Тургенев Иван Сергеевич - Письма (1850-1854)

  

   Р. S. Присоединяю две записочки для Виардо и для Чорли. Сегодня ровно год, как мы с вами читали "Германа и Доротею" в большой гостиной, в Куртавнеле...⁴ Как идет время!

   До вечера. Будьте счастливы.

  

   С французского:

   9 ч. вечера. Вот и последний вечер, что я провожу в Париже, дорогая и добрая госпожа Виардо. Завтра в этот же час я уже буду катиться по дороге в Берлин¹. Не буду занимать вас своими тревогами, своими печалями; вы можете себе их представить без того, чтоб я еще огорчал вас сбоим рассказом. Всё мое существо может быть выражено одним словом: прощайте - прощайте. Я оглядываюсь по сторонам, собираю все мои воспоминания, вплоть до самых незначительных - подобно эмигрантам, уезжающим в Америку, которые, как говорят, забирают с собой даже самую жалкую домашнюю утварь, и я уношу всё это с собой, словно сокровище.- Если нес и вы обещаете вспоминать обо мне - я думаю, что перенесу разлуку легче, и у меня не будет так тяжело на сердце.- Когда вы вернетесь в Куртавнель, приветствуйте от меня его дорогие стены; когда, сидя прекрасным осенним вечером на крыльце дома, вы взглянете на колеблющиеся вершины тополей, что растут во дворе,- подумайте, прошу вас, об отсутствующем друге, который был бы так счастлив находиться там среди вас. Что до меня, то мне нечего давать вам обещание часто вспоминать о вас; я и не буду заниматься ничем иным; уже отсюда я вижу себя сидящим в одиночестве под старыми липами в моем саду, обратившись лицом к Франции, и тихо шепчущим: где они, что они сейчас делают? Ах! я так чувствую, что оставляю здесь мое сердце. Прощайте; до завтра.

  

   Вторник, 8 часов утра.

   Добрый день, в последний раз во Франции, добрый день, дорогая госпожа Виардо. Я почти не спал; ежеминутно просыпался и чувствовал, что моя печаль не покидает меня и во сне. Жду сегодня писем от вас и от Гуно; я просил его прислать мне "Вечер" и "Lamento"². Вы помните это - но нет - я не могу еще почувствовать очарование этих трех слов - может быть, позднее,- но не сейчас. Я получу письмо от вас - не правда ли?

   Вы не можете представить себе, какое удовольствие доставило мне ваше триумфальное возвращение³. Когда вы будете писать мне в Россию, то сообщайте, прошу вас, о мельчайших подробностях ваших представлений,- да и вообще множество подробностей. Самый верный способ сократить расстояние - бросить ему вызов. Уверяю вас, что такие, например, слова, как "Сегодня утром я встала в 8 часов и позавтракала у открытого окна, выходящего в мой сад", уменьшат расстояние на много льё - а их между вами и мной будет не мало.

  

   Спустя два часа.

   Голова моя пылает; я вне- себя от усталости и горя. Укладываю мои чемоданы, обливаясь слезами,- ничего больше не понимаю - не знаю, право, что в пишу. Послал вам мой адрес - напишу вам из Берлина. Прощайте - прощайте; обнимаю вас всех, вас, Виардо - будьте благословенны - мои дорогие и добрые друзья, моя единственная семья, вы, кого я люблю больше всех на свете. Спасибо за ваше дорогое, доброе письмо - у меня нет больше слов, чтобы сказать вам, как благотворно оно на меня подействовало - да благословит вас, бог тысячу раз. Уже пора кончать - пора - пора. Ну, смелей - и будем надеяться на лучших В последний рая снова придите в мои объятия - чтобы я смог прижать вас к сердцу, которое так любит вас, мои добрые, мои дорогие друзья, и прощайте. Поручаю нас богу. Будьте счастливы. Люблю вас и буду любить до конца жизни. Целую также Мануэля и леди Монсон, если она это позволит. Прощайте, прощайте.

  

   P. S. Иду к Луизе; несу ей немецкую книгу, чтобы и она тоже помнила об отсутствующем друге. Ах! я всех вас так люблю! Я это чувствую теперь больше, чем когда-либо...

  

   С французского:

   Вы не смогли бы себе даже представить, какое удовольствие доставило мне вате триумфальное возвращение в Лондон¹. Вы, решительно, star {звезда (англ.).} сезона, и я чувствую, что люблю англичан за все почести, которыми они вас окружают. Вы передали, не правда ли, мою записочку Чорли? Сердечно пожимаю ему руку. Он вас любит; как же мне его не любить? Я так рад поговорить с вами и о вас здесь - не знаю, за сколько льё от вас. Все эти господа вокруг меня ко догадываются о том, какие сладостные воспоминания я в данный момент культивирую (примите это за производное от слова культ). Ваше имя произнес один из едущих на судне евреев: он видел вас в "Пророке" - находит вас превосходной, но предпочитает вам м-ль... Гунди, из Лейпцига. Не плохо лишь для еврея. Ну, а мне было приятно услышать, как кто-то произнес ваше имя. В Париже я никогда по проходил мимо афиши без того, чтобы но остановиться и не прочесть ее, если только его там видел. Да благословит вас бог, дорогой, добрый друг, и надолго сохранит вам молодость и голос. Ваш бедный отсутствующий друг молит его об этом.

   Море свинцово-молочного цвета совершенно спокойно. Ночь светла - петербургская летняя ночь. Вдали виднеются берега Финляндии. Небо бледное, это Север. Берега эти очень плоские. В Куртавнеле ночи гораздо красивее. Ну, "Долина"², чего ты от меня хочешь? Я знаю, знаю... "Отсюда вижу я жизнь...", "Душа моя, отдохни..."³. Чего ты от меня хочешь, с твоей проникновенной грустью, твоими волнующими звуками? Дай мне немного покоя, дай посмотреть вперед - струны, что ты колеблешь, с некоторых пор Солезиенне натянуты - дай им отдохнуть, умолкнуть,

   Ах! я очень устал, очень разбит, очень утомлен.

