить, что благодарность - тяжелая нота; для меня же - я счастлив, что я благодарен Т<олстому> - и всю жизнь сохраню к нему это чувство.

   Вы мне говорите, чтобы я вам написал о себе,- я стараюсь стоять на ногах - и, кажется, мне это довольно удается. Но вот и всё. Здоровье мое расстроено, и это - самое неприятное в моем положении. Надо надеяться, что хорошая погода придет мне на помощь.

   Весна здесь великолепна, я никогда не видал более торжественно свежей и юной листвы. Я вижу очень мало людей, чтобы не сказать - никого не вижу; соседства в Мценске не существует.

   Я не знаю, почему я вам всё это письмо писал по-французски - так случилось,- но, прощаясь с вами, мне хочется сказать вам на родном нашем языке, как искренно я к вам привязан и как живо вас помню. Желаю вам быть здоровой и счастливой...

  

  

   Получил я Ваше письмо¹, любезный П<авел> В<асильевич> - и печально вздохнул при мысли, что не так-то скоро мы Вас увидим - что делать! Видно, Вам точно нельзя отлучиться из Петербурга. Авось либо осенью Вам удастся завернуть в наши Палестины согласно обещанию Вашему²; - посылаю Вам первую часть моего романа³ - она отправляется послезавтра в середу с тяжелой почтой и придет к Вам через неделю, Когда Вы ее прочтете, прошу Вас переслать ее к Кетчеру в Москву (или к Грановскому), а Кетчеру я напишу, чтобы он сообщил ее Аксаковым. Не без волнения буду я ждать Вашего мнения (о прибытии рукописи напишите, пожалуйста, тотчас). Совершенно дурной вещи я не написал - иго я знаю - но это еще ничего не значит. Попал ли я в тон романа - вот что главное. Тут уж частности, отдельные сцены не спасут сочиненья, роман - ne растянутая повесть, как думают иные. Мне было бы смешно даже просить Вас быть со мною откровенным - но я бы очень был Вам обязан, если бы Вы читали с карандашом в руке - и ставили на нолях - a la Онегин - "то знак, то вопросительный крючок"⁴. Я уж пойму в чем дело. Посмотрим, что Вы скажете.

   За доставление письма Арапетову - спасибо⁵.

   Даю Вам полное право распоряжаться по благоусмотрению Вашему купленною мною библиотекой, находящейся у Языкова⁶. Кстати, поклонитесь этому милому смертному. Что, он здоров? А с Тютчевым он и Зиновьев поступают непозволительно круто и едва ли добросовестно⁷ - ceci entre nous.

   Вы, кажется, шьете свои одежды у Шармера. Я ему должен - правда немного - но сколько именно, узнайте, пожалуйста. Он мне прислал в прошлом году панталоны летние, которые мне не только на ноги, на пальцы бы не взлезли - я их отослал ему назад с просьбой заменить их другими - он мне ничего не отвечал. Осведомьтесь и об этом - не забудьте. А главное - что я ему должен? Получил я приглашенье от Вяземских побывать у них в деревне - я не могу поехать - вот бы для Вас была лафа. Вам, кажется, княгиня нравится⁸.

   Очень умно говорите Вы о статье Гаевского⁹. Признаюсь - я в Дельвиге совсем не вижу таланта - как человек он, должно быть, был очень мил и приятен для людей, употребляющих дружбу.

   2-й и 3-й части "Рыбаков" я никак не могу еще одолеть - а надобно. Что это написал Потехин в "Москвитянине" ("Козонок")? - это очень плохо. Мужички совсем одолели нас в литературе. Оно бы ничего; но я начинаю подозревать, что мы, так много возившиеся с ними, все-таки ничего в них не смыслим. Притом всё это - по известным причинам - начинает получать такой идиллический колорит, что Геснеру должно быть очень приятно в гробу. Пора мужичков в отставку¹⁰.

   У нас весна - но еще отзывается зимой. На днях, вероятно, мы вместо еще скажем - уже. Зима не прекращается в любезном нашем отечестве.

   Прощайте, милый П<авел> В<асильевич>. Жму Вам крепко руку - когда Вы бы ни приехали - мы Вас встретим здесь с разверстыми объятиями.

  

   P. S. Роман мой будет состоять из трех частой, Щепкину особенно понравились главы 9-ая и 10-ая - последних двух он не слыхал. Он мне дал полезные советы, которыми я воспользовался¹¹. Рука моего писца кажется неразборчивой - но к ней скоро привыкаешь.

  

  

   Давным-давно мне бы следовало отвечать на Ваше милое письмо, любезный Лев Николаевич - да - всё случались разные обстоятельства, которые отводили мысли мои в другую сторону. Наконец я взял перо - и хотя Вас уже, вероятно, теперь в Петербурге нет - но всё равно - я пишу к Вам в надежде, что мое письмо все-таки попадет к Вам.

