- и уже велел списать ее для вас. Страшная вещь6! Если вы получите письмо на ваше имя, с просьбою переслать его к нему, сделайте это без отлагательства7.
Пока прощайте - будьте здоровы и пишите мне.
24 октября (5 ноября) 1855. Петербург
Любезный Полонский, в середу дают на театре мою пиеску - и потому вечер отменяется - но так как в пятницу мое рождение, то я прошу Вас ко мне в пятницу на вечер.
Понедельник.
Середина 20-х чисел октября ст. ст. 1855. Петербург
Оставляю Вашему с<иятельст>ву
1 мою безделку. Если ошибки, которыми усеяна эта корректура, помешают Вам читать ее - и Вы пожелаете, чтобы я прочел ее Вам, то будьте так добры и дайте мне знать, когда к Вам явиться. Живу я отсюда близко - в доме Степанова, на Фонтанке - возле Аничкова моста.
Остаюсь с душевным уважением
27 октября (8 ноября) 1855, Петербург
Спешу поздравить тебя с рождением дочки (я заметил, что в Спасском всё дочери родятся)1 - и желаю от души, чтобы ты дождался ее свадьбы. Поздравь от меня также Елизавету Семеновну. Надеюсь, что к получению этого письма она уже будет на ногах.
Ты мне ничего не пишешь об Анне Семеновне - значит, она здорова. Кланяюсь ей. Колбасин всем вам кланяется2 - и Дружинин3 также.
Я, слава богу, здоров - и очень озабочен разными хлопотами по моей, т. е. литературной, части. В Петербурге ожидают возвращения государя4 - и для нас, маленьких людей, этот приезд был бы очень благодетелен - а то ценсура опять начинает кусаться. Все наши надежды на него.
Рад я, что тебе удалось порядочно поохотиться. Какая собака больше всех отличается?
Сожалею я очень о денежном стеснении. Что делать! Такие стоят времена. Пока - мне денег не нужно, но к 1-му декабрю - я бы желал получить рублей 300.
Я в Москве заплатил Федору Лабанову 10 руб. сер. за возобновление пачпортов двум девочкам - он мне дал их имена, но я бумажку эту потерял - ты можешь велеть у него справиться.
На "Nouvelliste" я подписался5. Ты, наверное, уже получил все московские посылки?
Здешние приятели едят мои деревенские варенья и не нахвалятся.
Дело брата благополучно кончилось6. Это уже теперь решено и подписано - и он может быть совершенно спокойным.
Прощай, милый дядя. Обнимаю тебя и всех твоих. Кланяюсь Толстым. Будьте все здоровы.
13 (25) ноября 1855. Петербург
Вот уже пятый день, любезный и почтенный Петр Александрович - как меня мучит лихорадка; и хотя мне сегодня легче, но выезжать я еще не могу - и потому лишен удовольствия быть у Вас сегодня вечером. Если только здоровье мое мне позволит, непременно явлюсь к Вам будущее воскресение.
С истинным уважением остаюсь
Воскресение.
10 ч. утра.
19 ноября (1 декабря) 1855. Петербург
Не понимаю, вследствие чего письмо Ваше, любезный и почтенный Сергей Тимофеевич - дошло до меня только сегодня поутру - и я спешу Вам ответить1. Вот что я намерен сделать насчет щепкинского юбилея. В теченье трех дней - соберу на листе ото всех знакомых литераторов приношения для обеда и подарка - и тотчас пошлю их вместе с листом к Вам2. Время, к сожалению, так коротко, что извернуться почти нельзя. Сам я в Москву теперь никак поехать не могу - напишите мне, пожалуйста, когда именно назначен день юбилея - я бы мог, кроме листа, прислать письмо от имени здешних литераторов и художников к тому дню. Ужасно жалко, что я обо всем этом известился так поздно.
Я лучше всех знаю, как глупо поступил я с "П<остоялы>м двором"3 - но, во-первых, я сговорчив и уступчив до нелепости за неимением характера - а во-вторых, меня убеждали во имя журнала (роковой 11-ой книжки, которая так действует на подписку) - нечего было поместить, авторы не прислали своих статей и т. д. Я махнул рукой и согласился. Литературная репутация моя не такая, чтобы дрожать над ней - не первая глупость - и увы! вероятно, не последняя.