   Быть может, я слишком много плакал. Это ничего, я приду в себя.

   Да, потому что и хочу решительно приняться за дело. Надо, наконец, устроить эти невыносимые семейные дела, которые тянутся за мной, как паутина на крыльях мухи, которую только что из нее вызволили. Это совершенно необходимо и - так или иначе - я своего добьюсь. Все перипетии я вам в точности опишу. Вы позволите мне, не правда ли, поверять вам всё, что меня касается? поверять вам всё, без исключений, всё, что я сделаю, что решу, что со мной случится. Мысль жить так, на ваших глазах, будет для меня очень благотворной и очень приятной.

   Дорогая и добрая госпожа Виардо, когда я вам наскучу, вы мне это скажете.

   Бедная маленькая Диана совсем сбита с толку. Иногда она смотрит на меня глазами, которые словно говорят мне: "Ну куда же это мы едем? Разве нам не было так хорошо там, с толстым Султаном?" Мне совсем нечего ей ответить, и я пытаюсь ее утешить. Но она помахивает хвостом, наполовину из любви, наполовину из вежливости и сворачивается клубком, изрядно повертевшись вокруг самой себя. Бедная маленькая Диана -я люблю тебя за то, что ты добра, а также и потому, что на тебя смотрели глаза, которые я люблю, и ласкали дружеские руки. Вспоминайте немного и о ней; я уверен, что это пойдет ей на пользу.

   Вспоминайте отсутствующих добром. Ваш романс "Между небом и водой" вспоминается мне сегодня постоянно. Спойте его, прошу вас, для меня, когда получите это письмо.

   Я так утомлен, что попробую уснуть. Это письмо я кончу завтра в Петербурге и завтра же вам его отошлю. Доброй ночи. Да будет ваш сон сладок, как сои детей - доброй, доброй ночи.

  

   Вторник, 4 1/2 ч. утра.

   Вот мы и прибыли. Мы у Кронштадта. Однако не можем туда войти. Мешает довольно густой туман. Часом позже. У меня есть время добавить только одно слово. Сейчас мы уезжаем в Пет<ербург>. Мне представляется случай отправить это письмо с тем же судном, которое нас сюда доставило. Я спешу за него ухватиться. Тем но менее, сегодня же я напишу вам и из Петербурга. Прощайте, тысяча тысяч нежных приветов вам, В<иардо>, всем. Прощайте. Я тороплюсь. Ваш сердцем и душой.

  

  

   С французского:

   Вот я и в Москве, дорогая и добрая госпожа Виардо! В Москве... Зиновьева я не застал в Крестцах¹ - важное дело вынудило его отправиться уж и не знаю за сколько верст оттуда. Я приехал сюда третьего дня, остановился в той же гостинице "Дрезден", где вы прожили неделю², а со вчерашнего дня живу в домике брата³. Я повидался с матерью. Дела я нашел в самом плачевном состоянии, но расскажу вам об этом позднее, когда немного осмотрюсь. Сейчас же вам будет достаточно узнать, что самому мне кажется, будто я, бог знает как надолго, вошел в сырой и вредный для здоровья погреб. Ах! солнце, свежий воздух,- всё, что делает жизнь приятной и прекрасной, я оставил там, у вас, друзья мои. Как далеко нахожусь я от вас! Как много льё нас разделяют! Как много дней, недель, может быть, лет протечет до того, как мне будет дано снова увидеть ваши милые черты, свободно издохнуть в вашем дорогом присутствии. Не забывайте меня, думайте обо мне, умоляю вас,- а я - что должен я сделать, что должен сказать, чтобы дать вам понять, насколько память о вас мне сладостна и дорога? Она еще и нечто гораздо большее; как я предвижу, это будет для меня единственным якорем спасения, когда, среди ожидающих меня тягостных распрей, трудясь над устройством всевозможных неприятных грустных дел, я почувствую, что мое сердце изнемогает от усталости и отвращения. Это будет моим единственным утешением. Когда я вспомню о такой доброте, искренности, нежности, красоте, но, особенно, о привязанности, которую ко мне испытывают, быть может, мне достанет мужества промыть все эти старые раны, противостоять всем этим горестям и бедам. Впрочем, вы мне позволите, не правда ли, сообщать вам о моих терзаниях. Меня это так утешит! Мне так бы хотелось жить у нас на глазах... и все-таки, когда я думаю о том, что эти письма, где сплошь идет речь о грустных и пошлых семейных распрях, вы получите в Куртавнеле, то опасаюсь, как бы скверное впечатление от них не отразилось невольно и на мне. Решительно, я расскажу вам только о результатах. Я не хочу портить память обо мне; это самое дорогое из моих сокровищ, то, которое я храню, больше всего за него тревожась.

   С завтрашнего дня я начну вести нечто вроде дневника, который буду вам посылать. Сегодня это только письмецо для того, чтобы известить вас о моем приезде. Ах! мои дорогие друзья, как я печален! и как тяжко у меня на сердце! Но нет, не надо так много говорить вам об этом.

   Брата моего я нашел женатым. Я этим очень доволен. Жена его - прелестное существо. Моя мать, которая условием для своего согласия на этот брак поставила его выход в отставку, за всё время, что она здесь, ни разу не допустила ее к себе на глаза - положение их непрочно, унизительно, невозможно. Мать моя окружена толпой прихлебателей, которые ее обирают; пусть бы они были заняты только этим. Но среди них есть два или три человека, которые пагубно на нее влияют, а несмотря на ее крайнюю слабость управляет всем - она... Вы можете себе представить, что из этого выходит!⁴

   Ну - однако - я обещал не говорить вам обо всем этом.