   Во-первых, постараюсь отвечать на Ваши замечания по поводу моей статейки о книге Аксакова¹ 1) О сеттерах - умолчим; этот спор решит время. 2) Полукровная собака, по-моему, не лучше кровной,- она хуже - но в нашем климате - сноснее; кровные пойнтеры даже во Франции и Англии зябки - что же у нас? 3) У Мантона я сам был в Лондоне и видел чудные ружья - может быть, это сын старого или только торгует под старой фирмой - но это факт. Я виноват, что не упомянул Форсайта. 4) Насчет немецких ружей - Вы правы - а я не прав - и 5) что касается до пистонов - то и тут Вы правы. Впрочем, я в прошлом году стрелял с темными английскими пистонами - и не знал осечки.

   Вот Вам теперь мой отчет об охоте в нынешнем году: вальдшнепов здесь было очень мало; в конце апреля я с И. Ф. Юрасовым ездил в Апраксинские места к Десне² на дупелей; мы немножко опоздали - самки уже сели на яйца - самцы тронулись и точки не очень уже были многочисленны; однако мы поохотились весьма недурно - и места видели поистине великолепные. Моя молодая сука меня чрезвычайно потешала. Теперь в ожидании Петрова дня³ ружье стоит в углу; коростелей и перепелов множество - но кто же станет стрелять их?

   А Вы что делали хорошего? Как Ваше здоровье? Я слышал, Ваш брат расхворался⁴ - и может быть не приедет в наши края. Поклонитесь ему от меня и пожелайте ему от меня хорошего здоровья. Андреев ждет его, чтобы рассмешить его рассказом, как мужик, улюлюкая, травил юрасовским Носиком бекаса - и как Носик загнал наконец бекаса этого в нору - и как мужик достал его оттуда и хвалил собачку, что и птицам спуска не дает. Действительно - Носик при нас из болота пропёр бекаса через пашню мимо пашущего мужика - и мужик травил. Но чутье у Носика очень хорошее - это нельзя опровергнуть.

   Мое здоровье не совсем удовлетворительно - желудок мой меня сокрушает - да делать нечего! Я таки порядком поработал в теченье этой зимы и весны⁵.

   Когда же мы увидимся с Вами? Ей-богу, это очень нехорошо, что мы так долго не виделись. Вы знаете - я, как Андромеда - не могу тронуться со своей скалы; остается Вам прилететь, как Беллерофону. Говоря без классических сравнений (притом, кажется, эту штуку выкинул не Беллерофон, а Персей)⁶ - Вы знаете, что в Спасском Вас во всякое время встретят с искренним радушием и радостью. А пока - жму Вам дружески руку в остаюсь

  

  

   Милый П<авел> В<асильевич>. Сегодня только два слова - а именно я хотел Вам сказать, что даю Вам полное право прочесть мой роман¹, кому Вы найдете полезным (Корту, напр.), для отобрания мнений. Только не читайте его никому, кто бы взглянул на мою вещь с точки зрения журналистики или печатанья. Вы сами можете понять, почему мне этого не хочется.

   Я вчера {Далее зачеркнуто: здесь} познакомился с Фетом, который здесь проездом¹. Натура поэтическая, но немец, систематик и не очень умен - оттого и благоговеет перед 2-й частью Гётева "Фауста". Его удивляет, что вот, мол, тут всё человечество выведено - это почище, чем заниматься одним человеком, Я его уверял, что никто не думает о гастрономии вообще, когда хочет есть, а кладет себе кусок в рот. Читал он мне комедийку в стихах - плохую - это не в его роде, читал также переводы из Горация - отличные³. Он еще не совсем выдохся.

   Не забудьте известить меня о прибытии посылки⁴.

   Погода у нас всё скверная - хоть в шубах ходи.

   Прощайте - будьте здоровы и "наслаждайтесь ею, сей легкой жизнью"⁵ и т.д.

  

  

   Мне очень весело, что мы состоим с Вами в переписке, добрый и любезный Сергей Тимофеевич - всякое Ваше письмо мне доставляет истинное удовольствие, и Вы видите, что я не мешкаю моими ответами. Я очень рад, что у Ваших детей лихорадка прошла¹; и у нас здесь было много лихорадок - но с весной они кончились. Вот уже пятый день как у нас стоит удивительная погода - говорят, надо желать дождей; озимые хлеба везде довольно плохи - есть большие вымочки - во многих местах пшеница совсем пропала. Охотники могут утешаться мыслью, что, судя по весне, выводки будут славные.