Вместе с листом и деньгами Вы получите письмо потолковее этого - а теперь я спешу - рад, что Вы в Москве и здоровы - до свиданья - жму Вам дружески руку.
23 ноября (5 декабря) 1855. Петербург
Я приезжал к В<аше>му сиятельству по следующему делу. Сегодня я получил из Москвы телеграфическую депешу1 о том, что в субботу, 26-го ноября, дается московскими литераторами обед М. С. Щепкину, по поводу 50-летнего юбилея его сценической деятельности2. Мы, т. е. здешние литераторы (в числе их кн. Одоевский, Соллогуб и др.), желаем послать ему несколько поздравительных строк от нашего имени - и для этого у меня сегодня собираются вечером3. Не зная, угодно ли будет Вам подписаться также4, мы во всяком случае положили известить Вас об этом и спросить Вашего мнения. Позвольте мне явиться сегодня вечером в 8-м часу с черновою (или позже). Письмо должно непременно отправиться завтра - а то не поспеет.
Остаюсь с совершенным уважением
Середа, 4 ч.
28 ноября (10 декабря) 1855. Петербург
Любезный Катков, Корш сказал мне, что В<ы> {Здесь и далее бумага повреждена.} желаете знать заглавие <моего рассказа>, <п>редназначе<нно>го в Ваш <журнал> - вот оно: "Призра<ки>", расс<каз> И. Т. Готов он будет к 15-му и непременно уже к 20-му декабря - и тотчас же Вам перешлется1.
До свидания - желаю Вам всего хорошего.
С. Петербург.
28-го нояб. 1855.
30 ноября (12 декабря) 1855. Петербург
Любезные друзья! Прежде всего извините меня, что я не отвечал на Ваше письмо, милая графиня
1,- а теперь скажу только 2 слова: Лев Николаевич у Вас такой отличный брат, какого, я думаю, нет другого - т. е. я хочу сказать, он милейший человек,- и я его полюбил от души
2. В другой раз напишу письмо к Вам, графиня,- а это - не письмо, а только восклицание. Обнимаю вас всех.
3 (15) декабря 1855. Петербург
Едва ли не каждый день собирался я к тебе писать - Да всё представлялись разные помехи. Но получив твое милое письмо1, я тотчас взялся за перо. Очень рад, что портрет мой доставляет тебе некоторое удовольствие - если он глядит на тебя дружелюбно - значит, он похож2.- Ты уже знаешь от Некрасова, что Толстой здесь и живет у меня3. Очень бы я хотел, чтобы ты с ним познакомился. Человек он в высшей степени симпатичный и оригинальный. Но кого бы ты не узнал - это меня, твоего покорного слугу. Вообрази ты себе меня, разъезжающего по загородным лореточным балам, влюбленного в прелестную польку, дарящего ей серебряные сервизы и провожающего с нею ночи до 8 часов утра! Не правда ли - неожиданно и не похоже на меня? И между тем оно так. Но теперь я объелся по горло - и хочу снова войти в свою колею - жить философом и работать - а то в мои лета стыдно дурачиться!
Я уже многое переделал в "Рудине" и прибавил ж нему4. Некрасов доволен тем, что я прочел ему,- но еще мне остается потрудиться над ним. К 15-му числу, я надеюсь - всё будет кончено. Пожалуйста, приезжай- мне так хочется, чтобы ты здесь застал Толстого. Он бы уже уехал, вследствие полученного письма из деревни - если б не случилось обстоятельства, задержавшего его5. Он тебе чрезвычайно понравится - ты увидишь!
Воображаю себе, что ты не очень должен веселиться в Москве6. Приезжай - и Некрасову ты этим сделаешь великое удовольствие. Здоровье его не хуже прежнего - но он, кажется, хандрит.
Кстати, повар Петр просит меня убедительно напомнить тебе о нем для Купеческого московского клуба - а то говорят, d'autres se mettent sur les rangs - a лучшего повара вы не найдете.