   Когда же я получу ваше второе письмо? Нужны две недели на то, чтобы письмо, из Лондона дошло сюда - две недели! Постараюсь отыскать какую-нибудь английскую газету. Прошу вас, когда вы будете мне писать, каждый раз сообщать о том, что вы пели... Но что я за глупец, ведь ваш ответ дошел бы до меня не ранее, чем Через месяц! Но это ничего не значит - в то время вы будете еще в Лондоне. Здесь распускают слух (и я слышал, как об этом говорили в С.-П<етербурге>), что будто бы генерал Гедеонов отправился за вами и что хотят во что бы то ни стало заполучить вас в Петербург. Не могу выразить, как глубока и сильна память, которую вы оставили по себе в России; здесь вас обожают. Тем не менее в Россию вы не приедете⁵. И не надо этого делать, У вас слишком прочное положение, чтоб можно было им легкомысленно пренебречь, И потом, вам надо сделать еще так много хорошего... О нет! оставайтесь во Франции, и да ниспошлет вам бог всё счастье, всю радость, которые он приберегает для своих лучших, самых дорогих созданий! Здоровье, счастье, слава - всё это ваше достояние и вы им полностью насладитесь, или же нет больше справедливости на этом свете.

   Завтра я непременно напишу доброму Гуно, которому прошу нас передать от меня привет.

   Дорогая госпожа Виардо, позвольте мне кончить на этом мое письмо. Я слишком удручен, слитком озабочен, чтобы продолжать его сегодня. Мне, однако, не хочется ждать до завтра, чтобы его отослать. Время от времени я посматриваю на Диану и говорю ей: "Ну, бедняжка, ну и далеко же мы от дома". Надеюсь, что я вскоре приду в себя. Теперь дайте мне обе паши руки и позвольте пожелать вам всего счастья, какое только можно себе вообразить. Будьте счастливы и благословенны, moine beste, thouerste Freundinn {мой лучший, дражайший друг (нем.).}. Тысяча добрых пожеланий всем. До скорого свидания, увы! на бумаге.

   Прощайте, прощайте. Будьте счастливы. Будьте счастливы.

  

   Шлю вам всю мою любовь. Милый Куртавнель, тысячу раз его благословляю. Прощайте.

  

  

   С французского:

   Добрый день, дорогая и добрая госпожа Виардо. Да хранят вас в каждое из мгновений дня все ангелы господни! Уже шесть дней, как я в Москве, а у меня всё еще не было времени сказать вам хоть слово после того письмеца, в котором я сообщал вам о своем приезде. (Как видите, на сей раз я собираюсь написать вам длинное письмо.) Однако я по переставал о вас думать и не проходит ночи, чтобы вы мне не приснились - вы или кто-нибудь из ваших - поэтому пробуждение бывает для меня немного более огорчительным. Я как растение, которое поставили в темноту,- прилагаю все усилия, чтобы дотянуться до света, но свет так далеко! Горизонт наших семейных дел - говоря, языком поэтическим - начинает слегка проясняться; кажется, моя мать и сама в свои годы чувствует необходимость отдохнуть и решается наконец предоставить моему бедняге брату несколько более прочное положение. Однако, я говорю это с грустью, на ее слова трудно рассчитывать; для нее невыносима самая мысль дать нам независимость - могу вас уверить, что споры, которые между нами возникают, бывают иной раз очень тягостными¹. Но мне по хочется долго об этом распространяться - к чему это? Я достаточно часто говорил вам об этом, а то, что я здесь нашел, не опровергло моих предчувствий, И всё же, поскольку я желаю, чтобы вы знали обо всем, что происходит в моей жизни, поскольку испытываю настоящее счастье, чувство исполненного долга каждый раз, когда сообщаю вам обо всем, что я думаю, обо всем, что меня касается, мне хочется рассказать вам о своем пребывании здесь. Вам, среди ваших занятии, всё это покажется, может быть, очень низменным - но нет,- я не хочу щеголять ложной скромностью; я знаю, что ваше расположение ко мне достаточно сильно для того, чтобы вы смогли с интересом дочитать это письмо. Ведь это же не самомнение, не так ли?