   Я про себя должен сказать, что я никак не могу работать - желудок мой меня мучит. Ничего не варит - и заставляет меня проводить бессонные ночи, которые меня очень расслабляют. Хочу попробовать лечиться белой горчицей, которая, говорят, многим помогает.- Однако первую часть романа кончил. Я ее уже отправил к Анненкову² в Петербург - по обещанию, но как только он ее прочтет - она будет Вам доставлена - и я тогда попрошу Вашего мнения, которым Вы знаете, как я дорожу. Также прошу Ваших сыновей сказать мне, что они думают. Это - вещь совсем в другом роде, чем "Постоялый двор". Кстати о нем - верно, ему не судьба тотчас попасть к Вам - я согласился на просьбу одного человека, который желал его переписать - но Вы его скоро получите³. Впрочем, оно теперь, кажется, и не так к спеху. Мне - главное - хочется знать, что Вы скажете о моем романе - и попал ли я в тон романа.

   Холера к нам подвигается - говорят, она уже в Туле, но здесь все припадки пока - прекратились. Что будет - то будет - а мы готовы,

   А все-таки я надеюсь скоро написать статьи для "Сборника"⁴. Если только я возьмусь за перо - они будут готовы. Но для этого нужно, чтобы желудок оправился, а то просто ничего невозможно делать. Валяешься целый день на разных диванах, словно кто колесом по тебе переехал. Это очень скучно.

   Письмо мое чрезвычайно вяло и пусто - но я настолько надеюсь на Ваше расположение, чтобы не заставлять себя быть остроумным и любезным, когда тупо в голове.- Ах да - у меня на днях был Фет - с которым я прежде не был знаком. Ou мне читал прекрасные переводы из Горация⁵ - иные оды необыкновенно удались - напрасно только он употребляет не только устарелые слова, каковы: перси и т. д.- но даже небывалые слова вроде: завой (завиток), ухание (запах) и т. д. Я всячески старался ему доказать, что "ухание" так же дико для слуха - как, напр., получие (от благополучия). Собственные его стихотворения не стоят его первых вещей⁶ - его неопределенный, но душистый талант немного выдохся. Попадаются, однако, прелестные стихи - напр.: эти два, оканчивающие грациозное описание летней тихой ночи:

  

  

   Сам он мне кажется милым малым. Немного тяжеловат и смахивает на малоросса - ну и немецкая кровь отозвалась уваженьем к разным систематическим взглядам на жизнь и т. п.- но все-таки он мне весьма понравился. Он едет в Новгород - его перевели в какой-то уланский гвардейский полк⁸.

   А затем прощайте, добрый Сергей Тимофеевич. Жму Вам крепко руку - и желаю Вам и всем Вашим всего хорошего - а Ивану Сергеевичу - успеха в его предприятии⁹. Прощайте.

  

  

   Очень обрадовали Вы меня, милый Иван Ефремыч¹, своим письмом и присылкой - а главное тем, что Вы принимаете мое предложение быть Вам полезным при издании Вашей книги². Кроме того, что я убежден, что Ваша книга будет истинным подарком для всякого русского (а потому можете себе представить, как мне приятно доставить Вам возможность издать ее) - я собственно к Вам чувствую такое влечение, что готов на всякую услугу. И потому Вам остается сказать мне, когда нужно будет выслать деньги и сколько именно - Вы их немедленно получите. Хорошо бы, если б Ваша книга могла выйти к самому началу зимы³. Пожалуйста, не церемоньтесь только со мной - и если Вам потребуется часть денег раньше - т. е. теперь, дайте мне тотчас знать. Я, повторяю, убежден, что Ваша книга сделает много добра - дай бог Вам ее благополучно окончить!

   Я непременно прочту Ваше сочинение о металлическом производстве⁴ и перечту Ваши статьи о "Домашнем быте"⁵. Меня это всё очень занимает - и ни у кого не нахожу я той ясной простоты изложения и того русского духа, в хорошем смысле этого слова, которые мне так нравятся в Ваших вещах.

   Когда я увижу Вас? На этот вопрос я решительно не могу дать положительного ответа. А мне это тем более бы хотелось, что я в теченье зимы написал довольно много вещей, насчет которых я бы весьма желал знать Ваше мнение⁶. Нечего делать - приходится сидеть у моря - и ждать погоды.

   Я к Вам пишу через Кетчера - не зная Вашего адресса. Пришлите мне его.

   Прощайте, милый И<ван> Е<горович>. Будьте здоровы и работайте. Крепко жму Вам руку и прошу Вас всегда рассчитывать на неизменную привязанность

   С. Спасское.

   5-го июня 1853,

  

   На обороте:

   И. Е. Забелину.