Здесь все обрадованы сдачей Карса. Да и слава богу, наконец!7
Жажду тебя видеть - приезжай - покажу тебе Надежду Николаевну - ты в нее влюбишься8.
До свидания - обнимаю тебя.
5-6 (17-18) (?) декабря 1855. Петербург
Я бы давно у тебя был, да у меня вскочил <---> <---> какой-то безобразный чирей, который мешает мне выходить - я прикладываю припарки и сижу дома.- Толстому я скажу - он еще спит
1. Он у тебя будет. Если можно, я у тебя буду завтра,
На обороте:
Н. А. Некрасову.
453. M. H. и В. П. ТОЛСТЫМ
8 (20) декабря 1855, Петербург
Начинаю с того, любезные друзья мои, что во всеуслышание объявляю, что виноват перед вами, особенно перед Вами, милая графиня,- а Вы знаете, повинной головы меч не рубит. Впрочем, я должен сказать, что, вероятно, давно бы написал Вам, если б не приезд Вашего брата, который выбил меня на некоторое время из колеи1 - теперь я опять попал в нее. Зато я подвергся какому-то карбункулообразному чирею на животе, мне его разрезали - т. е. чирей, а не живот - я кричал, как заяц - ужасно было больно - однако мне теперь лучше - но я всё еще не выезжаю - и дней 6 еще буду сидеть дома. Вы видите, что я не одною мнительностью болен; воля Ваша, от одной мнительности чирей не вскочит. Ну-с, доложу Вам - что у Вас за брат! Я его прозвал за его буйность, дикое упорство и праздность - Троглодитом - и даже остервенелым Троглодитом - что не мешает мне, однако, любить его от души и ворчать на него беспрестанно, как рассудительный дядя на взбалмошного племянника.
Много разных неистовств успел он наделать с тех пор, как приехал - в карты, однако, не играл - и пьянству не предавался. Когда-нибудь расскажу Вам в подробности все его поступки - причину, почему он выехать не мог2 - и т. д. Теперь скажу только, что он прочел нам некоторые отрывки из новых своих вещей - превосходные3, и вообще - если он сам не искалечит своего таланта, он уйдет очень далеко из вида ото всех нас. Здоровье его теперь удовлетворительно - и я стараюсь Удерживать его в четырех стенах. Иславин часто к нам ходит4 - я очень полюбил его - особенно за то, что он сам весьма привязан к Троглодиту, о котором мы часто толкуем с ним, причем дело не обходится без вздохов, возведений очей к небу и пожимания плечей.
Музыка, которую Вы желаете, графиня, завтра же к Вам вышлется.
Здесь довольно много новостей - но не обо всех удобно писать. На днях давали в шахматном клубе обед Тотлебену5, на котором мой проклятый карбункул помешал мне присутствовать. Очень было шумно и оживленно - произносились речи и читались стихи - все морские герои Севастополя (Шварц, Жерве и др.) присутствовали - Майков читал стихи - особенно понравилось следующее четверостишие:
Нахимов подвиг молодецкой
Свершил как труженик-солдат,
Душой не сознавая детской,
Как он был прост, велик и свят...6
Жаль только, что под конец вышел маленький скандал: ученого Якоби (изобретателя гальванопластики) - за его нетрезвые и дерзкие речи - поколотили немножко,6 в чем он потом извинялся7.
Троглодит перезнакомился здесь со всеми литераторами. Он вообще всем нравится, потому что в нем действительно много достолюбезного8; как ему понравились литераторы - это он сам вам расскажет9. Он, кажется, здесь не скучает - но погряз в праздности, как в трактирном пуховике. Я ему дам прочесть это письмо - пусть казнится!
Что вам еще сказать? В опере я был всего два раза - идет она довольно плохо. Нет отличной первой певицы, хотя г-жа Бозио и не дурна. Понравился мне "Трубадур" (новая опера Верди), против которого я, как вообще против Верди, имел сильнейшее предубеждение - но особенно одна сцена в последнем акте удивительно хороша и поэтична10.