   И чтобы начать с чего-то необычайного и неожиданного, скажу вам, что я нашел здесь - догадайтесь что? - мою дочку, 8 лет, разительно на меня похожую². Не могу описать вам ощущение, которое вызвал во мне ее вид - представьте себе, что я даже не припоминаю черт лица ее матери - говорю это нисколько не преувеличивая,- откуда же такое сходство, в котором должна была бы запечатлеться взаимная любовь? Глядя на это бедное маленькое создание (я попросил слугу моей матери привести ее на бульвар, где встретился с ней как бы невзначай), я почувствовал свои обязанности по отношению к ней - и я их выполню - она никогда не узнает нищеты - я устрою ее жизнь, как можно лучше. Если б у меня была - не скажу малейшая привязанность к ее матери, если б я хоть немного знал ее (она еще жива, но я но мог решиться ее навестить), то думаю, что почувствовал бы нечто совершенно иное к этому бедному ребенку, который в полной растерянности стоял передо мной. Она, вероятно, догадывалась о том, кем я ей прихожусь. Вы можете себе представить, какое тягостное впечатление произвела на меня эта встреча, всё то, что я передумал, всё, что пришло мне в голову... О! боже мой, теперь я чувствую, как я обожал бы ребенка, чье лицо напоминало бы мне черты любимой мной матери... Это сходство... Отчего это сходство? Какая насмешка! Глядя на нее, я словно видел себя в ее возрасте - в ее чертах я узнал мое собственное лицо в детстве, насколько можно знать свое лицо - и, однако, как же это возможно? Во всем этом есть что-то невольно пугающее меня. Право, это нечто вроде преступления... и так оно и есть. При рождении (в мае 42)³ ей дали русское имя Палагея (Пелагея), которое обычно переводится, как Полина. Она, кажется, очень смышленая. Моя мать некоторое время держала ее при себе и отослала незадолго до моего приезда. Я этим был доволен, потому что ее положение в доме моей матери было ужасно ложным. Скажите, что вы обо всем этом думаете и что я должен сделать - я собираюсь отдать ее в монастырь, где она останется до 12 лет - там и начнут ос воспитание, Мне хотелось бы, чтоб вы дали мне совет - я буду так счастлив ему последовать. Вы моя Полярная звезда, вы знаете, что по ней ориентируются моряки: она постоянно находится на одном и том же месте и никого не вводит в заблуждение. Дайте мне совет - все, что исходит от вас, исполнено такой доброты и такой искренности. Следует ли мне взять ее с собой в Петербург? Ее мать, в сущности, не падшая женщина - это портниха, которая зарабатывает на жизнь работой. Но у нее есть любовники, и бог знает какие! Я ни в коем случае не хочу оставлять ее у матери, которая только и мечтает как бы от нее отделаться. Ответьте мне поскорей, чтоб через полтора месяца, после возвращения из деревин, я знал, на чем мне окончательно остановиться⁴. Прошу вас, советуйте по-дружески прямо и смело. Если бы я мог, то отдал бы вам всю жизнь, чтоб вы месили ее, как тесто для тех pies {пирожных (англ.).}, которые вы делали в комнатке возле кухни, в Куртавнеле. Мне не надо произносить этого слова - иначе я начну всё с начала. Итак, не правда ли, я могу рассчитывать на добрый совет, которому слепо последую, говорю вам заранее, Я верю, что полюблю эту бедную девочку, хотя бы уже потому, что, как мне кажется, вы ею заинтересуетесь. Да благословит вас бог, вас, самое благородное, самое лучшее иа свете существо. До завтра. Будьте счастливы - все остальное пойдет хорошо. Знаете ли вы, что в мире нет ничего столь же хорошего, как вы? Я всегда это знал, а теперь знаю лучше, чем когда-либо - до завтра.

  

   Четверг.

   О мои дорогие и добрые друзья, если б вы знали, как благотворно подействовало на меня ваше письмо⁵! Оно пришло в очень скверный момент. Сооружение, которое я с трудом воздвиг, снова рухнуло - я начинаю отчаиваться в том, что смогу прийти к какому-нибудь решению. Моя мать не может решиться дать жизнь и свободу моему брату. Мои нервы расстроены: бог знает, когда и чем это кончится. Ваше милое и дорогое письмо повлияло на меня наилучшим образом - глоток прохладной воды посреди пустыни. Оно вернуло мне мужество. Нечего об этом и говорить - надо идти до конца. Как я вам обязан за точное и подробное описание вашей комнаты! Я нарисовал ее себе на листке бумаги и не могу оторвать от него глаз. Она тут, передо мной, под бронзовой рукой, которую вы мне подарили, рядом с табакеркой. Я окружаю себя этими дорогими, памятными вещами - вы на них смотрели - как же вы хотите, чтоб я глядел на них без умиления? Спасибо также и за другие подробности. Я смаковал их слово за словом, и в конце концов принялся изучать каждую букву, говорю о Buchstaben {буквах (нем.).}, стал восхищаться d (несмотря на критику Виардо), е, l и т. д. Ах! прошу вас, пишите почаще, будьте милосердны. Доброго Виардо целую в обе щеки за строчки, которые он добавил; скажите ему, что его предсказание я с радостью принимаю, хотя и не слишком ему верю... Если б я смог увидеться с вами хотя бы и 1852 году! Ну, посмотрим. Во всей этой жестокой разлуке хорошо лини, то, что я чувствую, как моя привязанность к вам делается всё сильнее - если только это возможно,- границ у нее не было и раньше - ей было бы трудно возрастать.

   Моя мать снова взяла к себе малышку, о которой я писал вам в воскресенье. Меня это огорчает, потому что ее положение здесь, конечно, отвратительно. Из нее делают нечто вроде прислуги - я не хочу сделать из нее принцессу - но также и - ну, вы меня понимаете. Я желаю, чтобы она была свободной, и она ею будет. Так как через несколько дней я уезжаю в деревню, то ни о чем не говорю сейчас; я приму меры, когда вернусь оттуда. Не забывайте, что я серьезно, и очень серьёзно рассчитываю на ваши советы, позвольте сказать - на каши приказания. Мне сладостно произносить это слово, применяя его к вам, и я буду счастлив вам повиноваться. Итак, милостивая государыня, решайте, я жду⁶.

   Вчера я написал письмецо Гуно - я был слишком расстроен, чтоб высказать ему всё, что мне хотелось бы сказать - но я, всё же, думаю, что сказал достаточно для того, чтобы он увидел, как искренне и нежно я ему предай. Повторите ему это от меня. Прощайте - до завтра - да благословит вас бог тысячу раз.

  

   Пятница 26 июля.

   Сегодня месяц, как я покинул Париж. Только один месяц. Каким долгим он мне показался! Какая же это часть нашей разлуки - 12-я, 24-я?.. Не хочется об этом думать. Будет так, как угодно богу. Лишь бы вы были счастливы! Вот главное. Das Ubrige wird sich linden {Прочее устроится (нем.).}, как говорят немцы. О да, будьте счастливы - вы слышите?

