Тургенев Иван Сергеевич - Письма (1850-1854)

тороны, мне обидно, что Вы полагаете во мне возможность такого уж чересчур дерзостного надувательства. Сочинитель этих стихов, как я уже писал Вам, оказывается, некоторый протопоп, по имени Иван Розов, живущий - Малоархангельского уезда в селе Тапк_и_. Я с ним познакомился во время объезда по деревням, в августе месяце - тогда я не имел понятия о стихотворном его даре - и заметил в нем только ум не совсем обыкновенный. Я намерен по поводу этих стихов вступить с ним в переписку и спрошу его, нет ли у него чего другого - и согласен ли он, чтобы его стихи напечатались в "Современнике". Ответ его я Вам сообщу немедленно¹.

   Ваше письмо так всё наполнено Николаем Федосеевым, что Вы мне не пишете, увидались ли вы с Тютчевым, который уже давно выехал из Москвы в Петербург. Он может Вам сообщить подробности о здешней нашей жизни. Скажу Вам - только между нами - что его управление окончательно меня ухлопало. Невероятно даже сказать, что потрачено. Поверите ли Вы, что у меня выходило в год 425 сажен дров! Я теперь стараюсь по {Далее зачеркнуто: времени} мере возможности собрать обломки после кораблекрушения, в чем мне помогает мой дядя, которому я, вероятно, передам управление в сознании своей собственной совершенной неспособности,

   Я эти дни ничего не делал; разбирал присланную мне Фетом первую книгу "Од" Горация, им переведенных. Много славянских слов - много неясных и натянутых стихов,- но вообще - перевод превосходный и останется в литературе².

   Он переводит рифмами, чт_о_, по-моему, очень хорошо и верно - гармонию следует прежде всего передавать гармонически,- а подделки под древний размере кавычками <img src="t02_32.jpg"> наверху - на поверку выходит просто какая-то ломаная проза³. Вот, например, начало 2-й "Оды" (но не показывайте никому - Ф<ет> может как-нибудь узнать и рассердиться - поэты ведь такой народ!).

  

   Довольно уж Зевес и градом и снегами⁴

   Всю землю покрывал, ничем неумолим:

   Уж под его рукой, краснеющей громами,

   Трепещет древний Рим:

   Трепещет и народ, чтоб Пиррину * годину,

   Исполненную чуд, опять не встретил взор -

   Тот век, когда Протей ** погнал свою скотину

   Смотреть вершины гор -

   И рыба втерлась там в вязовые вершины,

   Где горлице лесной была знакома сень -

   И плавал посреди нахлынувшей пучины

   Испуганный олень. (NB. Верность изумительная!)

  

   * Девкалион и Пирра.

   ** Протей - был пастухом морских чудовищ.

  

   Вот ода к Тибуллу⁵:

  

   Мой Альбий, не тоскуй без меры, огорчен

   Глицерой ветреной - и, грусти не тревожа,

   Элегий ты не пой - о том, что предпочтен

   Тебе годами помоложе.

   Кир, в Ликориде жар любви воспламенив,

   Забыл ее чело, стесненное кудрями,

   Для гордой П_о_лои; но прежде козы нив

   Сойдутся с горными волками

   Чем Полоя пойдет с противным наглецом;

   Венера хочет так; ей весело неравных

   И телом и душой вязать одним ярмом

   В игре причуд жестоконравных,

   Я сам, как бог любви мне счастье обещал,

   Мирт_а_ле отдался в приятные оковы -

   А волны Адрия у калабрийских скал

   Не столь кипучи и суровы.

  

   К Агриппе⁶

  

   Тебя петь Варию *, Герой непобедимый!

   Стихов Меонии орел - он скажет нам,

   Чт_о_ воин совершал тобою предводимый

  

  Верхом иль по волнам.

   А я, Агриппа, мал на это от природы -

   Ни Пелеида гнев жестокий не спою -

   Ни Одиссея бег двоякий через воды -

  

  Ни Пелопса семью.

   Мне стыдно унижать, не слушая сознанья

   И музы, давшей мне напев не боевой,

   Твои и Цезаря великого деянья

  

  Убогою хвалой.

   Кто воспоет, как Марс блестит в броне алмазной?

   Как черен весь в пыли троянской Мерион?

   Иль как Тидид везде в борьбе разнообразной

  

  Палладой вознесен?

   А я пою пиры, да дев, в жестоком гневе

   На юношей в бою острящих ноготь свой -

   Хоть будь свободен я, хоть пламеней я к деве -

  

  Таков обычай мой.