Колбасин здоров и кланяется вам. Он трудится теперь над большой биографической статьей о Мартынове, переводчике древних классиков. Этот Мартынов был человек чрезвычайно замечательный - и статья, по словам Некрасова, выходит интересная11.
Очень жалею о несчастье, постигшем семейство барона Дельвига. Но где он сам? Если здесь - то почему не приходит он ко мне?
Кланяюсь всем добрым знакомым - и жму вам всем крепко руки. Если Ник<олай> Ник<олаевич> еще у вас, обнимите его от моего имени.
Будьте здоровы и благоденствуйте. До следующего письма.
9 (21) декабря 1855. Петербург
Это просто ни на что не похоже, любезный Анненков, что Вас до сих пор нет в Петербурге (впрочем, это, может быть, не от Вас зависит) - а главное - что Вы даже весточки от себя никому не даете!1 С тех пор, как я здесь, я каждый день собирался Вам писать - и всё откладывал, в надежде, что либо Вы сами вдруг явитесь ко мне в комнатку с саком в руке (помните - как в Петергофе?2 Какое это было для меня приятное зрелище! Ведь Вы знаете, я чувствую к Вам "влеченье, род недуга"3) - либо, что получу от Вас листик почтовой бумаги, испещренный Вашими любезными каракулями - но от Вас ни слуху ни духу - и я решился наконец писать Вам!.. О, друг мой П<авел> В<асильевич>! Ваше отсутствие очень неприятно всем нам, и Вам самим оно будет огорчительно. Вообразите: вот уже более двух недель как у меня живет Толстой (Л. Н. Т.) - и что бы я дал, чтобы увидать вас обоих вместе! Вы не можете себе представить, что это за милый и замечательный человек - хоть он за дикую ревность и упорство буйволообразное получил от меня название Троглодит. Я его полюбил каким-то странным чувством, похожим на отеческое. Он нам читал начало своей "Юности"4 и начало другого романа5. О - есть вещи великолепные! Вообще литература теперь en grand comlpet. Между прочим, Огарев здесь - и написал небольшую, Вам, неблагодарный человек, посвященную поэму - "Зимний путь"в, истинный chef-d'œuvre, в котором он совместил всю свою поэзию, всего себя со всей своей задушевной и задумчивой прелестью. Мы с Толстым уже три раза упивались этим нектаром.- Некрасов уже более трех месяцев не выходит - он слаб и хандрит по временам - но ему лучше - а как он весь просветлел и умягчился под влиянием болезни, что из него вышло - какой прелестный, оригинальный ум у него выработался- это надобно видеть, описать этого нельзя. Прилагаю Вам стихотворение, написанное им вчера7 - и еще далеко не обделанное. Посмотрите-ка! Остальные все литераторы также очень милы в своем роде - у меня terrain neutre - и все часто сходятся - даже Соллогуб приносит ко мне свои влачащиеся ноги, палец за жилетом и язык, упертый в щеку - и старается быть добрым малым. Новые лица, которых Вы знаете мало, или не знаете вовсе - показались - один князь Долгорукий, музыкант и пр. и пр. Даже с лоретками я сошелся - и ко мне ходит премилая полячка, в которую Вы бы влюбились непременно.- А я-то сам? За что же Вы меня покинули и обидели? Вот я теперь принужден печатать свою новую вещь, и не прочтя ее Вам - разве это хорошо? - Спасибо, по крайней мере, Боткину (он на днях опять сюда прибудет из Москвы) и Некрасову - они мне много помогли...8 Эх, батюшка П<авел> В<асильевич> - коли уж над Вами такая беда стряслась и Вы приехать не можете надолго, хоть отпуск возьмите на праздники - и во всяком случае не упорствуйте в своем тупом молчании.
Мое здоровье всё время было очень недурно - да вдруг у меня сел на живот какой-то поганый чирей вроде карбункула - я подвергся ужасно мучительной операции - кричал под ножом, как заяц в зубах у собаки - однако мне теперь лучше, хотя я всё еще не выхожу. Однако у меня едва осталось место для стихотворения Некрасова - повторяю - оно очень необделано.
