Тургенев Иван Сергеевич - Письма (1855-1858)

    Русских здесь немного - по крайней мере я знаком с немногими⁵. Да и бог с ними! Из 50 заграничных Русских - лучше не знакомиться с 49-ю. Всех их втайне съедает скука, та особенная, заграничная скука Русская, о которой я когда-нибудь напишу статейку⁶. Из здешних художников самый замечательный Иванов - и в его картине (которую он мне показал под секретом) - есть первоклассные красоты.

   А что делается у нас в России? Здесь ходят разные противоречащие слухи⁷. Если б не литература, я бы давно вернулся в Россию; теперь каждому надобно быть на своем гнезде. В мае месяце я надеюсь прибыть в деревню - и не выеду оттуда, пока не устрою моих отношений к крестьянам. Будущей зимой, если бог даст, я буду землевладельцем, но уже не помещиком и не барином⁸.

   Это письмо отнесет Вам Анненков. Познакомьтесь с ним; Вы его полюбите. Он прекрасный, умный и милый человек⁹.

   Напишите мне несколько слов (по-французски, разумеется) о Вас самих; о Вашем муже и Вашем сыне. Всё ли Вы живете на Фурштатской, и что делает Ваша приятельница Mme Vêriguine? Очень бы я был Вам благодарен, если б Вы мне сказали слово о том, где вдова Еврейнова и что делает ее необыкновенная дочь Лидия?

   Прощайте; желаю Вам всех возможных благ и крепко жму Вашу руку. Мой адресс - Rome, poste restante. Это вернее всего.

   Р. S. Пришлите мне Ваш верный адресс.

  

  

   От Боткина получал я постоянные известия об Вас¹, любезнейший Афанасий Афанасьевич - и вот, наконец, пришло от Вас письмецо ко мне, за которое сердечное Вам спасибо. Я очень рад слухам о Вашем счастье² - и хотя искренно сожалею о потере всех парижских дорогих покупок³, однако при отсутствии большего несчастья - это еще с рук сойти может. Взгляните на этот пожар как на перстень Поликратов, брошенный в дар завистливым богам⁴.- А потрохи не дождались меня!⁵ Что делать! Частью виновато в этом красноречие В<асилия> П<етровича>⁶,- а частью мне самому не хотелось вернуться в Россию после годовой отлучки - с пустыми руками. Я надеялся, что, расставшись с Парижем, я расстанусь с мсею болезнью-; я рассчитывал на здешний климат... Но увы! j'ai comptê sans mon hôte... Болезнь поймала меня и здесь - и так больно кусается, что я, пожалуй, не вытерплю и уеду из Рима, как уже уехал из Парижа и других мест. Плохо мне - да что говорить об этом.

   Спасибо за известие о Толстом и его {Далее зачеркнуто: жене} сестре⁷. Скажите им, что очень они не худо бы сделали, если б написали мне.

   Что Вам сказать о Риме? Вы здесь были - и сами знаете, какое он впечатление производит на нашего брата, северяка⁸. Если б не гнусная моя болезнь, не выехал бы отсюда, право.- Стихотворение Ваше "Аполлон" - мне не очень нравится. Слишком старательно, мелко-подробно и общего впечатления не передает⁹. Ему так же далеко до стихотворения "Милосская Венера"¹⁰, как самому Аполлону (я говорю о статуе) - до Луврской богини¹¹. Но пишите, пишите стихотворений как можно больше: у Вас из 10 всегда одно превосходно - а это -" огромный процент. А бог даст, в будущем году издадим еще книжечку.

   Поклонитесь от меня Аксаковым, в особенности же Сергею Тимофеевичу. Я его адресса не знаю, но я напишу ему на Ваше имя¹². Скажите Толстому, чтоб он выслал мне свой адресс (и сестрин); Разве он намерен поселиться в Москве? Познакомились ли Вы с его братом Николаем?

   Сообщенные подробности о Писемском и Островском - не слишком отрадны. Но что прикажете делать? У всякого человека своя манера блох ловить. Боюсь я, что при этаком поведение Писемский себя ухлопает; Островский - тот здоров. Эти два весьма замечательных и чрезвычайно талантливых Русских человека не брали себя в руки, не ломали себя; а Русскому человеку это совершенно необходимо. Талант их от этого, может быть, уцелел - да ведь он с другой стороны затрещать может¹³.

   Вы пишете, что Григорьева нет в Москве - а не пишете - где же он? Может быть, он где-нибудь здесь, поблизости - и его можно было бы увидеть, если не залучить¹⁴. Несмотря на мое калечество - я кое-как принялся за работу; но трудно и вяло подвигается она. Я разорен весь, вот как в детстве, бывало, мы разоряли муравейник. Где его справить!