  

   * Эпический поэт.

  

  

   Попадаются стихи чрезвычайно сладкие, напр.:

  

   К Хлое⁷

  

   О Хлоя, ты бежишь меня, как лань младая,

   Которую, вдали от матери - в горах,

   Чуть ветер шелохнет, вдоль по лесу порхая,

  

  Тревожит ложный страх.

   Терновника ль вздрогнут встревоженные сени,

   Иль ящерицы где кустами пробежат

   Зеленые - у ней и сердце и колени

  

  Невольно задрожат.

   Ведь я не тигр, не лев, свирепый царь пустыни,

   Не с тем, чтоб погубить, ищу тебя поймать;

   Пора красавице, созревшей для мужчины,

  

  От матери отстать.

  

   Зато в иных стихах сам чёрт ногу переломит, Я сегодня же посылаю к Фету огромное письмо, где выставлены все самомалейшие ошибки⁸, Надеюсь, что он послушается и исправит их. Я взялся напечатать этот перевод на свой счет - toujours entre nous⁹. Он написал комментарий преподробный (недаром немец!). Это надо будет сжать. К чёрту эрудиция!¹⁰ А хоть из второй руки - как всё латинское - хорошая вещь - всё древнее, что ни говори!

   Это больше всего меня занимало в последнее время. А у Вас Рашель¹¹, Лагранж и всё и вся! Сообщайте мне ваши новости - здесь ведь глушь страшная - не забудьте.- Особенно теперь. Небольшая моя штука, о которой я писал Вам, совсем на мази - Вы ее скоро получите¹². Плохо, батюшка, когда приходится, как медведю зимой, жить собственным жиром - хоть оно и имеет свои хорошие стороны - что делать - стерпится, слюбится.

   Прощайте, милый П<авел> В<асильевич>, будьте здоровы и пишите.

  

  

   Любезный Миницкий, я было хотел написать Ван вместе с Колбасиным - да не удалось - пишу теперь отдельно¹. Из письма Колбасина Вы, вероятно, уже знаете наше положение - он не остается здесь по той серьезной причине, что, когда я его приглашал, я думаю, что буду сам в состоянии заниматься хозяйством, а он будет помогать мне - но это оказалось совершенно невозможным, особенно при окончательно расстроенном положении, в котором Тютчев, при всей своей честности, по недостатку опытности оставил дела мои - и я решился теперь же всё передать дяде². Мне совестно, что я вытащил понапрасну бедного Колбасина из Петербурга - но я его вознагражу за это - а главное, надо ж на его беду. чтобы он занемог - болезнью вовсе не опасной, но продолжительной. Делать нечего! Надобно взять терпенье - post nubila sol - говорит латинская пословица. Когда-то это солнышко проявится! Вы намерены жениться...³. Это дело такое, о котором в общих словах говорить трудно. Желаю, чтобы Вы нашли в браке счастье. Для Вас это легче, чем для многих других - Вы человек любящий и привязчивый, созданный для тихого довольства семейного кружка. Изберите себе при этом какое-нибудь постоянное занятие.- Почему Вы ссылаетесь на меня, говоря, что больше писать не станете? Это напрасно - Ваша статья о "Фадетте"⁴ была молода - но горяча и умна. Печатать ее не следовало, - но она же могла служить ручательством тому, что Вы со временем напишете вещь, которую можно и должно будет напечатать. Вы меня знаете настолько, чтобы быть уверенным в искренности моих слов. Не могу теперь же не сказать Вам, что Ваши выражения в отношении ко мне меня душевно трогают. Всегда приятно заслужить привязанность - но от такого человека, как Вы,- вдвойне приятно. Поверьте - я умею ценить это - и с удовольствием думаю о возможности свидеться с Вами когда-нибудь в Одессе. Возможность эта, правда, довольно отдаленная - но авось когда-нибудь дела мои примут лучший оборот.

   Я переезжаю на зиму в Орел и уже нанял квартиру⁵. Я Вам тогда дам знать об этом и вышлю адрес. Прощайте, милый Иван Федорович, желаю Вам всего лучшего на свете. "Нахлебника" для Вас переписывают - а ноты я Вам вышлю из Орла⁶. Дружески жму Вам руку и остаюсь

  

   P. S. Поклонитесь от меня Касаткину.

  

  

   Письмо Ваше¹, как Вы, вероятно, уже знаете, дошло до меня очень поздно, любезный Александр Павлович, по милости мельника, который и до сих пор, несмотря на самые положительные обещания, носу не показывает. Я, право, не знаю, как благодарить Вас за Ваше дружественное расположение ко мне - и за Вашу услугу в деле описи Кадного, по которому до будущего года всё уплочено сполна.

