Тургенев Иван Сергеевич - Письма (1855-1858)

о всех Ваших. Что И<ван> С<ергеевич> вернулся из Крыма - и как его здоровье?⁵ Что делает К<онстантин> С<ергеевич>? Как идет "Беседа" в отношении финансовом - т. е. много ли у ней подписчиков?⁶ - Что делается в Москве? Мы здесь чуяли веяние новой жизни, начавшейся на родине⁷ - и радовались душевно; скажите слово и о ней. - Передайте мой поклон Самарину и Хомякову⁸.

   Хочу я познакомиться с здешними литераторами, хотя ни к одному не чувствую симпатии и ничего не ожидаю для себя от этого знакомства; но оно любопытно - и, может быть, поучительно. Состояние умов во Франции, сколько я могу судить, довольно странное и совсем не такое, каким его почитают у нас. Этого в письме - и особенно в немногих словах - не передашь. Постараюсь глядеть на всё без предубежденья и пристрастья - и буду также стараться много видеть.

   Прощайте; любезнейший Сергей Тимофеевич, желаю Вам от души всего хорошего на свете. Кланяюсь Вашей супруге и всем Вашим, крепко жму Вашу руку и остаюсь навсегда

  

  

   Я всё ждал положительного ответа¹, милый Д<митрий> Я<ковлевич>, и оттого медлил писать Вам; но вчера я получил октябрьскую книжку "Соврем<енник>а" и нашел такие кровожадные опечатки, что спешу Вам написать о них, хоть я боюсь, что уже невозможно будет поправить их в издании моих "Повестей". В таком случае прибавьте особую страничку, а именно ²:

Стран.	Строк:	Вместо:	Читай:
102	18 (сверху)	не даром же она жена	не даром же она жила.
107	14 (снизу)	а вот это грубо	а вот это глубоко.
117	7 (снизу)	много мечтал о	много мечтая О.
		счастье	счастье.
119	6 (сверху)	чувствительные	чувственные.
121	10 (снизу)	много	многое.
126	17 (снизу)	крикнул	кликнул.
127	7 (сверху)	тошно	томно.

   Сознайтесь, что от иных из этих опечаток волосы должны встать дыбом и не опускаться в течение 36-ти часов. Ради бога, примите Ваши меры.

   Теперь о Вашем деле:

   1) Желаемые Вами издания в Париже не нашлись, я приказал их выписать из Марселя - и вот уже в третий раз мы пишем туда и понукаем тамошних корреспондентов - ответа пока еще нет; как только явятся книги - я Вам их тотчас перешлю через Брандуса³.

   2) Искандеру я сообщил о Вашем желании; но Вас предупредил некто штабс-капитан Писаревский, издатель физики; он, будучи в Лондоне, выпросил у Искандера {Было: Герцена} словесное позволение издать его вещи. Это, однако, не помещало Ис<канде>ру написать мне, что не для чего было спрашивать позволения; он разрешает кому угодно печатать его вещи⁴. Я на это ему отвечал⁵, что без письменного свидетельства и цензура может затрудниться, и родственники могут оказать претензию - а потому просил его прислать мне бумагу, в которой он объяснил бы, что разрешает Писаревскому и Вам хлопотать об издании его сочинений и печатать их; но до сих пор ответа я не получил; как только он прибудет, я сообщу Вам его немедленно⁶.

   Приношу искреннюю благодарность милому Елисею Яковлевичу за его 2-ое большое письмо⁷, за 1-ое я уже благодарил. Оно очень интересно, а для меня, здесь - истинная пища душевная. Радуюсь успеху "Фауста"⁸, я таки за него побаивался, несмотря на похвалы Некрасова.- Стихи Майкова⁹, сообщенные мне Е<лисеем> Я<ковлевичем>, действительно мне понравились, как он предчувствовал. Словом - я теперь обеспечен - или, как говаривал мой известный камердинер Иван¹⁰ - "Я обюспючюн" - и благодарю богов.

   Скажите Анненкову, что я твердо был уверен (его аккуратность меня избаловала) получить от него ответ из Петербурга на мое письмо, посланное через Вас (ведь оно дошло до него?), и что я очень недоволен его молчанием¹¹ - а все-таки люблю его и лобзаю в толстый лоб. Лоб у него, точно, толстый - но умный.

   Повторяю свою просьбу о высылке мне в самоскорейшем времени 3 экземпляров моей книги, как только она выйдет¹². Остальные девять (я себе спросил у Анненкова 12) прошу выслать или передать от моего имени следующим лицам:

   1) Гончарову. 2) Сергею Тимофеевичу Аксакову. 3) Дяде Н<иколаю> Н<иколаевичу>. 4) Ольге Александровне Тургеневой (через Анненкова). 5) Вам обоим. 6) Анне Захаровне. 7) Дарий (при сем можете поцеловать ее). 8) Графине Марии Николаевне Толстой. 9) Миницкому.