Замолкни, Муза мести и печали!
Я сон чужой тревожить не хочу.
Довольно мы с тобою проклинали -
Один я умираю и молчу.
Довольно нам оплакивать потери,
Хандрить, гРустить и больше ничего...9
Мне самому, как скрып тюремной двери,
Противны стоны сердца моего.
Увы! зачем, ненастьем и грозою
Мои младые годы омрача10,
Не просветлеет небо надо мною,
Не бросит в душу теплого луча! -
Зачем в тюрьму с тяжелыми замками
Не постучится ласково любовь -
Где мысль моя, пробитая гвоздями,
Закованная в цепи, точит кровь?
Когда б мои угомонились муки
И на душу сошел желанный мир -
Нашел бы я тогда другие звуки,
Другую Музу позвал бы на пир...
Волшебный луч любви и возрожденья!
Я звал тебя во сне и наяву -
В труде, в борьбе, на рубеже паденья
Я звал тебя... но больше не зову...11
Той бездны сам я не хотел бы видеть -
Которую ты можешь осветить...
То сердце не научится любить,
Которое устало ненавидеть.- 12
Последние восемь стихов поразительны. Пишите мне - мой адресс тот же, у Аничкова моста, на Фонтанке, в доме Степанова. Обнимаю Вас.
P. S. Пишу Вам в Симбирск, хотя, может быть, Вы в Нижнем; но если письмо мое не дойдет до Вас, то пеняйте сами на себя,
10-11 (22-23) (?) декабря 1855. Петербург
Мне гораздо лучше, милый Некрасов - и я думаю, что выеду дня через 3 или 4; за деньги благодарю - "Рудина" (1-ю часть) пришлю тебе сегодня же
1, Я теперь ее окончательно прохожу - прочти (я замечу страницу) импровизацию Рудина
2 - и скажи, так ли - исправить еще можно, - Толстой сегодня выехать не может - у него горло разболелось. Мы с ним, впрочем, не хандрим. До свидания - будь ты здоров,
На обороте:
Н, А, Некрасову,
13 (25) декабря 1855. Петербург
Мне чрезвычайно досадно, любезный Катков, что в ответ на Ваше любезное и лестное письмо1 я должен Вас уведомить, что я не буду в состоянии выслать Вам мою вещь к 20-му дек<абря>2. Причиною тому моя двухнедельная болезнь (у меня на животе появилось нечто вроде карбункула - я подвергся мучительной операции - и только вчера в первый раз выехал). Я почти всё время лежал и чувствовал совершенную невозможность работать. Этот, как говорят немцы, Strich durch die Rechnung - лишает меня удовольствия видеть свою статью напечатанною в 1-м Noмере "Русского вестника" - хотя я и с нынешнего утра и принялся за нее опять. Я не буду в состоянии окончить ее раньше 1-го января и привезу Вам ее сам - я 8-го янв<аря> должен быть на выборах в Туле - и 3-го или 4-го буду в Москве3 (если опять не случится что-нибудь вроде карбункула). Повторяю - мне это очень досадно - но право, я не виноват. Уверяю Вас, что содействовать, по мере сил моих, успеху Вашего журнала - одна из приятных надежд моих - и я постараюсь это доказать Вам на деле4.
Итак - извините невольное замедление - и до свидания в генваре.- Будьте здоровы и поклонитесь всем московским приятелям. Остаюсь
14 (26) декабря 1855. Петербург
Сегодня вечером, многоуважаемый Александр Васильевич, Огарев читает у меня свою поэму. Не придете ли Вы часов в 9, прежде чем идти к Норову? Вы бы] всех нас - и меня в особенности - очень этим обрадовали.
Середа.
На обороте:
Его превосходительству
Александру Васильевичу
Никитенко.
На Владимирской, в доме Фридрихса.
14-15 (26-27) (?) декабря 1855. Петербург
Милый Некрасов - я выздоровел и желаю тебя видеть - и потому предваряю тебя, что мы с Т<олсты>м у тебя сегодня обедаем
1 - а зайду я к тебе раньше, часа в 2. До свидания.