   Я уже писал, по Вашему совету, в Москву, чтобы обратились к Ходневу - а квитанцию послали бы Вам, если бы не надеялся, по словам Колбасина², иметь удовольствие увидеть Вас скоро у себя.

   Я в начале декабря переезжаю на жительство в Орел³, но до того времени всё буду в Спасском - и около 20-го ноября с нетерпением буду ожидать Вас.

   Благодарю Вас также за Ваше наблюдение за моими начальниками, которые, кажется, сильно нуждаются в таком наблюдении, если судить по учиненным ими проделкам при замолоте. Туда теперь посылается опытный человек⁴ - а Вам опять усердный поклон за то, что надоумили мужиков прийти сюда с донесеньем. Должен Вам сознаться, любезный Александр Павлович, что я едва ли не намерен отказаться от управленья моим именьем; на это нужны способности, которых я в себе но признаю, и особого рода твердость характера, которой во мне нет. Верно - щелкоперы должны оставаться щелкоперами до конца дней своих.

   Я думаю поручить мои имения дяде моему Николаю Николаевичу, который хорошо их знает - и если последнее время не мог действовать как бы следовало - то виноват в этом был не он, а покойница маменька и пресловутая контора⁵. Видеть дурное, подмечать его и самому его исправлять - великая разница! Я русского мужика знаю, но возиться с ним не умею и не могу - не так создан, что прикажете делать!

   Итак - я надеюсь увидеть Вас скоро. Пожалуйста, поклонитесь всем жителям Ситова⁶ и его окрестностей - о которых я сохраняю самое приятное воспоминанье.

   Будьте здоровы - крепко жму Вам руку - и остаюсь душевно Вас любящий Иван Тургенев.

  

  

   У нас с Вами, любезный Анненков, не переписка идет - а просто перестрелка - раз за разом - только держись - и это меня крайне радует. Это очень мило с Вашей стороны - все другие мои корреспонденты приумолкли,- но пока Вы мне не измените - я горевать по буду. О существо, исполненное глумления! Не стыдно ли Вам продолжать намекать на то, что "должно быть" - я написал посланные Вам стихи¹ - да я бы, во-первых, давно в том сознался - а во-вторых, неужели Вы по тону моего первого письма не могли видеть, что я был так же озадачен, как Вы? Кончится тем, что я вышлю Вам corpus delicti - замасленный лист бумаги, на котором написан оригинал. Я уже послал к тапковскому попу запрос - и тотчас Вас уведомлю, какой я получу ответ². - А я не виноват, что "Атенеум" меня произвел в "лингвисты" - и нахожу это название даже обидным³.

   Из Москвы получил я известие, будто там происходит литературный скандал. Явился какой-то актер Горев-Тарасенков и обвиняет Островского в присвоении себе его комедий из купеческого быта. Мне кажется, это вздор - и во всяком случае это невеселая вещь⁴.

   Жена Тютчева - женщина замечательная, и Вы очень верно поняли ее. Чувства и чутья у ней бездна,- чувства - не в сентиментальном, разумеется, смысле. В музыке она с необыкновенной быстротой всегда схватывала, в чем дело, и вообще в ней очень редкая смесь тонкости и дельности - простоты - и хитрости, не лукавства - а хитрости. Я раз нарочно при всем тютчевском семействе прочел стихотворение Пушкина "Туча" - предварив, что, по-моему, в нем один слабый стих ("И молния грозно тебя обвивала"). Она тотчас его отгадала (другие все смотрели как гуси на гром - у доброго Тютчева понимания художественного совсем нет) и, когда я закричал: "браво" - она вся вспыхнула - потому что она очень самолюбива, при всей своей ясности. Я понимаю, что в эту женщину можно влюбиться - но она вся поглощена своим мужем - и сверх того в ней есть что-то безжизненное, которое не привлекает. Я часто себя спрашивал, каким образом может она быть сестрой своей сестры и дочерью своей несносной матери? Она весьма робка - но, когда обживется и привыкнет к кому-нибудь,- говорит {Далее зачеркнуто: Семья}. Я всегда с большим удовольствием слушал, когда она пробирала (в ней желчи не мало) свою сестрицу или Дарию Ивановну - в Петербурге она будет больше смекать про себя.