   Погода сегодня немного прояснилась... Но это так ненадежно. Ни на что нельзя рассчитывать. Послезавтра мой брат уезжает в деревню - я же на два дня позднее - и неё это еще в высшей степени неопределенно. Но я боюсь вам наскучить, говоря всё об одном и том же. Что поделаешь? У меня почти нет времени видеться с друзьями, которые, впрочем, здесь так же милы ко мне, Как и в Петербурге. Я по читаю газет, и ни у кого здесь нет "Times". Вчера я все-таки видел небольшую статью в "Journal des Debats", где говорилось о вас. Рассчитываю на ваши письма. Им надо так много времени, чтобы добраться сюда. Продолжайте писать по адресу, который я вам дал, это самое верное. Я не смог еще приняться за работу, до сих пор даже не охотился - вознагражу себя в деревне.

  

   Суббота, 6 часов утра.

   Стоит очень мягкое утро; небо теплого серого цвета - уже несколько дней я сплю с открытыми окнами. Я сел за свой стол и думаю о вас. Мое окно выходит во двор; невысокая деревянная ограда отделяет его от другого двора, усаженного деревьями, среди которых стоит приземистая простенькая церковка, белая с зелеными куполами, в византийском стиле: сейчас звонит к заутрене. Я в России - где куртавнельские тополя? Облака начинают сгущаться, округляться: я наблюдаю за их движением - они потихоньку направляются к западу - они идут к вам... Я поручаю им передать тысячу благословений. Ах! мои друзья, мои дорогие друзья - когда же я с вами вновь увижусь?.. Чувствую, что долго прожить вдали от вас я не смогу {Далее зачеркнута одна строка, написанная по-немецки.}.

   Я еще раз напишу вам до того, как покину Москву, в день отъезда, а потом уже из деревни буду писать вам каждый день, хотя бы одно только слово на большом листе бумаги, который я буду посылать вам раз в две недели. Поочередно беру руки всех моих друзей, кончая вашими, которые я с нежностью пожимаю и целую - молю небо о вас - такой доброй, такой великой, такой кроткой и такой благородной. Прощайте, прощайте. Будьте счастливы вы, друзья мои, и не забывайте меня. Leben Sio wolil, theuerste Freundinn. Gott segne Sie! {Прощайте, дражайший друг. Да благословит вас бог! (нем.).}

  

  

  

   С французского:

   И вот я среди степей - о глуши, дорогой, добрый, превосходный друг - так далеко от вас, как это только возможно, далеко во всех отношениях, потому что здесь, как вы хорошо можете себе представить, мы не получаем газет. Возьмите атлас, на карте России поищите дорогу из Москвы на Тулу и из Тулы на Орел - и если между двумя этими городами вы найдете город под названием Червь (немного ранее другого города, именуемого Мценском), то подумайте о том, что я нахожусь от него на расстоянии двух французских лье (10 верст). То маленькое имение, где я живу, некогда принадлежало моему отцу - и в данное время это всё, чем я владею на земле. В моем последнем письме я говорил вам о волоске, на котором держались все мои надежды: так вот, этот волосок порвался окончательно и навсегда. Всё решилось в самый день моего отъезда из Москвы. Я не могу - и вы хорошо понимаете почему - сообщить вам все подробности этого дела; вам будет достаточно узнать, что, несмотря на все меры предосторожности, все жертвы - после того, как более, чем за две недели вся моя изобретательность полностью истощилась - мне пришлось сделать выбор между потерей достоинства, независимости - и бедностью. Я недолго раздумывал над выбором - покинул материнский дом и отказался от ее состояния³.- Не правда ли, мои дорогие друзья, вы мне поверите, если я скажу вам, что поступить иначе было для меня невозможно,- мне никого не хотелось бы обвинять - в особенности сейчас - но, по правде говоря, дело зашло слишком далеко - чересчур далеко - желание обмануть меня было слитком очевидным, слишком ощутимым - повторяю вам - в данный момент я считаю, что, если б я поступил иначе, то не был бы более достоин вашего уважения. Когда мы свидимся вновь, когда я обрету это счастье, такое большое, что я едва смею о нем мечтать,- то расскажу вам всё... теперь же я должен молчать. К счастью, в эту катастрофу я но вовлек моего брата - и даже думаю, что он, рикошетом, останется в выигрыше, чем я очень доволен - так как это честный и достойный человек. Его жена, которую я узнал теперь гораздо ближе, чем раньте, тоже прекрасный человек. Молюсь об их счастье - они этого вполне заслуживают за все терзания, что выпали им на долю.

   Но теперь, даже если я вам об этом ничего не скажу, вы можете понять, с какими чувствами я вновь увидел деревушку, где сейчас нахожусь. Так вот для чего я оставил столько счастья там... Друзья мои, лишь память о вас, лишь ваша душевная приязнь ко мне поддерживает меня - я рухнул бы под тяжестью моей печали, но будь у меня моего прошлого - и надежды на будущее... Вы даже по представляете себе, как я вас люблю,- с какою силой отчаяния нас обнимаю, за вас цепляюсь,- нежно люблю вас,- люблю, думаю о вас ежеминутно.