   Прощайте, будьте здоровы Вы, по крайней мере. Дружески жму Вам руку и остаюсь

  

   P. S. Кланяюсь Вашей жене и благодарю за память. Поклонитесь также Вашей сестре. Боткин здоров и весел.

  

  

  

   Спешу тебя уведомить, что я на днях кончил, наконец, повесть для "Современника" листа в 3 1/2 или даже 4 печатных,- а чтобы ты не сомневался в истине моих слов, прилагаю свидетельство Боткина, которому я ее прочел¹. Остается сделать несколько поправок и переписать. Я уже принялся за то и за другое - и надеюсь, что она вышлется мною отсюда дней через 10, т. е. в начале нашего декабря. Следовательно, она поспеет к январской книжке². Желаю, чтобы она вам понравилась.

   Досюда доходят о тебе благоприятные слухи. Ты, говорят, здоров и весел. Желал бы услышать подтверждение этого от тебя самого³. Напиши мне сюда, poste restante.- Болезнь моя сильно меня кусала, так что я даже собирался отсюда выехать, но в последнее время полегчило. Я каждый день вижусь с Боткиным, разъезжаю с ним и т. д. Рим мне очень нравится.- Я просил Панаева выслать мне из долженствующих прийтись мне денег 600 фр. Ггаману в Париж; исполнил ли он мою просьбу? - Я вижу из объявления, что хотите в "Для легкого чтения" поместить "Помещика" - я согласен, но с непременным условием: опустить строфу о славянофилах. Ради бога, прими свои меры,- если ты не хочешь меня огорчить сильно⁴. Жду высылки "Современника" - сюда, если это только возможно. Хотелось бы увидеть "очима своима" - будут ли в нем приведены в исполнение те усовершенствования, о которых мы толковали.

   Извини краткость этой записки: время мое всё уходит на переписывание "Аси"; повесть зовут: "Ася". В другой раз напишу подробнее. Кланяюсь всем друзьям.

  

   Сим свидетельствую, что Тургенев действительно прочел мне оконченную повесть: "Асю" {Приписка от имени В. П. Боткина написана Тургеневым.}.

  

   На обороте:

  

   Я вижу, что "Провинциалку" напечатали в "Д<ля> л<егкого> ч<тения>". Помнится, она появилась в "От<ечественных> зап<исках>" с миллионом опечаток - надеюсь, что их выправили⁵. Другие мои комедии (как-то "Месяц в деревне" и т. д.) прошу тебя не печатать, ибо я хочу их издать отдельно, предварительно поправивши и переделавши⁶.

  

  

   Je te remercie de penser à moi de temps en temps. Tes deux lettres m'ont fait bien du plaisir - elles m'en auraient fait davantage si l'êcriture {Далее зачеркнуто: êtait} avait êtê plus lisible et l'orthographe moins dêsordonnêe. Tu connais mon vieux refrain: rêflexion et attention! Ne te hâte pas tant dans tout ce que tu fais - tu as du temps devant toi.

   La princesse Troubetzkoï va bientôt revenir à Paris, elle pourrait te faire chercher un dimanche: tu diras de ma part à Mme Harang que je l'autorise à te confier à la personne que cette dame enverra. Cela pourra t'amuser un peu, pendant l'absence de Mme Viardot¹. Seulement je te recommande de ne pas faire la sauvage. Quel est ce conseil que tu voulais me demander dans ta première lettre? Il ne faut pas de ces rêticences avec moi.

   Soigne bien ton piano et ton anglais - si tu veux me faire bien du plaisir.

   Écris-moi si tu as besoin de quelque chose.

   Salue Mme Harang de ma part - je t'embrasse sur les deux joues.

  

   P. S. Mon frère² a êtê à Paris - mais il est dêjà revenu en Russie.

  

  

   Милый Толстой, четвертого дня принес мне Боткин Ваше письмо; - говорю Вам спасибо и отвечаю¹. (Кстати, большого Вашего письма в Fêcamp я не получал - я в Фекане вовсе не был; впрочем, я написал туда, чтобы мне его выслали, если оно не затерялось)² Причина приезда моего в Рим - вместо возвращения в Россию - очень проста, хотя, в сущности, причина эта имеет три корня, а может быть, и четыре. 1) Я побоялся возвратиться в Россию на зиму; 2) Мне хотелось приехать с пустыми руками, а в Риме я надеялся поработать и не обманулся; 3) Мысль увидать Италию вместе с Боткиным мне понравилась; 4) Весною, возвращаясь в Россию - я еще раз увижу близких мне людей³. Кажется, всё здесь мне было бы очень и очень хорошо, если б проклятая болезнь не принялась опять грызть меня; боюсь я, она отсюда меня выживет.- Разъезжая с Боткиным по окрестностям, по развалинам, под этим "благосклонным" небом, мы беспрестанно вспоминаем о Вас. Нам было бы хорошо от Вашего присутствия - а Вам, я думаю, Рим и понравился бы и принес много пользы. Вы бы, наверное, здесь славно работали; даже я стряхнул здесь свою лень и написал повесть, которая на днях отправляется в Петербург. Я ее прочел Боткину: он дал мне дельные советы, которыми я воспользовался⁴.