P. S. Посылаю тебе в подарок мою фотографию - жаль, что немного мрачна вышла.
Любезнейший и почтеннейший Александр Васильевич. Вам известно дело о посвящении Фетом Горация государю1 - но так как он сам сюда приехать не может, то могу ли я от своего имени, как издатель его Горация и его доверенный, написать просьбу г-ну министру с приложением документа о разрешении посвящения? И если я могу это сделать, то не будете ли Вы так добры, не позволите ли Вы явиться к Вам сегодня (и назначьте час) - для прочтения Вам этой просьбы?
С истинным уважением и преданностью остаюсь
Вторник.
Любезный Огарев, что же Вы мне не прислали Вашей поэмы? Пожалуйста, пришлите с этим посланным - если не для ценсуры, то для меня - я Вам в целости возвращу
1.
На обороте:
Николаю Платоновичу
Огареву.
На углу Малой Морской и Вознесенской,
в доме Митусова, у Рослякова.
14 (26) октября-конец 1855. Петербург
Прежде всего не приходите в недоуменье насчет 250 руб., которые я Вам возвращаю - вот в чем дело1, подумавши хорошенько, я чувствую, что не могу ни перед Вами, на перед публикой ручаться в том, что в теченье гоЦа окончу мой роман, как бы я желал того: романа и особенно первый, дело нешуточное - и мне не хотелось бы, чтобы первый блин вышел комом. С другой стороны, для устранения всяких недоразумений, даю Вам слово, что если я решусь напечатать свой роман не отдельно, а в журнале - то он явится не иначе как в "Отечественных записках"1. В этом Вы можете быть уверены. Мне прислали деньги из деревни - и это мне дало возможность, не стесняя себя, возвратить эти 250 руб.
Еще раз прошу у Вас извинения в причиняемом Вам недоуменье - но я надеюсь, что Вы оцените причины, побудившие меня поступить так. Вместе с тем повторяю Вам мое обещание к концу года представить Вам повесть, за которую примусь сурьезно с завтрашнего же дня.
До свидания в четверг - и будьте здоровы.
Вторник.
16 (28) октября-конец 1855. Петербург
Не мучьтесь более над стихом "На суку извилистом и чудном": Дружинин растолковал нам, что фантастическая жар-птица и на плафоне, и в стихах может сидеть только на извилистом и чудном суку рококо, И мы согласились, что этого стиха трогать не надо1.
1846 или 1851-1855 (?). Петербург
Майков поручил мне от Вашего имени, любезный князь, написать что-нибудь в альбом, который будет на днях разыгрываться. Исполняю с удовольствием Ваше желанье - и возвращаю Ваш листок
1.
22 января (3 февраля) 1856. Петербург
Сколько раз я принимался Вам писать, любезный и почтенный Сергей Тимофеевич... я уж и счет потерял! Причина всех этих отсрочек состояла отчасти в том, что я сам надеялся попасть в Москву и лично увидеть Вас - но разные дела и хлопоты воспрепятствовали исполнению моего намерения - и теперь я раньше марта в Москву не приеду1.- Прежде всего глубокий поклон и искреннее спасибо Вам от моего лица и от лица всех Русских читателей за издание Вашей книги, которой я зачитываюсь теперь всласть (я себе достал экземпляр еще прежде получения того, который Вы мне прислали, за что Вам вторичное спасибо). Эта Ваша книга такая прелесть, что и сказать нельзя. Вот он настоящий тон и стиль - вот Русская жизнь, вот задатки будущего Русского романа. Я еще не встречал человека, на которого бы Ваша книга не произвела бы самого приятного впечатления!2 Вы должны теперь писать и писать, когда вздумается - выйдет непременно отлично.
Я видел здесь раза два Хомякова - и узнал от него подробности о Вашем житье-бытье. Он Вам также порасскажет об нас - говорит, он скоро едет. Переговорил бы я много с Вами, если бы увидался - а писать как-то неловко.
Боюсь я, что Вы не останетесь <довольны?> {В тексте публикации слово пропущено.} последними напечатанными мною вещами3. Задача была трудная - и я, кажется, не совладел с нею. Слишком близко стоял я ко всему этому - надо было бы дать еще году пройти.
