Тургенев Иван Сергеевич - Письма (1850-1854)

емя ярмарки; совершу путешествие по Волге, проеду до Казани и вернусь к себе через Симбирск, где у меня есть друзья⁴. Найдите всё это на карте, если вам больше нечего делать, как я нашел Данс, расположенный в графстве Бервик между Белым и Черным Эддером⁵. Не исключено, что я проведу зиму в Москве, вместо того чтобы поехать сюда. У меня было намерение совершить в этом году путешествие гораздо более значительное - поехать в Одессу - может быть на Кавказ (по-моему, я даже писал вам об этом)⁶. Но положение моих дел этому препятствует. Мне нет необходимости говорить вам, что я был бы счастлив совершить совсем другое путешествие - но о нем так рано не приходится и мечтать. В моем воображении я отношу его к весне 1854 - через два года - как видите, это не скоро, полагаю, однако, что раньше оно не получится. Но только в самом крайнем случае я оставлю идею поохотиться с вами, мой славный Виардо, в вашем славном Бри - в сентябре 1854! - Это будет уже не так, как некогда с маленькой Дианой (которая, между прочим, чувствует себя хорошо и одарила меня новым семейством). Но, надеюсь, мы будем это делать с таким же удовольствием и хорошим настроением. А потом - Сид черев два года будет еще превосходен!

   Из моего заточения я почти ничего не могу сообщить вам - статья Берлиоза о "Сафо" поистине меня взволновала - я ее дал перевести и надеюсь напечатать в обоих журналах, куда я пишу⁷. Должен и то же время сознаться, что я не могу не сердиться на вас за то, что вы не присылаете мне мелодий Г<уно>⁸. Это сильнее меня - и я на вас сержусь. Я работал кое-как - но больше скучал. Зима начинается для меня довольно уныло.

  

   Пятница, 11/23 января.

   Только что получил ваши два письма из замка Данс, мои дорогие друзья,- и новость, которую вы мне сообщаете, дорогая госпожа Виардо, так важна, что я должен тотчас же ответить вам. Могу сказать, что я не разделяю ваших мрачных предчувствий, у меня есть некая уверенность, что маленькое существо, о котором вы говорите и которое я уже люблю, благополучно появится на свет. Всё, чего я желаю - это познакомиться с ним до того, как оно начнет слишком бегло разговаривать. Но, во имя неба, берегите себя и следите за собой как только можете. Доверьте заботы о себе этому доброму семейству Хэй - а вы, Виардо, напишите мне, прошу вас, как только событие совершится - чтобы я не покинул Петербурга, не выпив за здоровье новорожденного и его родителей. Будем надеяться, что появится мальчик - и мальчик здоровый и красивый⁹.

   Эта новость так поглотила меня, что у меня нет желания говорить о чем-либо другом. Здоровье мое день это дня улучшается - но я еще не выхожу. Ваш сценарий, Виардо, заинтриговал меня¹⁰ - а ваши охоты кажутся мне весьма приятными. Ну, прощайте,- я скоро напишу вам - но надо отправить ято письмо.- Будьте счастливы, довольны и в особенности здоровы!

  

   С французского:

   Поистине непростительно, дорогая госпожа Виардо, что я почти целый месяц не писал вам, столь же непростительно, сколь и необъяснимо для меня. Я рассчитываю на вашу доброту и обещаю в дальнейшем быть более исправным.

   Я получил ваше второе письмо из Данс Касл¹ (а также то, в котором Виардо писал о своих охотах у л<орда> Лэндердейла²) и с удовольствием отметил, что вайю здоровье всё улучшается. Я молюсь, чтобы оно оставалось таким же вплоть до решительного момента в мае месяце и чтобы этот момент прошел как можно скорее и лучше³. Здоровье мое было долгое время слабым, я вышел в Первый раз не более 10 дней тому назад (во фланелевом жилете - скажите это В<иардо>) - сейчас я чувствую себя совсем хорошо. В целом я провел зиму довольно тоскливо; вот уже неделя, как у нас пост, и единственное, что я смог увидеть в театре до закрытия - "Сарданапал" Алари - был весьма плохим вознаграждением за то, чего я был лишен. Итальянское тра-ля-ля, пустое и бессодержательное, необычайно претенциозное и кишащее очевидными заимствованиями, сквозь которые тускло поблескивают две или три приятные мелодии. Либретто глупейшее, Сарданапал - просто мокрая курица. Они не сумели воспользоваться великолепным превращением сладострастника в героя - а именно и этом и заключается всё очарование драмы Байрона. Решительные действия поручены Мирре (м-ль Гризи). Можете себе представить, что она не упускала возможности воздевать руки наподобие Нормы. В общем, успеха не было - и Сарданапал мертв⁴.

   Теперь все уехали. Накануне отъезда я видел Тамберлика у гр. Виельгорского - я познакомился с ним - он мне очень понравился, он очень любит вас, и я попросил его передать вам от меня привет⁵.

   Репутация Гуно в Париже растет и укрепляется, судя по тому, что я читаю в газетах; я этому очень рад⁶.