   То, что Вы говорите о Рашели - давно замечено. Она - en province et a l'etranger - считает нужным "поддавать пару". Модные журналы - т. е. журналы мод - Вы знаете, того же придерживаются⁵.- А хотелось бы мне - черт возьми - послушать Mme Lagrange! Но увы! Какие у меня могли быть надежды - окончательно лопнули,- и я опять закупорен по крайней мере на год⁶. Надо будет стараться извлечь из этого посильную пользу.

   Я уже нанял дом в Орле и переезжаю туда около 1-го декабря. Квартера поместительная, и если б Вы вздумали приехать на выборы (которые начнутся 1-го февраля) - Вам было бы очень удобно у меня. Повару меня,.как я уже писал Вам,- очень хороший.

   Что Вы мне ничего не пишете об издании Пушкина? Я из этого заключаю, что оно идет своим порядком.

   Сегодня не пишется что-то. Меня смущает большое белое пятно моего окна (белое небо, белый снег на земле). Однако я Вам напишу еще раз перед отъездом отсюда в Орел. Что мне покажет жизнь в губернском городе? Посмотрим.

   Прощайте - будьте здоровы - жму Вам руку. Поклонитесь друзьям, Тютчеву и его жене.- Смотрите, не влюбитесь в нее - если б Вы были женщина, Вы бы любили узкие корсеты не потому, что это красиво - а потому, что это стесняет. В Лагранже тоже должно быть что-нибудь сжимающее.

   Прощайте, милый П<авел> В<асильевич>.

  

  

   Очень было мне приятно получить от Вас, наконец, письмо¹, любезный Сергей Тимофеевич - и очень неприятно узнать, что причиною Вашего молчания было Ваше нездоровье². Надеюсь, что установившаяся зима поможет Вам - лишь бы белизна снега не повредила Вашим глазам. Не оставляйте меня без вести о себе.

   Мой, как Вы называете его, полный тезка³ будет принят в Спасском с отверстыми объятиями. Кроме того, что я надеюсь побеседовать с ним, так как давно уже это мне не удавалось - сам по себе он очень мне мил и симпатичен. Поручение ему досталось интересное⁴, и я уверен, что он превосходно его исполнит.

   Я, кажется, уже писал Вам, что я намерен переехать на зиму в Орел (я выезжаю отсюда после Николина дня) - что же касается до управления дел моих, то я призвал на помощь дядю, брата моего отца, который при покойнице матушке лет двадцать этим занимался. Видно, наш брат щелкопер действительно ни к какому дельному занятию не способен. Что делать! Всего не соединишь и не обхватишь - и дай бог, чтобы в своем-то, в собственном ремесле не делал промахов на каждом шагу!

   За литературу я только что начинаю приниматься - до сих пор всякие другие дрязги сидели в голове сиднем. Первое, что я копчу - будет непременно статья для Вашего "Сборника"⁵. Я в Орел повезу также свой роман⁶, который я во многом переделаю. Я немного охладел к нему - однако чувствую, что надо его кончить и развить те характеры и мысли, которые только еще обозначены в первой части.

   У нас совершенно стала зима. Барометр на 2 градуса выше "ясного" - обледенелые деревья блестят на солнце как стеклянные - и снег всё затянул твердой белой корой. А завтра Введенье - или, как говорят, "Введеньё, которое ломает леденьё". На оттепель не похоже. Притом снег лег не на сырую, а на сухую землю. Но вот увидим - а пока - зимний путь чудный.

   Доставили мне 3-ыо и 5-ую главу "Мертвых душ" (2-й части). 3-ья глава, где Петух и Костанжогло - удивительна - но 5-ая с небывалым и невозможным откупщиком Муразовым...⁷ Лучше не говорить о ней - и набросить, как почтительные сыновья Ноя - покров на обнажившегося нашего литературного отца⁸.

   С удовольствием послушаю я статью о Державине⁹ и постараюсь узнать от И<вана> С<ергеевича> - в чем именно состоит новая грамматическая система К<онстантина> С<ергеевича>¹⁰. Я никогда не занимался языком русским теоретически и плохо знаю его историю - но у меня есть на его счет некоторые мысли - посмотрю, совпадают ли они с воззрением Вашего сына.

   Прощайте, добрый С<ергей> Т<имофеевич> - пожалуйста, не забывайте меня - а главное - как можно скорее выздоравливайте. Если не можете писать или читать - то играйте в карты - это мне напоминает то тинтер_е_, которое я узнал у Вас в Москве и где трефы играют такую важную роль. Помните, еще покойный Загоский играл с нами.