   Как-то Вы поживаете в Москве? С Вашей сестрой жить очень легко - но Вы не умеете жить легко⁵. Вы хотите во всем полноту и ясность - и хотите всё это тотчас. Вы беспрестанно щупаете пульс своим отношениям с людьми и собственным ощущениям: всё это мешает гладкому и легкому течению дня. Мне сдается, что Вам в Москве будет скучно, и Вы будете вдруг метаться из стороны в сторону; а Вамбы теперь надобно спокойно и вкусно работать. Я не хочу верить, чтобы нынешнее юридическое направление литературы Вас сбило с толку; я на днях прочел щедринского "Жениха"⁶ - и представить не могу, чтобы можно было придавать какое-либо значение таким грубым штукам; оно, может быть, полезно, но позволить этому хотя на волос возыметь влияния на собственную деятельность - непростительно; идите своей дорогой и пишите - только, разумеется, не Люцернскую морально-политическую проповедь⁷ - Боткин мне очень хвалил начало Вашего Кавказского романа⁸. Вы пишете, что очень довольны, что не послушались моего совета - не сделались только литератором⁹. Не спорю, может быть, Вы и правы, только я, грешный человек, как ни ломаю себе голову, никак не могу придумать, что же Вы такое, если не литератор: офицер? помещик? философ? основатель нового религиозного учения? чиновник? делец? Пожалуйста, выведите меня из затруднения и скажите, какое из этих предположений справедливо.

   Я шучу - а в самом деле, мне бы ужасно хотелось, чтобы Вы поплыли, наконец, на полных паРусах. С каким бы удовольствием сидел я бы теперь между Вашей сестрой и Вами и спорил бы с Вами до упаду, но весело и дружелюбно, между тем как брат Ваш Николай тут же бы присутствовал и вмешивал бы изредка в наши речи свое умное слово! Пожалуйста, поклонитесь ему от меня и известите, не пишет ли он чего-нибудь: в его записках были восхитительно поэтические страницы¹⁰.- Видаете Вы Аксаковых и как Вы с ними? Я на днях напишу Сергею Тимофеевичу; мне хочется возобновить переписку с ним.

   До меня уже не впервые доходят слухи,_: что дядя мой не так управляет моим именьем, как бы следовало. Что ж мне было делать? Сам я не умел с этим {Далее зачеркнуто: сделать} сладить - сделал всё, что мог, т. е. назначил себе небольшую сумму на годовой прожиток, 3600 руб. сер. Зато я решился посвятить весь будущий год на окончательную разделку с крестьянами; хоть всё им отдам - а перестану быть "барином". На это я совершенно твердо решился - и из деревни не выеду, пока всего не кончу.

   Боткин здесь стал молодцом. Нога не болит, дух бодр и свеж. Из остальных Русских один художник Иванов человек замечательный и умный; другие наши художники - дурачки, зараженные брюлловщиной¹¹,- и бездарные, то есть не то что бездарные, все они с средствами - да ничего из этих средств сделать не умеют. Живут с девками, бранят Рафаэля - и только. Русского художества еще нет.

   Погода стоит удивительная. Розы цветут - да меня это мало радует... Я убеждаюсь, что здешний климат мне не по шерсти. А жаль будет выехать.

   Напишите мне в Рим, poste restante.- Поклонитесь всем московским приятелям (это будет нетрудно - их у меня очень немного) - пожмите руку Вашей сестры. Я не франкирую письма, чтобы оно верней дошло - и Вы не франкируйте.

   Будьте здоровы и работайте.

   P. S. Пришлите Ваш адресс.

  

  

   Пишу к вам с сокрушенным сердцем, друзья мои. Представьте мое положение: мне Рим чрезвычайно нравится, мне здесь во всех отношениях отлично - а я не могу здесь остаться: болезнь, проклятая болезнь с совершенным остервенением напала на меня - и по решению доктора здешний климат мне вреден! Приходится опять взяться за страннический посох: я становлюсь чем-то вроде Вечного жида¹. С горечью на сердце покидаю милый Рим и еду в противную Вену, где, говорят, есть знаменитый доктор по болезням вроде моей. Как это мне тяжело - и описать нельзя, но что толковать об этом... Я выезжаю отсюда через 4 недели; стало быть, прошу вас писать в Вену, poste restante. A писать прошу вас о следующих пунктах:

   1) Дошло до сведения моего, что дядя управляет скверно и разоряет мужиков. Соберите справки и отвечайте мне откровенно и положительно; это мне очень нужно - и я надеюсь на вашу дружбу².

   2) Завтра отправляется в редакцию "Современника" конченная мною здесь повесть "Ася". Я пишу Панаеву³, что я непременно желаю, чтоб, до напечатания, ее прочел Анненков⁴. А потому, так как Панаев может подумать, что я чепуху горожу, и Анненкову не даст знать о моей просьбе,- прошу вас, тотчас по получении этого письма, сходить к Анненкову - и предуведомить его об этом. Если он скажет, что печатать можно,- я благословляю; если он встретит затруднения, пусть он тотчас мне напишет, в чем именно они состоят: я постараюсь их устранить, т. е. исправить что нужно и т. д.

   3) Напишите, разделались ли вы с квартерой и выслал ли дядя вольную Степана и как вы с ним устроились!