   Кстати о Париже, не знаю, но должен ли я писать вам на улицу Дуэ... однако пошлю это письмо в Шотландию, а через несколько дней напишу другое письмо во Францию.

   Я напишу также м-ль Ренар и малышке; как только узнаю, что вы в Париже, я вышлю вам 1200 франков на ее содержание⁷.

   Дорогая госпожа В<иардо>, прошу вас извинить незначительность моего письма после столь долгого молчания - я был очень мало расположен к тому, чтобы взяться за перо, но не хотел больше откладывать. Если мой стиль утомителен, моя глубокая привязанность к вам и к вашей семье таковой не является и никогда не будет.

   Правда ли, что Леонар собирается приехать сюда во время поста? Как я был бы рад его видеть! А его жена!.. Сколько воспоминаний⁸!

   Я решительно глуп сегодня и едва ли чувствую себя достойным пожать вам руку. Тем не менее я делаю это со всем рвением старой и неизменной дружбы. Тысяча добрых пожеланий милому Виардо и Чорли, если вы видитесь с ним в Лондоне, ему я тоже хочу написать.

   Прощайте, дорогая госпожа В<иардо>, да хранит вас бог!

  

  

   С французского:

   Только что получил ваше письмо из Данс Касл, дорогая и добрая госпожа В<иардо>, в котором вы просите меня писать вам отныне в Париж¹. Не прошло и трех дней, как я послал вам письмо в Данс Касл, но мне хочется написать вам сегодня, хотя, по правде говори, я но знаю до какой степени можно положиться на исправность почты. В то же время я хочу искупить свое долгое молчание.

   Не могу скрыть от вас, что ваш кашель меня очень волнует. Я убежден, что среди семейства Хэй вам было так хорошо, как это только возможно, но я также уверен, что вам больше подошел бы климат, который был бы умереннее шотландскою. Однако дело сделано - надо надеяться, что весна придет вам на помощь. Повторяю: ваш кашель меня беспокоит гораздо больше того, что вас ожидает в мае, не сомневаюсь, что с этим вы справитесь превосходно.

   От ваших концертов в Дане Касл у меня потекли слюнки. С каким удовольствием я променял бы на один из них все эти громадные и наизусть известные оперы с их заслуженными певцами и певицами...

  

   Среда, 27 февраля.

   Я не могу продолжать это письмо так, как его начал. Нас поразило великое несчастье: Гоголь умер в Москве, умер, предав всё сожжению, всё - 2-й том "Мертвых душ", множество оконченных и начатых вещей,- одним словом, всё! Вам трудно оценить всю огромность этой столь жестокой, столь невосполнимой утраты². Нет русского, сердце которого не обливалось бы кровью в эту минуту. Для нас он был но просто писатель: он нам открыл нас самих; он во многих отношениях был для нас продолжателем Петра Великого. Выть может, эти слова покажутся вам преувеличенными, вызванными горем, но вы не знаете его; вы знаете только самые незначительные из его произведении³, и если б даже вы знали их все, то и тогда вам трудно было бы понять, чем он был для нас, надо быть русским, чтобы это почувствовать. Самые проницательные и умные из иностранцев, как, например, Мериме, видели в Гоголе только юмориста английского типа⁴, его историческое значение совершенно ускользнуло от них. Повторяю, надо быть русским, чтобы понимать, кого мы лишились!

  

   Вторник, 4/16 марта.

   Все новости, пришедшие в эти дни из Москвы, лишь подтвердили зловещие слухи, распространившиеся с самого начала. Ничто, ничто не уцелело. За 10 дней до своей смерти он всё сжег и после совершения этого нравственного самоубийства слег, чтобы больше не подняться. Правда, мне невозможно объяснить вам причину этого ужасного решения; вам будет достаточно узнать, что смерть его была трагичной, почти добровольной; она - результат долгой и мучительной борьбы, которая давно раздирала его. Но какое право имел он унести все эти сокровища с собой? Разве они уже не стали нашим общим достоянием? Заметьте, Гоголь должен был вскоре выпустить в свет новое и полное издание своих сочинений.

   Похороны его вызвали поистине всеобщую скорбь. Гроб не дали водрузить на катафалк. Толпа несла его на руках до самого кладбища, расположенного в 6 верстах от церкви.

   Представьте себе, здешняя цензура запрещает уже самое упоминание его имени!!!

   Извините, дорогая госпожа Виардо, но я не могу сейчас говорить о другом, хотя и чувствую, что письмо мое должно вас утомить. До следующего раза. Прощайте и тысяча приветов.