  

  

   Спешу отвечать на Ваше письмо¹, любезный Константин Николаевич. Я рад, что Вы познакомились лично с Краевским - но позвольте мне, как человеку более опытному [человеку] в литературных делах, заметить Вам следующее: во-первых, для Вас самих, для будущности Вашего таланта, не думайте, пожалуйста, что можно шутить с публикою - написать, как Вы говорите, "что-нибудь полное лжи и лести" для денег - а потом показаться в настоящем свете - знайте - публику не надуешь ни на волос - она умнее каждого из нас; - знайте также, что, принося ей всего себя, всю свою кровь и плоть,- Вы должны быть еще благодарны ей, если она поймет и оценит Вашу жертву - если она обратит на Вас внимание; - и это понятно, скажу более, это справедливо. Не Вы ей нужны, она нужна Вам, Вы хотите завоевать ее - так напрягайте все Ваши силы. Я этим не хочу сказать, чтобы Вы должны были угождать ей, служить ее вкусам - нет, будьте тем, чем Вас бог создал, давайте всё, что в Вас есть - и если Ваш талант оригинален, если Ваша личность интересна, публика признает Вас и возьмет Вас и будет пользоваться Вами - как, например - в другой сфере деятельности - она приняла гуттаперчу, потому что она нашла гуттаперчу вещью полезной и сподручной. Не искажайте своих задушевных мыслей и предначертаний в видах ценсурных, а старайтесь найти предметы безобидные - "Лето на хуторе"², кажется, никого оскорбить не может. Жаль мне очень, что "Немцев" не пропустили - вещь это хорошая - должно надеяться, что она не пропадет и со временем будет напечатана. Вторая моя просьба к Вам состоит в следующем: не соглашайтесь ни на какую фельетонную работу. Кроме того, что это дело исписавшихся дилетантов - я никак не вижу в Вас - не скажу тех качеств - а тех недостатков, которые необходимы фельетонисту. Вы для этого слишком молоды, свежи и - в счастливом смысле этого слова - неопытны. А Краевский рад какую-нибудь пользу извлечь из Вас. Это очень смышленый антрепренер, но Вам не должно даться ему в руки. Кончите ваше "Лето", отделайте его с любовью, не спеша, и отдайте его к "От<ечественные> зап<иски>"³. Это будет очень хорошо и полезно, и - как начало - очень для Вас выгодно.

   Впрочем, желаю Вам здоровья - это главное; всё остальное уладится. Я уже, кажется, писал Вам, что нечего сожалеть о том, что поздно начинаешь печатать - сколько бы я дал, чтобы - (не говорю уже о первых моих плохих стихах)⁴,- но даже в позднейших вещах моих многое осталось неизданным!

   А взять - как говорится - с нахрапу 3000р. сер.- трудно и неудобно - посмотрите, даже Меньшикову ничего не удалось взять в Константинополе сразу⁵. Время - необходимо везде. Посейте только доброе зерно - жатва взойдет - в свою пору.

   О себе скажу Вам, что мой желудок очень меня мучит. У каждого свой крест.

   Ну, прощайте - еще раз желаю Вам здоровья и прошу не взыскать за тон советника. Это привилегия седин. Остаюсь

  

  

   Спасибо Вам, милый П<авел> В<асильевич> - за Ваше письмо о моем романе и за Ваши замечания¹, с которыми я согласен. Я уже так сократил главу о лектрисе² - и сокращу еще - я даже думал совершенно ее выкинуть - но едва ли это возможно. Что же касается до главы о воспитании Мити, то она в моем плане начинает 2-ую часть романа - и до половины уже написана - но после Вашего письма я убедился, что ее надо поместить в первую часть, именно для того, чтобы читатель не ждал, что Митя выкинет "какую-нибудь штуку"³ - тогда как он ни к какой штуке не способен. Я рад, что лица барыни и Чермака⁴ Вас удовлетворили - и что общий тон рассказа Вам понравился. Посмотрим, что скажут другие - но едва ли кто-нибудь скажет так много в немногих словах и такие дельные вещи, как Вы. Кстати - Вы говорите в конце Вашего письма о необходимости писать для печати⁵ - думаете ли Вы, напр.- что эта первая часть цензурна, при нынешнем положении дел? Не забудьте ответить мне на этот вопрос - он для меня важен - в продолжение работы я буду соображаться с Вашим ответом. Также прошу Вас сообщить мнение Корша⁶ - и если Вам самим еще что в голову придет, не поленитесь написать.