   4) Напишите также о вашем обоюдном здоровье, о семействе Тютчевых, об Анне Захаровне, о Дарии и проч. и проч. Коснитесь литературных вопросов: мы здесь как во тьме бродим, ничего не знаем и не слышим.

   Я вам еще раз напишу перед самым выездом из Рима; надеюсь, что, приехавши в Вену, найду ваше письмо. Дружески вас обнимаю и остаюсь

  

  

   Любезнейший П<авел> В<асильевич>. Ваше умное, как день, письмо¹ получено мною вчера - я спешу отвечать вам; чтобы не сбиться и всё сказать, что следует и на своем месте, разобью мое письмо на пункты: 1) Литература. Вероятно, вы по получении этого письма уже будете знать, что я нарушил мое молчание, т. е. написал небольшую повесть, которая вчера отправлена в "Современник"². Я и Панаева, и Колбасина просил о том, чтобы до напечатания повесть эта была прочтена вами и напечаталась не иначе как с вашего одобрения³. Не стану вам говорить о ней - лучше я послушаю, что вы о ней скажете. В ней решительно нет ничего общего с современной пряной литературой - а потому она, пожалуй, покажется fade. Повесть эту я окончил здесь. Я чувствую, что я здесь мог бы работать... (см. ниже пункт: Жалобы на судьбу). Кончивши эту работу, я сел за письмо Коршу, которое оказывается затруднительнее, чем я предполагал. Впрочем, непременно одолею все затруднения - и дней через 5 или 6 надеюсь выслать это письмо на ваше имя². 2) Жалобы на судьбу. Если здоровье вообще нужно человеку, то в особенности оно нужно ему тогда, когда он подходит к 40 годам, т. е. во время самой сильной его деятельности. Под старость болезнь дело обычное, в пору молодости - интересное. Как же мне не пенять на судьбу, наградившую меня таким мерзким недугом, что по милости его я превращаюсь в Вечного жида. Вы из одного слова поймете мое горе: после 2-х месячной борьбы я с сокрушенным сердцем принужден оставить милый Рим и ехать черт знает куда - в поганую Вену советоваться с Зигмундом. Здешний климат развил мою невралгию до невероятности, и доктор меня сам отсюда прогоняет. Ну, скажите - не горько это? Не гадко? Я всячески оттягиваю и откладываю день отъезда - но больше- месяца от нынешнего числа я не проживу здесь. Ведь надобно же, чтобы ко мне; привязалась такая небывалая болезнь. Поверьте - никакие ретроспективные соображения тут не утешат. Однако, если вы будете отвечать мне тотчас (а это было бы очень мило с вашей стороны, потому что мне хочется поскорее узнать ваше мнение о моей повести) - пишите еще пока в Рим. 3) Рим. Рим -- прелесть и прелесть. Зная, что я скоро расстанусь с ним, я еще более полюбил его. Ни в каком городе вы не имеете этого постоянного чувства, что Великое, Прекрасное, Значительное - близко, под рукою, постоянно окружает вас и что, следовательно, вам во всякое время возможно войти в святилище. Оттого здесь и работается вкуснее, и уединение не тяготит. И потом этот дивный воздух и свет! Прибавьте к этому, что нынешний год феноменальный: каждый день совершается какой-то светлый праздник на небе и на земле; каждое утро, как только я просыпаюсь, голубое сияние улыбается мне в окна. Мы много разъезжаем с Боткиным. Вчера" например, забрались мы в Villa Madama - полуразрушенное и заброшенное строение, выведенное по рисункам Рафаэля. Что за прелесть эта вилла - описать невозможно: удивительный вид на Рим, и vestibule такой изящный, богатый₄ сияющий весь бессмертной рафаэлевской прелестью, что хочется на коленки стать. Через несколько лет всё рухнет - иные стены едва держатся - но под этим небом самое запустение носит печать изящества и грации; здесь понимаешь смысл стиха: "Печаль моя светла"⁵. Одинокий, звучно журчавший фонтан чуть не до слез меня тронул. Душа возвышается от таких созерцаний - и чище, и нежнее звучат в ней художественные струны.

   Кстати, я здесь имел страшные "при" с Русскими художниками. Представьте, все они (почти без исключения - я, разумеется, не говорю об Иванове) как за язык повешенные, бессмысленно лепечут одно имя: Брюллов, а всех остальных живописцев, начиная с Рафаэля, не обинуясь, называют дураками. Здесь есть какой-то Железнов⁶ (я его не видал), который всему этому злу корень и матка. Я объявил им наконец, что художество у нас начнется только тогда, когда Брюллов будет убит, как был убит Марлинский: delenda est Carthago, delendus Brulovius⁷. Брюллов - этот фразер без всякого идеала в душе, этот барабан, этот холодный и крикливый ритор - стал идолом, знаменем наших живописцев! Надобно и то сказать, таланта в них собственно ни в ком нет. Они хорошие рисовальщики, т. е. знают грамматику - и больше ничего. В одном только из них, Худякове, есть что-то живое, но он, к сожалению, необразован (он из дворовых людей); а умен и не раб - не ленивый и самонадеянный раб духом, как другие, хотя и он молится Брюллову.