  

  

   С французского:

   Давно не писал я вам, дорогая и добрая госпожа Виардо (надобно также сказать, что сегодня исполнился ровно месяц, как я не получал писем от вас). Мне нечего особенно рассказать вам - в последнее время я виделся с множеством людей - из любопытства я даже совершил несколько экскурсий в высший свет - и даже - что гораздо хуже! - устроил там чтения, успех которых наставил меня вспомнить следующее стихотворение Гёте: "Bewunderung von Kindern und von Laffen..." {"Восхищение детей и глупцов" (нем.).}¹ и несмотря ни на что, несмотря на весь этот успех, я испытываю грусть, печаль, глубокую тоску. Ни одного дня я не был действительно здоров, ни одного часа - по-настоящему деятелен - ничего... Я начинаю думать, что кончился - как говорят,- с нетерпением жду я весны - чтобы быстро-быстро зарыться в деревне - там меня ожидают долгие дни охоты - эти долгие дни, когда с наслаждением ощущаешь, что не задумываешься ни на мгновение. Я рассчитываю продлить мое пребывание в деревне как можно дольше - возможно, я проведу там всю зиму - в любом случае я возвращусь в Москву только к Новому году; что же касается Петербурга, то я им сыт по горло - и, конечно, впредь никогда не буду там останавливаться. У меня есть план путешествия следующим летом - путешествия грандиозного - по-прежнему в пределах cara patria {милой родины (итал.).} - любое другое путешествие было бы для меня запретным - может быть, я поеду в Сибирь посмотреть, действительно ли комары там больше, чем в Европе, как утверждают натуралисты². Хотел бы я знать, где я буду 1 января 1854? Возможно, на краю Камчатки, охотясь на белого медведя. Вы будете получать от меня письма со странными адресами, обещаю вам - но вы их будете получать - пока я смогу держать перо в руках - ибо окажись я на Северовосточном Мысу (посмотрите на карту северной части Сибири), я и там сохраню подлинные и глубокие привязанности моей жизни.

   Я получил большое письмо от м-ль Берты, она сообщает об отправке портрета и мелодий - до сих пор я ничего по получил³. Ходил к г-ну Джеймсу Талто - ничего. Однако до меня дошло, что некий г-н Крузенштерн привез кое-что для меня - но я не знаю, как откопать этого г-на Крузенштерна.

   Говорил ли я вам, что цензура наконец разрешила издание моих "Записок охотника", которые появятся и Москве в двух больших томах⁴? Я пришлю их вам, хотя это будет по-русски. Хорошенько поразмыслив, я решил не делать посвящения⁵. Но мне стыдно говорить об этом после смерти Гоголя. Ахилла нет - настал черед пигмеев.- Не могу вам передать, до какой степени эта смерть ранила меня - это как заноза, которую я ношу в сердце,- но поговорим о другом.

   Я купил красивого английского сеттера совершенно черного цвета по кличке Даш - чтобы заменить бедняжку Диану, которая стареет.

   Я не уеду отсюда, пока не пошлю Виардо содержание Полины.- Как только вы получите это письмо, начинайте мне, пожалуйста, писать на контору Языкова.- Я пришлю вам адрес моей подмосковной деревни - или же - знайте, что с 1-го мая старого стиля или 13 мая нов. стиля я - в Спасском и вот мой адрес: (через Санкт-Петербург)

   Россия, Орловская губ<ерния>, город Мценск.

   Г-ну Ивану Тургеневу.

   <по-русски>: Орловской губернии в город Мценск.

   Ивану Сергеевичу Тургеневу.

  

   27 января {Так в подлиннике.} - четверг.

   Дорогая госпожа Виардо, вчера вечером получил ваше письмо No 2 из Парижа (этот номер показывает, что письмо No 1 потерялось!) - и спешу поблагодарить вас и ответить.- Прежде всего, прошу вас не принимать близко к сердцу мрачный тон в начале этого письма - были мгновения, когда у меня мелькала мысль бросить его в огонь - но я слишком к вам привязан, чтобы {Далее зачеркнуто: иметь право.} притворяться и не показывать того, что происходит во мне. Не следует, однако, допускать, чтобы моя привязанность и откровенность в конце концов доставили вам огорчение. Поэтому заклинаю вас не принимать этого всерьез - у кого не бывало приступов blue devilry {черной меланхолии (англ.).}? То, что вы пишете о своем здоровье, не слишком хорошо, но и не слишком плохо - но ваша бессонница меня беспокоит - попробуйте не пить на ночь чаю - мне это иногда помогало.

  

  

   С французского:

   Дорогая и добрая госпожа Виардо, пишу вам наспех несколько слов только для того, чтобы сообщить, что я наконец получил портрет малышки и мелодии Гуно¹ - портрет очень мил, если он не льстит - какое доброе и симпатичное личико! - мелодии доставили мне бесконечное удовольствие - право же, никакая другая музыка не волнует меня до такой степени - и потом все воспоминания, с этим связанные!.. Кстати, правда ли, что Гуно женится - если это так, то передайте, что я от дугам желаю ему счастья. Кажется, я встречал у вас м-ль Циммерман². Когда я думаю, что мое письмо придет к вам накануне или, может быть, на другой день после ожидаемого большого события - сердце мое начинает трепетать³. Попросите В<иардо> немедленно сообщитm мне - на адрес конторы Языкова и К⁰. Передайте ему также, что я умоляю его (равно как и м-ль Ренар) простить меня за задержку в этом году содержания⁴. Я вышлю его сразу по приезде и Москву - я уезжаю отсюда 15-го, то есть через неделю⁵. Напишу вам еще до отъезда.

   До свидания, дорогая и добрая госпожа Виардо. Целую Ваши руки с глубочайшей нежностью и остаюсь навсегда

  

   Передайте мою благодарность м-ле Берте.