   Я только третьего дня вернулся в Спасское, ездил на свадьбу одной моей кузины и совершенно неожиданно попал в шаферы к одному мне лично неизвестному, по, впрочем, довольно известному человеку - а именно к Индусу, игроку, который женился на девице Карповой. Я набрался там многих странных и сметных впечатлений... Свадьба совершалась со всеми us et coutumes; за ужином - во время тостов - повивальная бабушка кричала пискливым голосом: горько! Согласитесь, что лучше сделать дела невозможно. Благодарность, с которой молодой на другое утро бросился на шею матери - за "сохранение" - была тоже очень эффектна... в скорости распространившийся слух о том, что он ничего не успел еще сделать, набросил на нее некоторую тень. Я надеюсь, что мы с Вами никогда не женимся; во всяком случае -даю честное слово, что не так. Ведь это, наконец, всё равно, что выставить детородные уды обоих участников в транспаране и окружить их плошками при барабанном бое!

   Через две недели начнется охота и тогда - прощай, литература! Но я надеюсь кончить до того времени и выслать Вам главу о воспитании Мити.

   Что Ваш Пушкин, подвигается?⁷ Не забудьте обещания Вашего приехать ко мне в теченье нынешнего года⁸. Я получил письмо от Чорлея - окончательное - о Ченстоне⁹. Такого писателя решительно не было. Вопрос этот копчен. Мне графиня Сальяс пишет, что она около 20-го августа здесь проедет и будет 1-го сентября в Петербурге. Она кончила или оканчивает свой роман¹⁰. Что-то это будет?

   Прощайте - жму Вам дружески руку.

  

   P. S. Что же Вы мне ни слова не напишете о Шармере? Спросите его, пожалуйста. (На обороте).

   Сходите, пожалуйста, в английский магазин и купите мне таких письменных кувертов, как те, в которых я Вам пишу; они продаются в картонных коробках и называются: "De la Rue & Co's adhesive commercial envelopes". Пришлите мне, если можно, 2 коробки и напишите, что это будет стоить.

  

  

   "Давненько не брал я в руки шашек", говаривал Чичиков Ноздреву¹; давно не получал я от Вас писем, любезный Сергей Тимофеевич, говорю я. Вследствие этой мысли я взял перо и принялся писать к Вам. Начну с того, что сегодня Петров день - а я дома! Что прикажете делать? Обе суки мои в пустовке - да и мне вчера поставили пиявки, желая уменьшить брюшное полнокровие. не дающее моему желудку варить самую легкую пищу. Должно надеяться, что через несколько дней и суки мои, и я - мы придем в порядок и начнем охотиться.

   Получили ли вы через Кетчера 1-ую часть моего романа² - или нет еще? Анненков давно ее прочел и уже написал мне о ней свое мнение, весьма дельное и справедливое³. Я бы сказал Вам, что именно он критикует, но мне хочется посмотреть, сойдетесь ли Вы с ним в воззрении на мою посильную работу. Жду Вашего приговора с нетерпением. По прочтении, пришлите роман ко мне - если Кетчер не сказал Вам, чтобы Вы его ему возвратили.- Как Ваше здоровье в это неестественное лето? У нас от продолжительной засухи все яровые почти что пропали. И погода стоит какая-то неприятная. Крестьяне болеют кровавыми поносами.

   Очень мне жаль, что Кокорев умер. Его "Саввушка"⁴ подавал большие надежды. Много в нем было теплоты и наблюдательности. Нездоровится нашим писателям.

   А я всё ленюсь и ничего делать не могу. Вот и Петров день - а статьи для Вашего "Сборника"⁵ и до половины не доведены. Но два, три дня деятельности всё это могут поправить.

   Знаете ли, в чем состоит главное мое занятие? Играю в шахматы с соседями или даже один, разбираю шахматные игры по книгам. От упражненья я достиг некоторой силы⁶.- Также много занимаюсь музыкой - т. е., говоря правильнее, занимаюсь тем, что слушаю музыку. Жена живущего у нас Тютчева и сестра⁷ ее много играют в четыре руки. Бетговен, Моцарт, Мендельсон и Вебер - наши любимцы.

  

   Охотился 2 раза - неудачно. Дичи мало. Придется ехать подальше. Дайте об себе весточку - а пока - будьте здоровы - дружески жму Вам руку и кланяюсь всему Вашему семейству.