   Удивили вы меня известием о лесных затеях Толстого!⁸ Вот человек! с отличными ногами непременно хочет ходить на голове. Он недавно писал Боткину письмо, в котором говорит: "Я очень рад, что не послушался Тургенева, не сделался только литератором". В ответ на это я у него спрашивал - что же он такое: офицер, помещик и т. д.? ⁹ Оказывается, что он лесовод. Боюсь я только, как бы он этими прыжками не вывихнул хребта своему таланту; в его швейцарской повести¹⁰ уже заметна сильная кривизна. Очень бы это было жаль, но я все-таки еще крепко надеюсь на его здоровую природу. Rêsumê: a) напишите мне тотчас мнение об "Асе" сюда; b) высылайте сюда же Пушкина, Гоголя непременно¹¹; с) я вам через неделю пошлю письмо Коршу; d) любите меня, как я вас люблю, Боткин благодарит и кланяется вам. И. Т.

  

  

   J'ai une prière à vous adresser. Voici de quoi il s'agit. Je viens de recevoir une lettre de Mr Templier¹, il paraît que quelques expressions de la prêface de Mr Delaveau l'ont blessê². Ayez la complaisance de lui dire quand vous le verrez que je n'y suis absolument pour rien, que cette prêface ne m'a êtê communiquêe que la veille de mon dêpart, et que je suis allê aussitôt chez Mr Dentu (l'êditeur) - pour le prier de faire ôter tout ce qui pouvait être dêsagrêable à Mr Charrière ou à la maison Hachette³; Mr Dentu m'a promis de faire droit à ma demande - mais il paraît qu'il n'a pas tenu sa promesse.- Il me serait pênible de penser que Mr Templier, dont je n'ai jamais eu qu'à me louer, me crût capable d'un manque de procêdês à son êgard.

   Il ne paraît pas fort êdifiê de la traduction; vous savez ce qui en est; ce n'est qu'après m'être embarquê dans cette affaire, que je me suis aperèu de l'insuffisance littêraire de Delaveau⁴. Enfin, la chose est faite, il ne faut plus y penser; mais comme je voudrais prouver à Mr Templier combien je tiens à cœur de conserver les bonnes relations qui existent entre nous, dites-lui que je lui rêitère l'offre de revoir la traduction Charrière et que je vais m'en occuper, en l'autorisant (dans le cas, fort improbable, il est vrai, d'une 3me êdition) - de faire parvenir ce fait à la connaissance de ses lecteurs.

   Ecrivez-moi, s'il vous plaît, un mot de rêponse; dites-mol en même temps si vous avez reèu ma lettre avec le boa de 300 francs. Donnez-moi des nouvelles de Mme Viardot-

   Mille amitiês à tout le monde et une poignêe de maia bien affectueuse à vous.

  

  

   Вчера получил 3 No "Совр<еменник>а" и "Сборник"¹, благодарю усердно и прошу продолжения - т. е. "Русского вестника" и анненковских книг².

   На днях я писал вам письмо и послал в "Современник" повесть³; в этом письме я говорил о скором отъезде в Вену. Между тем мое здоровье под влиянием нового лекарства - йода, как будто поправилось - и я, может быть, еще останусь здесь - во всяком случае, я раньше 6 недель не выеду; и потому пишите мне сюда и посылайте книги сюда до нового распоряжения с моей стороны.

   Не из "Академического ли переулочка" выбежали "2 зайчика"? Прочтем, непременно, прочтем⁴.

   Напишите-ка свое мнение о моей повести, если вы услышите ее до напечатания.

   Сижу теперь над письмом Коршу⁵. С непривычки трудно.

   В Риме мне хорошо - и если болезнь поукротится,- даже очень хорошо будет.

   Всем добрым знакомым поклоны: Анне Зах<аровн>е, Тютчевым, Дарии; пусть она не обижается моим сравнением: что делать! Ее воображение поразило мое... не физически, не физически, спешу прибавить. Даже сердце забилось от испуга при этой мысли.

   Обнимаю вас обоих и желаю всем здоровья и хорошеньких женщин.

  

  

   Прежде этого письма прочти прилагаемое дело, которое посылаю тебе для скорейшего помещения его в "Колоколе"¹. Оно составлено по документам и получено мною из самовернейшего источника. Прибавь к тому, что ты прочтешь - еще следующее: Кочубей, между прочим, представил пулю, будто бы выпавшую из раны - а пуля оказалась в теле Зальцмана; он в теченье 6-месячной проволочки переделал все свои комнаты и кабинет, так что введенный З<альцман> не мог узнать ничего из местности; между тем как всякий порядочный человек сам бы первый должен был хлопотать о возможнейшей гласности и ясности. За всё это полтавское дворянство избрало его своим губернским предводителем и на коронации он получил Анненскую звезду, настаивая на том, что он ее хочет не для себя, а для дворянства². Читая это дело, невольно вспоминаешь слова Городничего в "Ревизоре": "Вы ей не верьте; не я ее высек - она сама себя высекла"³. Эти слова можно бы поставить эпиграфом предисловия⁴, которое ты, я надеюсь, напишешь - только не бранись слишком: это гнусное дело само за себя говорит.