   Кстати, я более шести недель тому назад написал длинное письмо графине Толстой, со вложением письма к ее брату - и до сих пор никакого ответа не получил¹³. Узнайте, пожалуйста, через Толстяка-Самоеда¹⁴, дошли ли эти письма до них - и почему они не отвечали? - Также сообщите мне, что Вы знаете о дяде? Я уже более двух месяцев не получаю от него ни письма, ни денег, которые мне стали нужны до зарезу¹⁵.

   Ну, прощайте пока.- Я Вам очень скоро напишу, как только придут ответы. Будьте оба здоровы, крепко жму вам руки и остаюсь навсегда

  

   P. S. Продолжаю не франкировать письма, вы мне их ставьте на счет. Получили ли Вы деньги с Анненкова и заплатили ли Краевскому? Да, кстати, Панаев и не думал мне присылать выписку из "О<течественных> з<аписок>", где говорится о коалиции¹⁶; пусть Е<лисей> Я<ковлевич> примет за правило: такие слова считать как бы непроизнесенными.- Хотелось бы мне посмотреть эту вырезку.

  

  

   Из Марселя всё нет присылки¹, любезный Колбасин, но так как я сегодня получил письменное позволение Искандера, то решаюсь переслать Вам его тотчас. Желаю, чтоб Вы извлекли из него пользу².

   Сверх того, прошу Вас о следующем (забытом мною в последнем письме):

   1.) Выслать мне вместе с экземпляром моих повестей "Отрочество" и "Детство" Толстого, его "Военные рассказы" и "Стихотворения" Некрасова - и тотчас написать мне, когда Вы всё это вышлете?³

   2.) Устроили ли Вы дело о "С. П.бургских ведомостях" Для Галиньяни и что это стоило?⁴

   3.) Что, ничего не слыхать о "Записках охотника"?⁵

   4.) Отчего Анненков мне не пишет?

   Наконец 5.) (Самое важное). Напишите от моего имени дяде, что вот уже 2 месяца, как я ни строчки от него не получаю и сижу без денег. Я начинаю думать, не затерялось ли его письмо? Пусть он Вам напишет об этом и напишет мне rue Rivoli, No 206.- Также узнайте от толстяка Толстого⁶ - получил ли он мое письмо, в котором было письмо для Льва Николаевича. Я, кажется, уже писал Вам об этом, но повторить - не беда⁷.

   Пожалуйста, исполните мои прошения. (NB - Заплатили ли Вы Краевскому?)⁸ Я Вас бомбардирую письмами.- Будьте здоровы и веселы, жму Вам крепко руку - Вам и родственнику - и остаюсь

  

   P. S. Прошу также <выпол>нить просьбы, озна<ченные> в предыдущих пись<мах>, и отвечать по н<им> {Бумага повреждена.}.

  

  

   Ну, душа моя, Михаил Николаевич, порадовал ты меня своим письмом!¹ Я как нарочно всё это время ни от кого строки не получал - и вдруг твой четкий, круглый, восхитительный почерк! Спасибо тебе, что не забыл своего обещанья - и, в доказательство моей благодарности, отвечаю тебе тотчас.

   Скажу тебе о себе, что я поселился на постоянную квартеру - Rue de Rivoli, "Ns 206 - и всем был бы доволен, если б не проклятый мой пузырь, которого чёрт дернул опять разболеться! Это сильно меня огорчает и, вероятно, несколько охладит мое рвение к работе. Однако постараюсь не поддаться.

   Хотя большинство моих приятелей хвалит мою последнюю повесть, однако ты не один ее порицаешь - Александр Иванович и Огарев разделяют твое мнение². Поразмыслив хорошенько дело, я согласен с тобою - не потому, что я всегда охотнее соглашаюсь с теми, кто меня порицает - а потому, что я чувствую справедливость слов твоих. И "Фауст" неудачно выбран - и напрасно хватил я фантастического элемента. Видно, мне было написано на роду заплатить ему дань. Теперь мы с ним квиты. Я задумал теперь очень большую повесть³ - надеюсь, что она выйдет порядочною. Сперва напишу маленький рассказ для Дружинина⁴.- Кстати, я прочел его программу⁵. Мне она понравилась - и я думаю, что журнал его пойдет хорошо - хотя и не заменит "Современника" в глазах молодого поколенья. "Б<иблиотека> для ч<тения>" будет слишком холодна, бесстрастна - и Русского в ней будет мало. Но журнал выйдет дельный, почтенный и полезный - и надо постараться дать ему ход⁶.