  

  

   Что ж это Вы умолкли, любезный Анненков? Прежде Вы так аккуратно мне отвечали. Я завтра отправлюсь на охоту недели на две и хочу Вам сказать несколько слов перед отъездом.- Ваши предсказания насчет моего романа¹ оправдались - я получил от Кетчера письмо, в котором он изъявляет совершенное свое неудовольствие² - говорит, что мой роман напоминает "Племянницу"³ - особенно недоволен поездкой на ферму и единоборством В<асилия> В<асильевича> с мужиком и находит только одно лицо удачным: Генеральшу⁴. Хотя я Вам, напр., гораздо больше верю, чем ему, но все-таки мнение его на меня подействовало - время самообольщения заменилось для меня временем сильного сомнения в самом себе - и мне теперь долго нельзя будет взяться за перо. Нужно все-таки некоторого роду опьянение, чтобы работать - а когда его нет - ничего но клеится. Подожду еще, что скажет старик Аксаков⁵. Впрочем, если даже придется мне бросить этот роман - уж за то спасибо, что, по его милости, зима скоро прошла - а эту зиму - если я не буду его продолжать, примусь за перевод "Д<он>-Кихота"⁶, к которому я давно готовлюсь беспрестанным перечитыванием этого бессмертного романа - Сервантес стал для меня тем, чем, вероятно, стал для Вас Пушкин. А что издание - подвигается?⁷

   Ив<ан> Павлович пишет мне, что Вы ездили в Валаам⁸ с единственной целью наесться там рыбою хариусом. Счастливец! Желудок Ваш варит даже такие рыбы - а мой отказывается от перловых круп. Без шуток нескоро приду в тупик насчет вопроса: что же может переносить мой желудок? Это танталово мученье - в деревне особенно.

   А ведь у нас и всяких фруктов пропасть - то-то бы раздолье для Вас! Не забудьте, что Вы обещали мне в нынешнем году побывать в Спасском⁹.

   Услышал о смерти Кокорева - я прочел "Саввушку" - и искренне пожалел о смерти автора¹⁰. Много в нем было простоты и теплоты - и при всей наблюдательности - какой-то детски наивный и ясный взгляд на вещи. Жаль его! Говорят, он умер от холеры. Когда она уйдет, наконец? К нам она всё только грозится прийти - во Мценске уже начались случаи - хоть бы поскорей пришла - и ушла.

   Напишите мне слова два. Да скажите - Вы не забыли моей просьбы насчет кувертов?

   Будьте здоровы - дружески жму Вам руку.

  

  

   Chere et bonne Madame V<iardot> - beste Freundinn, je ne vous ecris aujourd'hui que deux mots a la hate - je pars dans une heure pour une excursion de chasse qui durera une quinzaine de jours - je vous ecrirai une grande lettre a mon retour - mais je ne veux pas attendre jusque-la pour vous dire un bonjour amical et vous serrer la main.- Les journaux anglais parlent de vous - tous s'accordent a dire que votre voix est plus belle que jamais - "and that you look very well"¹, cela me rend fort heureux - et je vous prie de continuer comme vous avez commence.- Tous ces concerts doivent vous fatiguer et vous ennuyer un brin. Mais vous vous reposerez a Courtavenel, dans ce cher petit coin de terre, que j'aurais ete si heureux de revoir! - Enfin, rien n'est impossible sur la terre, temoin...² Mais je n'ai que l'embarras du choix dans les impossibilites realisees - et je ne veux pas desesperer de revoir Courtavenel un beau jour - ah oui - pour beau - il le sera - ce jour-la.- Ma sante est toujours un peu detraquee - mon estomac me donne du fil a retordre.- Enfin! - Je vous parlais dans ma derniere lettre de la sonate n®31 de Beethoven³ - je voulais dire une des trois sonates connues sous le nom d'oeuvre 31.- Ah, theuere Freundinn, combien de fois je pense a vous en faisant de la musique - et ailleurs et toujours! - Soyez heureuse et bien portante. Mille choses a V<iardot> et aux amis (j'ecrirai a Chorley a mon retour) - je vous embrasse les mains avec tendresse et vous benis du fond de mon coeur.

  

  

   Милый Анненков, благодарю за куверты - и за письмо¹. Сегодня Тютчевы уехали в Москву, а оттуда в Тамбовскую мою деревню на месяц. Вы много говорите о моем романе², но я на днях получил от Боткина длинное письмо³ на его счет, которое, как говорят французы - m'a casse les bras. По его словам, мое произведение совершенно и во всех частях неудачно - так что, если бы не его расположение ко мне - он бы не имел терпенья дочесть до конца эту первую часть. Согласитесь, что это хоть кого озадачит. Я начинаю думать, что я едва ли найду в себе довольно огня, чтобы продолжать мою работу. Уверенность в себе необходима для уестествления музы - точно так же, как и для всякого плотского дела, а уверенность эта - я чувствую - так и сочится из меня вон. Вате мнение меня поддерживает - правда - но плохо дело, когда нужна поддержка.