   Ты увидишь, что я вычеркнул несколько ненужных и ослабляющих общее действие украшений - в слоге - и я думаю - самое заглавие не худо бы переменить. Имя благодетельного генерал-адъютанта я должен был обещаться вычеркнуть⁵. Тотчас по получении этого письма дай мне знать о том. Напиши только одно слово, что документ у тебя в руках⁶.

   И такого рода дела - не исключения у нас,- напротив - они составляют правило, обычную норму нашей юриспруденции; всякий знакомый с Русскими порядками это скажет! А граф Панин недавно выхлопотал согласие на запрещение всяких печатных толков о гласности⁷ - а по новейшим известиям реакция в полном ходу и торжестве! Жаль России и жаль царя.

   Прощай, будь здоров; держи {Далее зачеркнуто: всё это} имя своего корреспондента в тайне - а в "Колоколе" напечатай как можно скорее. Кланяюсь всем друзьям.

   Мой адрес: Rome, hôtel d'Angleterre, No 57,

  

  

   Я только что собирался отвечать на Ваше письмо, любезнейшая графиня - как вдруг был обрадован присылкой другого Вашего письма, писанного более году тому назад¹. Спасибо Вам за мысль прислать мне его, я с истинным умилением прочел все золотые слова, которыми оно наполнено, и почувствовал, что многие из них далеко и надолго залегли мне в душу.- Размышляя а моей прошедшей жизни, я не могу, несмотря на многие темные пятна в ней,- не признать себя счастливым; я, бог ведает за какие заслуги - пользовался расположением двух, трех прекрасных женских душ; и поверьте, не последним счастьем моей жизни считаю я расположение Ваше ко мне. Мне приятно думать, что и Вы убеждены в этом и что Вы сами знаете, как дороги и близки Вы мне стали! Я должен Вам сказать одну мою странность: я целовал руку только у тех женщин, которых я глубоко уважал и любил. Это Вам, разумеется, всё равно,- но, читая Ваши письма, я у Вас мысленно целовал руку - и когда увижу Вас, я попрошу у Вас позволения поцеловать ее на деле" Я чувствую Ваше участие в моей судьбе и в моей будущности - и я горжусь, и счастлив, и тронут этим участьем. Человек, к сожалению, так устроен, что даже ясное понимание того, что он делает или намерен делать - не мешает ему беспрестанно делать самые непростительные ошибки; ему надобно непременно разбить себе голову об стену, хоть он очень хорошо и прежде знал, что стена каменная и тверже его головы. Я знал перед моей поездкой за границей, перед этой поездкой, которая так была для меня несчастлива - что мне было бы лучше оставаться дома... и я все-таки поехал. Дело в том, что судьба нас всегда наказывает и так, и немножко не так, как мы ожидали, и это "немножко" нам служит настоящим уроком.- Отдохнув в Риме, я вернусь в Россию сильно потрясенный и побитый, но надеюсь, по крайней мере, что на этот раз урок не пропадет даром. На бумаге всё это трудно изложить, но я предчувствую, что когда-нибудь, нынешней зимой, у нас будет с Вами большой разговор, в котором я Вам многое выскажу и расскажу. Вы, я наперед уверен, будете мне, как говорится, читать мораль; но из Ваших уст мораль эта слушается с удовольствием и пользой, потому что в ней чувствуется живая и, при всей строгости правил, свободная душа.

   Я, кажется, просил Вас сказать мне свое мнение о моей небольшой повести под заглавием "Ася", которая, вероятно, будет помещена в 1-м No "Современника"; если бы издатели отложили ее до другого номера - скажите Анненкову (я надеюсь, что Вы наконец с ним познакомились), чтобы он взял ее у них и прочел бы ее Вам в рукописи².- Я теперь занят другою, большою повестью, главное лицо которой - девушка, существо религиозное; я был приведен к этому лицу наблюдениями над Русской жизнью; не скрываю себе трудности моей задачи, но не могу отклонить ее от себя. Эту повесть я надеюсь прочесть Вам зимой. Я читаю дурно и неохотно - но Вам прочту с Удовольствием, потому что... по двум причинам: во-первых, потому что я очень к Вам привязался; а во-вторых - потому что Вы мне можете сказать очень много дельного и полезного³.

   Я здесь в Риме всё это время много и часто думаю о России. Что в ней делается теперь; двинется ли этот Левиафан (подобно английскому) - и войдет ли в волны или застрянет на полпути? До сих пор слухи приходят все довольно благоприятные; но затруднений бездна - а охоты, в сущности, мало⁴. Ленив и неповоротлив Русский человек - и не привык ни самостоятельно мыслить, ни последовательно действовать. Но нужда - великое слово! - поднимет и этого медведя из берлоги. Не дождусь я мая... в мае я вернусь к себе в деревню.