  

   Иных уж нет,- а те далече,

   Как Сади некогда сказал¹¹.

  

   Кстати, давно Вы не читали восточных стихотворений Пушкина? Перечтите их - я от них безумствую¹². Еще раз прощайте - жму Вам крепко руку и кланяюсь Вашему семейству.

  

   P. S. Славную мысль Вы возымели насчет 2-го издания "Записок об уженье"¹³. Чем больше от Вас - тем лучше,

  

  

   Прежде всего, любезный Анненков, позвольте мне выразить свое удивление насчет Вашего разрыва с А<рапетовым>¹. Я вижу - точно:

  

   И всюду страсти роковые -

   И от судеб защиты нет².

  

   С другой стороны, я очень понимаю, как это всё могло случиться. Заметьте, что когда человек удивляется чему-нибудь - он немедленно находит точку, ставши на которую он видит, что удивляться-то в сущности было нечему. Надеюсь, что всё это опять уладится и попадет в свою колею.

   Третьего дня заезжал ко мне, проездом в южные губернии, И. С. Аксаков³. Очень я ему обрадовался - как Вы можете себе представить. Он целое утро рассказывал мне о Москве, Петербурге и о прочем - читал мне кое-что из своих произведений. Что он говорил - я Вам пересказывать не стану. Вы ведь его знаете. Он Вас ценит и любит. Он очень благородный малый - в нем столько же рыцарского, сколько русского - и ума в нем много - а тяжеленько ему жить. Кровь в нем не довольно легка - как он сам признается. Нашему брату, свистуну, жить легче. Он не способен лежать пупком кверху и мирно улыбаться собственному бездействию - а это дело хорошее.

   Кстати, дело с живописцем Федосеевым приняло новый оборот. Стихи, как теперь достоверно известно через другого его знакомого, вольноотпущенного, живущего в Москве, выписаны из - "Северной пчелы" 1840-го года⁴. Но Федосеев, жалея о потере своей репутации, представил мне свою "Систему Мира", и эти стихи действительно его - вот образчики:

  

   Злова семя нравы

   Сеет везде злодей,

   И рвут как тираны

   Неистово люди людей -

   Кто в должности ходит,

   Ото всех имеет честь,

   А как полдень приходит,

   Ищут наилучше ему есть.

  

   Эти стихи более вероятны. Всё дело приняло теперь интерес более психологический - и Федосеев представляет предмет для комика.

   А со мной случилось следующее. Вместо того, чтобы кончить вещь, о которой я писал Вам⁵, какой-то бес меня обуял, и я в несколько дней настрочил довольно большую повесть, которую вчера отдал переписать, и на следующей неделе пошлю к Вам. Мне кажется, это вышел вздор - и я прошу Вас, если Вы найдете, что не стоит это печатать, бросьте это в огонь, но скажите свое мнение. Вещь эта называется - "Два приятеля"⁶. Пока Вы не узнаете, что это такое, пожалуйста, не говорите о ней никому.

   Не без некоторого умиления узнал я от Аксакова, что петербургские друзья придерживаются тех же самых шуточек и прибауточек, как два года тому назад. Постоянство похвальное! Поглядишь, каждый из нас сделается "старик, по-старому шутивший" - только уж никак нельзя будет прибавить: "отменно тонко и умно"⁷.

   Посылаю Вам заграничное письмо, прибывшее сюда третьего дня на имя Тютчева. Передайте ему это письмо вместе с дружеским моим поклоном - и скажите ему, что я буду отвечать ему на следующей почте. Не оставьте меня без сведений о нем. Я думаю, ему теперь должно быть довольно трудно.

   И. С. Аксаков поощрил меня насчет моего романа⁸ - и я, как только перееду в Орел, примусь за разработку этого произведения, к которому я было порядком охладел.

   У нас совершенная зима - деревья обременены инеем - небо и земля, всё бело - словно молочное море индейской мифологии⁹. Были морозы порядочные, даже до скрипу, теперь оттеплило. Введенье, говорится, ломает леденье.

   У меня здесь есть сосед, некто Каратеев, малый лет 22, очень неглупый - хоть и глуздырь¹⁰ пока. В нем очень иного симпатического - но он немножко перемокшие слишком.

   О войне говорят здесь все, даже простой народ. Всем очень хочется, чтобы мы побили турков - и есть какая-то досада против англичан¹¹.