   Я никогда не сомневался в огромном успехе стихотворений Некрасова. Радуюсь, что мои предсказания сбылись; радуюсь также тому, что эта книга прошла без больших повреждений⁷. Что ни толкуй его противники - а популярнее его нет теперь у нас писателя - и поделом.- Он теперь в Риме с А<вдотьей> Я<ковлевной> и с Фетом; я от него получил несколько писем. Скучает немного - но в здоровье очень поправился. Это главное.

   Тебе, вероятно, известно, что мои "Повести и рассказы"⁸, изданные Анненковым (за исключением "Записок охотника"), должны выйти на днях - или даже, вероятно, уже теперь вышли. Пожалуйста, перечти их - и сообщи мне с полнейшей откровенностью и собственное твое мнение, и мнение публики на их счет. Ты меня этим крайне обяжешь. Голос критики нигде так не благотворен, как если сам находишься в отдалении от родины⁹.

   Также прошу тебя сообщить мне: какое место в глазах публики занимает "Русская беседа" - сравнительно с "Русским вестником" - и что поделывает Русское воззрение? Тебе не нужно будет пускаться в подробности: два слова, метко сказанных - ты на это мастер - достаточны¹⁰.

   Сердечно сочувствую твоему счастью и радуюсь ему¹¹. Как мне ни хорошо душевно, признаюсь, вне родного круга, вне постоянных, правильных отношений нет прочного счастья. А тут еще болезнь примешалась, которая, по словам докторов, тоже происходит от влияния парижского климата.- Я, может быть, вернусь в Россию скорее, чем предполагал¹².

   Я еще не осмотрелся здесь как следует - и пока не делаю новых знакомств. Но я намерен сойтись с здешними литераторами. Русских здесь, кажется, очень много - но интересных мало между ними; я видаю здесь одну твою приятельницу, княгиню Вяземскую (урожденную Новосильцеву), которая велит тебе кланяться.

   Ну прощай, милый толстяк; пиши мне Rue de Rivoli, No 206. Я ни одного твоего письма не оставлю без ответа.- Я дней десять тому назад писал Боткину - получил ли он мое письмо?¹³ Да, кстати, вот тебе еще одно поручение. Узнай (ты ведь всех знаешь), где находится графиня Ламберт (урожденная Канкрина), и напиши мне: в Петербурге ли она или где? Не забудь этого¹⁴.

   Еще раз тебя обнимаю, кланяюсь твоей жене и остаюсь навсегда

  

   P. S. Не франкируй своих писем; они так вернее доходят; я свое тоже не франкирую.

  

  

   Любезнейший Александр Николаевич, много думал я о Вас всё это время и не однажды пересылал Вам поклоны через общих наших знакомых. Искренно огорчило меня несчастное происшествие, случившееся с Вами¹, я сам в молодости ломал свои члены и знаю, как это гадко. Надеюсь, что Вы теперь уже окончательно выздоровели и ходите. Боткин писал мне, что видел Вас; также сообщил мне, что Вы пишете повесть; с нетерпением ожидаю ее появления в "Совр<еменник>е"² (я получаю его здесь), а что Ваш "Минин"?³ Эту вещь Вы непременно должны сделать - кроме Вас ее сделать некому - и надо, чтобы она у Вас вышла капитальною вещью. Здесь, на чужой земле, мне всё Русское еще более близко стало и дорого; - а ни в одном из наших писателей Русский дух не веет с такой силой, не играет так, как в Вас. Подарите нас всех и меня в особенности "Мининым"; - а мы Вам поклонимся все в пояс.

   Что мне сказать Вам о себе? Я не более двух недель как поселился в Париже; всю осень я прожил в деревне, в 60 верстах отсюда, охотился, бездействовал и очень приятно проводил время.- Теперь я намерен приняться за работу; также хочется мне посмотреть поближе на здешнюю жизнь и на здешнюю литературу. Оно, пожалуй, и не весело, да поучительно. Всё здесь измельчало и изломалось. Простоты и ясности и не ищи; всё здесь хитро и столь же бедно, нищенски бедно, сколь хитро.- Я непременно в мае месяце вернусь в Россию⁴; не приедете ли Вы, хотя в будущем году, погостить ко мне в деревню?