   А между тем мне здесь хорошо. Вы никогда здесь не были? Что за удивительный город! Вчера я более часа бродил по развалинам Дворца Цезарей - и проникся весь каким-то эпическим чувством; эта бессмертная красота кругом, и ничтожность всего земного, и в самой ничтожности величие - что-то глубоко гРустное, и примиряющее, и поднимающее душу... Этого словами передать нельзя, но, раз ощутив, забыть, смешать с другим чувством нельзя. Впечатления эти музыкальны и лучше всего могли бы передаться музыкой⁵.

   Напишите мне слова два, или гораздо более двух - о Вас самих, о Вашем семействе, Вашем сыне. Помните, Вы были отчего недовольны мною, когда я с Вами встретился с Вами {Так в подлиннике.} в Летнем саду; что это такое было?

   Поклонитесь от меня Вашему мужу и Mme Vêriguine; она Вас любит, следовательно, и я ее люблю. Будьте здоровы и не забывайте меня - а я все-таки на прощанье целую Вашу милую руку и остаюсь

  

   P. S. Письмо это кончено накануне нашего Нового года, с которым душевно Вас поздравляю.

  

  

   Любезный Г<ерцен>, отвечаю на твое исполненное каламбуров и дружелюбия письмо¹. Спасибо за присылку отрывков из "Колокола" - но я уже вчера получил вес! No² от одного из твоих пламеннейших поклонников (ими их легион). Вперед, пожалуйста, присылай мне "Колокол" sous bande - и "Полярную" idem - и книгу о Корфе³ - idem. Это - самый скорый и верный способ доставления. 6 No "Коло<кола>" - хорош - но, по-моему, немного сбивается на "Charivari"; - а между тем "К<олокол>" и "Шаривари" - большая разница⁴. Я знаю, что не во всякий No можно написать такую статью, каково твое письмо к государю⁵; но "игривость" - не нужна, особенно теперь, когда в России готовятся весьма серьезные вещи⁶. 2 рескрипта и 3-й о том же Игнатьеву произвели в нашем дворянстве тревогу неслыханную⁷; под наружной готовностью скрывается самое тупое упорство - и страх и скаредная скупость; но уже теперь назад пойти нельзя - le vin est tirê - il faut le boire⁸. Жаль также, что ты напечатал известие о победе - пребывании Беринга⁹ в то время, как его заменили Ахматовым¹⁰. Этот господин совсем в другом роде: сладкий, учтивый, богомольный - и засекающий на следствиях крестьян, не возвышая голоса и не снимая перчаток. Он метил при Н<иколае> П<авловиче> в обер-прокуроры Святейшего синода; теперь попал в обер-полицеймейстеры - должности весьма, впрочем, однородные. Кстати, я надеюсь, что ты "Зальцмана" поместишь в "Колоколе" - а не в "П<олярной> з<везде>". В "Колоколе" оно будет в 1000 раз действительнее¹¹. Кстати еще - вот тебе анекдот, который, однако, ты не разглашай. Актеров в Москве вздумали прижать, отнять у них их собственные деньги; они решились отправить от себя депутатом старика Щепкина искать правды у Гедеонова (молока от козла)¹². Тот, разумеется, и слышать не хочет; "тогда",- говорит Щ<епкин>,- "придется пожаловаться министру".- Не смейте! - "В таком случае",- возразил Щ<епкин>,- "остается пожаловаться - "Колоколу"".- Гедеонов вспыхнул - и кончил тем, что деньги возвратил актерам. Вот, брат, какие штуки выкидывает твой "Колокол"!

   Мне очень весело, что моя статейка вам обоим понравилась¹³; а писал я ее mit schwerem Herzen. Дальнейше рекомендую себя вашей снисходительности.

   Боткин, с которым я вижусь каждый день, совершенно симпатизирует твоей деятельности и велит тебе сказать, что, по его мнению, ты и твои издания - составляют эпоху в жизни России.

   Очень мне приятно было услышать о том, что здоровье О<гарева>, после такой жуткой операции, совсем поправилось; я ему на днях напишу.- Мой пузырь всё меня беспокоит; посмотрю, не подействуют ли на него твои каламбуры.

   Ты пишешь, что рекомендуешь Иванову книгу, - а какая именно - осталось у тебя в чернильнице¹⁴.

   Не брани, пожалуйста, Александра Николаевича¹⁵ - а то его и без того жестоко бранят в Петербурге все реаки¹⁶ - за что же его эдак с двух сторон тузить - эдак он, пожалуй, и дух потеряет.

   Ну прощай, будь здоров и присылай sous bande всё, что у тебя готово.- А Контерфей мой продается совершенно без моего ведома. Бог знает кем и какой¹⁷. Я сам еще не дошел до того, чтобы думать, что мое лицо можег быть интересно au gros du public.

  

  

   Chère Paulinette, je suis très content de savoir que tu t'amuse? et je suis très reconnaissant à la famille Troubetz-koï pour toutes leurs bontês envers toi.- J'espère que tou% ces amusements ne vont pas trop te distraire - et qu'unfij fois les vacances passêes., tu vas te remettre avec une nouvelle ardeur au travail.