  

  

   С французского:

   Дорогая и добрая госпожа Виардо, всё что я мог бы вам сказать, не передало бы, до какой степени я постоянно думаю о вас с некоторых пор. Это словно удвоение чувства беспокойства, которое переходит в страх. В то же время у меня есть твердое убеждение, что всё будет хорошо и вы легко и благополучно совершите этот трудный шаг, который вам предстоит, который будет еще предстоять вам, когда вы получите это письмо, если можно верить тому, что вы говорите мне в пашем письме о возможных сроках предстоящего события. Я умоляю Виардо на следующий же день сообщить мне о результатах¹.

   Я получил письмо No 3², посланное в контору Языкова. Различные непредвиденные дела задержали меня здесь и еще задержат меня дольше, чем я предполагал, до 15 мая ст. ст.³ Продолжайте писать мне на контору Языкова. Теперь мы условились так, чтобы в дальнейшем не произошло какого-либо недоразумения.

   Сообщение о женитьбе Гуно вызвало у меня какое-то тягостное удивление. Только бы мои "misgivings" {предчувствия (англ.).} не осуществились! Думаю, что если бы он не был священником, то не женился бы так странно⁴. Он написал мне об этом с некоторым смущением, я отвечу ему как можно проще. В нем есть нечто, что трудно поддается определению и чего я не хотел бы видеть. Впрочем, это нечто, возможно, присуще его натуре, которая в целом прекрасна, благородна и щедро одарена - und man bleibt am Ende was man ist {и человек остается в конце концов тем, что он есть (нем.).}⁵, как говорит Гёте. Его восхитительные романсы (особенно "Осень"⁶) вызвали во мне множество воспоминаний - Nachklange einer Zeit und einer Welt, die fur mich auf ewig verschwinden sind {отзвук времен и событий, которые исчезли для меня навечно (нем.).}⁷ - поблагодарите его за них от моего имени. Вы правильно предположили, что мой отказ поехать повидать вас в Париже не зависит от моего желания. Повторяю, дорогой и добрый друг, надо и думать перестать о скором свидании. У женя имеются основания., чтобы вам это говорить.

   Вы легко поймете, что это так грустно, что мне лучше поговорить о чем-нибудь другом.

   Языков должен принести мне сегодня от Штиглица вексель на 1200 франков, который я отправлю послезавтра на имя Виардо в ответ на его письмо.

   Побраните Полипу от моего имени за ее новый недостаток. И однако осмелюсь ли сказать вам? Это плохое настроение, равно как и ее аппетит Гаргантюа⁸ - еще одно доказательство, что она действительно моя дочь. Таким и я был в детстве, обижаясь по любому поводу и поглощая все подряд. Вы не представляете, как она похожа лицом на меня в ее возрасте. Существует мой портрет, где мне 10 лет, это поразительно! Тем не менее, побраните ее. Кстати, Полина спрашивает, сколько ей будет в мае - 11 или 12 лет: ни 11, ни 12, а 10, она родилась в 1842 году.

   Вы спрашивали меня в предыдущих письмах⁹, почему я вам ничего не рассказываю о своих литературных занятиях. Потому что я очень мало сделал с тех пор, как вернулся в Россию. Сейчас я тружусь над большим сочинением. Не знаю, доведу ли я его до конца - это большой роман, ряд глав которого уже написан. Я расскажу вам о нем, когда дело продвинется в большой мере. Необходимо сделать несколько зарисовок с натуры - это одна из причин, которые побуждают меня посетить Малороссию. Однако это не исторический роман¹⁰.

   Ваша собачонка на мосту - прелестна, животному свойственна некая правдивость в проявлении чувств, вследствие чего его приятно изучать. Человек неестественен и сложен, это более занятно, но в конце концов обнаруживаешь веревочки, приводящие его в движение, впрочем, все мы находимся за кулисами. У природы та же оттенки, но она рассеяла их по обширному своему пространству, они более естественны. Но знаю, понятно ли я говорю. Нет ничего общего между наивной мордой коровы и свирепой пастью тигра. Человеческое лицо может передать оба эти выражения, но неподвижность природы придает им большую естественность и проникновенность. Вот почему мне очень нравится ваша собачка. Она, должно быть, черная и с висящим хвостом, вы мне ее не описываете, но я ее себе представляю.

   Я напишу вам до конца недели, даю слово. В<иардо> получит письмо и деньги через три дня. Прощайте, дорогой и добрый друг, будьте здоровы - теперь, как никогда, это мое самое заветное желание. Тысяча приветов всем. Целую ваши дорогие руки с глубокой нежностью.

  

  

   С французского:

   Мои дорогие друзья,

   Это письмо передаст вам одно лицо, которое выезжает отсюда через несколько дней или же оно отправит его в Париж, переехав через границу, так что я могу немного поговорить с вами откровенно и не опасаясь любопытства полиции¹. Прежде всего скажу вам, что если я не уехал из С.-П<етербурга> еще месяц тому назад, то уж конечно не по своей воле: я нахожусь под арестом в полицейской части - по высочайшему повелению - за то, что напечатал и одной московской газете статью, несколько строк о Гоголе. Это только послужило предлогом - статья сама по себе совершенно незначительна, но на меня уже давно смотрят косо, привязались к первому представившемуся случаю. Я вовсе не жалуюсь на государя: дело было ему представлено таким предательским образом, что он не мог бы поступить иначе. Хотели подвергнуть запрету всё, что говорилось по поводу смерти Гоголя,- и кстати обрадовались случаю одновременно наложить запрещение на мою литературную деятельность². Через две недели меня отправят в деревню, где я обязан жить до нового распоряжения³. Всё это, как вы видите, невесело; тем не менее я должен сказать, что со много обращаются вполне по-человечески; у меня хорошая комната, книги; я могу писать, в первые дни я мог видаться со знакомыми, потом это запретили, так как их приходило слишком много. Несчастье не обращает в бегство друзей, даже в России. Правду сказать, несчастье и не особенно велико: 1852 год будет для меня без весны; вот и всё; самое же грустное во всем этом то, что надо окончательно проститься со всякой надеждой выехать за границу; впрочем, я никогда не обманывал себя на этот счет. Покидая вас, я хорошо знал, что расстаюсь надолго, если не навсегда. Теперь у меня только одно желание: чтобы мне позволили свободно разъезжать внутри самой России. Надеюсь, что в этом мне но откажут! Наследник очень добр - я написал ему письмо, от которого ожидаю хорошего⁴. Вы знаете, что государь в отъезде. Наложили также печати на мои бумаги, или, вернее сказать, опечатали двери моей квартиры, а спустя десять дней сняли печати, ничего не осмотрев; вероятно, знали, что там нет ничего запрещенного.

   Нужно признаться, что я порядком скучаю в своей дыре; пользуюсь этим вынужденным досугом для изучения польского языка, заниматься которым начал шесть недель тому назад. Мне остается еще четырнадцать дней заключения. И уж считаю же я их, поверьте!

   Вот, мои дорогие друзья, не очень приятные новости, которые я могу сообщить вам. Надеюсь, что вы расскажете мне что-нибудь получше. Здоровье мое хорошо, по я постарел до смешного. Я мог бы послать вам целую прядь седых волос - без преувеличения. Однако я не теряю мужества. В деревне меня ожидает охота! Затем я постараюсь привести в порядок свои дола; буду продолжать мои очерки о русском народе, самом странном и самом удивительном пароде, какой только есть на свете. Я стану работать над своим романом⁵ тем более свободно, что не буду думать о прохождении его через когти цензуры. Мой арест, вероятно, сделает невозможным печатание моей книги в Москве - очень жаль, но что же делать⁶?

   Я прошу вас почаще писать мне, мои дорогие друзья, ваши письма будут много способствовать поддержанию во мне мужества б эти дни испытаний. Ваши письма и воспоминания о прошедших днях Куртавнеля - вот всё мое богатство, Я долго не останавливаюсь на этом и в боязни расчувствоваться. Вы хорошо знаете, что мое сердце всегда с вами, и сказать это я могу особенно теперь... Моя жизнь кончена, в ней нет больше очарования. Я съел весь свой белый хлеб; будем жевать оставшийся пеклеванный и просить небо, чтобы оно было "очень милостиво", как говорил Вивье.

   Мне не для чего говорить вам, что всё это должно остаться в глубокой тайно; малейшего упоминания, малейшего намека в какой-нибудь газете будет достаточно, чтобы окончательно погубить меня⁷.

   Кстати, мой дорогой друг, получили ли вы 300 руб. сер., посланные через Штиглица; я хотел сказать: получили ли вы мое письмо, посланное четыре дня тому назад вместо с переводным векселем от Штиглица?

   Прощайте, мои дорогие и добрые друзья; будьте счастливы, а я буду радоваться вашему счастью, насколько смогу. Будьте здоровы, не забывайте меня, пишите мне чаще и будьте уверены, что я мысленно всегда с вами. Целую вас есеж и посылаю вам тысячу благословений. Милый Куртавнель, посылаю также привет и тебе! Прощайте, прощайте; пишите мне часто. Еще раз целую вас. Прощайте!

   Ваш

  

   P. S. Вскоре я напишу вам обычным путем. Я напишу вам из Москвы - и в самый день моего приезда в Спасское. Мой адрес по-прежнему: в контору Языкова.

  

   <В начале письма приписка:>

   Письмо мое я адресовал м-ль Борте, потому что по хотел ставить имя Виардо и опасался писать непосредственно г-же Виардо, не зная, в каком состоянии мое письмо ее застанет.

  

  

   С французского:

   Дорогая и добрая госпожа Виардо, я еще не уехал в тот маленький городок Епифань, о котором упоминал в письме вашему мужу¹. Кое-какие дела задерживают меня здесь и задержат до среды - пользуюсь этим, чтобы вам написать. Начну с благодарности за письмо No 2 из Куртавнеля, давно я но получал такого хорошего письма². Оно дышит безмятежностью, спокойным удовлетворением, которым я обязан маленькой Клоди - строчки сжимаются к концу страницы, а их пять! Словом, это письмо сделало меня счастливым. Тем более, что хотя вы и не говорите о своем здоровье, я чувствую, что оно в прекрасном состоянии, крепкое и цветущее благодаря свежему деревенскому воздуху. Дай бог, чтобы я не ошибался и чтобы так было и в туманной Англии, куда, возможно, последует за вами это письмо. (Я посылаю его на улицу Дуо.) Кое-что в вашем письме, однако, меня огорчило - вы знаете, о чем я говорю. Я испытывал настоящие дружеские чувства к Г<уно>, несмотря на некоторые черты его характера, которые но ускользнули от меня и которые я относил за счет его иезуитского воспитания³, и несмотря... Но быть неблагодарным по отношению к вам! Действовать так, как он, это возмутительно - между нами всё кончено - я больше не хочу вспоминать о нем, сохраняя самый живой интерес к его таланту⁴. Жаль, что подобные открытия портят даже прошлое; я не хотел бы теперь думать о времени, когда я видел его сочиняющим первый акт "Сафо"⁵... Ну, не будем больше говорить об этом. Не забудьте о вашем обещании присылать мне всё, что появится о нем на контору Языкова. Подумайте немного о пустыне, в которой я нахожусь...

   Если бы по крайней мере у нас была хорошая погода! Но лето было ужасным. Ни единого сносного дня - холод, истер, дождь - сегодня настоящая зима. Северный ветер завывает вокруг моего домишки, с яростью клонит к земле еще зеленые деревья, срывает с них листья, будто спешит поскорее покончить с тем, что еще осталось от лета. Ледяной дождь хлещет по стеклам - небо то омерзительно тускло-белое, то свинцово-сероо, а дождь всё сильнее! Это ужасно.... а барометр - нише отметки, показывающей дождь. Какая перспектива! Но надо привыкать. Впереди шесть месяцев подобной погоды, да и почему шесть - все девять, до весны!

   Сегодня я получил известие, что мои "Записки охотника" наконец появились в Москве. Следует надеяться, что их издание по причинит мне вреда - они были совершенно готовы в апреле, и если я ждал до настоящего времени, то для того, чтобы показать, что у меня не было ни малейшего намерения бросать вызов кому бы то ни было. Думаю даже, что все, кто их прочитает, воздадут должное моим патриотическим чувствам. Я поручил моему издателю послать вам экземпляр - держите его в своей библиотеке и знайте, что хотя там и нет посвящения⁶, я отдал этот труд под вашу защиту, как и всё, что я думаю и делаю с давних пор.

  

   Вторник.

   Погода всё та же - это и впрямь неслыханно. Только к ней относите, прошу вас, low spirits {грустный тон (англ.).} этого письма, да еще, быть может, к болезни бедной Дианы, которая всё еще продолжается, несмотря на пилюли, которые мне посоветовали ей давать. Увы, мне придется уехать без нее!

   Вчера я прочитал в "Illustrated News", которые получает мой брат, известие о вашем ангажементе в Бирмингеме и Нориче⁷. Жду от вас подробностей, прошу, подумайте обо мне. Кстати, мой экземпляр - или, вернее, ваш экземпляр моей книги будет отослан на улицу Дуэ.

   Прошу прощения, что не закончил эту страницу - нужно посылать письмо на почту. Дорогая госпожа В<иардо>, не проходит и ночи, чтобы я не видел во сне Парижа или Куртавнели... Поверьте, что мой ум и сердце всегда полны вами и вашими близкими. Завтра я уезжаю в Епифань, напишу вам оттуда до конца недели...

   Прощайте. Тысяча приветов всем, с нежностью целую вам руки,

  

  

  

   С французского:

  

   Вы пошлете его на контору Языкова, который получил мои указания. Не забудьте также о музыке Гуно.

   Господи! Как быстро бежит время! Сегодня 21 сентября. Мое письмо не дойдет до вас раньше 15 числа следующего месяца - вряд ля оно застанет вас в Куртавнеле. Где вы проводите зиму? Полагаю, что не на улице Дуэ. Пока я пишу вам, мой брат с Тютчевым объезжают наши земли на предмет раздела. Его маленькая Ольга выздоровела, ибо в противном случае он должен был мне написать¹.

   У г-на Панина одна барышня, немного похожая на вас, вздумала спеть молитву Марии до Роган² приятным, довольно обработанным контральто, хотя голос, со прерывался от страха на каждой поте. Это произвело на меня впечатление и пробудило много воспоминаний. У таких стариков, как я, воспоминания заменяют надежды. Эта барышня довольно долго жила в Италии - я был бы очень рад познакомиться с нею - без ее матушки, одной из тех особ, выражение лиц которых представляет собою смесь сурового достоинства и обыкновенного любопытства - выражение, которое, к сожалению, часто встречается у матерей, имеющих дочерей на выданье. Вид надменный, осанка величественная, благородно-обвислые щеки - и взгляд сороки, ясный и пронизывающий! - когда он направлен прямо на вас. В целом это малоприятно. Панин (это были его именины) - в прошлом достаточно остроумный балагур, женат и отец пяти детей. Какой печальный конец для балагура! Впрочем, это добрый малый, который но разучился еще кусаться, когда представляется возможность, весьма редкое качество среди помещиков... Виват! прибыл порох. До завтра - до сегодняшнего вечера!

  

   Понедельник утро.

   В совершенной спешке добавляю несколько слов - вчерашняя охота была довольно успешной - мы убили 22 штуки - из них на моем счету 10. Мы потеряли много времени в болото, высушенном хорошей погодой.

   Через четверть часа я уезжаю снова с г-ном Андреевым, так как Ваксель подвел меня.

   Прощайте, будьте здоровы. Будьте счастливы и веселы. Желаю вам и всем вашим всего самого лучшего. Обнимаю весь Куртавнель.

  

  

   С французского:

   Вообразите себе ураган, сложный смерч, который не падает, но несется, кружится, затемняет, воздух, хотя сам он и бел, и устилает землю до высоты человеческого роста. Вот какова у нас сейчас погода, дорогая и добрая госпожа В<иардо>. Вы, европейцы, но можете себе представить, что такое русская метель. К счастью, не очень холодно, а не то сколько было бы жертв! Два года тому назад в одной Тульской губернии погибло 900 человек в такую же метель. Но никто не запомнит, чтоб подобная метель случалась в такое время года! Зима точно поторопилась прийти раньше, чем обычно, чтобы утешить нас за скверное лето, только что перенесенное нами. Это похоже на историю человека, который женится на женщине некрасивой и бедной, но глупой! И все-таки я не грущу, несмотря ни на эту отвратительную погоду, ни на предвкушение шестимесячного полного уединения, ожидающего меня. Напротив, я чувствую радостное волнение: ведь передо мною ваше милое письмо, написанное после возвращения в Куртавнель из Англии¹.

   Дорогой и добрый друг, умоляю вас писать мне часто; наши письма всегда делали меня счастливым, а теперь они мне особенно необходимы; я сейчас прикован к деревне на неопределенное время и должен довольствоваться собственными средствами. Ни музыки, ни друзей; да что? нет даже соседей, чтобы скучать вместе! Тютчевы - превосходные люди, но мы с ними плаваем в слишком разных водах. Что же остается мне? Кажется, я вам говорил это не раз: работа и воспоминания. Но для того чтобы работа была легка, а воспоминания менее горьки, мне нужны ваши письма, с отголосками счастливой и деятельной жизни, с запахом солнца и поэзии, который они до меня доносят. Да, кстати, вкладывайте всегда в конверт несколько травинок или лепестков... Я чувствую, как жизнь моя уходит капля за каплей, словно вода из полузакрытого крана; я не сожалею о ней; пусть уходит... что мне с пой делать?.. Никому не дано вернуться на следы прошлого, но я люблю вспоминать о нем, об этом прелестном и неуловимом прошлом, в такой вечер, как сегодня, когда, слушая унылое завывание вьюги над снежными сугробами, я представляю себе... Нет, не хочу наводить тоску ни на себя, ни - отраженно - на вас... Всё, что со мной происходит, еще очень сносно, нужно напрячься под бременем, чтобы меньше его ощущать... Но пишите мне почаще.

   Ах! мой дорогой друг, какая дрожь охватила меня при воспоминании об этих сиестах под тополями, листья которых легко отделялись от веток и мягко падали на нас! О, да! Какое синее было тогда небо, очень боюсь, что никогда уже по увижу такой красоты. Впечатление, оставшееся у меня от всего этого, так живо и глубоко, что стоит мне только закрыть глаза, как я слышу ясный и легкий шепот этих листьев, уже мертвых, но особенно ярких в синено неба, их омывавшей! Известно ли вам, что в одном месте моей книги (получили ли вы ее?) я, как и вы, говорю о деревьях, которые словно опускаются в небо ²? Не впервые нам приходят в голову один и те же мысли...

  

   И, увенчанная грустью,

   Земля погружается в сон...

  

   Эта фраза из "Осени" Гуно³ звучит у меня в ушах с самого начала этой страницы... почему случилось так, что я не могу думать о Г<уно>, как прежде⁴? Ну, да всё равно. Его "Осень" великолепна. Я чувствую, что весь охвачен умилением, но надо освобождаться от него - к чему это?

   Я сейчас открыл на мгновение дверь моего балкона... Бррррр! Какая волна мрачного холода, ледяного ветра и снега... Диана вскочила и отшатнулась в ужасе... Ах, бедняжка! ты не привыкла к такому климату. Бедная ты француженка! Давай сядем рядышком и будем вспоминать о Куртавнеле. До завтра. Но я вас не покидаю.

  

   Вторник.

   Сегодня погода странная, но довольно приятная. Воздух, наполнен туманом; ветра нет вовсе, всё бело - земля и небо; снег тает с легким шумом. Всюду слышен шёпот падающих капель; очень тепло. Я отправляюсь с моими двумя егерями в обход за несколько верст отсюда; надеемся убить немало зайцев.

   Я начал, согласно вашему желанию, маленький очерк об "Игре крестьянина", который займет не меньше четырех страниц; я отошлю его вам в будущий вторник; я не думал, что он выйдет таким длинным⁵... Сейчас вошел мой егерь и сказал мне: "Надо ехать, барин; после вчерашней метели земля словно моется в теплой бане". Я велел запрячь двое саней: мы прокатимся по первопутку. Дорогой друг, я обожаю вашу маленькую Клоди - попросите ее от моего имени позволения поцеловать ей ручонки.