   Слышу я, что Писемский в Москве хандрит. Отчего он хандрит? Вы, кажется, имеете на него влияние - встряхните его. Что его роман?⁵ Поклонитесь ему от меня - и попросите его от моего имени написать мне письмо; мы как-то с ним переписывались. Я ему отвечу тотчас; вообще я исправный корреспондент. Поклонитесь от меня также Григорьеву. Так вышло - к крайней моей досаде, что не удалось мне увидать его в нынешнем году в Москве. Я знаю, мы бы спорили с ним до упаду, но я чувствую, что мы бы очень тесно сошлись. Меня влечет к нему; он напоминает мне покойного Белинского⁶. Это сравнение, может быть, ему не понравится; но оно так,- и для меня всё, что напоминает Белинского, мило. Что прикажете делать! Я остаюсь верен своим привязанностям.

   Описали ли Вы (и Писемский тоже) свою поездку - и где явится это описание? Вероятно, в "Морском сборнике"⁷. Мне его перешлют.

   Если вздумается Вам написать мне (за что я Вам буду очень благодарен) - скажите слова два о литературных движениях в Москве. "Русскую беседу" мне здесь обещают; "Русский вестник", говорят, тоже у кого-то есть. Но всё это, пока, одни буки - а Вы мне скажите Ваше слово. Сообщите мне, где Потехин и что он делает? Адресс мой: Rue de Rivoli, No 206.- Paris.

   Что делает Садовский? Передайте ему мой поклон.

   Был я здесь в театрах. В течение последних 6 лет не появилось ни одного нового замечательного таланта - а старье всё поизносилось и поизбилось. Два-три новых молодых играют просто; - и только: - похвала, как видите, не слишком большая. - Бурдин был здесь и приставал ко мне; - хорош был гусь прежде - воображаю, что он будет из себя выламывать, вернувшись.- Фет был в Париже и уехал к Некрасову в Рим⁸; это человек-душа - милейший поэт, врет иногда так мило, что расцеловать его хочется. Скучал здесь ужасно и вздыхал беспрестанно. Авось в Италии ему легче будет.

   Прощайте, любезный А<лександр> Н<иколаевич>. Будьте здоровы, не ломайте себе вперед ни ног, ни рук - и пишите. Пишите комедии, драмы, повести - и хоть одно письмо ко мне. Жму Вам дружески руку и остаюсь

  

   P. S. Пришлите мне свой адресс.

  

  

   ...А что делает Ваша литературная деятельность, не хочу и думать, чтобы Вы положили свое золотое перо на полку, я готов Вам сказать, Как Мирабо Сиэсу: le silence de M-r Gontscharoff est une calamitê publique!¹ Я убежден, что, несмотря на многочисленность ценсорских занятий, Вы найдете возможным заниматься Вашим делом, и некоторые слова Ваши, сказанные мне перед отъездом, подают мне повод думать, что не все надежды пропали. Я буду приставать к Вам с восклицаниями: ""Обломова"! и 2-ой (художественный) роман!"², пока Вы кончите их, хотя .бы из желания отделаться от меня,- право, Вы увидите.

   Шутки в сторону, прошу Вас убедительно сообщить мне, в каком положении находятся эти 2 романа: горячее участие, которое я в них принимаю, дает мне некоторое право предложить Вам этот нескромный вопрос.

   Я намерен познакомиться с здешними литераторами и постараться поближе вникнуть во французскую жизнь.

   ...Мне кажется, что, жалуясь на себя, Вы нарочно преувеличивали, желая самого себя раздразнить и подшпорить (это чувство мне самому знакомо), но в Вашем письме такая неподдельная серьезность и искренность, что у меня и руки опустились. Неужели же, подумал я, мы в самом деле должны отказаться от Гончарова-писателя? Неужели же этот прелестный роман, очерк которого, набросанный им в один зимний вечер в Петербурге (в доме Степанова), наполнил таким веселым умилением меня и Дудышкина (Вы не забыли этого вечера?), неужели этот роман, уже почти готовый, уже просившийся на свет, должен исчезнуть навсегда?..

  

  

   Любезнейший Толстой, письмо Ваше от 15-го октября ползло ко мне целый месяц - я его получил только вчера¹. Я подумал хорошенько о том, что Вы мне пишете - и мне кажется, что Вы не неправы. Я, точно, не могу быть совершенно истинен с Вами, потому что не могу быть совершенно откровенен; мне кажется: мы познакомились неловко и в неладную минуту - и когда мы увидимся опять, дело пойдет гораздо глаже и легче. Я чувствую, что люблю Вас как человека (об авторе и говорить нечего); но многое меня в Вас коробит; - и я нашел под конец удобнее держаться от Вас подальше. При свидании попытаемся опять пойти руку об руку - авось удастся лучше; а в отдалении (хотя это звучит довольно странно) - сердце мое к Вам лежит как к брату - и я даже чувствую нежность к Вам. Одним словом - я Вас люблю - это несомненно, авось из этого со временем выйдет всё хорошее.