   Я на днях вернулся с довольно большой охотничьей поездки. Был на берегах Десны, видел места, ни в чем не отличающиеся от того состояния, в котором они находились при Рюрике, видел леса безграничные, глухие, безмолвные - разве рябчик свистнет или тетерев загремит крылами, поднимаясь из желтого моха, проросшего ягодой и голубикой,- видел сосны величиною с Ивана Великого - при взгляде на которые нельзя не подумать, что они сами чувствуют свою громадность, до того величественно и сумрачно стоят они,- видел следы медвежьих лап на их коре (медведи лазят по ним за медом) - познакомился с весьма замечательной личностью, мужиком Егором - и стрелял много {Далее зачеркнуто: очень} и много делал промахов⁴. Вообще я доволен своей поездкой. Егор - это для меня новый тип, я с ним намерен поохотиться один целый день - и тогда расскажу Вам о нем, а теперь со мной был товарищ - хороший малый - простой, веселый человек не без лукавства и даже плутоватости, как оно и следует - он мне несколько мешал в моих наблюдениях.

  

   Не успел я еще кончить это письмо, как уже получил от Вас второе, милый А<нненков) - письмо, за которое я душевно Вам благодарен. Из него я мог убедиться, что Вы принимаете во мне действительное участие - а это не может но тронуть человека⁵. Если я кончу свой роман - я наперед прошу у Вас позволения посвятить его Вам, потому что и кончу-то я его по милости данного мне Вами дружелюбного толчка. Не знаю, насколько входило тщеславия в моем обескуражении - собственные наши чувства так искусно умеют маскироваться перед нашими глазами, что и признать их мудрено - но ведь - с другой стороны, как не послушаться советов критика? Это было бы тщеславие еще хуже первого.

   А талант мой не настолько силен, чтобы ломить себе вперед своей дорогой - несмотря даже на те препятствия, которые я сам бы вздумал противупоставить ему. Прилагаю письмо Боткина в подлиннике - скажите, lout cela n'est-ce pas plausible? Я, конечно, чувствую, что он жалеет мою прежнюю манеру⁶, от которой я решительно отстал и к которой не хочу и не могу возвращаться - мне ее недостатки глаза режут - но это еще не доказывает мне, что я могу себе завоевать другую манеру, более дельную и верную, я могу остаться - между той и другой. Ну в таком случае я брошу перо - но действительно, так скоро отчаиваться не следует - на г. один день Троя была взята⁷ - буду работать и остановлюсь только тогда, когда почувствую, что клад решительно в руки не дается - но самого себя повторять - что за охота? А все-таки - Вам большое спасибо. Ваше письмо освежило меня.

   Пушкин кончен - вот это большая и радостная весть. Поздравляю Вас с окончанием такого славного и трудного дела. Ваше издание останется в русской литературе - и Ваше имя⁸. Дай бог Вам благополучно окончить печатание - и не замешкаться в материальных и пр. подробностях.

   Вот бы время Вам приехать отдохнуть на месяц в Спасском! И между тем я Вас не зову: в-1-х) Тютчевых нет и не будет до 20-го августа - во-2-х) к нам, вероятно, не сегодня, завтра пожалует холера. Она уже отсюда в 40 верстах и в Белеве чрезвычайно сильна. Конечно, Вы с нею свыклись в Петербурге - но она у Вас там теперь проходит - а что за удовольствие быть опять свидетелем, как она является в новом мосте. С другой стороны, осень у нас на носу - а там зима - зимою Вам будет не до Спасского - а осенью грязно и сыро. Однако - если б Вы приехали к 15-му сентябрю, Вы бы еще застали последние красные дни - поели бы вальдшнепов и куропаток вволю - и, вероятно, нашли бы нас уже отделавшихся от холеры. Предоставляю это на Ваше соображение - а мы Вам во всякое время будем бог знает как рады. Или - вот еще мысль - приезжайте в начале декабря на три недели - на выборы в Орел⁹. Вы будете квартировать, разумеется, у меня (я непременно поеду на выборы) - и мы, я ручаюсь, забавно и поучительно проведем время. Как Вам правится эти мысль?

   Ну а за сим прощайте, будьте здоровы и веселы - дружески жму Вам руку. Письмо Боткина возвратите.

  

  