   Мы приехали сюда третьего дня, мой брат, его жена и я. Брат поселится здесь как помещик. Я проведу тут два месяца и, когда налажу немного свои дела, возвращусь в Петербург, чтобы жить там трудясь и своим трудом. Расположено Тургеневе довольно приятно. Холмы, рощи, весьма мило извивающаяся река, красиво зеленеющие большие луга - но дом очень невелик, сад совершенно запущен - никаких плодов,- почти полное отсутствие всего, что называется хозяйством... в конце- кондов надо постараться выйти из этого положения наилучшим образом, В то два дня, что мы здесь, жена моего брата, она недаром немка, решительно взялась за дело - и сегодня у нас уже есть кухня. Мне устроили комнатку в обширном помещении бумажной фабрики, в настоящее время бездействующей из-за процесса, который навлекло на нас дурное управление моей матери. Из окон я нижу большой луг, омываемый рекой,- там важно прохаживаются зуйки,- вдоль другого, очень обрывистого, берега тянется деревня. Вчера и сегодня я уже охотился - в этом году очень мало дичи, однако мы вдвоем (мой егерь Афанасий и я) убили 3 зайцев, 8 глухарей, 5 куропаток и 1 перепёлку. Моя Диана творила чудеса, она с восхитительной уверенностью находила глухарей, которых чуяла в первый раз в жизни; я обнаружил здесь превосходную собаку, сына моего старого Наполя, которого Афанасий выдрессировал и прозвал Астрономом. Всё это напоминает мне о Султане, о наших охотах в Бри, о Куртавнеле... Боже мой! боже мой! когда я снова увижу все эти дорогие места? Добрый вечер - я устал, сердечно пожимаю вам руки и молю бога благословить вас тысячу и тысячу раз. Будьте счастливы и пишите мне. Будьте счастливы.

  

   Среда, 4 августа⁴, 6 ч. утра.

   Стоит роскошное утро - воздух золотистый, прозрачный и кристально чистый; на ивах но ту сторону реки можно рассмотреть каждый листок. Я счастлив, что в такую погоду пишу вам, думаю о вас. Да будет вся ваша жизнь такой же сияющей, и сладостной, и. прекрасной, как это утро! Вот уже пить дней, как мы здесь,- за это время не случилось ничего важного: мы размещаемся, устраиваемся - мой брат чертовски суетится - со своей стороны, жена его делает всё что может - водь мы, представьте себе, вселились в покинутый дом. Моя мать приехала вчера в свое имение - в 15 верстах (3 льё) отсюда; прибыв туда, она первым делом приказала вернуть моего егеря Афанасия, хоть он ей совершенно не нужен - она хочет лишить меня удовольствия охотиться с человеком, знакомым с местностью - это так мелочно! Вообще же я боюсь, что она появилась здесь, чтобы наделать неприятностей моему брату, который - по закону - от нее в какой-то мере всё еще зависит. Увидим. Всё это - очень грустно. На приволье, которого они до сих пор никогда не ведали, мой брат и его бедная жена оживают на глазах. Словом, надо еще надеяться, что дальше дела пойдут не так уж плохо. Боже мой! что за прекрасное солнце - что за сияющее небо! И такое тоже бывает в России - неправдоподобно - но это так. Только подумать, что свету нужна какая-то неуловимая доля секунды, чтобы попасть отсюда в Лондон... с одним из этих великолепных лучей я шлю вам наполняющую мое сердце любовь. Я уже принялся за работу; так надо - теперь, когда мне осталось жить только этим - и потом, я чувствовал в этом потребность. Накануне отъезда из Москвы я получил очень милое письмо от Гуно, со множеством мелких подробностей о вас, о "Сафо",- но мне кажется, я вам об этом уже говорил; на днях я ему напишу. Боже мой! как был бы я счастлив, если бы человек, который отвезет это послание в Чернь, привез мне оттуда письмо от вас!.. Вот уже больше полутора месяцев, как мы расстались - а я получил от вас, всего два письма⁵. Дорогой и добрый друг, прошу вас, пишите мне; до завтра (завтра я начну повое письмо). Да благословит и хранит вас бог. Целую ваши прекрасные и дорогие руки.

   Тысяча приветов Виардо, Чорли, Мануэлю, леди Монсон. Прощайте. Будьте счастливы благословенны и здоровы.

  

   С французского;

   То ли вы забыли меля, мои дорогие друзья, то ли ваши письма теряются? Вот уже скоро месяц, как я получил (в Москве) ваше последнее письмо¹, дорогая госпожа Виардо, и с тех пор - ничего, больше ничего. Я даже не получил еще ответа на письмо, в котором сообщал вам о своем приезде в Петербург². Сейчас вы, вероятно, накануне отъезда из Лондона (пишу вам в Куртавнель), и я даже не знаю, пели ли вы в "Жидовке" или нет. Такое расстояние - вещь жестокая и скверная. Надеюсь, что вы здоровы, что вы имели большой успех, что вы меня не забываете... Что касается меня, то я непрестанно думаю о вас. Потому что для меня вы поистине Консуэло, мое утешение³. Вы знаете о моем решении относительно материнского имущества; с тех пор у нее, кажется, появились угрызения совести по поводу того, что она сделала; во всяком случае, она через моего брата кое-что мне передала, словно во всем этом тягостном доле я преследовал только собственные интересы! Легкость, с какой люди подозревают других в злобе, эгоизме, мелочности внушает мне страх за тех, кому такие мысли приходят в голову - значит, по себе они судят о других. Piensa mal y acertaras, следовательно, "pensar mal" {Думай плохое и ты верно угадаешь... "думать плохое" (исп.).} - естественно! И потом, это представление о том, что деньгами всё можно поправить, потому что всё делается ради них... Говорю вам загадками; высказаться более ясно для меня невозможно; думаю, однако, что если бы даже это было] мне и позволено, то я не захотел бы открывать все эти язвы вашему столь благородному и столь чистому взору. С другой стороны, коль скоро это всё же моя мать, думаю, что в конце концов пойду на какое-нибудь соглашение, скорее, чтобы избежать скандала, чем для чего-либо другого. Слава богу, брат мой устроен окончательно и наконец свободно вздохнул. Очень тягостно найти так мало счастья в родном доме... я чуть было не сказал, в своем гнезде - и сказал бы неправду - мое гнездо далеко, очень далеко отсюда, там хорошо и уютно, и если богу будет угодно, я надеюсь рано или поздно туда возвратиться. Вы-то знаете, где оно находится, не правда ли?