   Я слышал о Вашей болезни - и огорчался²; а теперь прошу Вас выкинуть воспоминание о ней из головы. Ведь Вы тоже мнительны - и, пожалуй, думаете о чахотке; но, ей-богу, у Вас ее нет. Очень мне жаль Вашей сестры; кому бы быть здоровой, как не ей,- то есть, я хочу сказать - если кто заслуживает быть здоровой, так это она; а вместо этого - она всё мучится. Хорошо бы, если московское лечение помогло ей³. Что Вы не выпишете Вашего брата? Что ему за охота сидеть на Кавказе? Или он хочет сделаться великим воином?⁴ Меня дядя мой известил, что вы все уже выехали в Москву⁵; и потому я это письмо адрессую в Москву, на имя Боткина.

   Французская фраза мне так же противна, как Вам - и никогда Париж не казался мне столь прозаически-плоским. Довольно не идет ему; я видел его в другие мгновенья - и он мне тогда больше нравился⁶. Меня удерживает здесь старинная, неразрывная связь с одним семейством⁷ - и моя дочка, которая мне очень нравится: милая и умная девушка. Если б не это, я бы давно уехал в Рим, к Некрасову. Я от него получил два письма из Рима - он скучает слегка,- да оно и понятно - всё, что в Риме есть великого, только окружает его; он не живет с ним; - а редкими мгновеньями невольного сочувствия и удивления долго пробавляться нельзя. Впрочем, ему все-таки легче, чем в Петербурге - и здоровье его поправляется⁸. Фет теперь в Риме с ним... Да, батюшка, был он в Париже, но более несчастного, потерянного существа Вы вообразить себе не можете. Он скучал так, что, хоть кричать, никого не видал, кроме своего слуги француза. Приехал было ко мне (т. е. к Mr Виардо) в деревню - и оставил (это между нами) впечатление неприятное. Офицер, endimanchê, с кольцами на пальцах и Анненской лентой в петлице, рассказывает ломаным французским языком тупейшие анекдоты - юмор исчез совершенно, глаза круглые, рот круглый, бессмысленное изумление на лице - хоть брось! В моей комнате я с ним спорил до того, что стон стоял во всем доме от диких звуков славянской речи; словом - нехорошо было. Впрочем, он написал несколько грациозных стихотворений и подробные путевые записки, где много детского,- но также много умных и дельных слов - и какая-то трогательно-простодушная искренность впечатлений ⁹. Он - точно, душка, как Вы его называете.

   Теперь о статьях Чернышевского. Мне в них не нравится их бесцеремонный и сухой тон, выражение черствой души; но я радуюсь возможности их появления, радуюсь воспоминаниям о Б<елинском> - выпискам из его статей, радуюсь тому, что наконец произносится с уважением это имя¹⁰. Впрочем, Вы этой моей радости сочувствовать не можете. Анненков пишет мне, что на меня это потому действует, что я за границей - а что у них это, мол, теперь дело отсталое; им уже теперь не того нужно¹¹. Может быть; - ему на месте виднее; а мне все-таки приятно.

   Вы окончили 1-ую часть "Юности" - это славно. Как мне обидно, что я не могу услыхать ее! Если Вы не свихнетесь с дороги (и, кажется, нет причин предполагать это) - Вы очень далеко уйдете. Желаю Вам здоровья, деятельности - и свободы, свободы духовной.

   Что касается до моего "Фауста",- не думаю, чтоб он Вам очень понравился. Мои вещи могли Вам нравиться - и, может быть, имели некоторое влияние на Вас - только до тех пор, пока Вы сами сделались самостоятельны. Теперь Вам меня изучать нечего, Вы видите только разность манеры, видите промахи и недомолвки: Вам остается изучать человека, свое сердце - и действительно великих писателей. А я писатель переходного времени - и гожусь только для людей, находящихся в переходном состоянии.

   Ну, прощайте и будьте здоровы. Напишите мне - мой адресс теперь Rue de Rivoli, No 206. Благодарю Вашу сестру за два приписанных слова; кланяюсь ей и ее мужу. Спасибо Вареньке, что она меня не забывает. Я было хотел поговорить с Вами о здешних литераторах,- но до другого разу. Крепко жму Вам руку.

  

   Р. S. Я не франкирую письма: и Вы так же поступайте.

  

  

   Вчера я послал тебе через Ротшильда 500 франков, милый Герцен - и прошу, чтобы ты подождал уплату остальных до нового года. Ты обратись к Ротш<ильду> с запросом о 500 фр<анках>, высланных тебе из Парижа Тургеневым - и сейчас их получишь.

   Я получил "Амнистию" и другие брошюры¹. Письменно говорить об этом затруднительно - откладываю всё это до зимнего свидания, которое становится всё более вероятным². Ограничиваюсь теперь изъявлением моего сочувствия. Н<иколай> А<лександрович> М<ельгунов>, которого я вижу часто - не дает мне покоя насчет двух букв, долженствующих стать во главе твоего письма; он уверяет, что это опасно, я убежден, что это пустяки, и только желал бы, чтобы в самом письме не было упомянуто 6 подробностях и случайностях нашего свидания³.

   Я давным-давно отправил к Колбасину твое разрешение вместе с "оным", но до сих пор еще ответа от него не получал⁴. Во всяком случае повторяю тебе его и мое спасибо; я думаю, что это славная была бы штука - если б позволили хотя один твой роман.

   Из России я имею известие о громадном и неслыханном успехе "Стихотворений" Некрасова⁵. 1400 экземпляров разлетелись в 2 недели; этого не бывало со времен Пушкина. От него я давно не имею писем; кажется, он хандрит и скучает в Риме⁶. Он и в России скучал - но не так едко; плохо умному человеку, уже несколько отжившему - но нисколько не образованному, хотя и развитому - плохо ему в чужой земле, среди незнакомых и неизвестных явлений! Он чует смутно их значение, и тем больше разбирает его досада и горечь - не бессилия, а невозвратно потерянного времени!

   Мне здесь хорошо - и было бы еще лучше, если б не подлый мой пузырь! Очень он мне мешает жить - особенно работать почти невозможно. Зато я читаю пропасть. Проглотил Суетония, Саллюстия (который мне крайне не понравился), Тацита и частью Тита Ливия. Ты спросишь - что за латиномания на меня напала?⁷ Не знаю; может быть, она навеяна современностью.

   Но вот что прочти непременно: "The Confessions of an Opium-eater". Прочти и скажи мне - такое же ли впечатление произведет эта книжечка на тебя, как на меня⁸. Я ее прочел два раза сряду - à la lettre.

   Прощай; целую тебя в лоб, а Огарева в бороду, жену его в руку - а детей твоих в ясные очи. Будьте все здоровы и веселы и не забывайте

  

  

   Милейший и любезнейший Боткин, письмо твое мною получено и прочтено с великим умилением¹. Речи твои золотые, и я слушаю их, как некий пустынножитель слушал пение райской птицы. Всё сказанное тобою насчет моего писания чрезвычайно дельно и умно - всё принятое сведению и к надлежащему исполнению². В теперешнее безначальное время только в тебе да еще, пожалуй, в Анненкове живет критическая сила;- в тебе она иногда шалит под влиянием каприза, в нем она затемняется беспомощной путаницей выраженья и степным лукавством; но от обоих вас слышал я душеспасительные слова-и плакаться я на себя готов, что не довольно принимал их к сердцу; что делать! человек есть дрянь в некотором роде - а я, грешный, и подавно; а потому не уставайте меня наставлять на путь истины - а я буду стараться, чтобы хлопоты ваши не пропадали даром. Мне кажется, главный недостаток наших писателей и преимущественно мой - состоит в том, что мы мало соприкасаемся с действительной жизнью, то есть с живыми людьми; мы слишком много читаем и отвлеченно мыслим; мы не специалисты, а потому у нас ничего не выходит специально. Мерк говорит весьма справедливо: Ailes (у древних) war local, für den Moment - und dadurch ward's ewig. Wir schreiben in's weite Blaue, fur allê Menschen und für die Hebe Nachwelt und eben dadurch für Niemand.

   Если кто-нибудь из нас и обращает внимание auf das Locale - то тотчас старается придать ему всеобщее, то есть им придуманное всеобщее значение - и из этого выходит чепуха.

   Я упомянул о Мерке. Я теперь много занимаюсь им и намерен познакомить с ним Русскую публику. Это был величайший критик, которого можно сравнить разве с одним Лессингом.- Те, которые знают о нем (а таких очень мало) - думают, что Гёте с него списал Мефистофеля - и только. Отчасти это справедливо - и быть оригиналом такого типа уже очень почетно - но в Мерке было более чем одно ироническое отрицание. Я достал наконец его "Избранные сочинения". Это небольшая книга в 350 стр. (с его биографией) - и нашел в ней множество превосходных вещей. Может ли, например, что-нибудь быть лучше следующего изречения: "Dein Bestreben,- сказал он однажды Гёте,- deine unablenkbare Richtung ist: dem Wirklichen eine poetische Gestalt zu geben; die Andern suchen das sogenannte Poetische, das Imaginative zu verwirklichen - und das giebt nichts wie dummes Zeug".

   Если ты можешь достать эту книгу - вот ее заглавие: Johann Heinrich Merck. Ein Denkmal, herausgegeben von Dr. Adolf Stahr, Oldenburg. (Schulze'sche Buchhandlung). 1§40 - прочти ее - обещаю тебе большое наслаждение.

   Также прочел я в последнее время - "The Confessions of an English Opium-eater" - удивительная штука! Я ничего подобного не встречал³.

   Вообще, я ужасно много прочел в последнее время; пузырь мой мешает мне писать, нарушая спокойствие и ясность духа. Я не чувствую себя свободным - точно мне свечку под подошвой держат, ровно настолько, чтобы не зажигалась кожа. Впрочем, с некоторых пор мне лучше - я начал принимать хинин - и авось судьба надо мною смилостивится и избавит меня от этой напасти. В противном случае горе моей литературной деятельности! А прочел я Суетония, Саллюстия (которого возненавидел за изысканность слога), Тацита - и начал Тита Ливия; я нахожу этих писателей, особенно первых - весьма современными.

   Делаво перекатал моего "Фауста" - и тиснул его в декабрьской книжке "Revue des 2 Mondes"⁴, издатель (де-Марс) приходил меня благодарить и уверял, что эта вещь имеет большой успех; а мне, ей-богу, всё равно, нравлюсь ли я французам или нет, тем более что M-me Виардо этот "Фауст" - не понравился.

   Достолюбезнейший Полонский известил меня⁵, между прочим, что Толстой в Петербурге - а я ему писал на твое имя в Москву⁶. Доставь ему это письмо - и так как ты наверное прочел "Юность" - скажи мне твое мнение, которое я жажду узнать⁷. Твои слова о Толстом меня порадовали⁸ - а успех Некрасова - дело знаменательное. Публике это нужно - и потому она за это и хватается⁹.- Пожалуйста, поживи в Петербурге подолее - и обрати всё свое внимание на "Современник"; боюсь я, как бы он не расшатался. Также напиши мне со всей правдивостью, какого рода мнение слагается в публике о моих "Повестях"; я их еще не получал здесь, хотя, говорят, они давно отправлены¹⁰.

   Я здесь почти не вижусь с французами - хожу к двум, трем Русским, к Мельгунову между прочим. Вот чудак! - но милый чудак. А это, однако, скверно, что у тебя такое проявилось; под влиянием этого известия я приобрел себе capotis en caougutta perfectionnêe - хотя мне это нисколько не нужно.

   Ну прощай - дружески жму тебе руку и остаюсь

  

  

   Я говорил с моими приятелями, любезнейший Мельгунов; они мне обещали 1000 фр., но не ранее половины будущей недели. Придется потерпеть до того времени. Я могу, впрочем, на их слово рассчитывать наверное.

   Пока, Вы знаете, 250 фр. у меня к Вашим услугам.- Если Вы прочли "Фауста", пришлите мне "Совр<еменник>". До свидания.

   Пятница, 10 1/2 ч. утра.

  

  

   Я оттого не показывался, что моя глупая болезнь разыгралась и сильно меня кусала. Однако я сегодня у Вас побываю. На почте до сих пор мне так же флегматически отвечают: pas de lettres - а No "Современника", где "Фауст", находится у Делаво¹. Музыку Вашу показывал Mme В<иардо> - и она ее хвалила - особенно: "Еще томлюсь тоской желаний"².

   До свидания.

  

  

   A mon grand regret je ne puis accepter votre aimable invitation pour mardi, ayant dêjà promis d'aller dîner en ville ce jour-là; mais j'aurai le plaisir de vous voir demain soir - avant d'aller chez Mme Beecher Stowe, puisque vous avez l'obligeance de me proposer de faire cette excursion ensemble.

   Recevez, Madame, l'expression de mes sentiments les plus distinguês.

   Dimanche,

  

  

   М. г.

   Я на днях получил No "Московских ведомостей", в котором помещено объявление об издании "Русского вестника" в будущем году, вместе с замечанием насчет моих отношений к этому журналу. Как ни неприятно мне занимать публику подробностями дела, лично до меня касающегося, я не могу не отвечать на это замечание и надеюсь, что Вы не откажетесь поместить мой ответ в Вашей газете.

   Вот в чем дело. Прошлой осенью я, не назначая, впрочем, определенного срока, обещал г-ну издателю "Русского вестника" повесть под названием "Призраки", за которую я принялся в то же время, но которую и до сих пор кончить не успел. В начале нынешнего года я заключил с гг. издателями "Современника" условие, в силу которого я обязался помещать свои произведения исключительно в их журнале, причем, однако, я выговорил себе право исполнить прежние свои обещания, а именно в отношении к "Русскому вестнику". Следовательно, вся моя вина состоит в том, что я до сих пор не окончил этой повести. Но г-н Катков, несмотря на то, что, по его словам, он питает ко мне уважение, почел себя вправе намекнуть, что эту самую повесть я поместил под именем "Фауст" в No X "Современника", тогда как тем из наших общих знакомых, которым я сообщаю планы моих произведений, хорошо известно, что между этими двумя повестями нет никакого сходства. Я нахожу, что подобный поступок со стороны г-на Каткова разрешает меня совершенно от обязанности исполнить мое слово,- и это я делаю тем охотнее, что непоявление моей повести на листах его журнала, вероятно, никем замечено не будет. Г-н Катков напрасно старается меня успокоить. Я слишком хорошо знаю сам, что содействие мое в одном журнале ни значительно способствовать его распространению, ни повредить другому решительно не может. Заслуженный успех "Русского вестника" - лучшее тому доказательство. Примите и пр.

  

   Из письма твоего, милый Лонгинов, вижу я, что ты еще не получил моего письма, посланного тебе недели три тому назад¹. Очень тебе благодарен, что ты не забываешь меня - и также приношу тебе великое спасибо за присылку отрывка из "М<осковских> ведомостей"². Теперь у меня до тебя следующая просьба: ты кормил до усов, корми до бороды. А именно: помести, пожалуйста, прилагаемое письмо к редактору "М<осковских> в<едомостей>" в "Московс<ких> ведомостях"³. Ты увидишь, что оно написано в самом умеренном тоне - но я не мог оставить намека Каткова (на то, что "Фауст" - переодетые "Призраки") без ответа. Напечатавши, пришли мне экземпляр (т. е. отрывок "Ведомостей") в письме. Я не думаю, чтоб могли встретиться затруднения - но я сильно надеюсь на твою дружбу. Постарайся это сделать поскорее.

   Мне некогда писать тебе длинное письмо - не могу, однако, мимоходом не побранить Панаева за известную тебе глупость⁴.- Некрасову, вероятно, придется возвратиться в Петербург скорее, чем он думал. Я от него на днях получил письмо из Рима⁵. Он очень много работал в последнее время. Фет тоже там.

   Не забывай меня - и исполни мою просьбу.- Здоровье мое порядочно - пузырь всё не хочет угомониться.

   Прощай - обнимаю тебя.

  

  

   Милый Герцен - мне непременно хочется прочесть: "Барнум и Горас" - а потому сделай одолжение, пришли его к той даме, которую ты называешь Марьей Касп<аровной> и которую я не знаю¹. Сообщи мне ее адресс - и предупреди ее о том, что я явлюсь к ней.

   Стихи Огарева получены и прочтены². Они мне нравятся по-прежнему - хотя лучше слышать их от него, чем самому читать. Его тихий и меланхолический голос придает им особенную прелесть - а когда сам читаешь, много замечаешь небрежностей и не довольно сжатых мест. При этих листах находились страницы три твоих "Воспоминаний", которые мне чрезвычайно понравились³. Решительно оказывается, что собственно твое призвание - писать такого роду хроники. Это в своем роде стоит Аксакова⁴. Я уже, кажется, сказал, что в моих глазах вы представляете два электрических полюса одной и той же жизни - а из вашего соединения происходит для читателя гальваническая цепь удовольствия и поучения. Это, однако, уже что-то востоком пахнет.

   Поггенполь - интригант, Русский немец, который уверяет, что ненавидит немцев и "чюфствует союзу" (собственные его слова) с Русским мужиком⁵. Он и ко мне забегал, да и ко всем. Бог его знает, какими способами он приобрел "Le Nord" - и теперь, так как ветер, кажется, в России переменился - то и он хочет не отстать и т. д. Порядочному человеку с этакими молодчиками знаться не, для чего.

   А ветер не так-то еще переменился, как полагали. На днях "Современник" получил сильнейший нагоняй и Бекетова от него отставили за перепечатание трех стихотворений Некрасова из его книжки⁶, которую Мусин-Пушкин в своей попечительской агонии пропустил не без задней мысли⁷. Надобно сознаться, что в этом деле Панаев поступил как мальчишка. А стихотворения "Щуки в опере"⁸ (я хохотал донельзя над этим именем) имеют успех громадный, по согласному показанию всех моих корреспондентов⁹.

   Очень любопытно узнать, что скажут английские журналы о вчерашней ноте (по поводу швейцарских дел) - в "Монитёре"?¹⁰ Вот куда пошло... Посмотрим.

   Я получил два экземпляра моих "Повестей" - и пошлю один тебе. Прочти на досуге и сообщи свое мнение¹¹.

   Прощай. Будь здоров и весел. Обнимаю тебя, и твоих, и Огарева. Жене его кланяюсь.