"Русский вестник" - до сих пор не очень блистателен - 2-й No, однако, лучше первого. Что же скажет "Русская беседа" - если только получится на нее разрешение4. Поклонитесь от меня всем Вашим. Господи, хоть бы в марте-то увидеться! Я очень нездоров - у меня вскочило нечто вроде карбункула - я должен был подвергнуться операции - но теперь, слава богу, всё идет хорошо.
Желаю Вам всего лучшего, крепко жму Вашу руку - и еще раз спасибо! Будьте здоровы.
Декабрь 1855 - январь 1856. Петербург
Посылаю тебе, любезный Некрасов, корректуру "Рудина" - вышло недоразумение с Тургеневыми
1, дал совсем не ту читать, а эта у меня осталась - ты можешь отправить ее с моим человеком в типографию, а я в два часа буду для чтения сводки.
Начало февраля ст. ст. 1856. Петербург
Пишу тебе всего два слова.- Сегодня по почте отправляется к тебе посылка на имя Е. А. Лодыженской
1 - я надеюсь, что ты уже отослал ей письмо, которое я написал ей на твое имя - вот тебе случай познакомиться
2.- Здесь всё идет недурно - 2-ая книжка "Совр<еменник>а" немного запоздала, но будет очень хороша ("Филантропа" пропустили
3); все тебе кланяются - будь здоров и возвращайся сюда при первой возможности. До свидания.
P. S. Посылка эта состоит в повести г-жи Лодыженской, которую она потребовала к себе обратно4.
8 (20) февраля 1856. Петербург
Получил твое письмо о Лодыженской1. Характера стека ее так верна, что остается удивляться, почему ты с таким тонким пониманьем человеческих физиономии никогда ничего не сочинял сам? Посылка (т. е. повесть ее) к тебе уже отправлена - и ты, вероятно, ее уже получил и отвез. Однако я полагаю, тебе все-таки будет приятно знакомство с Лодыженской: она именно , а не - 2.
Что тебе сказать об нас? Всё идет помаленьку. Я познакомился с Гагариной3, которая мне чрезвычайно понравилась. Некрасов поправляется. С Толстым я едва ли не рассорился - нет, брат, невозможно, чтоб необразованность не отозвалась так или иначе. Третьего дня, за обедом у Некрасова, он по поводу Ж. Занд высказал столько пошлостей и грубостей, что передать нельзя. Спор зашел очень далеко - словом - он возмутил всех и показал себя в весьма невыгодном свете. Когда-нибудь расскажу тебе - а писать неловко4.
Фет уехал. Стихотворения его все приведены в порядок и уже поступили в цензуру5. На днях начнется печатание.
Как в Москве понравилась 2-я книжка "Современника", и какое составилось там окончательное мнение о "Рудине"? Напиши мне это6. А 3-я книжка "Русского вестника" недурна7. Островский приехал вчера. Я тебе сообщу, какое он произведет здесь впечатление - и какое на него произведут впечатление8.
Вчера у Штакенншейдер на домашнем театре давали "Школу гостеприимства" - и она произвела скандал и позор - половина зрителей с омерзением разбежалась - я спрятался и удрал - а Дружинин стоял среди публики, как утес среди волн. Григорович, который всё еще тут витает, совсем не явился. Лучше всего было то, что эту чепуху приписывали мне. Я пережил трудные минуты - да и можно ли было вытащить на свет божий этот фарс, годный только в каникулярные дни в степной деревне?9
Третьего дня я был на генеральной репетиции "Чиновника", пьесы Соллогуба. Вера Самойлова очень была мила10. Искусственна до конца ногтей,- но и сама пиеса искусственна, точно написана для Gymnase11, с добродушным полковником, комическим лицом, великодушным jeune premier и кокетливой вдовой. Впрочем, ты знаешь "Чиновника". Ее ставят теперь у Марьи Николаевны12 - и Соллогуб est redevenu inabordable et insolent. Чёрт с ним!