   А впрочем, прощайте. Это письмо вышло всё как-то очень отрывисто. Крепко жму Вашу руку и прошу поклониться Коршу, Тютчеву, Языкову и т. д.¹²

  

   P. S. Присылка новых "Приятелей"¹³ - не помешает присылке другой моей вещи, которая явится к Вам, как только окончится. Ужасно завидую Вам, что Вы будете слышать "Моисея"¹⁴.

  

  

   Дорогой гость, о приезде которого Вы меня предуведомляли, любезный Сергей Тимофеевич, был у меня третьего дня¹ и просидел {Далее зачеркнуто: у меня} до вечера. Вы можете себе представить, как я был ему рад - и как много мы с ним толковали и разговаривали. Это посещение было для меня истинным праздником. Желаю, чтобы деятельность, которой он теперь себя посвящает, его удовлетворила - Обидно видеть такой запас сил, которые никуда не идут. Для него это еще тем тяжело, что у него нет той беспечности, по милости которой наш брат свистун коротает свой век без особенной скуки².

  

   Сообщаю Вам, любезный С<ергей> Т<имофеевич>, известие, сейчас мною полученное - государю было угодно дозволить мне выезд из деревни и возвращение в С. Петербург³. Я уверен, что Вы будете сочувствовать моему удовольствию - а мне более всего приятна возможность видеться с друзьями, между которыми Вы занимаете одно из первых мест. Я выезжаю отсюда тотчас после 6-го декабря - на этот раз я в Москве не могу остановиться более, чем на день - но на возвратном пути (я в Петербурге пробуду около месяца) - непременно заеду к Вам в Абрамцево⁴ и погощу у Вас. С удовольствием думаю уже теперь о нашей встрече.

   Посылаю Вам статью Вашу о Державине⁵. Она чрезвычайно интересна и любопытна - и хотя великий поэт является в ней в чуть-чуть комическом свете, тем не менее общее впечатление трогательно - словно из другого мира звучит этот голос. Непременно надобно напечатать эту статью.

   Писать больше некогда - я не хотел отложить этого известия до другой почты - а теперь крепко жму Вам и К<онстантину> С<ергеевичу> руку и говорю - до свидания.

  

  

   Милый дядя, я оттого не отвечал тебе на радостное известие о рождении моей сестры, а твоей дочки, что я всё поджидал тебя в Спасское по твоему обещанию, но теперь посылаю к тебе нарочного с известием, что сегодня пришло ко мне письмо от гр<афа> Орлова с объявлением мне свободы и позволения въезжать в столицы. Мне также пишут из Петербурга, что мне нужно явиться туда хотя на короткое время для принесения моей благодарности¹. Вследствие этого, прошу тебя, если тебе возможно, приехать сюда как можно скорее, чтобы переговорить со мной и взять на руки дела². Хоть дней на 10 приезжай. Дом в Орле стал теперь не нужен - потому что если я приеду, то только на выборы. Надеюсь, что все твои здоровы и благополучны, заочно обнимаю тебя и всех - и сестру целую³. В ожиданье скоро тебя увидеть

  

  

   Вы уже, вероятно, знаете, любезный П<авел> В<асильевич>, что мне позволено вернуться в Петербург¹ - и потому я об этом распространяться не стану. Мне весело, что я опять попал в общую колею - и я очень благодарен за это позволение - тем более, что и для моего здоровья оно очень полезно.

   Я думаю выехать отсюда около первых чисел {Далее зачеркнуто: ноября} декабря - в Москве я не остановлюсь - и потому мы, бог даст, скоро увидимся. Я Вам пишу это в середу, а мой секретарь - или, говоря проще - конторщик переписывает мой рассказ, и если он будет готов к субботе (дню почты) - я Вам все-таки его вышлю²; читаю я плохо - да и Вам, я думаю, будет так сподручнее. Мнение свое Вы мне скажете при свидании. Боюсь я только, как бы это Мнение не ограничилось молчаливым указанием на камин. Повторяю - эта вещь как-то написалась сама собою, и я, без шуток, совершенно не знаю, что это такое?

   А приятно мне думать, что я скоро всех вас увижу. Я уже было нанял дом в Орле, и я не покидаю мысли съездить туда на выборы. Этого этюда я пропустить не хотел бы.