   Я здесь, однако, не совершенно одинок; мой брат такой добрый малый и обожает свою жену с такой наивной нежностью, что на это приятно смотреть. По своему характеру она немного холодна и спокойно позволяет себя обожать - но это прекрасная женщина, и хозяйка - каких нет. Благодаря ей, мы в нашей Фиваиде отлично едим; вы знаете, что это одна из моих многочисленных слабостей. Я много работаю и, кажется, довольно успешно⁴; к сожалению, моя комната слишком уж мала, и поэтому в ней чересчур жарко,- а у нас здесь великое множество жалящих мух, которые, право же, стоят красношеек из Бри, и думаю, нет, я у ворон, что люблю и слепней, так как не могу не любить всего, что в той или иной степени связано с Куртаввелсм. Там и застанет нас мое письмо: приветствуйте его, расцелуйте от меня, скажите, что я люблю его всей душой - его и всё, что в нем заключено. Я убежден, что Виардо вспоминает иногда о своем товарище по охоте, чья небрежность заставляла его браниться, он, со своей стороны, тоже может быть уверен, что я никогда не беру ружья в руки, не вздохнув тяжко о нем. С тех пор, что я здесь, я много раз был на охоте, но дичь решительно покинула эти края - приходится надрываться, бегать целыми днями для того только, чтоб обнаружить жалкий выводок глухарей. Не думаю также, чтоб и с дупелями дело обстояло благополучнее: уже десять дней, как у нас стоит ужасающе хорошая погода; на небе ни облака, изнуряющая жара, полная засуха - всё то, что им по очень нравится. Ну, посмотрим. Диана более чем когда-либо превосходна и неутомима. Она выследила мне глухарей в самый полдень, по такой жаре, о которой вы, французы, не имеете никакого понятия. Расплавленный свинец льется с тяжелого, темно-синего неба, по которому прогуливается нечто разъяренное, обжигающее и кусающее вас,- именуемое солнцем. А через месяц у нас, может быть, уже выпадет снег! Вот как у нас это делается.

   Я должен всё же сказать, что в родном воздухе есть почто неуловимое, трогающее нас и хватающее за сердце. Это невольное, скрытое тяготение тела к той земле, на которой оно родилось. И потом, детские воспоминания, эти люди, говорящие на вашем языке и сделанные из одного теста с вами, всё, вплоть до несовершенств окружающей вас природы, несовершенств, которые делаются вам дорогими, как недостатки любимого существа - всё вас волнует и захватывает. Хоть иной раз бывает и очень плохо - зато находишься в родной стихии. Может быть, говоря всё это, я хочу только выдать необходимость за добродетель. Тургеневские крестьяне очень довольны переменой, только что свершившейся в управлении ими; жена моего брата уже сумела завоевать любовь тем, что навещает крестьянок, лечит их детей. В первое же воскресенье после нашею приезда сюда все жители Тургенева, принарядившись, собрались перед домом брата; мы торжественно перед ними предстали (признаюсь, что моя особа чрезвычайно меня смущала - я решительно не "а public man" {общественный человек (англ.).}) - и все перецеловались, по моим щекам прошлось больше трехсот бород. Мой брат обратился к ним с небольшим приветствием, велел раздать вино и пироги - представил им свою жену - и началось веселье. До самого вечера под нашими окнами пели и танцевали. Очень сожалею о том, что я не музыкант и не художник; мне так хотелось записать многие из их мелодий, очень оригинальных по складу,- или послать вам наброски с костюмов. Некоторые из женщин танцевали очень грациозно; одна из них была поистине очаровательна. Она всё время то немного приподнимала, то опускала свой передник - вы по поверите, как это было изящно. Их наряд показался мне и странным и знакомым; я ведь здесь родился, хоть и провел четыре года за границей. Вместо того, чтобы их тщательно описывать, попробую послать вам набросок с них. Если не найдется карандаша более опытного, чем мой, то я, право, возьмусь за дело сам. Мне так приятно делиться с вами моими впечатлениями - как только я вижу что-нибудь, что меня поражает или мне нравится, то думаю о том, как бы я был счастлив сказать вам об это". Увы! когда еще это счастье придет? Во всяком случае - не в будущем году; об этом нечего в думать, мой дорогой и добрый друг.

   Сержусь на себя за то, что не веду для вас дневника; начну его с завтрашнего дня. Записывая ежедневно - верно передаешь свои жизненные впечатления, а если пишешь только время от времени, то лишь резюмируешь происшедшее и три четверти его ускользает. Я же смею надеяться, что вы интересуетесь мной достаточно для того, чтобы вам хотелось быть в курсе всех мелочей моей жизни. Через пять дней вы получите письмо, которым, ручаюсь, вы останетесь довольны. Теперь же прошу вас протянуть мне ваши руки, чтобы я мог пожать и поцеловать их со всей нежностью моего чувства. Да благословит вас бог, дорогое, доброе и благородное создание! Тысяча приветов Виардо, Гуно, которому я только что написал длинное письмо, леди Монсон (если она в Куртавнеле), м-ль Берте, г-же Гуно, г-ну и г-же Сичес, словом, всем. Г-жу Гарсиа я называю на закуску. Крепко поцелуйте ее за меня и радуйтесь тому, что вы все вместе, счастливые и веселые. Еще бы вы не были счастливы - вы слушаете "Сафо"! о ней вы мне сообщите, не правда ли? Прощайте, прощайте. Люблю вас и остаюсь навсегда ваш И. Тургенев.

   NB. Свои письма я посылаю вам через контору Языкова; со времени моего приезда в Россию я писал вам 10 раз: 4 раза из Петербурга, 4 раза из Москвы и два раза отсюда.