Прощай, брат, будь здоров. Если ты сам скоро сюда не приедешь, то я увижу тебя в начале марта. Будь здоров и кланяйся всем, которые меня в Москве помнят. Я думаю, тебе кланяться придется не много.
8 (20) февраля 1856. Петербург
Посылаю Вам 3-ю Книгу Горация, любезный Краевский. Статью о Фете напишу с удовольствием - но раньше апрельской книжки ее поместить нельзя1, потому что Собрание его стихотворений явится только в половине марта. К тому же времени получите Вы (честное слово!) мой рассказ, к которому я ежедневно прибавляю понемногу2. - Приезд Островского меня рассеял.
Середа.
На обороте:
Андрею Александровичу Краевскому,
(От Тургенева).
24 февраля (7 марта) 1856 г. Петербург
Я передал графу Толстому приглашение Вашего сиятельства - и он просил меня сообщить Вам, что с удовольствием явится к Вам в субботу, в 10-м часу вечера1.- Я приду вместе с ним.
С совершеннейшим уважением и преданностью остаюсь
Пятница утром.
На обороте:
Его сиятельству
князю Петру Андреевичу Вяземскому.
(От Тургенева).
27 февраля (10 марта) 1856, Петербург
Любезный и почтенный Сергей Тимофеевич, я получил Ваше письмо от 18-го числа, и хотя чувствую, что отвечу не многими словами, но решаюсь отвечать, чтобы не откладывать письма в долгий ящик. Мною овладело в последнее время какое-то беспокойство, которое не дает мне ничем заняться последовательно. В голове точно дым бродит какой-то, и на сердце не совсем легко. Это всё пройдет - и уже бывало со мной; я Вам пишу об этом только для того, чтобы наперед извиниться в незначительности моего письма.
Ваше мнение о 2-й части моей повести меня искренно обрадовало - Вы знаете, как я дорожу Вашим мнением. Мне приятно также и то, что Вы не ищете в "Рудине" копии с какого-нибудь известного лица...1 Уж коли с кого списывать, так с себя начинать.
В "Петербургских ведомостях" подвизаются на критическом поприще какие-то баши-бузуки - и потому от них нечего ждать, чтобы они уважали приличия2. Впрочем, никто на них и не обращает внимания. В "Современнике" - в мартовском нумере - явится статья об Вас, Анненкова, которою, я надеюсь, Вы останетесь довольны3, Толстому я передал Ваш поклон и Ваше поручение. Он написал превосходный рассказ, под названием "Метель". Вы увидите его в мартовской книжке "Совр<еменник>а"4.
Я уже боюсь говорить Вам, когда я прибуду в Москву - чувствую, что изверился - но все-таки мне кажется, что если я буду жив и здоров - в половине марта Вас увижу
5. А до тех пор будьте здоровы и веселы - кланяюсь Вам и всем Вашим.
Февраль - начало апреля ст. ст. 1856, Петербург
Гр. Толстой живет в Офицерской, возле Вознесенской (в третьем доме направо от Вознесенской, если идти от Синего моста) - в доме Якобса, на квартере No 13.
Посылаю Вам брошюрки на Ваше имя - и также прошу Вас сделать одолжение доставить приложенные брошюры1 кн. Вяземскому2 и г-ну Сухонину3, адресс которого мне неизвестен.
Примите уверение в совершенном уважении, с которым остаюсь
Вторник.
15 (27) марта 1856. Петербург
Я к Вашему сиятельству с покорнейшею просьбой. Вы были так добры и изъявили участие к Огареву - не можете ли Вы написать мне небольшую записку, в которой Вы бы сказали, что, кроме зачеркнутых мест, Вы не находите в его поэме ничего противоценсурного1. Я бы мог сослаться тогда на Вашу записку - как я уже сделал это однажды - и, наверное, с тем же успехом. Чувствую, что это значит злоупотреблять Вашей снисходительностью - но к кому же прибегать нашему брату литератору, как не к Вам?2
В ожиданье одобрительного ответа, покорнейше прошу Ваше сиятельство принять уверение в искреннем чувстве глубочайшего уважения, с которым остаюсь