   Вот еще о чем я хочу Вас просить. Так как я с собой возьму весьма малое количество денег - и буду стараться жить как можно экономнее, то не можете ли Вы - так в свободные часы - осведомиться о каких-нибудь двух комнатках меблированных. Я беру с собой одного человека - он же и повар - потому что с моим желудком мне о ресторанной пище думать нельзя - поэтому маленькая кухня необходима. Я бы очень был благодарен Вам за это. На первых порах я остановлюсь в гостинице - в тотчас дам Вам знать.

   Не ожидал я так скоро увидеться с Вами! Это мне очень приятно.

   От Фета я получил письмо и 2-ую книгу Горация. Перевод также хорош - а на мои замечания он не согласен - и особенно стоит за славянские слова. Впрочем, я Вам всё это покажу в Петербурге - и мы с Вами потолкуем об этом - и о многом другом³.

   В субботу прибавлю еще несколько строк. О своей свободе узнал я из письма, адрессованного прямо ко мне графом Орловым, что очень любезно с его стороны⁴.

   Я получил Ваше письмо⁵ - и хотя не Вы первый известили меня о перемене, произошедшей в моих обстоятельствах - но я благодарен Вам за эту дружескую и любезную мысль. Советы Ваши очень дельны - Вы можете быть уверены, что я себя буду вести так, что не подам никому повода к осуждению. Через Москву я проеду почти не останавливаясь - а в Петербурге буду жить для литературных занятий, кружка друзей, музыки - и Шахматов. Надобно сказать, что я сделался страстным шахматным игроком. Пора угомониться - недаром я стал сед, как крыса.

   Кажется - переписчик мой не успеет окончить рассказа - и я привезу его сам в Петербург. Я, может быть, раньше отсюда выеду, чем предполагал, а именно - 5-го декабря.

   Я в последнее время много занимался перечитыванием старых русских журналов. Оказалось, что всё можно читать и во многом можно еще принимать интерес - кроме произведений двух авторов - Дружинина⁶ и Авдеева⁷. Д<ружинин> невыносим своей напряженной ложью - А<вдеев> грошовой пошлостью, лежащей в основе всего, что он выпустил на свет. А язык у обоих легкий и быстрый. Очень умна одна, (кажется, Ваша) статья в 49-м году "Современника" о русской литературе⁸, хотя мнение Ваше о Дружинине, вероятно, с тех пор определилось яснее. Мне одни имена его героев - Ланицкий, Радденский⁹, производят давление под ложечкой.

   Переписчик не кончил - и потому я привезу рассказ¹⁰ сам. Выезжаю я отсюда в четверг, 3-го числа, и, если буду жив, прибуду в П<етербур>г 6-го или 7-го. Скажите от меня Тютчеву - что вольная Аграфены уже получена и я ее привезу. Если придут к Вам письма на мое имя (я позволил себе так распорядиться) - храните их у себя.

   До свидания, милый А<нненков>. Заочно обнимаю Вас.

  

   P. S. Будьте так добры, заезжайте к Исакову (В. А. на Невском, против католической церкви) и скажите ему, что если он еще не посылал ко мне книг, чтоб он подождал.

  

  

   Вам, вероятно, Колбасин пишет о перемене, происшедшей в моих обстоятельствах¹, любезный И<ван> Ф<едорович> - но я не отказываю себе в удовольствии написать Вам об этом сам, зная, что Вы будете этому сочувствовать. Я рад, что попал опять в общую колею. Теперь есть вероятность для меня свидеться с Вами - я, если буду жив в будущем году, непременно съезжу на Юг и в Одессу. Теперь отправляюсь в Петербург. Непременно буду писать к Вам оттуда и надеюсь, что и Вы будете отвечать мне. Желаю Вам удачи во всех Ваших предприятиях, здоровья и приятной деятельности. Жму Вам крепко руку и остаюсь

   С. Спасское.

   28-го ноября 1853.

  

  

   Сегодня пятый день, что я приехал сюда, любезный и добрый Сергей Тимофеевич - и я еще не успел хорошенько оглядеться - а потому не ждите от меня путного письма¹. Я хочу дать Вам пока мой адресc - а именно: я поселился в Поварском переулке, в доме Тулубьева, близ Владимирской.- Мне очень было бы приятно, если б Вы написали мне несколько строк о себе и о Ваших. Имеете ли вы известие от Ивана Сергеевича? Как он начал свое дело?²

   Меня здесь все встретили очень любезно и благосклонно - буду стараться, чтобы и впредь эти чувства не изменились.

   Я уже видел Рашель - но отлагаю поговорить о ней и многом другом до следующего письма³.