  

  

   С французского:

   Добрый день, дорогой, добрый, благородный, прекрасный друг, добрый день, о вы, лучше которой в мире нет ничего! Дайте мне ваши руки, чтоб я их расцеловал. Это мне очень поможет и приведет меня в хорошее настроение. Ну вот, так и сделано. Я употребил на это по меньшей мере пять минут. Теперь будем беседовать.

   Итак, я должен вам сказать, что вы ангел доброты и что ваши письма сделали меня счастливейшим из людей¹. Если б вы знали, что значит дружеская рука, которая издалека вас отыскивает, чтобы столь нежно вас коснуться! Чувство благодарности за это доходит до поклонения. Да благословит вас бог тысячу раз! Я неустанно прошу его хранить вашу жизнь - не на словах,- каждое мгновение я чувствую, как душа моя стремится к нему ради вас. Я так нуждаюсь сейчас в душевной привязанности, я здесь так одинок. И я не сумел бы вам сказать, как люблю тех, кого люблю... и кто ко мне расположен.

  

   Четверг.

   Я был вынужден прервать это письмо три дня тому назад и спешу вернуться к вам, как только могу это сделать. Семейные дела, или, вернее, семейные неурядицы, были тому причиной. Я начинаю думать, что всё это приближается к концу; а потому и не скажу вам больше ничего до тех пор, пока не смогу сообщить результат, хорош он будет или плох.

   Я не уеду отсюда, пока мой брат но будет в хотя бы сносном положении, В то же время я совершил маленькое путешествие за 30 верст отсюда; я поехал повидать одну мою "прежнюю любовь", которая была именинницей². Прежняя любовь чертовски изменилась и постарела (она вышла замуж и теперь уже мать троих детей). Ее супруг весьма угрюмый и крайне мелочный господин. Я прощаю моей прежней любви ее супруга, ее троих детей и даже красный цвет ее лица. Но чего я ей но прощаю, тал "то того, что она сделалась незначительной, сонной и пошлой; особенно же того, что она прицепила себе фальшивый хвост из черных волос, между том как свои волосы у нее русые, почти белокурые, и притом сделала это до такой степени небрежно, что виден был узел, величиной с целый кулак, а концы его, один черный, другой белокурый, грациозно ниспадали справа и слепа. Она села за фортепьяно, но злосчастный инструмент звучал фальшиво до ужаса, звучал с той слащавой фальшивостью, которая хуже всего, а она этого но замечала и играла страшно устаревшие музыкальные пьесы, и играла их весьма плохо... Увы! трижды увы! Пламя прежней любви в настоящее время даже не дым: немножко остывшей золы, вот и всё. Бот что с нами делается!

   Я провел ночь в ее доме. Перед тем как лечь спать, я перечел ваши письма, которые я всегда ношу с собой; очень вам признателен sa то, что вы пишете мне такие хорошие письма! Если бы вы знали, как это приятно и сладостно - письмо от вас! Что за прелестный, тонкий и верный ум, какое большое и благородное сердце раскрываются в каждой строчке! Для меня удовольствие говорить нам это, а вы читайте же с удовольствием, потому что то, что я вам говорю, совершенная правда, можете мне верить.

   Относительно маленькой Полины, вы уже знаете, что я решил следовать вашим приказаниям и думаю лишь о средствах исполнить это быстро и хорошо. Кстати, помните, что настоящее имя м-ль Бартеневой, которую звали Полиной, было Пелагея. Из Москвы и Петербурга я изо дня в день буду писать вам, что буду делать для нее. Это долг, который я исполняю, и я счастлив исполнять его, раз вы этим интересуетесь. Si Dios quiere {Если богу будет угодно (исп.).}, она будет скоро в Париже³.

   Вы - мой добрый ангел. Слово добрый ангел заставляет меня думать о романсе из "Черного домино"⁴, и вот я вижу вас идущей по траве в Куртавнеле с гитарой в руках и показывающей "прекрасную Инесу"⁵ м-ль Антонии, и моя память тотчас же рисует мне небо, тамошние деревья, ваше платье с коричневым рисунком, вашу серую шляпу. Мне кажется, что я чувствую на своем лице дыхание легкого осеннего ветерка, который шептался в яблонях над нашими головами. Где оно, это прелестное время?.. Лучше поговорим о другом.

   Весьма вероятно, что у меня сложилось бы о г-же Паста мнение, которое вы предполагаете, если бы я слышал ее в Петербурге в начале моего музыкального образования, но я не имел этого счастья⁶. Я ее и не видал и не слыхал, но теперь я точно знаю, что должен о ней думать. Вы меня спрашиваете, в чем заключается "Прекрасное". Если, вопреки разрушительному действию времени, уничтожающему форму, в которой оно выражается, оно по-прежнему существует... ведь Прекрасное - единственная бессмертная вещь, и пока продолжает еще существовать хоть малейший остаток его материального проявления, бессмертие его сохраняется. Прекрасное разлито повсюду, оно торжествует даже над смертью. Но нигде оно не сияет с такой силой, как в душе, в человеческом существе; здесь оно более всего говорит уму, а потому, что касается меня, то я всегда предпочту несовершенный голос, способный выразить великую музыкальную гиду, голосу красивому, но глупому, такому голосу, красота которого только материальна⁷. С каким нетерпением ожидаю я вашего отзыва о 2-м акте "Сафо"! Если Гуно не великая музыкальная сила, если в нем нет гения, то я отказываюсь от всякого суждения о людях и дарованиях⁸. Я не могу не завидовать вам; думайте обо мне, когда эта прекрасная музыка растрогает вашу душу, думайте обо мне, если можете. Музыка Гуно заставляет меня думать, что "Жидовка", особенно музыка, выпавшая на долю Рахили, не то что малозначительна, но находится лишь рядом с правдой и истинной красотой⁹. Вы имели большой успех, и тем не менее я уверен, что эта тя