   Скажите Виардо, что я прочел его письмо с большим удовольствием⁶; маленькая сказочка в конце очень забавно сочинена; по такого рода пещи похожи на фокусы пианистов, вся их трудность (и всё достоинство) заключается в исполнении. Но рано или поздно будет видно. В будущий вторник я напишу маленькой Полине. Известно ли вам, что вот уже два года, как она в Париже? Она приехала туда 5 ноября 1850 г.

   Прощайте, дорогой и добрый друг; до следующего письма. Нежно жму вам руки и желаю всего возможного счастья. Тысяча приветов всем.

  

   P. S. Проведете ли вы всю зиму в Париже? Кажется, в Петербурге будут давать этой зимой "Пророка" с участием Крувелли⁷. Я был очень рад прочесть в "Athenaeum" то, что Чорли говорит о вас и вашем голосе⁸.

  

  

   С французского:

  

   Для Полинетты.

  

   Дорогая Полинетта, твое милое письмецо¹ заставило меня покраснеть от того, что я тебе так давно не писал. Ты но подумай из-за этого, что я тебя забываю или что я меньше люблю тебя; я действительно тебя люблю, и всё то, что мне пишут на твой счет, усиливает мою привязанность к тебе; по у меня была пропасть забот всякого рода, что, однако, не мешало мне думать очень часто о тебе.- Вот ты уже и большая девочка, как мне говорят; я буду очень рад тебя увидеть и надеюсь, что мы когда-нибудь увидимся, но всё это еще очень неопределенно². А пока веди себя хорошо, работай, главное - люби обеих твоих мамочек³ и не забывай меня {Далее начато: Поговор<им>}. Никогда не сомневайся в моей любви.- Твой дядя Николай здоров - он в Москве вместе со своей женой.- Я прошу госпожу Виардо послать мне твой дагерротип⁴, попроси ее сделать это, если возможно. Прощай, дорогая малышка, будь здорова. Обнимаю тебя от всего сердца.

  

  

   С французского:

  

   Сегодня день моего рождения, дорогая и добрая госпожа Виардо; именно поэтому я вам и пишу. Во все сколько-нибудь примечательные периоды моей жизни я естественно и неизбежно думаю о вас. Мне тридцать четыре года. Я думал, что Mire только 33, но на днях я обнаружил записную книжку моей матери, куда ею были вписаны, в самый день родов, дни нашего рождения, мои и моего брата. В ней я нашел следующую запись: "Сегодня, 28 октября 1818-го года, в полдень, в Орле, я родила сына, названного Иваном"¹. Следовательно, мне стукнуло ровно тридцать четыре года... Чёрт, чёрт, чёрт! Вот я уже и не молод, вовсе, вовсе не молод... Но что делать!

   Мне кажется, что в прошлом письмо я говорил вам о русской метели; сегодня - настоящий ураган, до того грозный и ужасный, что становится даже прекрасным. Весь дом трясется и трещит, а за окнами кружится белая мгла... Бедняга брат должен был приехать сегодня ко мне прямо после довольно длительной поездки; надеюсь, что он где-нибудь нашел себе приют; Тютчев с женой вернулись вчера одновременно со мною: я ездил на два дня в Орел, город в 55 верстах отсюда. Попробовал немного провинциальной жизни губернского города: это изрядно грустно. Решил твердо не высовывать никуда носа и работать в своих четырех стенах. До завтра, дорогой и добрый друг - желаю вам здоровья, счастья и доброго настроения.

  

   1/13 ноября.

   Не писал я вам эти дни, но сегодня должен написать... Снова годовщина, и знаете, какая? Сегодня ровно девять лет, как я в первый раз был у вас, в Петербурге, в доме Демидова². Я помню это первое посещение так, как будто оно произошло вчера. Это было утром. Пришел я не один; со мной был маленький майор - Комаров... И представьте, несмотря на совершенную смехотворность Этой личности, я всегда с удовольствием думаю о нем; его фигура вызывает во мне множество мыслей и воспоминаний; случайно он оказался связан с тем временем, которое теперь так далеко от меня и которого мне так жаль; я чувствую, как оживают во мне впечатления того сезона, 1843/44 года... Девять лет! Уны, исполнится их и десять, а у меня будет так же мало надежды увидеть вас снова, как и сейчас...³

   Чего мне особенно здесь не хватает, это - музыки. Вот уже шесть месяцев, как я совершенно лишен ее. Госпожа Тютчева, по-видимому, намерена ее забросить; вчера мне стоило невероятного труда усадить ее за фортепиано. Я просил ее сыграть финал "Дон-Жуана"⁴. Она хорошо разбирает ноты и очень музыкальна; по она любит забираться в свою раковину, особенно после смерти дочери. К тому же она слишком любит своего мужа и счастлива только подле него; она мне напоминает иногда тех маленьких зеленых попугайчиков, которых называют неразлучниками и которые держатся всегда вместе. К сожалению, ее муж не очень любит музыку, или, вернее, любит ее, как многие, совсем не за то, что