   Tu me demandes la permission d'aller assister au mariage d'une de tes amies de pension - puis au bal; je ne crois pas que quelque chose doive s'y opposer, pourtant je ne pui| pas juger d'ici si cela est convenable -ettun'asqu'àenparlef; à M. Viardot¹; si Mme Harang et lui n'y trouvent rien à redire - je t'envoie d'ici la permission pleine et entière.

   Ma santê va passablement, mieux qu'à Paris, en tout cas. Il fait très beau temps à Rome, je me promène beaucoup et je travaille pas mal. Le temps s'êcoule vite; si Dieu me prête vie, j'espère te revoir avant trois mois.

   Tu as eu tort de ne pas me donner des nouvelles de Mme Viardot - car jusqu'à prêsent je n'ai pas reèu une seule lettre d'elle. Elle a probablement trop à faire à Varsovie 1 pour avoir le temps d'êcrire des lettres ailleurs que pour Paris.

   J'êcris aujourd'hui même à la famille T³; cependant si tu les voyais, tu ferais bien de leur dire milMj choses aimables de ma part.

   Adieu, chère fillette; travaille bien et rêflêchis; je t'embrasse tendrement.

  

   P. S. Ma chère enfant, je te prie de signer dorênavant p. Tourguêneff et de dire à Mme Harang qu'on mette ce nom Partout où il est question de toi⁴.

  

  

   Вы преисправный и прелюбезный корреспондент, милейший мой А<фанасий> А<фанасьевич>, и Ваши письма доставляют мне всегда живейшее удовольствие¹; во-первых, я вижу из них, что Вы расположены ко мне - и это меня очень радует; а во-вторых - от них веет таким спокойным светлым счастьем, что "вчуже пронимает аппетит"²; - и это меня еще больше радует. Дай бог Вам продолжать так же, как Вы начали! Если б я был поэт - я бы сравнил Ваше счастье с цветком - но с каким? Держу пари, что не отгадаете - с цветом ржи. Вспомните цветущий колос на склоне холма, в сияющий летний день - и Вы останетесь довольны моим сравнением.

   Вы говорите, что часто мечтаете о нашем общем житье в деревне в нынешнем году... Я мечтаю о нем даже здесь, среди величавых развалин, в длинных мраморных залах Ватикана. Недаром же судьба поселила нас всех - Вас, Толстого, меня в таком недальнем расстоянии друг от Друга!

   Если боги нам не позавидуют - мы проведем прелестное лето. У нас здесь стоит погода (мы в этом отношении были очень счастливы) - очень похожая на ту погоду, какая бывает³ в России в конце апреля - и это еще более разжигает и волнует меня {Далее зачеркнуто: у нас}. Я знаю, что в России ждут нас не одни веселые ощущения: придется много хлопотать и трудиться⁴; но все-таки авось мы огласим те поля "невольной песней - невольной и последней может быть"⁵.

   Перевод Ваш из Беранже очень мил⁶. Бороться с ним довольно трудно; благословляю Вас на борьбу гораздо труднейшую - а именно с Шекспиром. В какой-нибудь хороший летний вечер - Вы прочтете нам на моем балконе "Антония и Клеопатру"⁷.

   Я рад, что Вам мое "Полесье" понравилось - хоть я писал его урывками, через силу - und mit schwerem Herzen⁸.- Я послал "Современнику" повесть, которую Вы, может быть, прочтете до получения этого письма; напишите свое мнение о ней - но постарайтесь взглянуть на меня посуровее⁹.

   Здоровье мое несколько лучше с некоторых пор - но всё еще неудовлетворительно и {Далее зачеркнуто: отравляет} омрачает много светлых, мгновений. Я еще потому с радостью думаю о России, что мне кажется, что я там буду здоров. Но полно об этом невеселом предмете.

   Я остаюсь в Риме еще недель шесть, может быть, даже 2 месяца¹⁰. Боткин неоцененный товарищ - и мы с ниц изучаем этот бесконечный и неисчерпаемый Рим, который, кажется, не дался Вам - потому что Вы его брать не захотели. Здесь есть высочайшие вещи, которые открываешь совершенно как мореплаватель открывает неизвестные острова.

   Мы написали Григорьеву во Флоренцию, но ответа еще не получали¹¹.

   До свиданья в наших березовых рощах! Поклонитесь от меня Вашей милой жене и всем добрым друзьям. Крепко жму Вам руку и остаюсь

  

   P. S. Поклон Толстому и его сестре; я жду от них ответа на мои письма; но они, кажется, ленятся.

  

  

  

   Месяц тому назад, когда я посылал вам мою повесть¹, мне было так плохо, что я никак не надеялся остаться в Риме и сказал тебе, чтобы ты отвечал мне в Вену - poste restante; но с тех пор мое здоровье немного поправилось - и я остаюсь здесь до конца зимы. А потому, если ты до сих пор еще не отвечал мне, покорно прошу тебя ответить мне немедленно на следующие пункты: