Тургенев Иван Сергеевич - Письма 1859-1861

p;  Наша переписка меня очень радует: я никого не хочу видеть - мне нужно уединение, но чем больше будет этих милых гостей из Петербурга - чем они сами будут больше, т. е. толще - тем лучше будет. Я жду еще на днях послание от Вас в ответ на запрос о Беленкове. Жду и потираю себе руки⁶. Какой я, право, ловкий молодой человек: даю Вам случай делать добро, а сам - un peu malsain pour vous - как Вы говорите. Стало быть, карты мои падают направо и налево; - как мне не выиграть банк?⁷

   Но, однако ж, довольно; до следующего раза, а то я разболтался. Будьте здоровы, веселы; кланяйтесь от меня всем знакомым, начиная с Mme Веригиной.- Я надеюсь быть в Петербурге в половине ноября. До свидания.

  

  

   Спасибо Вам, любезнейший Нил Андреевич, за доставление No "Московского вестника", который я при первом удобном случае прочту. Времени теперь у меня мало - я занят окончанием моей повести в "Русский вестник"¹ - надеюсь привезти ее в конце ноября - не позже - об ту же пору я привезу Вам давно обещанную мною статью, а может быть, даже раньше ее вышлю². Совестно мне, мочи нет, что дело это так долго затянулось - но даю Вам слово - Вы ее непременно напечатаете в нынешнем же году. Теперь же у меня есть до Вас просьба: пришлите мне, пожалуйста, 1 экземпляр "Дворянского гнезда" глазуновского издания³,- да, говорят, вышла книга о прививании рогатого скота против моровой язвы - если такая книга есть, пришлите мне ее тоже - а то у нас кругом ужасный падеж, да и у меня скотина колеет⁴.

   Очень этим меня Вы обяжете.

   Дружески жму Вам руку и прошу передать мой поклон г-ну Воронцову⁵.

  

  

   Eh bien, fillette, tu ne m'êcris pas? Tu attends que j'aie commencê - comme les Franèais à Fontenoy?¹ Tu es susceptible en diable, mon enfant - et tu boudes avec une trop grande facilitê. Allons, j'ouvre le feu le premier - et j'attends la riposte.

   J'ai fort peu de choses à te dire de moi - j'en ai une foule à dire sur ton compte - mais ce sera pour une autre fois. Je suis ici depuis une quinzaine de jours² - et je travaille à force à un roman qui doit être achevê dans un mois d'ici - et dont je n'ai êcrit que la moitiê³. La chasse a êtê fort mauvaise - les bêcasses n'ont pas donnê - et puis j'ai pris un peu de froid, ce qui fait que je ne sors pas de ma chambre et que je ne vois personne. Tu comprends que je n'ai pas beaucoup de nouvelles à te donner.

   Écris-moi et raconte-moi un peu comment tu t'es arrangêe dans ta chambrette, quelles sont les leèons que tu prends, etc., etc.. Tu ne peux pas te plaindre de n'avoir rien à dire.

   Salue Mme Viardot de ma part et dis-lui que je n'ai pas encore reèu de rêponse aux 5 ou 6 lettres que je lui ai êcrites. Donne-moi de ses nouvelles, ainsi que de toute la famille et de Mme Garcia. Écris-moi souvent et raconte-moi tout ce qui t'arrive.

   Tu sais mon adresse: Russie, Gouvernement d'Orel, ville de Mtsensk. Si tu veux, tu peux prier Mme Viardot de te mettre l'adresse russe, mais cela n'est pas absolument nêcessaire. Allons, j'espère que tu me rêpondras bien vite. Je t'embrasse de tout mon cœur.

   P. S.- Je compte rester ici encore 6 semaines.

  

  

   Я уверен, что Вы по получении моего последнего письма¹ много себе сделали упреков - и потому я не стану упрекать Вас за Ваши письма² - тем более, что если вникнуть в причину Вашего неудовольствия - в ней все-таки есть что-то для меня лестное. Всякая женщина, даже самая лучшая (и Вы - доказательство тому), склонна к несправедливости. Это так искони ведется, и, видно, оно так и должно быть.

   Я Вам очень благодарен за Беленкова и поручаю его впредь Вашему покровительству... Хотите Вы знать, какая наружность человека, на которого Вы гневались? Он лет 23-х, краснощек, и на вид глуповат: нос имеет большой, руки у него потеют, и он не знает орфографии. Тем больше чести для нас с Вами, что мы за него хлопочем.

   Я теперь работаю весьма прилежно над моей новой повестью, которая, если Вы найдете ее хорошей, разумеется, будет посвящена Вам³. Сам я теперь о ней судить не могу: находясь в дыму сражения, не знаешь, победил ли ты или разбит.- Я явлюсь к Вам с рукописью под мышкой около 15-го ноября, если бог даст.

   Скверно то, что я простудился и получил ту самую болезнь, которая меня мучила в прошлом году в Петербурге: не могу не только говорить, даже шептать: кашель поднимается судорожный. Надо терпенья много и еще больше шпанских мушек.

   Сегодняшнее письмо мое будет прекоротенькое; но я надеюсь, что Вы из этого никаких дурных выводов не будете делать, после всех моих недавних деклараций.- А потому - до другого раза.- Кланяюсь всем Вашим и целую Ваши руки.

  

  

   На днях я писал к Вам, милейший Аф<анасий> Аф<анасьевич>,- желая узнать, что у Вас делается¹,- а Вы предупредили мое желание - и сами пишете. Новости пока неутешительные - что делать? Должно вооружиться терпеньем². Прошу Вас выразить всё мое сочувствие бедному Ивану Петровичу³; я, право, не знаю, за что он меня благодарит: на кого бы не подействовал подобный удар?

   А кстати я Вам подарил Гафиза⁴. Добрый гений мне это подшепнул. Переводы Ваши хороши, но, наученный Шекспиром⁵, я становлюсь неумолимым. А именно:

   "Леденцы" румяных уст - очень нехорошо⁶.

   "До кофе" - безобразно⁷. Вроде: "я лопну!"⁸

   Удивительное дело, как Вы, поэт, и с чутьем - способны иногда на такое безвкусие. Метр Вас поедом поедает.

   "В том, с чем можно позабыть еще одним" - стих, лишенный смысла. Этак нельзя отрывать слова: "с чем..." и "одним"⁹. Не забудьте, что: одним - есть также дательный падеж множ<ественного> числа.

   Перевод второй песни хорош безукоризненно - хотя: "улыбнуться - Вешние грозы" - мне кажется несколько натянутым¹⁰. Но сколько я мог заметить - в тон Гафиза Вы попали. Продолжайте не спеша, и может выйти прелестная книжечка¹¹.

   Я всё сижу дома, с тех пор как Борисов отсюда уехал¹². Я простудился, и у меня кашель. Но это не мешает мне работать - и я работаю. Но что такое я делаю - господь ведает. Забрался в каменоломню - бью направо и налево - пока, кроме пыли, мне самому ничего не видно. Авось выйдет что-нибудь¹³.

   Дамы наши¹⁴ очень кланяются вам всем. С Толстым мы беседовали мирно и расстались дружелюбно. Кажется, недоразумений между нами быть не может - потому что мы друг друга понимаем ясно - и понимаем, что тесно сойтись нам невозможно. Мы из разной глины слеплены¹⁵. Прощайте, пока. Желаю вам всем всего хорошего - и дай вам бог выйти поскорее из-под той черной тучи, которая на вас налетела¹⁶. Жму руки Вам, Вашей жене и Борисову. В Москве я буду, если бог даст, около 20-го ноября.

  

  

   Очень мило с Вашей стороны, что Вы написали мне письмецо. Причина моего молчанья - состояла в том, что - Вы помните - я хотел вместе с письмом выслать Вам перевод "Институтки"¹; а этот проклятый перевод просто как клад в руки не дается. И не потому, чтобы я ленился; напротив - я здесь работаю усердно - но над окончанием моей большой повести, которая должна появиться в "Русском вестнике"². Кажется, пока я ее не кончу, я за перевод не возьмусь - но во всяком случае я его привезу с собою в Петербург (если буду жив и здоров) - к 20-му ноябрю. Раньше этого времени я в Петербурге) быть не могу. Вы угадали: я действительно нездоров. Я простудился на охоте - и вот уже вторая неделя, как я не выхожу из комнат. У меня та же болезнь, как в прошлом году в Петербурге: не могу говорить - даже шептать: при малейшем слове поднимается судорожный кашель. Сейчас мне мушку на грудь налепили: посмотрим, что из этого выйдет.

   Пожалуйста, поклонитесь от меня всем добрым знакомым - и особенно Вашему брату³, когда он вернется.- Бывает у Вас Шевченко?⁴ Вы не знаете, г-жа Маркович в Петербурге проведет зиму - или где?

   Кланяюсь Вашему мужу и Вашей кузине⁵ - и дружески жму Вам руку.

  

  

   Милая Дария!¹ Ангел мой, от души благодарю ТЕБЯ за исполнение комиссии - и в награду возлагаю на ТЕБЯ другую - а именно - купи у Рузанова воду для зубов под названием: "Eau de Botot" (настоящую парижскую) - и немедленно пришли ее сюда, а я с бешено-восторженной благодарностью возвращу ТЕБЕ все деньги, которые я тебе буду должен, по приезде в Петербург. Да, кстати, выдери уши красивому как богу Колбасину² - во 1-х) за то, что он опровергает мои слова; положим, это всё выдумки - но где же уважение? - а во-2-х) за то, что он не тотчас, по приезде в Россию, написал ко мне. Прощай, АНГЕЛОЧЕК, будь здорова и поклонись от меня всем. А я опять без голоса, как прошлой зимой. Обольститель твой, Иван Тургенев. Спасское, 10-го октября 1859-го года.

  

  

   Imaginez-vons, chère et bonne Madame Viardot, que je n'ai reèu votre lettre, êcrite le 22 septre qu'hier¹, c'est-à-dire qu'elle a êtê juste un mois en route! - C'est dêsespêrant! Enfin, Dieu merci, elle ne s'est pas êgarêe en route. Peut-être y avait-il un peu de votre faute: vous n'avez pas mis l'adresse en franèais - on ne peut jamais être assez explicite, et puis il y a une lettre russe que vous n'êcrivez pas bien, le в; vous mettez: ь et en russe c'est une autre lettre. Par exemple: Тургеневу au lieu de Тургеневу; et Орлоьской au lieu de Орловской. Puisque cette lettre a tant tardê, elle aurait dû tarder un jour de plus, et je ne vous aurais pas êcrit une lettre dans laquelle je ne fais que geindre - et me plaindre de votre silence... Enfin, il est possible que mes deux lettres arriveront ensemble - ou qu'elles n'arrivent pas du tout - car comment connaître les voies mystêrieuses de la poste en Russie!

   J'ai lu et relu votre lettre - comment dire? avec le plus vif intêrêt - c'est une phrase bien bête - avec bonheur - c'est vrai, mais cela paraît exagêrê - enfin, je l'ai relue dix fois et je vous remercie, et je vous dis que vous êtes bien, bien bonne.- Le pauvre Berlioz m'inspire une vêritable pitiê², et je suis heureux de savoir que son opêra est une belle chose³ - et qu'il est possible que vous ayez là un magnifique rôle - je dis un - car je vous avoue que remplir deux rôles diffêrents dans une même oeuvte et dans une même soirêe m'a toujours paru un crime de lèzeart - (pas lêzard)⁴. Cela a l'air d'un tour de force, même quand cela n'en est pas un - et puis on n'aime pas voir un artiste changer de peau aussi vite que cela; on voudrait supposer qu'une crêation doit lui suffire et lui coûter. Dieu lui-même n'a jamais crêê qu'un monde à la fois.

   Enfin, sauf à me rêcuser plus tard, si l'on parvient à me convaincre - je m'en tiens à ce que j'ai dit.

   Je ne sais si je vous ai dit que je travaille à un nouveau roman s - je suis en train de composer un fragment de journal de jeune fille⁶ (toutes les jeunes filles tiennent un journal - en avez-vous tenu un, vous?) - mais c'est bien difficile. Ce mêlange d'absence de raisonnement et d'instinct,; qui vaut tous les raisonnements du monde, est difficile à attraper. Et puis, il faut être naïf... je sens bien de l'enfantin en moi, tout vieux grigou que je suis, mais ce sont là deux choses diffêrentes. Enfin, le vin est tirê, il faut le boire.

   Ce ne sont pas les loisirs qui me manqueront. Je puis travailler 24 heures par jour, si l'envie m'en vient, personne ne viendra me distraire. Ce qui est vexant, c'est que j'ai rattrapê la mystêrieuse maladie de l'annêe passêe, cette laryngite, qui vous empêche même de chuchoter, sous peine de vous dêchirer la poitrine par des accès de toux convulsive. Il est vrai que je n'ai personne à qui parler; pourtant, ce mutisme forcê est dêsagrêable. Aussi vais-je me couvrir de vêsicatoires.

   Je reste ici jusqu'au 15/27 novembre - ceci soit dit pour votre gouverne.- Mais je suis bien bête! Qui me dit combien de temps mettra cette lettre pour arriver jusqu'à vous? Au moins, quand on est à Pêtersbourg, cela va un peu plus vite.

   Mille choses à tout le monde, à Viardot, à Manuel, a Mme Garcia, etc. etc. Embrassez les petites de ma part et Joli Paul, qui, je l'espère bien, ne vous donnera plus de ces terreurs-là⁷.- Portez-vous bien et pensez quelquefois à moi. Je baise avec tendresse cette chère main droite, qui s'est donnê la peine de m'êcrire une si bonne lettre et suis à jamais

   P. S. Vous travaillez si bien que cela?⁸ Bravo! Mais vous aurez "Krakamiche"⁹ je n'en dêmords pas.

  

  

   Зачем говорите Вы мне сладкие вещи, милая графиня?¹ Я же Вам не говорю сладких вещей. Впрочем, я утешаю себя мыслию, что, сообщая мне отрывок письма, писанного Вами обо мне, Вы не столько руководствовались желанием сказать мне сладкие вещи, сколько намереньем косвенно упрекнуть меня в незначительности и бледности моих последних писем. Но человек, который, как я, написал Вам на днях чуть не эклогу ², может спокойно скрестить на груди руки и ожидать приговора беспристрастного судьи или Вашего приговора - что не совсем одно и то же.

   А сладких вещей Вы все-таки мне не пишите. Человек уже так создан, что всегда готов объедаться вареньем, даже если знает, что оно ему вредно - и что это варенье собственно не принадлежит ему вовсе. Но женщины любят гладить по головке, особенно после того, как оцарапали - и это называется у них добротою.

   А я все-таки рад, что Ваше скептическое и недоверчивое настроение сменилось меланхолическим и грустным. Скептик недоволен другими и собою - а меланхолик только собою, что гораздо легче и лучше.

   Я здесь сижу, как рак на мели - носу не показываю из комнаты - не могу говорить - кашляю, но работаю усердно. Погода у нас стоит теплая - я до страсти люблю такие осенние дни, а принужден любоваться на них сквозь двойные рамы. Это не весело: но как мне раз говорил граф Блудов (секретарь посольства в Лондоне), с изумлением видевший, что я на железной дороге торопился и спешил: "Неужели есть на свете вещь, из-за которой стоит спешить?".- Так и я думаю иногда: не всё ли равно, где сидеть? Неужели есть вещь, которой следует желать?

   Написавши эти слова - я почувствовал, что сказал вздор. Увы! Я знаю много вещей, которых желаю страстно - и которые мне, вероятно, никогда не дадутся. На одно из моих желаний Вы, в Вашем письме, отвечали наперед страшной фразой, которую я повторить не хочу и которая заставила меня содрогнуться. Да и кроме этого, единственного и главного желания, у меня есть много других, исполнение которых меня бы очень обрадовало: например, я желал бы быть здоровым и сидеть у Вас с Вами в маленькой комнатке на Фурштатской; желал бы, чтобы роман мой удался; желал бы... да всего не перечтешь. "Человек умирает,- говорит русская пословица,- а ногой дрыгает".

   Мне недавно пришло в голову, что в судьбе почти каждого человека есть что-то трагическое,- только часто это трагическое закрыто от самого человека пошлой поверхностью жизни. Кто останавливается на поверхности (а таких много), тот часто и не подозревает, что он - герой трагедии. Иная барыня жалуется на то, что у ней желудок не варит - и сама не знает, что этими словами она хочет сказать, что вся жизнь ее разбита. Например здесь: кругом меня всё мирные, тихие существования, а как приглядишься - трагическое виднеется в каждом, либо свое, либо наложенное историей, развитием народа. И притом мы все осуждены на смерть... Какого еще хотеть трагического?

   Не знаю, что мне вздумалось пуститься в эти философствования. Впрочем, с Вами я никогда не знаю, что у меня напишется, да и знать не хочу.- Я знаю, что я ни в каком случае не напишу, что я Вас не люблю.- Прощайте, милая графиня, будьте веселы, кланяйтесь Вашему мужу и всем друзьям. Целую Ваши руки.

   P. S. Отчего Вы мне пишете страховые письма? Через это они мне доходят днем позже.

  

  

   Спешу ответить на Ваше доброе письмецо, любезнейший Андрей Александрович¹. Прежде всего должен просить извинения в неисполнении моего обещания насчет "Панночки"², скажу не в оправдание - но в объяснение, что первые десять дней я точно охотился (хотя дичи было мало до гадости) - а потом принялся за повесть для "Русского вестника" - которую и окончил³ - а потом - увы! - заболел той самой столь же таинственной, сколь мерзостной болезнью, которая мучила меня прошлой зимой в Петербурге: вот уже 3 недели, как я онемел, кашляю беспрерывно - и носу не показываю из комнаты. Со всем тем я принялся за "Панночку" - и она будет готова к первым числам ноября; желал бы я очень привезти ее лично - потому что сидеть здесь не весело,- но с этой глупейшей болезнью ни за что отвечать нельзя: можете себе представить, как мало я надеюсь на здешних докторов: я принялся за гомеопатию! Одна только болезнь может удержать меня здесь - и потому сроков я никаких назначить не могу; но как только она меня бросит,- я явлюсь в Петербург.

   "Панночку" я Вам вышлю (если не приеду сам) вовремя к декабрьской книжке, но я советовал бы Вам ее поместить в январскую, которую она действительно украсит, говоря языком программы "Современника". Что же касается до моей повести, то готового у меня ничего нет⁴: кое-что начато - и всё, что я могу сказать Вам - это то, что теперь я буду работать для "О<течественных> З<аписок>" - как работал для "Русского вестника". Если в течение зимы ничего со мной не случится, надеюсь справиться.

   Прошу Вас поклониться от меня Дудышкину, Гончарову и всем хорошим приятелям; жму Вам дружески руку и остаюсь

  

  

   Если б я сам не был кругом виноват перед Вами, любезнейшая Марья Александровна - то, право, попенял бы на Вас: как это можно в такую даль писать такую коротенькую записку¹ - точно мы живем в одном городе, видимся каждый день? - С другой стороны, все-таки хорошо, что Вы обо мне вспомнили- и я Вам очень за это благодарен.

   Не желая подвергнуться такому же упреку, какой я Вам сейчас сделал, скажу Вам несколько слов о себе: в них будет мало интересного и мало веселого: а именно - вот месяц (с лишком), как я здесь - и вот уже три недели, как я не выхожу из комнаты: со мной повторилась та самая болезнь, которая так мучила меня в Петербурге: я не только громко говорить, я даже шептать не могу, кашляю беспрерывно - и конца этой гадости на предвижу. Вследствие этого я никого здесь не вижу и сижу, как сурок в своей норе. По крайней мере, я воспользовался этим насильственным бездействием и окончил большую повесть для "Русского вестника"². Как бы мое болезненное состояние не отозвалось на ней! Что же касается до перевода "Институтки" (я краснею, начертывая эти слова) - мы уже с Краевским переписались: он ее, вероятно, поместит в 1-й No "Отеч. зап." на будущий год, как вещь капитальную; впрочем, она будет у него в 10-х числах ноября: я либо сам ее привезу в Петербург к этому времени - либо пришлю ее, если болезнь не позволит мне выехать из моей Фиваиды³.

   Из Вашего письмеца еще не видно, решились ли Вы провести зиму в Петербурге - или нет. Приезжайте, право; мне сдается, что мы проведем хорошо эту зиму.- Я боюсь, как бы Вы вдвоем или втроем (нет, не втроем - Богдану везде будет весело) не соскучились за границей.

   Вы мне ничего не пишете об Вашем здоровии - словом, Вы мне ни о чем не пишете; надеюсь, что оно хорошо, что и муж Ваш и Богдан также здоровы. Поклонитесь им и всему семейству Рейхелей и дрезденской Мадонне⁴.- Будьте здоровы, веселы, работайте и приезжайте. Говорю Вам до свидания и дружески жму Вам руку.

  

  

   Я так скоро проехал через Москву, любезнейший Иван Сергеевич, что не успел никого видеть¹ - я спешил сюда для охоты и для работы,- а теперь мне хочется дать Вам о себе весточку - а главное - услышать, что поделываете Вы и все Ваши? - Моя сказка скоро сказывается: после посещения моего у вас весной (за несколько дней до кончины Вашего батюшки; весть о ней дошла до меня за границей - и глубоко меня огорчила, хотя я и ожидал ее)² - после этого посещения я был во Франции, в Англии, пил воды в Виши - и только; а приехавши сюда, я сперва охотился - очень дурно, за неимением дичи; а потом я заболел глупейшей и неприятнейшей болезнью, которая мучила меня уже в Петербурге: я простудился - и у меня заболела грудь и горло: я совершенно; онемел, даже шептать не могу, кашель меня колотит - и вот 3 недели, как продолжается эта история. Я, разумеется, никого не вижу - впрочем - и видеть-то некого; я работал очень усердно и написал большую повесть для "Русского вестника"; желал бы я очень, чтобы Вы ее одобрили. За границей я ничего не читал и здесь не читаю - и потому отстал от литературы - но слышал много похвал Вашему журналу³.- С крестьянами я почти везде благополучно размежевался (оставив, разумеется, старое количество земли), переселил их (с их согласия) - и с нынешней зимы они все поступают на оброк, по 3 рубля серебром с десятины; я говорю: я - а я должен бы сказать: мой дядя, которому новые порядки очень не по нутру - но который понял, что старые порядки вернуться не могут. Крестьяне, перед разлукой с "господами" - становятся, как говорится у нас, козаками - и тащут с господ всё, что могут: хлеб, лес, скот и т. д. Я это вполне понимаю - но на первое время в наших местах исчезнут, леса, которые все продают теперь с остервенением. Ничего: лес вырастет - и уже не кое-где и не кое-как, а по указаниям науки. Трезвости у нас нет - такой пьяный уголок. Так и будут крестьяне сидеть на оброке с земли,- а не с десятины и не с души,- пока не придут распоряжения сверху. О мире, об общине, о мирской ответственности в наших околотках никто слышать не хочет: я почти убеждаюсь, что это надо будет наложить на крестьян в виде административной и финансовой меры: сами собою они не согласятся - т. е. они дорожат миром - только {Далее зачеркнуто: как} с юридической точки зрения,- как самосудством, если можно так выразиться, но никак не иначе.

   Вот и всё, что я имею Вам сказать - что-то скажете мне Вы? Напишите мне пару строк - коли вздумается. (Мой адресс: Орловской губернии, в город Мценск.) С моей болезнью я решительно не могу назначить сроку, когда я отсюда выеду; я хотел было прибыть в Москву к 15-му ноября дня на три,- а потом вернуться дней на двадцать (начиная с Рождества) для надзора за печатанием моей повести; но теперь ни за что поручиться нельзя, хотя я все-таки надеюсь исполнить мое намерение, Пожалуйста, поклонитесь от меня Вашей матушке, Константину Сергеевичу и всему Вашему семейству - также Хомякову, Елагиным и другим хорошим знакомым⁴. Будьте здоровы - это главное - и до свиданья. Жму Вам крепко руку.

  

  

   Теперь несколько объяснений:

   1) Конченая повесть (название ей по секрету: "Накануне") будет помещена в "Русском вестнике" и нигде иначе. Это несомненно - und damit Punctum¹.

   2) "Библиотека для чтения" знает, что у меня повести готовой нет, но что я постараюсь и надеюсь написать хоть небольшую вещь для нее².

   3) Во время проезда через Петербург Некрасов явился ко мне и, сказав, что знает, что моя повесть будет в "Русском вестнике",- просил хоть чего-нибудь и позволения напечатать, что я им дам что-нибудь: новое какое-нибудь произведение. К этому он прибавил местоимение свое, и вышло, что я им даю свое новое произведение. Но, кроме этих трех слов, они от меня ничего не получат³.

   Кажется, довольно объяснений. Перехожу к другому.

   Рад я очень утверждению Литературного фонда и очень бы желал быть в Петербурге к 8-му ноября⁴, но у меня та же самая болезнь, как в прошлом году: я нем, как рыба, и кашляю, как овца. В прошлом году эта штука продолжалась 6 недель, а здесь и докторов нет... Я не теряю надежды хоть к 20-му ноября быть в Петербурге - и тогда, разумеется, по примеру "Дворянского гнезда", первый прочтете мою повесть - Вы. Я теперь не имею никакого суждения о том, что я произвел на свет: кажется, эротического много, Шатобрианом пахнет...⁵ Коли не выгорело, брошу - не без сожаления, но с решительностью. Теперь уже нельзя... в грязь садиться: это позволительно только до 30 лет...

   А я теперь занят общим пересаживанием крестьян на оброк. Дядя - спасибо ему! - не потерял времени, размежевался и переселил крестьян, так что они теперь сами по себе, и я сам по себе. Оброк назначался по 3 руб. сер. с десятины, разумеется, безо всяких других повинностей. Но леса истребляются страшно - все продают, пока их не раскрали⁶.

   Скучно мне, любезный П<авел> В<асильевич>, не быть в Петербурге. Сидел бы в своей комнате, у Вебера, а то здесь живого лица не увидишь. Надо терпеть,- а кисло.

   Толстой был у меня недели две тому назад, но мы с ним не ладим - хоть ты что!⁷ Впрочем, Вы, вероятно, имеете о нем известия.

   Прощайте... Жму Вам крепко руку и кланяюсь всем приятелям. Преданный Вам - И. Т.

  

  

   Я получил от Вас два письма¹ и не отвечал - да и сегодня не чувствую себя в состоянии отвечать как следует - я нахожусь в унынии (кстати, у меня был знакомый, очень хороший христианин, который ужасно сердился, когда ему говорили, что уныние - смертный грех) - глупая моя болезнь не только не проходит, но становится всё сильнее. Вчера у меня был доктор из Орла, который объявил мне, что он еще не встречал такой странной болезни и не знает, как ее лечить; результатом всего этого - что я с своей стороны тоже не знаю, когда я отсюда выеду; притом сегодня день моего рожденья (мне 41 год) - в этот день я всегда чувствую особенно невеселое расположение духа. Вы скажете - в таком случае лучше не писать - и Вы, может быть, правы; но не отвечать на письма тоже не хорошо - и бог знает, когда бы я дождался светлой минуты. Приятелей надобно брать, как они есть - со всеми их немощами, или вовсе не брать.

   Моя повесть окончена. Надо бы ее переписать - а тут новое затруднение: когда я наклоняюсь к столу, чтобы писать, у меня опять поднимается судорожный кашель - чепуха, да и только!

   Всё это очень глупо - и поэтому предпочитаю умолкнуть, крепко пожавши Вам руку и желая Вам всего хорошего на свете. Поклонитесь от меня Вашим.

  

  

   Мое последнее письмо было очень малодушно, сколько мне помнится, милая графиня, что делать! - Спешу Вас уведомить, что болезнь моя почти внезапно прошла - и что я выезжаю отсюда, если бог даст, через неделю и около 14-го ноября буду в Петербурге и на Фурштатской¹. Посылаю Вам военную поэзию полковника А.² и вместе с нею самые горячие благодарения Беленкова³. Нечего больше писать - переговорим обо всем на словах.

   Будьте здоровы - крепко жму Вашу руку и кланяюсь графу и всем хорошим знакомым.

  

  

   Я виноват перед Вами: до сих пор не отвечал на Ваше письмо. Но на это была причина: я находился в весьма невеселом расположении духа, которое непременно отразилось бы и на моем письме - и я предпочел молчать. Моя скучная и глупая болезнь всё продолжается, хотя мне крошечку и полегчило: но я всё еще не могу предвидеть, не только когда я выеду отсюда, но даже когда я в первый раз выйду из комнаты: нет никакой причины, чтобы мне не остаться здесь до весны.- Эта перспектива представляет мало утешительного - и я хотя и покоряюсь своей участи, но не без ропота.- Можете себе представить, как часто я помышляю о Петербурге!

   Милейший Белозерский написал мне очень большое, теплое письмо - и ему я не ответил, по той же самой причине. Но Вы, пожалуйста, скажите ему, что я считаю себя в долгу перед ним - и на днях напишу ему непременно¹.

   Очень Вам благодарен за совет лечиться бергамотами; но я теперь пью беспрестанно молоко - единственная вещь, которая мне помогла - и, сколько я могу судить, эти два способа лечения несовместимы. Впрочем - я и бергамоты буду иметь в виду.

   Итак - Ваши вечера возобновились² - и Анненков пишет мне, что он был два раза у Вас³; неужели же мне не придется побывать в нынешнем году в Вашем небольшом и не щегольски меблированном - но тем не менее любезном и приветном "салоне"?- Это было бы очень уныло; до сих пор, по крайней мере, я здесь работал; а теперь я не только кончил, я уже переписал и пересмотрел свою повесть⁴.- Что же я буду делать? Начать другую - духа не хватит; читать - не хочется... Ходить из угла в угол {В подлиннике ошибочно: в угла} - или вертеть пальцами?

   Надобно терпеть - когда иначе поступить нельзя. Утешаюсь мыслью, что у меня мог сделаться рак на носу, что было бы гораздо хуже.

   Итак - прошу Вас передать мой дружеский поклон всем Вашим домочадцам - и, крепко пожимая Вам руку, говорю (так надежда живуча в человеке) - до свидания.

  

  

   Очень порадовало меня Ваше письмо, любезная графиня¹ - и содержанием своим и тоном. Дай бог Вам насладиться спокойствием после всех прошедших треволнений! Иметь свое гнездо - жить для детей - что может быть лучше на земле!² Притом Вы не будете находиться в совершенном одиночестве; должно надеяться, что и здоровье Ваше в удовлетворительном положении, хотя Вы ничего не пишете о нем; но мне здешние барыни³ говорили, что Вы очень поправились. Стало быть, всё в порядке.

   Что же касается до меня - то моя сказка в двух словах сказывается: я приехал в Спасское 18-го сентября, 10 дней охотился довольно плохо, потом простудился, занемог, получил глупую болезнь, которая уже в Петербурге меня мучила - состоящую в таком раздражении горла, что я не только говорить, шептать не могу; это продолжается до сих пор, хотя с маленьким облегчением: я сегодня в первый раз решаюсь выехать на 1/4 часа в карете: не знаю, что из этого выйдет. Это очень скучно - но я воспользовался моими loisirs forcês - и написал - и даже переписал большую повесть, объемом с "Дворянское гнездо"; она будет напечатана в январской книжке "Русского вестника"⁴; желаю, чтобы она понравилась Вам более "Дворянского гнезда", которое, сколько я помню, произвело на Вас впечатление не совсем приятное.

   Я не знаю, когда мне можно будет выехать отсюда: это совершенно зависит от хода моей болезни: но во всяком случае заезжать в Пирогово будет невозможно; я буду стараться как можно скорее попасть в Москву - а оттуда в Петербург. Надеюсь увидать Вас будущей весной в Пирогове - и полюбоваться Вашим хозяйством.

   С тех пор как снег выпал и настали морозы - я всё поджидаю Вашего брата Николая - я почему-то вообразил, что он из Никольского завернет ко мне, по близости. Но, видно, он "застрял" в Курской губернии - а может быть, он проехал мимо. Я его от души люблю - и прошу Вас передать ему мой дружеский поклон. Брат Ваш Лев был у меня - и я его видел у Фета; но, видно, мне не суждено сойтись с этим умным и замечательным человеком: и ему со мной - и мне с ним - неловко; я люблю всё, чего он не любит - и наоборот: мы созданы совершенно антиподами. Что делать!⁵

   Мне очень приятно слышать, что Вы занимаетесь прилежно музыкой; и я удерживаю за собою кресло в первом ряду на будущую весну. Поцелуйте, пожалуйста, за меня Ваших детей, начиная с моей приятельницы⁶. Кланяюсь Mme Morel и всем Вашим домочадцам; жму Вам дружески руку.- Я Вам напишу из Петербурга - если я только туда попаду. Будьте здоровы.

  

  

   Il faut pourtant que je t'êcrive cette grande lettre, que je te promets depuis si longtemps et que tu attends - probablement - avec une impatience - fort peu vive.- Hêlas oui! mon enfant, si j'ai hêsitê jusqu'à prêsent - c'est que je n'ai pas beaucoup de choses agrêables à te dire: mais les choses agrêables ne sont pas toujours saines - et je te prie de lire cette lettre comme je vais rêcrire - c<'est>-à-d avec la persuasion que la vêritê doit passer avant toute autre considêration.