   Спасибо Вам, милый Колбасин, за Ваше письмо¹ и память обо мне. Я очень был бы сам рад поохотиться с Вамп - да бог знает, когда удастся². Охотился я в нынешнем году порядочно - более посредственно, а здоровье мое было менее чем посредственно. Еду сегодня в Тапки на дупелей. Если Вас не стеснит возвращение 25 р. сер.³ (стыдно было бы Вам церемониться со мною), то вот что сделайте: пойдите в газетную экспедицию - и спросите, берется ли она мне выписать английский шахматный журнал "Chess player's Chronicle" - за нынешний год⁴. Он стоит 18 руб. сер., да 2 руб. за пересылку - итого 20. Но это только в таком случае, если газетная экс<педиция> возьмется мне доставить все нумера с нового года. (Она объявляет, что если поздно подписаться, то она за первые нумера не отвечает - но это, я думаю, относится только к ежедневным изданиям, а не к таким, которые выходят по книжке в месяц). Если газет<ная> экс<педиция> не возьмется, то обратитесь к какому-нибудь книгопродавцу. Да от моего имени заплатите Конторе комиссионерства и агентства Ламиха - 50 коп. сер., оставшиеся за мной по покупке письменных кувертов (счет их под No 412, от 17-го июля). Всё это Вы сделаете в случае, повторяю, если Вас не стеснит возвращение этих денег - слышите!.. Без этого английского журнала я очень могу обойтись. Да извините, что я Вас обременяю поручениями. Остальные 4 р. 50 к. останутся до другого поручения.

   Кстати - я одного письма Вашего не получил - и не знаю, за что Вы сердитесь на Констанцию⁵. Тютчевы остаются здесь только до Нового года⁶ - это прошу, чтобы осталось между нами.

   Прощайте, милый Колбасин, будьте здоровы и веселы - жму Вам руку и остаюсь

  

  

   Милый Колбасин, я третьего дня вернулся из довольно продолжительной поездки по своим деревням и нашел здесь Ваше письмо от 14-го августа, которое меня искренно тронуло - я не привык, чтобы ко мне дельные люди привязывались - и Ваше расположение ко мне вдвойне дорого¹. Вы, должно быть, уже получили теперь мое предыдущее письмо², из которого Вы увидите, что я Вас по-прежнему люблю и помню. А теперь у меня вот какое предложение есть к Вам: Тютчев от меня отходит к 1-му генварю - но уже со вчерашнего дня отказался от управления и ведения дел³. Мне управитель по надобен - это по моим средствам дорого - и бесполезно. Я желаю завести в каждой деревне крестьянское управление с бурмистром и земским (оно уже так и существует) - а в Спасском будет только центральный пункт для распоряжений - продажи хлеба и т. д. Для этого мне нужен человек - как Вы⁴. Хотите Бы взяться за это? Я заметил в Вас охоту к деревенским занятиям. Если у Вас не предстоит что-нибудь лучшего, если Вы не боитесь деревенского уединения, я Вам предлагаю место у меня с 400 р. сер. ежегодного жалованья, полным содержаньем и т. д. Это жалованье может увеличиться и полагается мною только на первый случай. Если Вы сделаете мне одолжение и приедете, Вы увидите, что мои дела в большом упадке денежном - хотя и не в расстройстве. Тютчев честнейший человек - но совершенно не практический. Надо будет всё это постараться поднять. Отвечайте мне поскорее, а самый лучший ответ был бы Ваш приезд. Повторяю, если Вам это жалованье кажется недостаточным, его можно будет здесь прибавить - но для этого надобно рассмотреть дела. Главное - имеете Вы желание заняться этим - и доверие ко мне? Если да - приезжайте. Во всяком случае жду и прошу скорого ответа.

  

  

   Если я так долго не писал Вам, любезный и добрый Сергей Тимофеевич - если я и теперь Вам напишу очень мало - пожалуйста, не думайте, что я забыл Вас - и, в особенности, не думайте, что я не благодарен Вам и Вашему сыну за ваши дельные и славные письма¹. Но вот в чем дело: Тютчев, которому я поручил было управление моим имением, от меня отходит - и теперь это всё падает на меня. Я всё это время ездил по деревням, не охотился - и теперь у меня в голове одно хозяйство, расчеты, счеты и т. д. Так что ни о чем литературном я и подумать - пока - не в состоянии. Предоставляю себе впоследствии поговорить с Вами о моем романе, но теперь же скажу, что с Вашими замечаниями я согласен и только выгораживаю одно: в мою героиню (которую, впрочем, я всю переделаю) в сущности не влюбляется никто - и менее всех Дмитрий Петрович², который, напротив, ее так же капризно возненавидит - а чтобы пояснить его лицо - я в первой же части помещу главу о его воспитании, которою я предполагал начать 2-ую часть. Сцена объяснения Вам теперь, вероятно, станет понятнее - хотя, видно, ее тоже нужно переиначить, чтобы не оставлять читателя в сомнении. Главные мои лица: Чермак, Дмитрий Петрович и Глафира Ивановна³. В них я, если смогу, постараюсь выразить современный быт, каким он у нас выродился.

   Но всё это в будущем - а в настоящем пропасть занятий, интересных и любопытных, если хотите, но с непривычки - обременительных. И потому извините меня, если я больше не прибавлю слова. Присылайте мне мой роман, если он еще у Вас, пишите мне и верьте в искреннюю и неизменную дружбу

  

  &nbs