   Будьте здоровы - крепко жму Вам руку, кланяюсь всем Вашим и остаюсь

  

  

   Я бы тотчас отвечал Вам, любезный Леонтьев, если б в тот же день Краевский мне не сказал, что он уже написал Вам о вашей статье, и Вы, вероятно, уже распорядились насчет ее, т. е. отдали ее Каткову¹. Мне кажется, этак во всяком случае будет лучше.

   Не знаю я, какие денежные предложения Вам делал Краевский - я в этом отношении имею влияние только на "Современник" - и, я думаю, мог бы достать Вам из этого источника несколько денег, если б я мог показать что-нибудь Ваше, хотя небольшую статью, в виде казового конца или образчика. Если у Вас что-нибудь есть в таком роде, пришлите мне (вот кстати мой адресе: близ Владимирской, в Поварском переулке, в доме Тулубьева).

   Извините краткость этого письма; я Вам через несколько времени, может быть, буду в состоянии сказать что-нибудь положительное, а теперь прошу Вас верить в искреннее уважение, с которым остаюсь

  

  

  

  

   Давным-давно собирался я писать к Вам, любезный и добрый Сергей Тимофеевич - да всё не мог улучить свободного времени - сегодня, однако, решился дать Вам весть о себе.- Прежде всего искреннее спасибо Вам за "Травлю перепелок"¹, которую я не прочел, а проглотил целиком. Это превосходная вещь - и написана тем славным русским языком, которым Вы одни владеете.- Кстати, в 3 No "Современника" будет напечатано письмо мое к Вам², в котором изложится мнение одного здешнего охотника и хорошего моего знакомого, доктора Берса - о разных темных вопросах, касающихся до прилета и улета дичи. Кажется, его замечания справедливы и во всяком случае могут вызвать ответ с Вашей стороны.

   Здоровье мое в последнее время стало опять немного поправляться - моя болезнь состоит в гастрите или хроническом желудочном расстройстве, часто сопровождаемом лихорадкой и бессонницей. Мне очень жаль, что и Вы не совсем в своей тарелке - авось весна нас обоих поправит - а Вы ждите меня непременно в первых числах апреля или даже в конце марта.

   Я здесь веду жизнь хотя не рассеянную - но как-то растраченную на тысячу мелочей и т. д. Впрочем, я сделал здесь две хорошие вещи: уговорил Тютчева (Ф<едора> И<вановича>)³ издать в свет собранные свои стихотворения и помог Фету окончательно привести в порядок и выправить свой перевод Горация⁴. Сам же я ничего Пока не делаю - надеюсь приняться за дело в деревне.

   Сегодня вышел здесь манифест о войне с Англией и Францией. Вы, вероятно, скоро его получите, если уже не получили.

   Вы мне ничего не пишете об Ив<ане> Серг<еевиче>⁵. Думаю, что он здоров и работает. Спасибо К<онстантину> С<ергеевичу> за его поклон. Жму вам всем руки - и говорю; до свидания.

  

   P. S. Издание Пушкина подвигается, хотя очень медленно⁶.- Пользуясь отъездом английского посланника⁷, я купил очень дешево 2 отличных английских ружья Форсайта.

  

  

   Любезный Александр Васильевич, прошу Вас завтра (в четверг) к себе обедать. У меня будет Лонгинов и торжественно прочтет посвященную Вам поэму¹. Надеюсь, что Вы непременно будете. До свидания.

   Середа утром.

  

  

   Votre lettre du 21 fevrier¹ ne m'est parvenue qu'hier, chere et bonne Madame Viardot - et apres y avoir murement reflechi - voici ma reponse.- Je vous prie de replacer Pauline chez Mlle Renard.- Je sais tres bien tous les inconvenients, qui peuvent en ressortir - mais je sais aussi qu'en agissant autrement - tout ce qui a ete fait jusqu'a present serait detruit sans aucune compensation. - Elle echangerait une position peu enviable, il est vrai, mais pourtant naturelle contre une position fausse et, je dirais, presque impossible. A quoi bon rattacher un lien qui est et doit rester - rompu? Je concois parfaitement qu'il vous serait impossible de surveiller son education avec toutes les fatigues et les travaux que je prevois pour vous - avec toute l'incertitude des temps qui s'ouvrent devant vous - mais je sais que, confiee uniquement a Mlle Renard Pauline peut encore devenir ce que le ciel veut qu'elle devienne - tandis qu'ici sa position serait des plus penibles.- En un mot, voici ma decision - il faut la replacer chez Mlle Renard,- Avant quinze jours vous recevrez les 1200