   Je dois te dire franchement que j'ai êtê peu content f'e toi pendant mon dernier sêjour en France. J'ai dêcouvert en toi plusieurs dêfauts assez graves, qui êtaient moins dêveloppês il y a une annêe. Tu es susceptible, vaine, obstinêe et cachotière. Tu n'aimes pas qu'on te dise la vêritê et tu te dêtournes facilement des personnes que tu devrais aimer le plus, dès que ces personnes cessent de te cajoler. Tu es jalouse: crois-tu que je n'ai pas su comprendre pourquoi tu affectais d'êviter ma prêsence pendant les derniers jours de mon sêjour à Courtavenel? - Du moment où tu t'es aperèue que je ne m'occupais pas exclusivement de toi,- je ne t'ai plus vue: tu as disparu. Tu manques de confiance; combien de fois ne t'es-tu pas refusêe à achever une confidence que toi-même avais commencêe? - Tu n'aimes à frayer qu'avec des personnes que tu supposes au-dessous de toi; - ton amour-propre prend des airs de sauvagerie, et si cela continue ainsi, ton intelligence, ne frayant pas avec d'autres intelligences supêrieures à la tienne, ne se dêveloppera pas. Tu es susceptible même envers moi, qui certes n'ai jamais rien fait qui ait pu te blesser; crois-tu que c'est agir en bonne fille - que de ne m'avoir pas êcrit une seule fois depuis deux mois que nous nous sommes quittês? Tu diras que je ne t'ai êcrit qu'une seule fois, que tu attendais mes lettres: tu aurais raison, si tu êtais un avocat, plaidant sa cause contre une personne êtrangère: mais de pareilles considêrations ne valent rien entre un père et une fille.- Tu as beaucoup de bonnes qualitês,- et si je ne t'en parle pas,- c'est que je le trouve aussi dêplacê - que si j'allais m'adresser à moi-même des compliments sur les bonnes qualitês que je puis avoir: tu es trop près de moi, je t'aime trop pour que je ne te considère pas comme faisant partie de moi-même. Je prêfère t'indiquer tes dêfauts avec une sêvêritê peut-être exagêrêe; je suis sûr que tu ne peux attribuer mes paroles qu'au dêsir de te voir aussi parfaite que possible - et que s'il y a même une certaine exagêration dans mes reproches, loin d'en prendre de l'humeur - tu n'y verras qu'une nouvelle preuve de mon affection pour toi.

   Ma chère fillette, je veux t'aimer encore plus que je ne t'aime dêjà; il ne dêpend que de toi d'êcarter les obstacles qui s'y opposent. Rêflêchis à ce que je t'ai dit - et tu verras que cela n'est pas difficile. A ton âge j'avais aussi cette susceptibilitê boudeuse qui ne demande pas mieux que de se renfermer dans son quant à soi - qui croit pouvoir se passer d'affection. Ah! mon enfant - l'affection est une chose si rare et si prêcieuse, que c'est une folie de la repousser, de quelque part qu'elle vienne - à plus forte raison - quand c'est un vieux bonhomme de père qui ne demande qu'à chêrir sa fille.- Allons - c'est fini! Cette lettre te sera dure à lire - elle m'a êtê pênible à êcrire - et j'ai hâte de t'embrasser, bien fort, comme dit Didie¹, pour me dêdommager de cette contrainte.

   Je quitte Spasskoïê - s'il plaît à Dieu - dans une semaine. Ecris-moi à St. Pêtersbourg, Grande rue des Écuries, maison Weber.

   Je t'embrasse encore une fois.

  

  

   Вот в каком я нахожусь неприятном положении: у меня с самого Вашего посещения¹ - открылась болезнь, которая меня мучила в прошлом году в Петербурге - и которую тамошние доктора называли - ларингитом: беспрестанный зуд и боль в горле - при совершенной невозможности даже шептать, не только говорить. Тотчас поднимается судорожный кашель: к вечеру всё делается хуже. С неделю тому назад - я начал немного говорить - но теперь опять хуже. Был Майзель и объявил, что это у меня нервический кашель, и прописал наркотические: дейст! ительно, в течение этого времени боль моя в пузыре молчала - и в те два дня, когда она просыпалась,- горло было свободно. Эта глупая болезнь меня здесь задерживает - и я не решаюсь ехать (хотя жара у меня нет и не было и дыхание свободно). Вы, кажется, об эту пору хотели ехать в Москву - не завернете ли Вы ко мне, чтоб преподать какой-нибудь совет?² - Кстати, я бы мог дать Вам прочесть мою повесть, которую я кончил и переписал³. Разумеется - прежде всего Вы должны сообразиться с собственным удобством.

   Во всяком случае, говорю Вам до свидания и крепко жму Вам руку.